Под понятием «конфликт» (от лат. conflictus — столкновение) будем понимать категорию конфликтологии как особой науки и особой междисциплинарной области знаний, а также обществознания в целом, привлекаемую в регионоведение для обозначения противостояния двух или нескольких сторон, проявляющегося в их активности, с целью получить односторонние или многосторонние преимущества в результате разрешения противоборства.
Выделяют следующие стадии эволюции конфликта: латентную стадию, во время которой есть все составляющие конфликта, кроме открытых действий сторон, стороны осознают свои интересы; осознание сторонами препятствий для удовлетворения своих интересов; конкретные действия, предпринятые одной из сторон для отстаивания своих интересов; ответные действия второй конфликтующей стороны для отстаивания своих интересов; эскалация конфликта; прекращение конфликта путем: взаимного примирения, симметричного его разрешения, асимметричного разрешения, перерастания конфликта в другое противоборство, постепенного затухания конфликта.
Конфликт может происходить:
1) внутри того или иного субъекта — личности, группы, класса, государства, наднационального образования, в таком случае он представляется как интраконфликт,
2) между личностями, группами, классами, государствами, наднациональными образованиями как самостоятельными субъектами, в таком случае он представляется как интерконфликт. Примером первого являются конфликты между республиками СССР до периода его распада, второго — конфликты между республиками бывшего СССР.
Соответственно конфликт региональный — категория обществознания, регионоведения и конфликтологии для обозначения столкновения противоборствующих сторон внутри региона. Примеры разновидностей региональных конфликтов: Ближневосточный конфликт, конфликт за обладание и контроль над ресурсами Каспийского моря, распад Югославии и вооруженные противостояния на бывшей ее территории.
Классифицировать региональные конфликты можно по различным основаниям в зависимости от задач исследования.
Так, классифицируя их по масштабу противостояний, выделяют следующие виды:
Задавайте вопросы нашему консультанту, он ждет вас внизу экрана и всегда онлайн специально для Вас. Не стесняемся, мы работаем совершенно бесплатно!!!
Также оказываем консультации по телефону: 8 (800) 600-76-83, звонок по России бесплатный!
• глобальный — категория для обозначения противоборств в масштабе всей планеты (мировая война).
• геополитический — категория обществознания для обозначения столкновения противоборствующих сторон, которые могут быть представлены как геополитические субъекты (например, конфликт Суши и Моря);
• макрорегиональньш — категория обществознания для обозначения столкновения противоборствующих сторон, которые могут быть представлены как макрорегионы (например, конфликт Евросоюза и США по проблемам применения силы в Ираке);
• мидирегиональный — категория обществознания для обозначения столкновения противоборствующих сторон, которые могут быть представлены как мидирегионы, (например, конфликт между Россией и Китаем по поводу спорных приграничных территорий);
• микрорегиональный — категория обществознания для обозначения столкновения противоборствующих сторон, которые могут быть представлены как микрорегионы (например, конфликт между Санкт-Петербургом и Ленинградской областью по проблемам оплаты проезда льготных категорий населения в период летнего отдыха).
По структурно-содержательным характеристикам выделяют:
• межгосударственный конфликт — категория обществознания для обозначения столкновения противоборствующих сторон на уровне государств;
• международный конфликт — категория обществознания для обозначения столкновения противоборствующих сторон на уровне народов;
• межрегиональный конфликт — категория обществознания для обозначения столкновения противоборствующих сторон, находящихся в различных регионах планеты (например, конфликт между Севером и Глубоким Югом, Война за независимость в Северной Америке в 1775—1783 гг., колониальные войны);
• внутригосударственный конфликт — категория обществознания для обозначения столкновения противоборствующих сторон в пределах одного государства.
Как мы уже неоднократно демонстрировали, универсальные идеальные модели при всей их наглядности не позволяют с необходимой степенью полноты моделировать реально происходящие процессы, в данном случае в конфликтологической сфере.
Рассмотрим подробнее основные характеристики и тенденции региональных конфликтов в период после окончания Второй мировой войны на основании материалов исследования ПРООН «Доклад о развитии человека».
Максимума распространенности эта разновидность достигла в первой половине 1990х гг., когда на планете одновременно бушевало до полусотни таких конфликтов.
О конфликтном разрешении противоречий внутри того или иного региона свидетельствует индекс развития человеческого потенциала, (ИРЧП). Вооруженные конфликты на межгосударственном и региональном уровне все активнее перемещаются на самый бедный континент — в Африку.
Как свидетельствуют авторы Доклада о развитии человека, «из 32 стран, занимающих нижнюю часть рейтинга ИРЧП, 22 прошли через конфликты в период с 1990 г. И в пяти таких странах развитие человека за 10 лет повернуло вспять.
Пагубное воздействие насильственных конфликтов на человеческое развитие явно проявляется в следующем:
• девять из десяти стран с самыми низкими показателями ИРЧП с 1990 г. были ареной конфликтов различной степени. Только две из них были демократическими государствами;
• семь из десяти стран с самыми низкими показателями ВВП на душу населения в последние годы пережили конфликт;
• пять из десяти стран с самой низкой продолжительностью жизни пережили конфликт в последние 15 лет;
• девять из десяти стран мира с самой высокой младенческой смертностью детей в возрасте до пяти лет пережили конфликт в последние годы;
• восемь из десяти стран с самым низким удельным весом учащихся начальной школы пережили конфликты в период с 1990 г.;
• девять из 18 стран, которые имели снижение ИРЧП в 1990 г., пережили в это время конфликт. Доходы на душу населения и продолжительность жизни понизились практически во всех этих странах».
Во внутрирегиональных конфликтах, вспыхнувших в тех или иных, по преимуществу беднейших государствах, важнейшей причиной и/или пусковым условием служит горизонтальное неравенство между группами населения.
Существенную роль в создании материальных ресурсов, необходимых для ведения войны, играют природные ресурсы. Вместо того чтобы обеспечивать благо населению стран, золото, нефть, древесина и алмазы приносят горе, смерть и разорение.
«Ярким примером, — отмечают авторы доклада, — служит Ангола. Доходы от вторых по величине нефтяных запасов в Африке и четвертых в мире месторождений алмазов использовались для подпитки гражданской войны, которая унесла жизни или искалечила 1 млн. чел. и сделала еще 4 млн. перемещенными лицами. Сегодня Ангола занимает 160-е место по ИРЧП среди 177 стран, а ожидаемая продолжительность жизни ее населения составляет около 40 лет».
С точки зрения ценности и значимости в том или ином социально политическом региональном процессе конфликт может быть функциональным и дисфункциональным.
Под функциональным региональным конфликтом будем понимать категорию региональной конфликтологии для обозначения типа конфликта, последствия которого приводят к повышению значимости, стабильности данной социальной, политической системы. Например, участие США во Второй мировой войне способствовало возрастанию политического веса этой страны в мире.
Под дисфункциональным региональным конфликтом будем понимать категорию региональной конфликтологии для обозначения типа конфликта, последствия которого приводят к нарушению стабильности данной социальной, политической системы, могут приводить к краху последней. Так, военные действия НАТО против Югославии привели к политическому краху и распаду этой страны, война США и их союзников против Ирака — к смене политического режима в данной стране.
Степень функциональности во многом зависит от возможностей ин ституционализированности конфликта т.е. возможностей его регулирования путем принятой в данном обществе системы норм и ценностей. Например, реформы образования, которые ведутся во многих странах, в частности в России и Франции, порождают конфликты, разрешаемые в рамках существующих институтов.
В регионоведении важную роль играет понятие «культурный конфликт» — категория конфликтологии для обозначения типа конфликта, возникающего в сознании индивида (или группы), находящегося (находящейся) на стыке нескольких (не менее двух) культур, обладающих противоречащими друг другу нормами, стандартами, требованиями, ценностями. В состоянии культурного конфликта оказались, например, русские и русскоязычные граждане, оставшиеся проживать в республиках бывшего СССР.
Конфликт может быть открытым и латентным. Открытый конфликт проявляется открыто, его наличие осознается рядом или всеми конфликтующими сторонами.
Латентный, или скрытый, конфликт не проявляется открыто, его наличие не осознается рядом или всеми конфликтующими сторонами.
Интерпретации современных региональных конфликтов
В XIX — начале XX в. категория «региональный конфликт» в рамках обществознания отсутствовала, региональные конфликты изучались в ряду классовых и социальных конфликтов и таких их проявлений, как войны, революции и др.
Теоретические основания изучения региональных конфликтов были заложены в XIX в. в рамках марксистской конфликтологической социологии, а также формальной школы понимающей социологии. Основоположник последней, немецкий социолог Г. Зиммель, является и автором термина «социология конфликта». Представители школ исследовали в первую очередь проблемы борьбы между классами и между государствами, причины неизбежности конфликтов в обществе. По Марксу, конфликт всегда приводит к разрушениям и уничтожению одной из сторон, по Зиммелю — может завершаться не только деструктивными, но и положительными для всех субъектов конфликта результатами, способствовать социальной интеграции (при реализации технологий «выпускания пара»), усиливать социальную солидарность.
Идеи Маркса о приоритетности конфликта в иерархии социальных взаимодействий, о первоочередности анализа причин и источников конфликтов нашли дальнейшее развитие в трудах другого немецкого социолога — Р. Дарендорфа.
Идеи Зиммеля о необходимости различать категории «социальный конфликт» и «борьба», о целесообразности рассмотрения возможностей управления конфликтами и вычленения их роли, в том числе и позитивной, в становлении общественных систем были развиты американским социологом Л. Козером.
Во второй половине XX в. все более прочно утверждается идея о закономерности существования конфликтной стадии взаимодействия в рамках любых социальных систем, что выдвинуло на первый план задачи построения теорий управления конфликтами, в том числе на уровне регионов.
Представители геополитического подхода (К. Шмитт, Ж. Готтман, 3. Бжезинский и др.) интерпретируют политический, социальный, экономический и другие конфликты в контексте пространственной обусловленности и предопределенности.
При этом геополитика выступает одновременно как:
1) наука, рассматривающая глобальные социально-политические явления и процессы современного мира через призму географической детерминации;
2) совокупность социально-политических идеологических доктрин, наукообразных географически детерминированных мифов для оправдания того или иного глобального политического проекта;
3) разновидность политики, проводимой в глобальном масштабе.
В региональном контексте геополитическая структура мира предстает как один из ключевых предметов изучения геополитики, представленной целым рядом пространственных моделей взаимодействия центров силы и периферии.
Одним из основных принципов данного подхода является геополитический дуализм, утверждающий в качестве двигателя исторического процесса противостояние талассократии и шеллурократии, Бегемота (силы суши) и Левиафана (силы моря), Дома и Корабля.
Бихевиористский подход исходит из распространения на региональные процессы, в том числе и конфликтогенные, психологических принципов поведения человека и животных как совокупности ответов (реакции) на воздействия внешней среды (стимулы).
Системный подход интерпретирует региональные процессы через представление их структур и взаимодействий на уровне составляющих элементов.
Например, в классической работе Д. Истона «Системный анализ политической жизни» представлена структурная модель, в которой региональные процессы рассматриваются как своего рода «черный ящик».
В рамках данного подхода можно предложить модели однополярного, двух-полярного и многополярного мира. Так, в соответствии с Вестфальским миром (1648) сложилось два региональных центра — католический (Священная Римская империя германской нации и Франция) и протестантский (Швеция и протестантские германские княжества). Во время Первой мировой войны страны Антанты (в первую очередь Великобритания, Франция, США, Россия) выступали против Германии и ее союзников, в годы Второй мировой войны антигитлеровская коалиция, в первую очередь СССР и США, противостояла Германии и ее союзникам. После Второй мировой войны мир раскололся на две системы — капиталистическую и социалистическую с центрами США и СССР.
Внутри «своего» полюса великая держава решает конфликтные вопросы самостоятельно, конфликт существует между великими державами.
С распадом двух-полярного мира возникли сценарии возврата мира к однополярной модели с центром США либо перехода к системе многополярного мира с такими центрами, как США, Китай, Индия, Россия, Евросоюз, Бразилия (возможны и другие).
Конфликты между государствами и/или регионами разрешаются внутри региона с вмешательством «центра силы», между «центрами силы» с подключением внутрирегиональных субъектов.
Реальные проблемы, возникающие в процессе регионального взаимодействия государств, хоть и базируются на однотипных абстрактных схемах, но значительно сложнее и многообразнее.
В их основании может лежать подмена базовых характеристик, воспроизводимых в ходе тысячелетней истории, новыми, обеспечивающими «новой элите» необходимое содержание региональных трансформаций (как это, например, произошло в 1990-х гг. в Центральной Азии при проведении сопредельными государствами политики использования водных ресурсов.
Региональный конфликт представляет собой атрибут современной общественной жизни. Задача регионоведа при решении задач конфликтного взаимодействия состоит в минимизации его отрицательных последствий.
Региональный конфликт как форма существования политических отношений
Процесс регионализации как объективная основа региональных конфликтов
Как показывает практика, в ряду разнообразных общественных коллизий наибольшую остроту и размах приобрели региональные конфликты. Региональный уровень анализа социальных конфликтов все больше выдвигается в центр исследовательского внимания, так как для конфликтологов становится очевидным, что стабилизация ситуации на этом уровне способна оказать положительное влияние на стабилизационные процессы в общенациональном масштабе. По мнению многих исследователей глобализации, наметился явный кризис национального государства (ряд наиболее радикально настроенных аналитиков заявляют даже о его исчезновении), когда значительная часть государственных функций передается наднациональным структурам, а оставшиеся делегируются региональным органам власти. В условиях «растворения» промежуточного (государственно-национального) уровня глобальный и региональный уровни начинают непосредственно соприкасаться, поэтому любые столкновения регионального масштаба вносят диссонанс в функционирование глобальной системы. В связи с этим важнейшей задачей становится перевод конфликтологических исследований с общесоциального уровня на региональный.
Объективным основанием региональных конфликтов является процесс регионализации, который, с точки зрения большинства исследователей (Д. Лернер, С. Роккан, Р. Мерит и др.), внутренне присущ всем типам современных обществ, независимо от их размеров, уровня развития, особенностей политических структур и т.д. Регионализация стала предметом не только политических дебатов, но и научных исследований, развитие которых способствовало оформлению отдельного научного направления — регионоведения. Поэтому основной акцент конфликтологи делают на изучении комплекса социальных, экономических, политических, национальных, демографических, духовных и экологических факторов развития регионов, позволяющем обнаружить корни наиболее острых проблем. Как регионалистику, так и конфликтологию объединяет интерес к тому, каким образом территориальное перераспределение власти влияет на судьбу конфликтных зон на субнациональном и наднациональном уровнях. Важнейшая задача в данном направлении заключается в исследовании амбивалентной направленности (конструктивной и деструктивной) политических конфликтов регионального уровня. При этом в силу тесной взаимосвязи глобального и локального (а тем более регионального) уровней возникает потребность определить условия эскалации регионального конфликта, трансформации его в глобальный и, как следствие, рассмотреть механизмы и технологии, способствующие «снятию» социально-политического напряжения.
Регионализм характеризуется двумя тенденциями: Во-первых, тенденцией к интеграции близких по своим социокультурным и географо-экономическим особенностям территорий; Во-вторых, тенденцией к усилению внутреннего потенциала ограниченного территориального пространства, способного к самоуправлению.
Именно эту вторую составляющую ряд зарубежных ученых-регионоведов определяет как регионализацию — процесс, в ходе которого формируется стремление к самостоятельной деятельности субнациональных единиц благодаря ускоренному развитию их экономики и взаимодействию локальных и региональных сил. Аналогичный взгляд на регионализацию преобладает и в российской науке: регионализация — это процесс структурирования пространства, а также все более полного включения регионов в экономическую, социальную и политическую жизнь на национальном и транснациональном уровнях.
Регионализация заставляет центральные органы власти передавать компетенцию территориальным образованиям и признавать их в качестве регионов. Этот процесс универсальный: автономизация территорий в той или иной степени проявляется в большинстве развитых стран, особенно включающих этническую компоненту. Взлет региональной политики способствовал лоббированию интересов регионов в процессе объединения, их главные требования связаны с расстановкой «справедливых» приоритетов в государственной стратегии и при распределении средств.
Регионализация не механический процесс (взаимодействие субъектов федерации и центра нельзя выразить простой суммой), а органичный, в результате которого рождаются новые региональные траектории развития.
Оценки значения регионализации подчас прямо противоположны. По мнению ряда известных ученых, наблюдающееся сегодня в мире ослабление центральных органов власти означает падение уровня безопасности и рост иных защитных структур, в том числе корпоративных, этнических, региональных. Отдельные авторы считают регионализацию одной из сторон гораздо более масштабного процесса феодализации (ренессанса элементов архаики, раздробления, когда социум превращается в конгломерат замкнутых враждующих сообществ). «С аналитической точки зрения данные подвижки — дорога назад, в феодализм», — пишет, например, И. Валлерстайн.
С другой стороны (и это признает большинство исследователей), регионализация — неотъемлемая часть демократических реформ. Именно благодаря ей происходит «снятие» чрезмерной централизации страны, пробуждаются инициатива и региональное самосознание. Как известно, гражданское общество формируется за счет становления горизонтальных социальных структур, способных обеспечить независимость индивидов и общественных групп от государства и бюрократического произвола. Мало того, эти горизонтальные структуры создают каналы обратной связи между обществом и госаппаратом: граждане начинают контролировать деятельность государственной машины. В этом смысле регионализация может рассматриваться как одно из средств формирования таких горизонтальных структур, представляющих собой систему сдержек и противовесов во взаимоотношениях между центром и регионами, между региональными и местными властями.
Очевиден противоречивый характер процесса регионализации. Он состоит в базовом расхождении между общей направленностью его тенденций и структурными границами: во избежание деструктивных, разрушительных последствий регионализация возможна только в жестко установленных институциональных рамках.
Уже само определение границ регионов основывается на нескольких принципиальных различиях, способных породить серьезные конфликтные ситуации:
б) различиях, сформировавшихся в процессе колониального расширения мира и взаимодействия разнотипных и разноуровневых обществ;
в) различиях «идеологических», оставшихся от революционных потрясений начала — середины прошлого века и периода «холодной войны»;
г) естественных коммуникационных препятствиях и барьерах.
Конфликтогенность региональных процессов связана также с тем, что автономизация территорий приводит, по принципу мультипликатора, к множеству коллизий и столкновений разного уровня и масштаба, поскольку неизбежно влечет за собой разрастание межрегиональных диспропорций и появление новых типов региональных проблем. Серьезные опасения внушает, например, такая ситуация, когда вследствие интеграции промышленно развитых и недостаточно развитых территорий происходит не столько конвергенция, сколько усиление диспропорций. По мнению автора концепции «внутреннего колониализма» М. Хечтера, пространственно неравномерные волны индустриализации породили разрыв между развитием различных территорий, способствуя тем самым региональной стратификации и территориальной иерархизации социума.
Исследователи указывают на то, что капитал перемещается от менее развитых регионов к более развитым, а не наоборот; что процесс интеграции приводит к «утечке мозгов» и утрате потенциала роста; что, принимая участие в интеграции с экономически развитыми странами, остальные государства берут на себя обязательство проводить рыночные реформы, выгода от которых может не превысить затраты.
В целом вероятность процесса поляризации увеличивается вместе с ростом диспропорций между странами и регионами, вошедшими объединение.
В этом контексте значительно трансформировалось само содержание понятия «поляризация». Сегодня, в условиях взаимодействия глобализационных и регионализационных процессов, поляризация следует рассматривать в рамках многополюсного мира. При сохранении неравных отношений между центром и периферией неравномерный рост приобретает такой динамичный источник, как включение «полюса» в сеть «полюсов». В результате можно говорить о своеобразном возвращении на историческую сцену города-государства и интеграции его в систему многомерных, противоречивых отношений Профессор университета Париж-Дофин А. Ралле так иллюстрирует этот процесс: положение Парижа зависит не только от его взаимодействия с так называемой «французской пустыней», но и от его принадлежности к сети городов мирового масштаба, включающей Лондон. Франкфурт, Нью-Йорк, Токио и др. В итоге сам образ поляризации меняется, а неравномерный рост в том или ином пространстве объясняется не столько господством «полюса» над другими пространствами, сколько динамикой отношений данного полюса с другими полюсами того же ранга.
В России регионализация, развернувшаяся на рубеже 1980—1990х гг., была вызвана преимущественно деструктивными причинами: слабостью федерального центра; разрушением системы политического, хозяйственного и идеологического контроля, обеспечивавшей стабильность в советский период; тотальной децентрализацией общественной жизни; несовершенством законодательной базы, регламентировавшей отношения центра с субъектами Федерации; экономическими трудностями переходного периода (падением уровня производства, распадом традиционных хозяйственных связей между бывшими советскими республиками и регионами РФ, стремлением значительной части регионов к финансово-экономической автаркии и т.д.); интенсивным процессом становления региональных элит; обострением межнациональных отношений на фоне этнического, культурного, религиозного, пространственного разнообразия России.
Основой процесса региональной идентификации и соответственно формирования дисперсных (локальных) политических режимов в России послужили общественно-политические инновации, начавшиеся во второй половине 1980х гг. Их составляющими являются экономические, организационно-управленческие, социальные, правовые и политические новшества.
Характер и масштаб изменений, вносимых этими нововведениями в общественное развитие, позволяют выделить следующие типы политических инноваций:
• совершенствующие — их целью являются незначительные внешние изменения, не приводящие к коренной ломке политической системы;
• радикальные — существенно трансформируют политическую систему, зарождаются в фазе глубокой дестабилизации политического механизма и неразрывно связаны с социальными и экономическими изменениями;
• революционные — представляют собой кластер нововведений, разрушающих прежнюю политическую систему и создающих новую. Революционные инновации фактически приводят к смене общественной парадигмы.
Политические нововведения непосредственно связаны с конкретными общественными отношениями, культурой отдельных регионов. Само понятие политической инновации рассматривается как процесс политизации территориальной общности, включающий изменение традиционной политической культуры. Причем нововведения политического характера имеют своеобразную цену — плата за реформирование связана с напряжением в обществе, конфликтными ситуациями на разных уровнях.
Процессы распространения нововведений в политическом пространстве региона имеют сложный характер. Можно выделить несколько стадий этой «диффузии»: появление (оформление) идеи, ее мультипликация, тиражирование, наконец, ее собственная трансформация под воздействием факторов внешней среды.
Концепция распространения инноваций применительно к региональному пространству была разработана еще в 1960-е гг. шведским исследователем Т. Хагерстрандом. Процесс распространения нововведений в регионе, с его точки зрения, носит волновой характер: первый этап — агломерация (совокупность индивидуальных информационных полей в центре инноваций), второй — собственно диффузионный (радиальное распространение инновационных импульсов из центра, в то время как в центре инновация затухает), третий — насыщение (распространение нововведений по всей территории региона). Нововведение
дифференцирует пространство, выделяя в нем зоны (поля) инноваций, особое значение среди которых принадлежит плейонам — территориям, где новшества распространяются особенно быстро. Следует заметить, что поле не имеет четко фиксированных границ. Отсюда та самая аморфность регионального политического пространства, «стертость» региональных границ, о которой было сказано выше.
Иногда в результате столкновения полей, несущих противоположные идеи, возникает так называемый узловой район. На стыке таких полей, обладающих одинаковой мощностью, возникает особый участок столкновения двух разнонаправленных инноваций. Он и представляет собой конфликтогенный узел. Ситуация может усложниться, если в этом месте существует строго фиксированное препятствие (например, границы административно-территориальных единиц), тогда по обе стороны от него накапливается «избыточный заряд» идей и возникает напряжение. В итоге и сама инновация видоизменяется под воздействием специфики территориальной общности, локальной политической субкультуры.
Рассмотренная концепция помогает объяснить политические изменения, произошедшие в России, и до сих пор разворачивающиеся противоречия.
Во-первых, последние полтора десятилетия российской общественной жизни отмечены изобилием таких волновых политических инноваций. Возникая в крупных городах (в первую очередь в «столицах»), различные политические преобразования распространялись вглубь регионов, постепенно затухая в центре. Причем по мере распространения инновационной волны ее интенсивность заметно ослабевала. В результате формировалась такая политическая периферия, куда доходил лишь слабый отзвук перемен. Затем шел новый виток, новая волна политических реформ, воспроизводя прежнюю схему распространения. Таким образом, политический процесс в регионах носил и продолжает носить дискретный в пространственно-временном отношении характер.
Во-вторых, региональные политические инновации имеют преимущественно форму радикальных изменений — фундаментальной трансформации прежних структур и региональных режимов, а не постепенного и частичного их преобразования. Следует отметить: российскому обществу практически неизвестен иной алгоритм изменений.
Региональный конфликт: структура, динамика
Региональный конфликт представляет собой столкновение, борьбу противоположных целей и интересов. Оппонентами в этой борьбе выступают региональные субъекты, а предметом самого конфликта являются региональные ресурсы (политические, экономические, территориальные, коммуникационные). Поэтому даже те противостояния, которые выходят за границы регионального пространства, но имеют своим предметом какой-либо региональный атрибут, носят региональный характер. Данное положение относится к межтерриториальным и центрально-региональным конфликтам, поскольку в их рамках дискутируются вопросы статуса территорий, законодательной компетенции, политических прав и возможностей.
На региональный конфликт распространяются общие характеристики любых социальных конфликтов. В то же время региональный конфликт представляет собой особую форму взаимодействия специфических акторов — региональных субъектов, поскольку именно они являются в той или иной степени выразителями региональных интересов. Безусловно, политическая сфера более всего передает остроту противостояния, поэтому региональные конфликты часто имеют форму политических претензий. С другой стороны, существует неявная экономическая подоплека региональных противостояний. Одним из примеров этого является движение «Лига Севера» в Италии, программа-минимум которого предусматривает переход страны к федерализму, программа-максимум — создание «трех Италий». В основе идеологии этого движения лежат претензии богатой северной части Италии к ее «бедному» югу.
Система конфликтообразующих факторов чрезвычайно сложна. Тем не менее, обширный эмпирический и аналитический материал позволяет выявить наличие ряда универсальных конфликтогенных причин в региональном взаимодействии.
Основу социальных конфликтов составляет региональный интерес.
Сегодня государство перестает быть решающим и самым могущественным действующим лицом в общественных процессах (прежде всего в вопросах распределения различных средств), даже на собственной территории. Там функционируют и многие другие акторы, лишь до известной степени контролируемые государством. Этими акторами являются хозяйственные, социальные и политические субъекты как общенационального, так и регионального уровня. Они конкурируют между собой, и их интересы, как правило, редко сливаются в то, что называют «национальными интересами».
Подобно другим динамичным явлениям, национальные и региональные интересы сосуществуют, совмещаются, накладываются друг на друга или противоборствуют, разделяя одни и те же социальные группы в пределах общей территории.
Региональный интерес определяется целой системой факторов: социально-экономических, политических, социокультурных, носящих объективный характер. Его формирование — процесс чрезвычайно сложный, в нем переплетаются, взаимодействуют, противоборствуют частные специфические интересы различных общественных групп.
В структуру регионального интереса входят:
• интересы различных социальных групп (профессиональных, демографических, конфессиональных), проживающих на данной территории;
• интересы местных политических группировок, которые в принципе должны представлять на соответствующем уровне пожелания широких групп населения;
• интересы региональной элиты, взявшей под контроль властные ресурсы и стремящейся институционализировать свои отношения с центром;
• интересы регионального лидера и его команды, которые вполне могут вступать в противоречие с потребностями населения.
Объективно интерес конфликтогенен, так как формируется в соответствии с вызреванием противоречий между потребностями индивидов и социальных групп и существующими общественными отношениями. Описывая эту сложную картину, известный американский исследователь Ф. Шмиттер отмечает: «Сегодня сущностное содержание конфликта интересов определяется уже не столько классовыми расколами, сколько широкой палитрой дискретных интересов: этнические проблемы, защита прав потребителей, экология и др., причем каждый из этих интересов представляет особое движение».
Проблема заключается в определении того, кем этот интерес выражается и какова степень представленности интересов различных социальных групп.
Содержание регионального интереса неоднородно, он дифференцируется в зависимости от структуры хозяйства территорий, преобладания тех или иных видов деятельности, а также объема и качества ресурсов, находящихся в руках элитных групп. Ядро регионального интереса, в котором «переплавляются» потребности различных социально-территориальных групп, составляют притязания политических и экономических элит региона. Именно эти притязания доминируют над другими составляющими регионального интереса (в России это проявляется особенно явно). Региональные элиты при поддержке общественности выступают за повышение экономической самостоятельности своих территорий, полагая, что дополнительные полномочия позволят решить насущные проблемы и сохранить автономность собственного положения.
Доступ к распоряжению собственностью и финансовыми потоками в результате суверенизации и обретения экономической самостоятельности регионом открывает новые возможности, в первую очередь для управляющего слоя. В результате сформировавшиеся материальные интересы элит выражаются в политических приоритетах и стратегиях развития.
Конфликтогенные факторы — это экстраполяция наиболее общих причин на конкретные социально-политические и экономические условия.
Факторами, провоцирующими региональные конфликты, могут стать:
• природные ресурсы: территория, запасы энергетических и стратегических минеральных ископаемых, воды, леса (особенно в странах Южной Америки и Юго-Восточной Азии) и др.;
• социально-демографические процессы: массовые миграции, приводящие к появлению социальной категории беженцев. Эти противостояния могут иметь форму преследований по политическим, этническим мотивам, войн и пр.;
• экологические проблемы: катастрофы с ядерными реакторами, захватывающие разные регионы; разлив нефти и угроза заражения различных территорий; появление новых видов болезней, угрожающих человечеству, и т.д.;
• ценностно-идеологические причины: транснациональная активность некоторых религиозных идеологий;
• нестабильность социально-политической ситуации (слабость власти), криминальность обстановки, в ряде случаев ведущая к терроризму: так, по сведениям Национального управления планирования Колумбии, в стране насчитывается более 10 тыс. партизан, живущих в горах и на подпольных базах и объединенных в различные организации: Революционные вооруженные силы Колумбии, Армия национального спасения, Народная армия освобождения. Именно эти группы, охраняя интересы наркобизнеса, подрывают стабильность и поступательное развитие страны.
В нынешних условиях проблема «какие интересы реализует власть?» трансформируется в вопрос «кто за кем стоит?».
Анализируя региональные и территориальные движения в странах Запада, ученые-регионоведы отмечают, что, помимо различий, эти движения имеют ряд сходств:
• ставят под сомнение национальное государство как унитарную и централизующую целостность;
• выступают за сохранение различий и права на участие в управлении общественной системой, соответствующей мультикультурной модели групп и территорий;
• выражают потребность в ускоренном социоэкономическом и культурном развитии на основе более широкой территориальной демократии и управления ресурсами на благо индивида, а не во имя неопределенной эффективности как самоцели.
Региональные движения можно разделить на три группы:
1. Сепаратисты — те, кто подвергает сомнению легитимность господствующей политической системы, подчиняющей себе все сферы деятельности государства. Сепаратизм порожден чувством противопоставления своего региона другим или стране в целом. Он может иметь разновидности:
• по цели — речь идет о перераспределении богатства (поровну или преимущественно себе), об автономии (всем или себе), наконец, об отделении (сепаратисты требуют права создать в своем регионе суверенное государство, например баски в Испании, или же присоединить регион к другому государству);
• по характеру причин — «мифологический» (причины носят иррациональный характер), «замещенный» (подмена истинных причин демагогическими лозунгами) и «оправданный» (базируется на реальных причинах);
• по адресу — безадресный (общее недовольство своим положением, как это было во всех республиках СССР перед его распадом), односторонний (против конкретного региона, но без ответа с его стороны, например недовольство привилегиями Москвы), обоюдный (взаимная «нелюбовь»).
Важно понимать причины перехода регионализма к крайней форме — требованию се цессии (отделения). К таким причинам относятся:
• коренные, которые могут быть как культурными (противостояние «мы—они», непонимание чужих культурных кодов, раздражающие стереотипы поведения и мышления «чужаков»), так и социально-экономическими (разные способы производства, разная специализация, территориальный разрыв производства и управления, контраст уровней благосостояния);
• текущие — экономический упадок в стране, притом территориально неравномерный, культурный шок из-за слишком быстрых перемен, иногда региональный популизм лидеров, играющих на эмоциях населения.
2. Федералисты — рассматривают территорию всего государства и отдельных его частей (наднациональные территории) как различные уровни одной системы. Каждый уровень играет самостоятельную роль в процессе принятия политических решений. Задачи и компетенция, которые нельзя однозначно отнести к тому или иному уровню, должны решаться и распределяться на основе консенсуса. Важнейший принцип существования такой системы — принцип субсидиарности.
3. Автономисты — выступают против унитарного представления о «единстве» и «неделимости» современных государств, не призывая, однако, к сепаратизму или федерализму. Интересы своего региона, ограниченного определенной территорией, они выделяют как самостоятельное политическое измерение.
Специфика территориальных движений заключается в том, что они непосредственно связаны с решением тех социальных проблем, которые возникают на данной локальной территории, — это могут быть вопросы охраны окружающей среды, защиты прав этнического меньшинства, проживающего на данном территориальном пространстве, проблемы благоустройства и т.д. Отсюда территориальные движения включают в свой состав самые разнообразные организации локального уровня — женские, молодежные, экологические и др.
Для территориальных движений характерны следующие черты:
• специфическая социальная база — в этих движениях участвуют представители всех социально-демографических групп. Все большую активность проявляют женщины, домохозяйки, а также ранее пассивные категории — священнослужители, военные;
• проблематика — первоочередными являются проблемы выживания и отчуждения человека в обществе. Это экологические, антивоенные и другие движения. Лозунг экологистов сегодня: «Думать глобально, действовать локально»;
• принципы организации — в отличие от традиционных общественно-политических институтов, учреждаемых «сверху», рассматриваемые движения формируются «снизу». Их инициативы носят характер поиска и предполагают личное и добровольное участие. Важнейшим принципом считается принцип «базисной демократии», в основе которого лежат автономность и децентрализация общественных структур, постоянный контроль за должностными и выборными лицами со стороны рядовых участников и возможность смены руководства любого уровня в любое время. Кроме того, в организационной структуре большую роль играет принцип «надпартийности». Территориальные движения не стремятся превращаться в очередную партию, подчеркивая свой неполитический характер;
• поиск новых форм, стиля, образа жизни, что находит выражение в многообразных альтернативных официальных проектах, группах самопомощи, сельских и городских коммунах.
Большую роль начинает играть так называемое коммунитарное движение, оформившееся в начале 1990-х гг. в США. Считая общепринятую биполярную модель «индивидуализм — коллективизм» упрощенной, коммунитарии дополняют ее понятием «коммунитаризм», которое противопоставляют и индивидуализму и коллективизму. Индивидуализм, по мнению коммунитариев, содержит угрозу анархии, торжества закона джунглей и общественного распада. Коллективизм оборачивается отрицанием уникальности личности и пренебрежением ее прав. И то и другое ведет к тоталитаризму. Коммунитаризм призван уравновесить индивидуальные права и социальную ответственность. Поэтому коммунитаризм включает в себя:
1) с одной стороны, добровольные микросоциальные сообщества (коммуны), базирующиеся на системах альтернативных ценностей, образа жизни, экономических и общественных отношений. Такие сообщества выполняют компенсаторно-охранительные для личности функции (особенно когда модернизация идет ускоренными темпами);
2) с другой стороны, естественно складывающиеся сообщества — коммюнити (community), сельские и городские, — традиционную (в частности, для США) систему местного самоуправления. Через посредничество коммюнити рядовые граждане вовлекаются в общественно-политический процесс.
В рамках протекания социокультурных процессов 1990х гг. все четче прослеживается тенденция к преодолению эгоцентризма, поиску общности путем расширения и углубления неформальных межличностных контактов. Эта тенденция реализуется в многообразных добровольных ассоциациях и сообществах. Примечательно, что все больше эта деятельность охватывает представителей среднего класса.
Новые городские коммуны представляют собой создаваемые на добровольной основе общежития для обеспеченных, расположенные в благоустроенных домах престижных кварталов больших городов. Члены коммуны, сохраняя нуклеарную семью, ведут совместное хозяйство, разделяют бытовые тяготы и досуг, сообща решают житейские проблемы. Лидеры здесь отсутствуют (на том основании, что они неизбежно подавляют индивидуальную свободу). Кроме того, вступив в коммуну, члены ее не разрывают прежних контактов. В отличие от своих предшественников 1960-х гг. (хиппи и др.), они сочетают деятельность в коммуне с работой и другими обязанностями вне ее. Таким образом, новые городские коммуны не «выпадают» из общества. Это еще один путь поиска новой социальности, в которой бы осуществилось гармоническое единство интересов индивида и социума.
Среди мотивов пребывания в коммуне на первое место ее члены ставят дружеские чувства, сочувствие и любовь, на последнее — материальные и бытовые преимущества совместного проживания. Обитатели коммунальных общежитий, в основном образованные профессионалы, по критериям доходов и разделяемых ценностей являются типичными представителями среднего класса. Однако они либеральнее, в большей степени озабочены проблемами экологии, здоровья и сохранения мира, чем большинство среднего класса.
Тенденция развития территориальных объединений ярко проявляется и в движении гражданских инициатив: различные альтернативные организации в сфере услуг (туристические бюро, спортивные организации, рестораны, пивные и т.д.), в области науки и культуры (информационные центры, газеты и журналы, научно-исследовательские институты, кинотеатры, школы, детские сады и т.д.), в сфере общественно-политической деятельности (разнообразные гражданские комитеты, политические группы, комитеты и группы помощи третьему миру и т.д.).
Только в США в таких альтернативных формированиях занято около 4 млн. человек. В ФРГ насчитывается более 40 тыс. групп самопомощи, в которых участвуют примерно 1,5 млн. человек.
Наконец, еще одной характерной чертой территориальных движений является разнообразие и необычность форм и методов социального протеста. Наряду с использованием традиционных митингов, демонстраций, забастовок эти движения пытаются найти такие формы, которые бы с помощью фантазии, юмора будили творческий потенциал участников, одновременно привлекая всеобщее внимание и препятствуя негативным тенденциям в социальной и других сферах. Это могут быть блокады судоходства на реках, «прогулки» на катерах и других небольших судах с забором проб воды и немедленной демонстрацией населению концентраций вредных веществ, применение яркой символики. Широко используются игровые и театрализованные формы протеста — публичные суды, трибуналы и т.д.
В основе новых форм и методов борьбы и выражения интересов населения лежит приоритет принципа ненасилия, что не исключает и насильственных методов. Известны случаи, когда члены антивоенных организаций, желая ускорить процесс перебазировки военного предприятия с территории их проживания, проникали в помещение этого предприятия и выводили из строя важные детали ракет, боеголовок. Однако, поскольку насилие порождает насилие, сегодня на платформе ненасилия стоят все территориальные движения. Формами ненасилия являются невыполнение официальных распоряжений, которые противоречат нравственным принципам (например, отказ от военной службы), меры, направленные на пресечение определенных действий (доставка грузов на военные базы и вывоз их с баз и пр.). Цель таких и им подобных акций — привлечь внимание населения к проблеме.
В целом региональные и территориальные движения выполняют следующие функции:
• представляют и защищают интересы граждан;
• способствуют решению отдельных социальных проблем;
• объединяют граждан, позволяя им обрести сторонников и единомышленников. С их помощью общество приобретает четкую структуру;
• оказывают влияние на формирование общественного мнения;
• обеспечивают тесную связь между государственными органами и гражданами.
Ныне все очевиднее становится приоритет политических притязаний в системе интересов бизнес-групп. Значимость экономических элитных групп связана с тем, что именно они (а точнее, частный бизнес) выступают в роли инициаторов импульсов развития. В России, правда, эта роль имеет иную специфику — здесь место групп-доминант, определяющих векторы движения, традиционно занимала политическая элита.
Типология региональных конфликтов чрезвычайно многообразна и зависит от тех факторов, которые закладываются в ее основания. В качестве одного из примеров можно привести следующую классификацию.
В большинстве региональных конфликтов прослеживается сочетание нескольких видов, что значительно усложняет их разрешение.
Анализ состояния конфликтности регионального пространства проводится не только путем выявления и изучения противоборствующих сторон, причин, но и в процессе исследования уровней конфликтности. При первом приближении обычно выделяются два уровня: международный и внутригосударственный.
Международный конфликт как вид регионального конфликта
Реалии 1990-х гг. усилили тенденцию к «растворению» границ между внутренними и международными конфликтами. Государство, сталкивающееся с глобализацией вовне и с разного рода сепаратизмами внутри, в этой системе противоречий и отношений как бы растаскивается надвое: извне его объективно взламывают экономические и иные последствия активности транснационального капитала и узкой группы высокоразвитых стран; изнутри — процессы этнической и социально-территориальной диверсификации (разные варианты федерализации, регионализации). Международный конфликт перестает быть синонимом межгосударственной войны и становится специфическим путем и способом переустройства мира.
Это особенно заметно в Европе, где последнее десятилетие XX в. прошло под знаком формирования новых моделей пространственной организации власти и управления, условно именуемых новым регионализмом. Его новизна заключается в образовании целого ряда форм региональной интеграции: это и «треугольники» (например, Веймарский, включающий в себя Германию, Францию и Польшу), и «зоны» (Балтийская зона свободной торговли), и «группы» (Вышеградская), и «круги безопасности», и «сети» (например, о возрождении Ганзейского союза часто говорят как о сетевом проекте). Изменяется сам смысл границ в рамках Евросоюза. Либерализация движения товаров, услуг, капитала и людей размывает значение территориальных границ между странами-членами. Следовательно, в региональных конфликтах, когда на повестке дня стоит вопрос о проведении или перекройке территориальных границ, наднациональные структуры ЕС могут способствовать оптимизации соглашений.
Международный конфликт — это непосредственное или косвенное столкновение интересов двух либо нескольких сторон (государств, групп государств, народов, политических движений) на основе существующих между ними противоречий объективного или субъективного характера. Международными принято считать конфликты, прямо или косвенно затрагивающие государство: его территориальную, административную и социально-политическую целостность, меру суверенитета, фактический и потенциальный статусы в мире и/или регионе. Наиболее опасной чертой международных конфликтов является возможность их ускоренной эскалации: усиления уровня интенсивности и распространения их на другие страны и регионы. В международных отношениях конфликтное поведение может проявляться в форме войны — как потенциального исхода или реальной действительности — и торга, не доходящего до применения силы.
Исследование международных конфликтов сформировалось как самостоятельное научное направление на рубеже 1940—1950-х гг. и к 1990-м гг. утвердилось как относительно автономная теоретико-прикладная дисциплина.
Интересную классификацию конфликтов предложил канадский политолога. Раппопорт, в качестве критерия использовавший форму протекания международного конфликта. По его мнению, конфликты бывают трех видов: «сражение», «игра» и «дебаты». Наиболее опасен для мира и безопасности конфликт в виде «сражения». Само название говорит о том, что вовлеченные в него стороны изначально настроены воинственно по отношению друг к другу и стремятся нанести противнику максимальный урон, невзирая на возможные негативные последствия для себя. Поведение участников такого конфликта можно определить как иррациональное, так как они часто ставят перед собой недостижимые цели, неадекватно воспринимают международную ситуацию и действия противоположной стороны (например, сербскохорватский конфликт).
В конфликте, который разворачивается в виде «игры», поведение участников определяется рациональными соображениями. Несмотря на внешние проявления воинственности, они не склонны доводить обострение до крайности. Решения принимаются с учетом всех факторов и обстоятельств, на основе объективной оценки ситуации.
Для конфликта, развивающегося как «дебаты», характерно изначальное стремление участников разрешить возникшие противоречия путем достижения компромиссов.
Исследователи-регионоведы выделяют пять стадий (фаз) динамики конфликта.
Первая фаза — принципиальное политическое отношение, сформировавшееся на основе объективных и субъективных противоречий, экономических и политических интересов сторон, сталкивающихся на международной арене, выраженное в более или менее острой конфликтной форме.
Вторая фаза — субъективное определение конфликтующими сторонами своих интересов, целей, стратегии и форм борьбы для разрешения противоречий с учетом своего потенциала (форм, методов борьбы, ресурсов).
Третья фаза — использование сторонами конфликта широкого диапазона экономических, политических, психологических, военных средств.
Четвертая фаза — нарастание борьбы до наивысшей стадии, вплоть до международного политического кризиса. На этой фазе возможен сознательный переход к практическому применению военной силы (для демонстрации или в ограниченных масштабах). Кризис — это своеобразная тупиковая ситуация, при которой стороны находятся «на краю пропасти» (Карибский кризис 1962 г.).
Пятая фаза — международный вооруженный конфликт.
Новейшему (начиная с 1990-х гг.) этапу осмысления роли и функций конфликта в международных отношениях присущи следующие особенности:
• динамика развертывания противоречий сопровождалась снижением угрозы ядерной войны и одновременно ростом числа конфликтов в сочетании с угрозой распространения оружия массового поражения и средств его доставки;
• для мировой политики стало характерно ожидание новых конфликтов, более многочисленных и опасных, апофеозом чего явилась концепция столкновения цивилизаций;
• впервые после 1945 г. опаснейшие по своим потенциальным последствиям конфликты вспыхнули в Европе, ранее считавшейся регионом стабильности, безопасности и политического урегулирования;
• фактически произошло не замещение, а дополнение войны феноменом современного смешанного международного конфликта, в котором тесно переплетаются внутристрановые и международные аспекты.
Господствовавшая до 1990-х гг. концепция неореализма была незаменима при изучении биполярной эпохи, в том числе и для объяснения конфликтных противостояний, однако применительно к постбиполярному миру она оказалась малосостоятельной. Неореализм, как известно, рассматривает в качестве главных элементов системы международных отношений внутренне однородные национальные государства, основной задачей которых является противостояние внешним угрозам. Неореалисты исходят из того, что национальные правительства развязывают конфликты и оказываются в них вовлеченными практически независимо от своей природы и особенностей страны. Однако происшедшая после окончания «холодной войны» обвальная дезинтеграция целого ряда многонациональных государств вызвала к жизни новые виды конфликтного противостояния.
Надежды на политическое урегулирование любого реального международного конфликта, свойственные 1970-м гг., не сбылись: в мире нет ни одного конфликта, надежно политически урегулированного на десять и более лет.
Нынешний этап развития межгосударственных отношений характеризуется:
а) системным влиянием формирующегося однополярного (многополюсного) миропорядка, качественно отличного от биполярного;
б) потребностью стран (обладающих сложившейся системой глобальных интересов, способностью действовать глобально) в повседневном регулировании и управлении процессами политической организации мира. На первый план выходит проблема удержания международного конфликта в масштабах и параметрах, позволяющих им управлять.
Отсюда необходимы новые подходы к решению этой и подобной ей проблем.
Вопрос о характере изменений во внутреннем содержании региональных конфликтов в постбиполярную эпоху стал одним из основных не только для теоретиков международных отношений, но и для конфликтологов. Особого внимания заслуживают разработки ученых, изучавших взаимосвязь внутригосударственных конфликтов (или внутренней нестабильности) с вовлечением страны в международный военный конфликт.
Можно выделить три вектора работ этого направления:
1) изучение последствий переноса гражданской войны на международную арену, сопровождающегося интервенцией региональных и/или глобальных сил, заинтересованных в определенном исходе данного внутреннего конфликта (Л. Блумфилд, А. Лейс и др.);
2) анализ деятельности так называемых ревизионистских, революционных и других государств, стремящихся к изменению международного «статусного неравновесия» в свою пользу (М. Уоллес);
3) изучение «сдерживающей функции» структуры мирового сообщества по отношению к региональным конфликтам и проблем их урегулирования (А. Мэк). К этому направлению близки специалисты, занимающиеся исследованием проблем мира в рамках таких научно-исследовательских центров, как Стокгольмский международный институт проблем мира (СИПРИ), Институт по исследованию проблем мира в Осло, Институт мира в США (наиболее авторитетное научное издание в рамках этого направления — «Journal of Peace Research»).
К близким выводам, но другим путем приходит и ряд военных конфликтологов, работающих в рамках сугубо прагматического направления по изучению проблем ведения «операций невоенного типа» в локально-региональных конфликтах.
Первым крупным вооруженным региональным конфликтом эпохи развала биполярной системы стали события в Персидском заливе 1990—1991 гг. Последующие столкновения, повлекшие за собой широкомасштабное международное вмешательство (этнополитические конфликты в Западной Африке, на территории бывшей Югославии и пр.), проходили уже в условиях складывания «новых правил игры» на международной арене, тогда как Война в Заливе может с полным правом считаться детищем переходного периода.
Особенностью данного кризиса стало массовое использование ультрасовременных видов вооружения (крылатых ракет «Томагавк», зенитных ракетных комплексов «Патриот», космических средств разведки и навигации и пр.). При этом война в Персидском заливе осталась конфликтом средней интенсивности, так как проходила без применения оружия массового уничтожения. Поскольку ресурсы стран были абсолютно несопоставимы, то действия носили практически односторонний характер, а ущерб сторон был принципиально неравнозначен.
Война в заливе позволила США в качестве основной проблемы национальной безопасности, помимо роста экономической конкуренции, рассматривать региональные угрозы в виде широкомасштабной агрессии крупной региональной державы. США отводилась главная роль в урегулировании такого рода крупных региональных конфликтов. Правда, в 1990-е гг. обвального возникновения подобных конфликтов не произошло, поскольку ни одно из государств — потенциальных инициаторов таких конфликтов (Иран, Ирак, Северная Корея или Ливия) не тратит столько на оборону, сколько США (в среднем 5% военного бюджета страны).
Характер региональных конфликтов 1990-х гг. изменялся по нескольким взаимосвязанным направлениям:
1. Прежде всего, после окончания «холодной войны» возросло число внутригосударственных конфликтов, тогда как число межгосударственных конфликтов в 1990-е гг. — не превышало 1—2 в год, при этом они начались еще в период «холодной войны» (Индия и Пакистан и пр.).
Исследователи отмечают: основой всех крупных региональных конфликтов (31 конфликт в 27 регионах мира) послужили именно внутригосударственные противоречия, хотя некоторые из них имели и межгосударственный аспект (события в Боснии и Герцеговине, Таджикистане и т.д.). Опасной чертой внутригосударственных конфликтов можно считать их крайне упорный и ожесточенный характер, а также продолжительность. При этом наиболее распространенным типом внутригосударственного конфликта 1990х гг. была либо борьба за власть в рамках одного государства (собственно гражданская война), либо территориальный передел в зоне распада одних государств и возникновения на их месте других.
2. Изменения носили не столько количественный, сколько качественный характер. Как уже отмечалось, с окончанием «холодной войны» водораздел между внутренними и межгосударственными конфликтами начал стираться. Именно ограниченные конфликты внутреннего интернационализированного характера стали основным типом вооруженного противостояния в 1990-е гг. Причем они объединили в себе наиболее опасные черты как международных, так и внутригосударственных коллизий.
3. Разногласия и конфликты чаще всего касались конкретных проблем: торговли, валютной политики, налогообложения, политики в сфере миграции, вопросов гражданства, пограничного контроля и др. Некоторые происходили внутри стран — членов ЕС, другие — на периферии Европы. Лишь часть из них носила насильственный (с применением оружия) характер. Из числа последних некоторые привели к созданию фактических государств, тогда как другие были подавлены.
В постбиполярный период особенно сильным изменениям подвергся характер внешнего вмешательства в ход локально-региональных конфликтов со стороны международных организаций. Если в годы «холодной войны» существовал некий условный водораздел между односторонними (как правило, предпринимаемыми отдельными государствами в поддержку какой-либо из сторон конфликта) и многосторонними интервенциями, осуществлявшимися под эгидой международных организаций (в первую очередь ООН) в соответствии с рядом критериев, то после ее окончания такое противопоставление потеряло всякий смысл. Сегодня речь идет не об «урегулировании», а именно о «регулировании», т.е. как о позитивном, так и о негативном влиянии на развитие конфликта. Более того, мировое сообщество (а фактически группа ведущих государств — Большая семерка во главе с США) заинтересовано в урегулировании далеко не каждого регионального конфликта и отнюдь не любыми доступными средствами (например, в середине 1990-х гг. при повышенном интересе к вопросам боснийского урегулирования практически полностью игнорировались события в Чаде, Кении, Перу, Сомали, турецком Курдистане и т.п.).
Одним из объяснений того, почему конфликтный потенциал в мире по-прежнему остается достаточно высоким, является процесс глобализации, интернационализирующий внутригосударственные противоречия. Кроме того, внешние вмешательства мирового сообщества часто сами являются мощными факторами дестабилизации, способствующими росту конфликтности на локально-региональном уровне. Внешние интервенции вообще малоэффективны с точки зрения урегулирования конфликтов, имеющих внутригосударственный аспект: лишь 57 из 190 внешних интервенций за весь послевоенный период привели к прекращению военных действий.
Если в области «кризисного реагирования», связанного с операциями по прекращению военных действий, международному сообществу удалось достичь определенных успехов, то этап посткризисной реконструкции представляется наиболее проблемным с точки зрения разрешения конфликтов. Предпринимаются попытки развести по времени «кризисное реагирование» и «посткризисную реконструкцию». Первый этап сводится к введению международного воинского контингента для контроля за соблюдением мирных соглашений, второй состоит в реализации демократических принципов, поимке и аресте военных преступников, восстановлении разрушенной экономики и т.д.
Очевидно, что в настоящее время складывается новая система международных отношений, которую некоторые ученые склонны рассматривать как гетерогенную. Она будет иметь многоуровневую структуру и основываться на взаимодействии трех основных действующих сил — государств, субгосударственных сил (в основном в форме геополитических движений, как существующих внутри государственных границ, так и пересекающих их), региональных и более широких международных организаций. Есть все основания полагать, что именно противостояние максимально понимаемого «традиционализма», с одной стороны, и «модернизации» как одного из проявлений глобализации, с другой, станет основой большинства современных конфликтов.
Стратегия и тактика разрешения международных конфликтов
В теории конфликтологии обозначились три взаимосвязанных направления, которые стремятся выявить подходы, средства и меры, способные предотвращать международные конфликты: политико-правовое (поиск международно-правовых средств политического решения крупных по масштабам конфликтов); политико-психологическое (в центре его вопросы мотивации к инициированию конфликта, участию в нем, его затягиванию, завершению конфликтных взаимоотношений) и государственно силовое (задача — поиск оптимальных путей и средств ведения конфликта для достижения определенных целей политики).
Применительно к конфликтам, происходящим в Европе, особую роль играет концепция европеизации, исследующая ход интерактивного процесса, где страны, интегрированные в ЕС, являются в то же время акторами, инициирующими и формирующими этот процесс. Поэтому европеизацию с точки зрения урегулирования и разрешения сецессионистских конфликтов следует рассматривать как явление, вызванное к жизни и стимулируемое европейскими институтами, прежде всего Европейским союзом. При этом окончание конфликта увязывается с перспективами вхождения конфликтующих сторон в европейские структуры.
В области урегулирования, трансформации и разрешения конфликтов ЕС может действовать двумя способами: создавать рамки для решения конституционных проблем, связанных с сецессионистскими кризисами, и/или выступать как третье лицо для поддержки посреднических усилий между сторонами, вовлеченными в конфликт.
Первый способ может быть реализован путем принятия новой конституции, определяющей некую форму многоуровневого управления и процедуру разграничения полномочий между этническими общинами.
Такой «спасительной» формой является федерализм. Хотя федеративные институты имеют много вариантов, можно выделить четыре главных типа: федерации, конфедерации, ассоциированные государства и свободно ассоциированные государства. В международном праве федерация — это суверенное государство, в котором осуществляется разделение компетенций между федеральным правительством и субъектами федерации, при этом оба уровня власти располагают рядом государственных институтов, включая законодательные и исполнительные органы. Некоторые федерации были созданы с тем, чтобы обеспечить национальным меньшинствам институциональное положение в государстве или ради соблюдения принципа самоопределения наций в многонациональном государстве. Однако так называемый этнофедерализм имеет и ряд своих проблем (например, асимметрию). В то же время нет никаких эмпирических данных, подтверждающих тезис о том, что этнофедерации вообще обречены на насильственный распад или роспуск.
При конфедерации два или более государств соединяются для осуществления строго ограниченных целей, например внешней, оборонной или экономической политики. Конституции конфедеративных государств принимают форму пакта или договора между суверенными государствами-участниками, который не лишает их суверенной государственности (Швейцарская Конфедерация — с конца XVIII до середины XIX в., конфедерация США с 1781 по 1789 г.). Евросоюз — уникальная наднациональная структура, сочетающая федеративные, конфедеративные и межправительственные элементы в своей вырабатываемой конституции.
В ассоциированном государстве меньшая единица связана с большей единицей таким образом, что она сохраняет степень самоуправления, но при этом не играет существенной политической роли. В качестве примера можно привести Фарерские острова. Как самоуправляющаяся часть Дании, острова имеют двух депутатов в датском парламенте, однако исключены из таможенной зоны и юрисдикции ЕС. Вместо этого у них отдельное торговое соглашение с Европейским союзом. За их внешние сношения и безопасность отвечает Дания.
Двухуровневые модели дают определенные возможности для разрешения этнополитических конфликтов. Но существуют также федеративные институты, включающие третий уровень управления. Самый яркий пример — федерации в ЕС, где участие субъектов федерации (первый уровень управления) в федеративных институтах (второй уровень управления) распространяется через институты ЕС на европейские дела (третий уровень управления). Другие примеры третьего уровня — региональные организации, подобные Балканскому пакту стабильности, и межправительственные организации типа Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ).
Второй стратегический путь урегулирования конфликтов — посредничество — способствует изменению расстановки сил и создает стимулы для мирного урегулирования. В последние годы миротворчество дополнилось еще одним видом — активными силовыми операциями (так называемое «принуждение к миру»).
Механизм посредничества зависит от конкретных исходов вооруженного конфликта: в одном случае это может быть победа центральной власти над сепаратистскими силами (Чечня), в другом — победа деюре и дефакто сепаратистских сил над центром (Эритрея или Восточный Тимор), в третьем — появление «зон ограниченного суверенитета», где фактически установлен международный протекторат (Косово) и т.д.
Но независимо от исхода в зоне постконфликтного развития третья сторона (посредник) решает ряд важнейших практических задач:
1. Налаживает переговорный процесс «всех» со «всеми» на всех уровнях, а также создает условия для проведения референдума под международным контролем о статусе территории. Необходимые для этого условия: признание сторонами ответственности за произошедшее и признание нанесенного ущерба; готовность исправить ошибки (включая готовность провести судебные процессы над военными преступниками); восстановление отношений на межобщинном уровне, создание атмосферы доверия.
Таким образом, третья сторона применяет технологии посредничества и фасилитации. При этом используются различные приемы: «к доверию шаг за шагом», «втягивание в процедурные рамки», «формирование конечной картины» и др.
2. Реконструирует экономическую сферу и системы жизнеобеспечения. Основными ее компонентами являются:
• политический (восстановление структур госвласти и налаживание функций управления, помощь в разработке конституции, подготовка и проведение выборов в органы МСУ, формирование органов правопорядка и судебных структур);
• экономический (возобновление работы предприятий и восстановление разрушенной инфраструктуры);
• социальный (решение проблем занятости, особенно молодежи; возобновление работы учебных заведений; создание сети социальных служб; обустройство беженцев и пр.);
• информационный (возобновление работы СМИ, учреждений культуры).
3. Ведет реабилитационную работу с населением, пострадавшим в ходе вооруженного конфликта, вследствие чего развиваются массовая невротизация и коллективные фобии. В этом плане важны: социальная реабилитация людей (предоставление им рабочих мест, обучение в центрах занятости и переквалификации, предоставление пособий, обеспечение инвалидов и т.д.); психологическая реабилитация (психологическое консультирование, психотерапевтическая работа и пр.); медико-биологическая реабилитация (лечение больных, оказание помощи раненым, профилактика заболеваний, предотвращение эпидемий и т.п.). Таким образом, третья сторона предоставляет масштабную помощь населению или создает каналы для ее поступления в регион.
При решении всех этих задач возможны серьезные проблемы. Первая касается соблазна великих держав стать главным «устроителем дел» в постконфликтном регионе с тем, чтобы превратиться в заинтересованного геополитического игрока. Вторая связана с «борьбой за лидерство» в регионе, что неминуемо разрушает роль посредника в качестве единой силы, способной разрубить этот «узел». Третья обусловлена взаимодействием военных (миротворцев) как с представителями неправительственных организаций, так и со средствами массовой информации.
Особенности конфликтных взаимоотношений регионов как субгосударственных единиц
Говоря о втором — внутригосударственном — типе конфликтных противостояний, следует иметь в виду, что в этом случае в качестве региона чаще всего выступает административное либо этно-территориальное образование. Анализ политических процессов, протекающих в регионах как субнациональных единицах, а также исследование тенденций на уровне центральных государственных структур подтверждают: большинство конфликтных ситуаций разворачивается вокруг проблем взаимодействия регионов и центральной власти, поскольку определяющими для политического пространства являются отношения господства — подчинения.
С этой точки зрения можно выделить конфликты:
• вертикальные:
— между центром (в первую очередь, федеральными властями) и регионом, к которым часто сводятся даже противоречия горизонтального уровня (регион — регион), так как апеллируют их участники все равно к центру;
— между центром и коалицией регионов;
• горизонтальные:
— между регионом и регионом, которые носят прежде всего характер территориальных претензий;
— между регионом и системой регионов, связанные со стремлением получить выгодную статусную позицию в региональной системе.
По мнению исследователей, вертикальные и смешанные конфликты составляют 70—80% всех коллизий.
Противоречивость отношений «центр регионы»
Наиболее фундаментальными и острейшими из конфликтов, имеющими статусно-ролевой характер, являются противоречия между центром и регионами — субъектами Федерации. Формы и сила их проявления могут быть разными, но суть остается неизменной: объективно роль субъектов Федерации возрастает, а статус продолжает оставаться низким.
В странах развитой демократии политики привыкли считаться с позициями регионов. Мало того, именно поддержка территориальных властей обеспечивает стабильность и перспективы развития государственного устройства. Так, опора на ту или иную региональную элиту США определяла (и продолжает определять) линию поведения президента. Попытка изменить баланс в соотношении региональных кланов часто приводит к роковым для политических лидеров последствиям. В этой связи часть политологов полагает, что главная ошибка президента Р. Никсона заключалась в том, что он не смог завоевать доверие влиятельных кланов старых восточных элит.
Следует отметить, что в вертикальных конфликтах регионы, как правило, выступают автономно, пытаясь реализовать исключительно свои собственные интересы, консолидированная позиция — скорее исключение.
Анализ динамики вертикальных региональных конфликтов, развернувшихся в постсоветской России, позволяет выделить несколько этапов.
Первый связан с аккумуляцией и артикуляцией регионального интереса. Действия региональных элит по его отстаиванию перед центром носят фрагментарный, непродуманный характер. Стратегия напоминает шараханье из крайности в крайность. Предлагаемый инструментарий реализации регионального интереса часто конъюнктурен. С другой стороны, именно на этом этапе начинают складываться собственно политические механизмы продвижения интересов территорий.
Следующий этап характеризуется складыванием таких региональных политических режимов, основу которых составляла корпоративно-олигархическая система власти. Суть этого феномена: интересы государства отождествляются с интересами конкретных коммерческих структур, а значительная часть чиновничества выступает в роли их лоббистов; важнейшей задачей такой системы является реализация попытки поставить в зависимость от себя федеральные структуры.
В этих условиях конфликты между центром и субъектами предопределены смещением властных полюсов: в связке «бюрократия — бизнес» на центральном уровне доминируют финансово-сырьевые и политико-информационные корпорации, в регионах же приоритет остается за бюрократией.
Наконец, третий этап ознаменован дистанцированием власти от бизнеса. Укрепление властной вертикали создало условия для перевода глубоких противоречий и конфликтов в латентную форму. С одной стороны, это снижает остроту напряжения, но с другой — отнюдь не способствует решению конфликтных противостояний.
Несмотря на острые противоречия и порой иррациональный характер вертикальных конфликтов, а также склонность властных структур решать их в рабочем порядке, во многих случаях имели место правовые процедуры урегулирования, чаще всего представленные в виде судебного решения. Это дает некоторые основания для оптимизма: в перспективе может сложиться политико-нормативный механизм разделения компетенции между федеральными и региональными структурами, который является важнейшим средством устранения конфликтных противостояний.
Политические конфликты горизонтального уровня
Горизонтальные конфликты разворачиваются в форме предъявления регионами претензий друг другу. Эти претензии основываются на существенных различиях в статусных позициях регионов, порожденных политико-правовым и социально-экономическим неравенством. В принципе региональная дифференциация носит объективный и универсальный характер и проявляется как системное противоречие — между частью и целым или составляющими частями: то, что выгодно для одного региона, далеко не всегда выгодно для других регионов или страны в целом.
Российское региональное пространство перманентно пребывало в таком стратификационном положении — будь то Российская империя с ее «полярными» во многих отношениях территориями (автономные Финляндия и Польша, имеющие парламенты, и абсолютно отсталые среднеазиатские регионы) или Россия советского периода с индустриальными центрами и аграрными «придатками». Сегодняшняя ситуация, по крайней мере в правовом отношении, гораздо благоприятнее: в Конституции РФ закреплено равноправие субъектов, значительная часть полномочий делегирована федеральным центром регионам.
Вместе с тем российское законодательство в 1990-е гг. изобиловало преференциями в пользу республик, что делало политико-правовое поле потенциально и актуально конфликтным.
Российский федерализм, имеющий множество слабостей объективного характера, дополнительно дестабилизировался договорной системой: обесценивалась федеральная конституция, возникло разнообразие политических отношений центра с субъектами Федерации, росло неравенство и противостояние регионов, постепенно распадалось единое правовое, политическое и экономическое пространство. Анализ характера различных форм федеративного устройства, проведенный американским политологом Д.Дж. Элазаром, подтверждает вывод об опасности договорного федерализма для судьбы самого государства.
Вместе с тем как паллиативное средство в наиболее сложный период договорная система может работать на снижение конфликтного противостояния. Так, отмечалось, что антагонизм между татарской и русской общинами в Москве и Казани заметно снизился именно после заключения договора между центром и Татарстаном.
Анализ сущности горизонтальных конфликтов позволяет констатировать, что их детерминантами являются интересы (претензии) трех видов:
• экономические;
• территориальные;
• этнополитические.
Сам принцип свободного передвижения товаров, лиц, услуг и капиталов способствует различным формам конкуренции между региональными властями, в результате чего всегда есть победившие и проигравшие. Исследование McKinsey Global Institute показало, что в России значительный потенциал риска таится в поддержке региональными органами власти избранных предприятий. Эта поддержка осуществляется в виде налоговых и таможенных льгот, государственных заказов, низких энерготарифов и т.д. Объективные основания для такого протекционизма имеются: ряд областей (среди них Владимирская, Ленинградская, Новгородская, Липецкая) стали объектами экономической экспансии со стороны сильнейших московских финансово-коммерческих структур, чей капитал нацелен на завоевание новых сфер территориального влияния. Ситуация потенциально чревата подавлением местных банков и созданием межрегиональных диспропорций. Это вынудило региональные властные элиты пойти по пути ограничений, накладываемых на деятельность инотерриториальных банковских и бизнес-структур.
В то же время создание органами власти неравных условий конкуренции служит дополнительным экономическим фактором эскалации конфликтов. Серьезные сложности рождает проблема взаимоотношений сравнительно равновесных в экономическом и политическом плане субъектов Федерации. Речь идет о взаимодействии Санкт-Петербурга и Ленинградской области, Москвы и Московской области.
Традиционно город и область воспринимаются как единый регион. Сегодня целесообразна их более тесная интеграция. Во всяком случае, по данным опросов, проведенных в конце 1990х гг. среди политических и экономических элит Санкт-Петербурга и городов Ленинградской области, 67% на вопрос, необходимо ли объединение мегаполиса и области, ответили «скорее, да», а 36% — «скорее, нет». Затруднились с ответом всего 2%. Среди аргументов в поддержку объединения — более тесные связи между городом и областью, оптимизация использования бюджетных средств и ускорение развития инфраструктуры. Важным видится сокращение административного аппарата в связи с объединением, а также устранение неоправданной конкуренции между субъектами за инвестиции.
Аргументы против объединения включают прежде всего беспокойство за деятельность механизма управления хозяйством региона, возможные негативные последствия перераспределения бюджетных средств и ослабление позиций региона в Совете Федераций. Поэтому около 40% респондентов не видят смысла менять сложившееся положение.
Столкновения региональных интересов по линии «регион — регион» часто имеют характер территориальных претензий. Территория играет роль основы политических действий в федеративной системе, влияя на географическое распределение власти, формирование региональных интересов, взаимоотношения между соседними субъектами Федерации, а также между субъектами и центром. Начальный период становления российского федерализма (первая половина 1990х гг.) был отмечен территориальными конфликтами преимущественно этнического характера: актуализировались претензии этнических групп по поводу исторически исконных земель (например, территориальные споры Ингушетии с Северной Осетией, Чечни с Дагестаном).
Исследование конфликтов, основу которых составляют территориальные притязания, позволяет сделать два важных вывода. Во-первых, выдвижение подобных претензий является дополнительным фактором легитимации региональных лидеров — инструментальный характер тезиса о «собирателе земли русской» как безотказного средства манипулирования массовым сознанием известен давно и детально изучен в социальной психологии. В идеологическом отношении стремление расширить территорию субъекта Федерации выступает своеобразным выражением доктрины «конкретных малых дел».
Во-вторых, наблюдалось расширение этого процесса — за прошедшее десятилетие в стране имели место около 30 конфликтов подобного рода, большинство которых пришлось на вторую половину 1990-х гг. Причем территориальные претензии предъявляют друг другу и этнически гомогенные регионы.
Иной плоскостью горизонтальных конфликтов является противоречие «регион — система регионов», доминантой которого выступает стремление региона приобрести высоко-статусную, исключительную позицию. «Имперские амбиции» отдельных региональных столиц (точнее, региональных лидеров) способствуют эскалации социального напряжения — и здесь имеет место стремление к «территориальной экспансии»: из Самары, например, звучали заявления о необходимости присоединить к Самарской области Ульяновскую, как это было раньше.
Активное сотрудничество с зарубежными странами одних российских регионов и почти полная изоляция от международных контактов других (в силу географического положения, отсутствия ресурсов или по иным причинам) провоцируют нездоровую межрегиональную конкуренцию, усиливают неравномерность социально экономического развития страны. Исследователи отмечают, в частности, что после распада СССР объективно возросла роль Северо-Запада как «окна в Европу», посредника в экономических и политических контактах с Западной Европой, особенно со странами Балтии.
Усугубляют эти контрасты процессы глобализации. Индустриально развитый Запад осваивает остальной мир избирательно, т.е. в соответствии со своими интересами. Создаваемые им в «другом» мире острова модернизации всегда имеют постоянный набор признаков. Во-первых, они значительно ниже по уровню (степени) модернизированное, чем страны «золотого миллиарда». Во-вторых, их модернизация длительное время остается частичной или, как принято говорить, механической. В-третьих, вокруг этих островов возникает зона упадка и деградации. Для России, открывшейся миру после долгих десятилетий самоизоляции, такая «анклавная модернизация» особенно разрушительна ввиду огромных и разнородных пространств страны, незавершенности процесса нациестроительства, крайней изношенности инфраструктуры, скудости государственного бюджета, отсутствия стимулов и стремления к сотрудничеству между регионами и бедности населения. «Анклавы», включенные в процессы глобализации, — это нефте, газо и другие ресурсодобывающие регионы, Москва как финансовый центр страны и крупная промышленная единица и несколько индустриальных центров (Санкт-Петербург, Екатеринбург, Нижний Новгород, Самара и др.), также в значительной степени поделенные между транснациональными акторами. Остальная Россия «дотационных регионов» переживает процессы деиндустриализации и социальной и политической архаизации, не располагая ни экономическими, ни технологическими ресурсами для преодоления процессов социальной деградации.
Региональные элиты ведут ожесточенную конкуренцию за статус «самого большого друга» европейских стран Балтийского и Баренц-регионов, объясняя эту борьбу стремлением привлечь больше иностранных инвестиций в свой регион, что считается едва ли не панацеей от всех бед. Зарубежными аналитиками отмечается наличие противостояния и подспудного соперничества между Санкт-Петербургом и Калининградом, а также Архангельском и Санкт-Петербургом за лидерство в международном сотрудничестве с регионами Балтийского и Баренцева морей.
Тенденция, аналогичная российской, просматривается и в отношении внешнеполитических ориентаций субъектов ФРГ. Оказывается, что и для немецких территорий внешние связи приобретают все большее значение, нежели контакты внутри страны. Так, южная Германия и юго-восточная Франция образуют мощный экономический и социокультурный регион, отношения внутри которого прочнее, чем с областями своих же собственных стран.
Примечательно, что у конфликтов типа «регион — система регионов», которые обычно проявляются в снятом, латентном виде, есть и другая сторона — конфликтогенным фактором в них часто выступает сам центр. Опасаясь излишней концентрации власти «внизу», на уровне регионов (тем более если речь идет о консолидации территорий), центральная элита занята поиском мер, способных остановить или, по крайней мере, снизить темпы этой консолидации.
Сегодня можно констатировать: политика центральных властей последовательно эволюционировала от приверженности модели «доминирования», основанной на прямом воздействии и административно-командных методах, через модель «отстраненности», исходящей преимущественно из методов косвенного, не столь жесткого, как раньше, характера, к существенно модернизированной модели централизма. Возможность нового витка авторитарных тенденций становится достаточно высокой. Таким образом, поиск оптимальных форм региональных отношений для федеративной России еще далеко не закончен.
Этническая составляющая региональных конфликтов
Едва ли не каждый региональный конфликт имеет этническую окраску. Основным показателем возникновения этнополитического конфликта являются сплочение этнической группы, бросающей вызов другим, и сила и единство руководства ею.
Региональные противоречия и конфликты, возникающие на базе этнического фактора, можно разделить на несколько подвидов:
• противоречия между центральной властью и властными структурами этнических регионов;
• этнотерриториальные конфликты;
• этностатусные конфликты, связанные с взаимоотношениями титульного и нетитульного населения и этническими условиями доступа к власти;
• этноэкономические конфликты, базой которых являются трудовые предпочтения этносов и раздел сфер влияния между этническими общностями;
• этноконфессиональные коллизии, основанные на использовании религиозного фактора в этнополитической мобилизации.
Характеристика каждого из указанных подвидов позволяет выявить в них общее и особенное.
Противоречия между центральной властью и регионами являются универсальными и в той или иной степени свойственны и федеративным, и унитарным государствам. Их происхождение объясняется естественными региональными различиями внутри страны, а также желанием власти любого уровня укрепить и расширить свои полномочия. В государствах, построенных на принципах этнического федерализма, этнический фактор неизбежно используется в качестве инструмента, укрепляющего позиции региональной элиты.
Этнотерриториальные конфликты исследователи обычно дифференцируют на региональные и локальные. В основе и тех и других лежат территориальные претензии наций друг к другу, включая требование се цессии. Различия между региональными и локальными этнотерриториальными конфликтами заключаются в их силе и масштабе. Локальных мелких столкновений и противоречий гораздо больше, чем крупных, однако они имеют меньший резонанс. В основном локальные конфликты выступают в форме приграничных коллизий.
Этностатусные конфликты обусловлены этностатусной динамикой в регионе: миграционными процессами и изменением этнической структуры в отдельных населенных пунктах, а также изменениями в структуре этнических элит. В результате в общественном сознании происходит разделение региона на «титульный» и «нетитульный», что служит индикатором назревания конфликта идентичностей.
Этноэкономические противоречия, не являясь самостоятельным подвидом этнического конфликта, выступают тем не менее важнейшим фактором, стимулирующим региональную нестабильность и напряженность. Социально-экономическая отсталость, высокий уровень безработицы, низкий доход, рост преступности способствуют усилению конкурентной борьбы между этническими группами в экономической сфере региона. Дихотомия «развитый — отсталый» — не единственная причина конфликтогенных взаимоотношений, но она одна из наиболее значимых и распространенных.
Этноконфессиональные проблемы обычно обостряются благодаря религиозной риторике этнической элиты и тому, что эта риторика многократно ретранслируется СМИ. В результате этносепаратистские установки начинают восприниматься массовым сознанием как выражение межконфессионального конфликта.
Развертывание этнического конфликта требует ответа на вопрос: какие факторы являются определяющими, детерминируют его в первую очередь? Существует достаточно большое число подходов, объясняющих причины этнонациональной мобилизации, которые можно свести к нескольким базовым дискурсам.
Экономические факторы и интересы рассматриваются рядом ученых в качестве важнейших катализаторов институционализации наций и национальных движений. Для наиболее радикальной ветви этого направления основополагающим является тезис об экономике как конечной причине этнонациональных конфликтов. Конкурентная борьба за обладание ресурсами разного рода порождает острые формы соперничества между нациями. Такая борьба неизбежна в условиях бедности и ограниченности ресурсов, но и наличие или появление новых богатств, в частности природных, усиливает конфликт, увеличивая заинтересованность сторон в контроле над территорией. Более того, любые динамические изменения в экономике, а не только спад или депрессия, имеют тенденцию усиливать межэтническое соперничество. Экономический подъем, увеличивая ресурсы этнического меньшинства, а, следовательно, и его возможности предпринимать коллективные действия, может не устранять, а, напротив, стимулировать конфликт. Сегодня, когда происходит процесс трансформации самой природы национального государства и усиливается межнациональная интеграция, сокращаются экономические функции центральных правительств. Утверждение идеологии свободного рынка привело повсеместно к радикальному сокращению государственного регулирования экономики. В этих условиях, как правило, государство вынуждено передавать контроль над ресурсами в регионах его непосредственным «распорядителям», этническим или территориальным. Если в национальных регионах сосредоточены стратегические государственные ресурсы, региональные власти могут предпочесть конфликту с центром полное отделение от него или от менее обеспеченных частей федерации. Так, хорошо известна «нефтяная» подоплека чеченской войны. Этот ресурс являлся и продолжает оставаться важнейшим рычагом давления на центральную власть, потому-что следует любыми средствами отстаивать курс на суверенизацию нефтехимической промышленности, который включает не только производство и реализацию, но и экспорт нефтепродуктов. Таков скрытый механизм эскалации региональных конфликтов, облаченных в форму этнополитических притязаний (требований суверенитета, оформления собственной государственности и пр.).
Проблема взаимосвязи экономических и политических интересов в контексте этнонациональных противоречий представляется сегодня одной из самых актуальных. Главный теоретический вопрос заключается в выявлении приоритетов: действительно ли сторонниками сепаратизма движет убеждение, что после отделения их материальное благополучие (или благополучие в целом этноса) серьезно улучшится, или же они готовы пожертвовать им во имя достижения гораздо более значимых для них целей — утверждения своей национальной идентичности, завоевания политической суверенности? До сих пор широко распространена вера в то, что там, где экономика работает хорошо, социальные, культурные и религиозные различия могут почти стираться, а задача ассимиляции выполняется легче всего.
Действительно, бывают ситуации, когда люди готовы идти на материальные лишения ради независимости. «Если мы сконцентрируем внимание на поведении этнических групп, а не специфических слоев, — пишет Д. Горовиц, — то окажется, что очень сложно увязать конфликт с экономическими интересами. Напротив, со всей очевидностью обнаруживается готовность этнических групп пожертвовать экономическими интересами ради иных выгод. Например, сепаратисты в самых разных регионах готовы мириться с экономическими потерями ради достижения независимости».
Экономические мотивы не могут сами по себе, в отсутствие фактора этничности, генерировать конфликт этнонационального характера. Некогда авторитетнейшая теория внутреннего колониализма британских ученых М. Хечтера и Т. Нейрна, касающаяся взаимосвязи этнонационализма с социально-экономическим статусом этничности и ее различных проявлений, оказалась не в состоянии объяснить возникновение национализма там, где статусные характеристики национальных меньшинств стали сравниваться с положением групп этнического большинства нации. Яркие тому примеры — Каталония и Страна Басков в Испании, Богемия в составе Габсбургской империи. В настоящее время становится очевидно, что экономический прогресс не смягчает этнических устремлений, напротив, более развитые этнические общности не отказываются от своих этнополитических требований.
Именно этот факт привел сторонников психологической трактовки причин этноконфликтов к необходимости отстаивать следующий тезис: люди поддерживаю! отделение потому, что иначе была бы поставлена под сомнение их этническая идентичность. Природу базовых противоречий между этносами эти исследователи видят в особенностях этнического самосознания и национального характера — само по себе этническое деление порождает конфликтность. Базовой категорией психологической парадигмы является понятие этнической границы, введенное Ф. Бартом. Этническая граница трактуется не в смысле территориального расселения народов, а как субъективно осознаваемая и переживаемая дистанция, рассматриваемая в контексте межнациональных отношений. Этническая граница является актом сознания, а важнейший способ ее изучения заключается в исследовании этнической идентичности. Однако сравнительные исследования в области этнической конфликтологии продемонстрировали ограниченность психологического подхода: этнические конфликты часто возникают и в отсутствие языковых, конфессиональных или ментальных различий.
Проблема состоит в том, что значимость экономических факторов не является постоянной. Она зависит, в частности, от особенностей этнического сознания, духовных черт и традиций народа. При условии доминирования генетических и культурно-исторических мотиваций роль экономики в большой степени второстепенна или производна.
Там же, где в ментальности преобладают прагматизм, рационализм и гражданско-территориальные основания этнонациональной идеологии, роль экономических мотивов может быть принципиальной или даже определяющей. На практике именно общий эффект материальных и духовных контрастов способствует формированию этнического самосознания и его политизации.
В полиэтнических обществах в качестве конфликтогенных могут выступать:
• политико-правовой фактор, заключающийся в кризисе государства как социально-политического института. Нарушение внутригосударственного порядка заставляет искать новые территориальные, организационные, структурные формы (изменение границ, этнического состава населения и режима). Например, одним из стимулов этнических конфликтов в России некоторые исследователи склонны считать асимметрию Федерации;
• институционализация этнических элит, заявляющих о своем праве на власть и вступающих в противоречивые отношения с центральными властными структурами;
• формирование этнорегионального самосознания, представляющего собой новый вызов традиционной национально-государственной системе: там, где население в процессе этнической консолидации утратило локальные особенности, вновь усиливается региональная самоидентификация, базирующаяся на ценностях и традициях повседневной жизни;
• возникновение этноэкономической стратификации, основанной на феномене разделения труда между этническими группами и закрепления определенных видов деятельности за представителями конкретных этнических общностей. В общественном сознании каждого народа складывается система оценок и ценностей, определяющих престижность разных видов деятельности и оформляющихся в этнопрофессиональных стереотипах. Результатом этого процесса становятся стереотипы «народвоин», «народторговец» и т.п. Конфликтогенный потенциал этноэкономической стратификации заключается в ее динамике: позитивное изменение (например, повышение) профессионального статуса какой-либо из этнических групп часто воспринимается другими этническими общностями как незаслуженное и недобросовестное;
• процессы модернизации, в которые интегрированы большинство государств, вместе с позитивными имеют и негативные следствия. Они заключаются в очаговом, анклавном характере реформирования: целые регионы могут оказаться выведенными из этого процесса. Уже сегодня наблюдается огромный разрыв в уровне жизни, характере занятий, менталитете населения различных территорий. В результате в модернизирующихся обществах могут появиться немодернизирующиеся этнические анклавы, что во всем мире питает идеологию «внутреннего колониализма» и тенденции автаркии.
Своеобразие политической ситуации в России заключается в умелом использовании региональными этническими элитами того пласта национального самосознания, в котором и реализуется функция идентификации. Результатом этого процесса становится формирование этнорегиональной идеологии, целью которой провозглашается «восстановление справедливости».
Анализ ряда идеологических доктрин показывает, что наиболее важными событиями в них объявляются:
• обретение родины;
• формирование и расцвет собственной государственности;
• великие завоевания;
• глобальная катастрофа, прервавшая поступательное развитие данного народа.
Этнорегиональная идеология выполняет компенсаторную функцию: она призвана воспитать в людях самоуважение, сплотить их и наделить энергией с целью преодоления кризиса. С другой стороны, эта идеология способствует решению совершенно конкретной задачи — легитимации уже имеющихся политических прав и обоснованию политических претензий. Причем по своей сути этнические идеологии конфликтогенны, так как строятся на принципе этноцентризма. Правда, степень выраженности этноцентристских установок может значительно меняться в зависимости от политической ситуации, особенностей межэтнических отношений, демографических тенденций и других факторов.
Этнополитическая ситуация в России свидетельствует о наличии значительного конфликтного потенциала. Конфликтологический мониторинг настроений населения показывает, что националистически ориентированный массив населения (база партии Жириновского и ультраправых движений) составляет 9%. Причем эта цифра может значительно варьировать в зависимости от территории.
К списку проблемных регионов России причислены 37 субъектов Федерации. Все они несут в себе конфликтный потенциал разной мощности. По этому признаку регионы делятся на четыре группы и в порядке нарастания конфликтного потенциала располагаются так.
Первая группа — территории, испытывающие негативные последствия межэтнической напряженности в силу своего приграничного положения с политически нестабильными регионами; спорные территории; регионы, подвергающиеся интенсивному притоку иноэтнических мигрантов. К этой группе, в частности, относятся Белгородская, Воронежская, Курская, Волгоградская, Пензенская, Самарская, Саратовская, Оренбургская области, Приморский край.
Вторая группа — «спокойные» полиэтнические регионы. Исторических предпосылок напряженности между этнонациональными группами в них практически нет, однако появление проблем межэтнического характера возможно в связи с ухудшением местной социально-экономической ситуации (например, Коми, Мордовия, Удмуртия).
Третья группа — относительно стабильные полиэтнические регионы, в которых тем не менее имеются исторические и/или экономические причины межэтнического противостояния (республики Марий Эл, Чувашия, Калмыкия, Башкирия, Адыгея и др.).
Наконец, четвертая группа — очаги межэтнической напряженности, в том числе территории, где уже произошли открытые конфликты и вооруженные столкновения, или регионы, где возможны массовые межэтнические столкновения (Дагестан, Ингушетия, Северная Осетия, Чечня).
Технологии урегулирования этнополитических конфликтов
Этнополитические конфликты часто не поддаются или с трудом поддаются урегулированию. Дело в том, что при урегулировании конфликтов упор обычно делается на интересы действующих лиц, а не на их идентичность и ценности. Инструментальные методы, рассматривающие межэтнический конфликт как столкновение интересов, считаются более эффективными, чем ценностные подходы. Отдавая приоритет интересам, можно снизить значимость эмоций и идентичностей. В этом случае конфликт формулируется в категориях материальных ценностей, включающих среди прочего территорию, права на собственность, политическую власть, экономические ресурсы. Поэтому основным шагом на пути преодоления противоречий является их консервация: силовое разведение противоборствующих сторон миротворческим контингентом и заключение перемирия между ними; сохранение режима чрезвычайного положения в зоне конфликта; формирование региональных органов власти по особой схеме.
Вместе с тем такой способ решения межэтнических конфликтов явно недостаточен. Значимость применения ценностного подхода к урегулированию конфликтов обусловлена тем, что в конфликтах, связанных с этнической или иными типами идентичности, речь идет о проблемах культуры, в то время как в основе обычных политических конфликтов лежат преимущественно материальные интересы и институциональные взаимоотношения. В рамках ценностного подхода предполагается внимательное изучение межкультурных различий в стиле ведения переговоров, а также тонкостей социальных процессов и ценностей, с которыми сталкиваются переговаривающиеся стороны.
К ненасильственным стратегиям разрешения конфликтных ситуаций можно отнести прежде всего стратегию консоциации (термин, производный от «консенсуса»). Консоциональная теория возникла в политической науке в процессе дискуссий по вопросу урегулирования конфликтов и обеспечения политического мира в социумах, где существуют группы, имеющие отличные друг от друга политические или религиозные убеждения и верования или обладающие различными этническими корнями. Поэтому, хотя акцент в этой теории делается на этническую компоненту, поле ее применения значительно шире. В качестве примеров ее успешного использования приведем Нидерланды первой половины XX в., когда три проблемы (социальный вопрос, вопрос о всеобщем избирательном праве и школьный вопрос) серьезно угрожали самому выживанию нации, вызвав глубокий раскол в обществе. В Бельгии до 1970-х гг. периодически вспыхивали конфликты между католиками и некатоликами, между массами и элитой общества, между бельгийцами, говорившими пофламандски, и франкофонами. В отношении указанных противоречий кон социальная демократия сработала очень эффективно, поэтому ее можно рассматривать как систему аккомодации и компромисса между элитами, в рамках которой глубоко расколотые государства смогли сохранить политическую стабильность. Обращает на себя внимание ее универсальный характер — это стратегия урегулирования конфликтов в обществах, внутри которых существует разделение на основе мультикультурализма, т.е. данную теорию, считают ее создатели, можно применять во всех ситуациях, характеризующихся плюрализмом, будь то плюрализм этнический, религиозный, языковой, социальный или любой иной. При этом консоциальная демократия является элитарной, массы проникнуты уважением к элите, компромисс ищут и находят на высшем уровне, а все важнейшие решения требуют согласия лидеров различных общностей. В то же время в рамках этой концепции справедливая аккомодация достигается благодаря участию представителей всех групп в управлении страной, автономии этих групп, пропорциональному представительству и наличию права вето у меньшинства. Наиболее эффективна консоциальная модель, по мнению одного из ведущих зарубежных политологов А. Лейпхарта, при урегулировании конфликтов в мульти-этнических обществах. Ее содержание заключается в согласовании этнических интересов путем интеграции этнических групп в политическую и административную структуру общества. В этом случае этнические сообщества наделяются (в зависимости от своей численности или даже в равной пропорции) представительством и правами, иногда вплоть до права вето для каждой этнической группы.
Особенностью другой стратегии — стратегии синкретизма — является восприятие этнической группы как неполитической культурной общности. Культура любой этнической группы провозглашается частью общегосударственной культуры. Каждая из этих частей считается одинаково важной, одинаково ценится и развивается, но при этом этническим группам не предоставляется никакой политической или этнической независимости. Эти общности добровольно входят в состав новой синкретической нации-государства.
Наконец, еще одно разрабатываемое решение этнических конфликтов — стратегия децентрализации, осуществляемая в форме федерализма, автономизации или регионализма. В основе этого направления лежит территориальное деление власти в сочетании с вертикальным разделением полномочий. Хотя оно не гарантирует от этнонациональных конфликтов, но рассматривается в качестве важнейшего средства их решения. Децентрализация обеспечивает крупным, компактно проживающим этническим группам определенную степень самоуправления и политико-символического самоутверждения, а мелким — реальное участие в управлении, которого им трудно добиться на уровне центральной власти. Одновременно она дает возможность диверсифицировать законодательство и политику в большинстве сфер жизни в соответствии с конкретными условиями и потребностями этнических и местных сообществ. Такая стратегия может способствовать согласованию интересов, интеграции и притуплению этнических чувств. Децентрализация, указывают зарубежные конфликтологи, будет стимулировать создание новых сфер интересов, объединений и образцов самосознания.
Стратегические направления решения региональных конфликтных ситуаций
Важнейшей проблемой, стоящей перед регионоведами, является выбор стратегий и тактических методов разрешения региональных конфликтов. Традиционным является выделение стратегии контроля и стратегии управления. Первая предполагает использование превентивных мер, нейтрализующих конфликтогенные факторы: на скрытой, латентной стадии, когда еще только формируются предпосылки конфликтного противоборства, включаются механизмы, способные устранить эти предпосылки. Вторая стратегия — стратегия управления — применяется, когда конфликт уже вступил в открытую фазу. Здесь главным является снижение остроты противостояния и уровня социального напряжения. Однако и в том и в другом случае важным условием эффективного решения конфликтов выступает мониторинг политического и социально-экономического состояния региональной системы как базовый принцип управления.
Под мониторингом региональных конфликтов понимается специально организованная и постоянно действующая система необходимой статистической отчетности, сбора и анализа статистической информации, проведения дополнительных информационно-аналитических обследований (опросы населения и т.д.) и оценки (диагностики) состояния, тенденций развития и остроты общерегиональных ситуаций и конкретных региональных проблем. Главная задача мониторинга — сугубо практическая. Она состоит в создании надежной и объективной основы для выработки государственной политики регулирования территориального развития.
Трудности в создании системы регионального мониторинга имеют как объективный, так и субъективный характер. Среди первых — несоответствие структуры, качества и оперативности статистической информации существу региональных конфликтов. При этом часть конфликтных проблем вообще может не входить в число предметов традиционной статистики.
Любой мониторинг должен отвечать как минимум двум принципиальным требованиям. Он должен быть:
• системным, т.е. способным дать характеристику социальных, экономических, правовых и иных аспектов проблемы в их взаимосвязи. Отдельный, механически выдернутый из общего контекста фрагмент ситуации или проблемы (например, только экономический или правовой) будет только одним срезом ситуации;
• структурно полным и логически завершенным, т.е. включать общеобязательные стадии сбора определенной информации, ее анализа и оценки региональной ситуации или проблемы.
В региональной проблематике особенно важны те стороны конфликтов, которые почти невозможно выразить на языке статистики. Это настроения, мотивации, образ жизни, экономическое и социальное поведение, национально-этническое самочувствие и другие моменты индивидуального и коллективного быта населения. При этом важно иметь информацию по половозрастным группам, по участникам различных форм хозяйственной деятельности городского и сельского населения, по отдельным социальным группам и т.д. Отсюда цель регионального мониторинга и опирающегося на него конфликтологического менеджмента — выяснение состояния и динамики напряжений и конфликтов в регионе, анализ и оценка различных управленческих воздействий на эти ситуации с целью их урегулирования.
Следующий шаг заключается в выявлении и описании таких социальных фактов, как:
• наличие социальных групп, пользующихся льготами, привилегиями по сравнению с другими социальными группами;
• определение и описание наиболее распространенных оснований выделения и формирования привилегированных социальных общностей.
Рост взаимной неудовлетворенности и напряженности в отношениях двух или нескольких субъектов возникает вследствие процесса осознания различий. Поэтому наряду со статистикой необходимо отслеживание динамики степени неудовлетворенности населения различными аспектами своей жизнедеятельности. В зависимости оттого, насколько распространены среди населения напряженные отношения, можно определить и перспективу их трансформации в открытый конфликт, способный дестабилизировать как отдельные социальные группы, так и население в целом.
В связи с этим следует иметь в виду те показатели, которые фиксируют отношение социальной общности к открытому протесту:
• отношение людей к акциям протеста и к участию в них;
• сформированность протестных намерений;
• мотивацию включения в акции протеста;
• наличие, характер сил, выступающих инициаторами и организаторами протестных действий.
Выборка конфликтологического мониторинга базируется на предыдущих исследованиях.
Проявление конфликтности на уровне сознания (недовольство, намерение конфликтовать) замеряется на основе массовых анкетирований, интервьюирований по наиболее актуальным социальным проблемам, а также экспертных опросов представителей политической элиты, бизнес-структур, руководителей предприятий, учреждений, организаций.
Выяснение параметров включенности в напряженные, конфликтные взаимодействия предполагает:
1) сбор и анализ статистических данных о происшедших конфликтах;
2) контент-анализ материалов СМИ;
3) наблюдение за поведением участников конфликтов;
4) уточнение экспертных оценок конфликтов в рамках фокус группового метода;
5) конфликтологическую переработку имеющейся социологической информации, вторичный анализ эмпирических данных;
6) конфликтологическое картографирование.
Одним из комплексных показателей развития региона может быть индекс развития человеческого потенциала (ИРЧП). Он включает три более частных индекса: дохода, определяемого через ВВП по паритету покупательской способности; образования, определяемого показателями грамотности и доли учащихся среди детей и молодежи; долголетия, определяемого через ожидаемую продолжительность жизни.
Однако для регионов РФ его применение тормозится целым рядом проблем содержательного и технического характера, касающихся в основном оценки дохода. Прежде всего, в качестве индикатора дохода используется показатель валового регионального продукта (ВРП), искажающий оценку дохода, так как характеризует производство, а не потребление. Кроме того, ежегодные расчеты проводятся на базе последних опубликованных данных по валовому региональному продукту, которые обычно «опаздывают» на полтора года.
Несовершенство, а чаще отсутствие системы регионального мониторинга приводит к тому, что в реальности приходится иметь дело с уже возникшим региональным конфликтом, для разрешения которого прибегают к соглашению, компромиссу, подчинению, уступке или разрыву.
В целом технологические подходы к разрешению конфликтных ситуаций можно разделить на два основных вида: рациональный и деструктивный. Рациональный подход в конечном счете завершается переговорным процессом, «снимающим» если не проблему, то, по крайней мере, остроту напряжения. Наиболее успешной с точки зрения эффекта в переговорах является смешанная («гибкая») стратегия поведения оппонентов, хотя чаще используются «исключающие альтернативы» — «или — или», «победа — проигрыш», «дистрибутивность — интегративность». В динамике процесса доминирует намерение каждого достичь собственных целей и помешать в этом другим. Отсюда повышенный уровень психологической напряженности, канализируемый в агрессивность. Указанные особенности и составляют сущность деструктивного подхода.
Ныне из тактических методов урегулирования региональных конфликтов чаще всего применяются «частичные технологии» — комплекс средств от «взаимных уступок» до «совместного выбора альтернатив» и «совместного конструирования будущего».
Правда, отечественные исследователи неоднократно скептически высказывались по поводу применения зарубежных методик и механизмов урегулирования конфликтов в условиях российской действительности. Эта действительность просто не вписывается в предлагаемые зарубежными аналитиками схемы. Границы политического пространства зыбки и подвижны, его внутреннее устройство иное, нежели на Западе. Неудачи прямой экстраполяции моделей анализа транзита, в основу которых положен опыт стран Латинской Америки и Южной Европы, во многом объясняются игнорированием именно естественного различия институциональных сред, контекста, в котором происходит этот переход. Об этом же пишет ряд зарубежных авторов, делающих акцент на необходимости учета специфики истории России. «Одной из особенностей российской истории, ставящей в тупик ученых и политических обозревателей, является несоответствие государственного устройства категориям западной социологии и политологии. Показательно, что не раз опробованная в различных регионах практика применения миротворческих сил ООН и других международных организаций (в том числе механизмов ОБСЕ) в бывших соцстранах (особенно мультинациональных) оказывалась неэффективной или даже вызывала отрицательный эффект», — указывает профессор Мичиганского университета Дж. Бурбанк.
Однако сказанное вовсе не означает, что перед российскими теоретиками и практиками стоит задача выработки каких-то принципиально иных технологий, способов и инструментов разрешения региональных конфликтов.
Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. 
