Главная » Юристу »
Государственно-правовые параметры и характеристики
Государственно-правовые параметры и характеристики
Статью подготовил ведущий корпоративный юрист Шаталов Станислав Карлович. Связаться с автором
В последнее время в России заметно оживилось обсуждение теоретических вопросов, относящимся к разным аспектам политической системы, ее особенностям, функциям и др. И это не случайно, объясняется, прежде всего, необходимостью совершенствования управления, руководства и координации различных элементов и сфер политической жизни. Следует отметить и то, что сложные современные проблемы нашего общества могут быть успешно решены лишь совместными усилиями основных элементов политической системы государственными и взаимодействующими с ними структурами общественными партиями, движениями, союзами и др.
Значение этой работы можно также предварительно объяснить следующими двумя факторами:
Во-первых, в ней содержится обстоятельная констатация достигнутого уровня и качественных особенностей политической системы России.
Во-вторых, отчетливо обозначены те проблемы, решение которых необходимо для наиболее полного раскрытия политик правового потенциала субъектов политической системы.
Последнее обстоятельство лишний раз указывает на незавершенность процесса формирования политик правовой сферы жизнедеятельности нашего общества.
С точки зрения автора, это подтверждает комплексный характер исследования, что существенно важно и для специалистов юристов политологов, и для юридической практики. Дело в том, что между государственными органами общественных формирований нередко возникает проблема несогласованности их действий, особенно на местах, на уровне регионов.
В рецензируемой работе привлекают внимание и другие теоретические положения и оценки, например, относящиеся к правовой политике современной России, неоднозначности понимания ее содержания, соотношения с правом и др.
В научном плане обстоятельно раскрыта конструкция политической и правовой культуры, уделено внимание их теоретическому и практическому “пересечению”, свойственным им функциям. Практическая значимость текста в том, что политические и правовые знания, культура политического и правового поведения необходимы каждому человеку независимо от профессии, правового положения. Понятно, что каждый член общества неизбежно взаимодействует с органами власти, партиями, общественными организациями, реализуя или отстаивая свои права. Очевидно, что, несмотря на бесспорную важность и актуальность этих проблем, они до настоящего времени недостаточно изучены с позиции теории права. Нетрудно видеть, что автору удалось сформулировать определения рассматриваемых явлений, рассмотреть свойственные им квалифицированные признаки.
Задавайте вопросы нашему консультанту, он ждет вас внизу экрана и всегда онлайн специально для Вас. Не стесняемся, мы работаем совершенно бесплатно!!!
Также оказываем консультации по телефону: 8 (800) 600-76-83, звонок по России бесплатный!
Представляется верной и логика научного анализа, проявляемая в Последовательном рассмотрении общих, а затем более конкретных вопросов (роль СМИ в политической системе современной России и др.).
Рецензируемая работа включает четыре главы, которые посвящены основным параметрам и характеристикам политической системы общества.
Глава 1 монографии содержит материал, раскрывающий понятие, сущность, функции политической системы, как сложной, многогранной системы отношений государственных и негосударственных социальных институтов, выполняющих определенные политические функции. Этому в основном посвящен первый параграф главы, в котором сформулирован следующий вывод: политическая система отражает политическую сторону жизни общества, его состояние, качество нормативных регуляторов общественных отношений (норм права, политических норм), уровень политического сознания и политической культуры. Автор также отмечает, что политическая система общества это упорядоченная на основе права и иных социальных норм совокупность институтов (государственных органов, политических партий, движений, общественных организаций и т.п.), посредством которых реализуется политик властные отношения.
Названное ключевое понятие рассматривается в одном ряду с категориями “политика", “политическая (государственная) власть”, “политическая организация общества” и соответственно раскрывается их смысл. Автор уверен, что понятие “политическая организация общества”, будучи более узким, по сравнению с понятием “политическая система”, включает систему организаций и учреждений (институтов), составляющих один из структурных элементов политической системы общества, его статическую, а не динамическую часть.
В развитие тематики исследования автор раскрывает сущностные основы власти, рассматривает ее виды. Особое внимание уделяет особенностям политической власти, необходимой для понимания политики, политических отношений, политических убеждений, политического процесса и др. Важным также является утверждение о том, что государственная власть разновидность политической власти, центральный институт политической системы. Полем деятельности государственной власти является собственно государство и его органы, а также отношения, находящиеся в сфере правового регулирования.
Автор обращает внимание на признаки государственной власти, а также на ее взаимодействие с политической системой современной России, раскрывает присущие ей особенности. Во втором параграфе главы говорится о необходимости типологизации политических систем, их классификации, позволяющих раскрыть социальную и правовую сущность существующих политик в прошлом и действующих политических систем.
Многосекторное строение и функционирование политической системы России нельзя глубоко понять без выявления особенностей процесса демократизации в политической и иных сферах жизни общества. Этому посвящен третий параграф “Демократия как форма политической жизни”.
Во второй главе “Структура политической системы" отмечается, что политическая система это множество взаимосвязанных и образующих устойчивую целостность элементов, которые в своей совокупности выполняют определенные функции в политик правовой жизни общества. В первом параграфе государство рассматривается как политический институт, определяется его место и роль в политической системе общества. Соответственно, приводятся убедительные аргументы относительно того, что сохранение и упрочение политической системы возможно лишь тогда, когда государство интегрирует интересы всех слоев общества, способно консолидировать действия всех политических структур. Автор аргументирует вывод следующий: государство выполняет роль своеобразного фундамента политической системы российского общества.
В параграфе “Политические партии и общественные движения как элементы политической системы” акцент сделан на том, что, с одной стороны, государство и общественные формирования (партии, общественные движения и др.) действительно разные феномены. Государственные структуры, в отличие от общественных организаций, формируются на основе публично властной, интегрируют интересы всего общества, используют специальные правовые средства воздействия на поведение индивидов и организаций. С другой стороны, партии, общественные формирования активно участвуют в формировании представительных (законодательных) органов государственной власти, в разработке курса страны и др. В этой связи, по мнению С.Н. Кожевникова, в настоящее время идет поиск новых оптимальных средств и методов взаимодействия государственных и общественных организаций.
Особое внимание уделено понятию, особенностям, функциям политических партий, их месту и роли в политической системе. По мнению автора, одно из главных назначений политических партий состоит в достижении государственной власти (завоевание мест в органах законодательной власти и др.) с тем, чтобы реализовать представляемые партией социальные интересы. В дополнение к этому С.Н. Кожевников анализирует содержание нового Федерального закона “О политических партиях”, создающего нормативную основу для совершенствования их деятельности, дающий импульс для создания новых партий на принципиально новой правовой основе.
Текст главы III, так и “Правовая политика СМИ и их роль в общественной жизни” показатель междисциплинарного политик правового направления рецензируемой работы. Первый параграф раскрывает понятие, особенности, содержание правовой политики. Автор справедливо отмечает, что правовая политика это деятельность, связанная с правом, с юридической сферой. Она призвана управлять процессами правового развития страны, повышать степень упорядоченности и организации общественных отношений.
В разделе также рассматриваются основные принципы и направления правовой политики современной России.
Текст второго параграфа дает представление о соотношении политики и права, воспроизводит положения о единстве, различии и взаимодействии права и политики. Читателям предлагается интересный в познавательном плане материал, включающий сопоставление различных авторских позиций, анализ действующего Российского законодательства. По мнению автора, взаимодействие права и политики в настоящее время можно рассматривать как процесс со встречным движением. Право в отдельных направлениях (законы о выборах и др.) становится все более политически содержательным. Это с одной стороны. С другой политика при всей своей динамичности, все более формируется и реализуется в юридических рамках, пределах.
Предмет отдельного рассмотрения авторского “Роль СМИ в политической системе общества”. По сути, здесь речь идет об условиях эффективности и основных функциях этих коммуникативных средств, которые нередко называют “четвертой властью”. Действительно, СМИ, реализуя информационную функцию, оказывают влияние на все сферы и институты общества, включая политику, образование и т.д. По мнению С.И. Кожевникова, особую общественную значимость имеет та информация, на основе которой у граждан формируется мнение о деятельности представительных (законодательных) органов, правительства, партий, других политических институтов. В контексте раздела рассматриваются некоторые проблемы, связанные с совершенствованием деятельности СМИ в условиях процесса реформирования России.
В параграфе, посвященном нормативным основам организации политической системы, анализируются соответствующие социальные регуляторы (нормы права, политические нормы и др.), имеющие непосредственное отношение к определению параметров деятельности партий, общественных объединений, их сбалансированности с государственными структурами в сфере политической жизни.
В заключительной главе монографии предлагается следующая концептуальная идея: если рассматривать политику, структурные образования политической системы явлениями объективной действительности, то надо признать наличие у людей соответствующей субъективной реакции на них в виде политического и правового сознания, различных уровней и видов политической и правовой культуры. Такая авторская позиция вполне согласуется с выводом о том, что ценность политики и права через познание могут стать мотивами индивидуального поведения людей, принятия ими определенных позитивных ценностных моделей своей деятельности, отвечающих концепциям современной демократии. Известно, что ее институты могут эффективно функционировать только посредством активного участия в политическом процессе различных социальных групп.
Рецензируемая монография С.Н, Кожевникова, как всякий творческий труд, вызывает определенные замечания, позволяет высказать суждения о возможности углубления содержания работы.
1. Многогранный, многоуровневый характер исследуемой темы подтверждает необходимость увеличения объема текста рукописи. В этой связи возможно включение в нее раздела, раскрывающего органическую связь процесса углубления демократизации политической системы с проблемой формирования правовой государственности и гражданского общества в современной России. Этому может способствовать использование новейших достижений отечественной и зарубежной науки этого направления.
2. Специального внимания заслуживают вопросы о “вхождении” личности в Российскую политическую систему, о ее правовом статусе политик, его специфике, основных тенденциях развития, о проблеме создания прочных гарантий прав и свобод человека, способствующих реализации правовых и политических возможностей в общественных отношениях. В поле внимания автора должен быть и создаваемый в стране механизм гарантий обеспечения прав и свобод человека и гражданина, включающий различные правозащитные уровни: внутригосударственный (национальный), местный (локальный) и международный (межгосударственный).
3. В разделе, посвященном роли СМИ в политической системе России, “нейтрализованы” многие острые и нерешенные политик правовые вопросы. Полагаю, что необходимо более отчетливо показать, что в условиях рынка существование многих коммуникативных средств зависит не только от тиража, но и финансовых возможностей спонсоров. Очевидно и то, что СМИ не всегда заинтересованы в предоставлении объективной и беспристрастной информации в связи с тем, что прилагают основные усилия к выполнению социального и политического заказа субъектов, в значительной степени обеспечивающих их существование в условиях конкурентной борьбы.
4. В разделе, посвященном понятию и особенностям правовой политики, есть “пробельные” места, в частности, не уделено внимания своеобразной “двойственности” правовой политики. Имеется в виду то, что, с одной стороны, она, как правило, упорядочивает взаимоотношения людей, призвана способствовать утверждению справедливости в обществе. С другой стороны, правовая политика включает возможности для проявления нецивилизованного лоббизма, особенно в законодательной, исполнительной ветвях власти. Бесспорно то, что правовая политика служит благу общества лишь в том случае, если та основана на принципах законности, которые имеют не только теоретическую, но и практическую значимость. Думается, что этот аспект проблемы должен занять одно из центральных мест в монографии.
Высказанные замечания не влияют на положительную в целом оценку рецензируемой монографии и во многом носят рекомендательный характер. Вместе с тем соответствующая корректировка работы, увеличение объема рукописи с содержательной точки зрения будет способствовать логической завершенности рассматриваемой темы.
Рецензируемое исследование С.Н. Кожевникова отличается самостоятельным и творческим характером, поисковой направленностью, может быть полезным для ученых, занимающихся проблемами теории и истории государства и права, политологии, для студентов, аспирантов и преподавателей юридических ВУЗов и др.
В г. Волгограде увидела свет работа Е.А, и В Бабайцевой.Н. Цирульникова «Юридические формы предпринимательской деятельности». Тема эта для российской юридической науки особенно остра и драматична, а временами и просто трагична, поскольку связана с людьми, перемолотыми в пыль безжалостными жерновами судьбы только за попытку иметь здесь свои убеждения. Сколько сил отдано этой теме, сколько известных имен связано с ней, сколько теорий разработано и опубликовано работ! И сегодня эта тема продолжает оставаться горячей, прикрытой тонким слоем пепла тлеющей кучкой углей, прикосновение к которой грозит ожогом всякому, кто забудет про осторожность (см., напр., «полемический поединок» Е.А. Суханова, А.Л. Маковского и В.К. Мамутова в «Хозяйстве и праве» по поводу статьи В.А. Бублика).
Но, видимо, не таковы наши молодые авторы: опасности их не страшат! Они не ищут проторенных путей, а идут кратчайшими и нехожеными. И движет ими, кажется, почти исключительно сознание собственной силы, внушаемое им объемом наличных знаний, но никак не опытом долгой работы над темой.
Дело в том, что о самих авторах можно сказать очень немного. Оба они недавно защитили кандидатские диссертации в ведомственном вузе Волгоградской академии МВД РФ. Их Кандидатские диссертации были посвящены правосубъектности коммерческих юридических лиц. Юридической Широкой публике их имена абсолютно неизвестны. Мне не удалось обнаружить ни одной их публикации в ведущих периодических юридических изданиях. Таким образом, мы, очевидно, имеем дело с лицами без прочных позиций в юридической теории, вознамерившихся без какой-либо предварительной апробации своих взглядов обогатить российскую юридическую науку новой концепцией правового регулирования предпринимательской деятельности.
Анализ всей работы, учитывая ее многоплановый характер, значимость и сложность поднимаемых вопросов, но главным образом претензии на новую юридическую концепцию предпринимательского права, едва ли возможен в рамках краткой рецензии. Поэтому Вынужден ограничиться здесь подробным разбором той ее части, которая относится к характеристике истории и теории советского хозяйственного права.
Первый параграф работы «Предпринимательское право и предпринимательская деятельность», призванный, судя по его названию, дать теоретический анализ исторических форм правового регулирования хозяйственной (предпринимательской) деятельности, производит особо удручающее впечатление. Он представляет собой сплошное нагромождение заблуждений, откровенно недостоверных либо непроверенных данных, цитат, произвольно выхваченных из контекста, к тому же нередко воспроизводимых со слов третьих лиц. Сквозь эти теоретические завалы приходится пробиваться буквально с топором в руках, едва ли не каждую фразу сверяя с первоисточником и расчищая путь к истине.
Первая его часть от стр. 7 и до стр. 10 — искаженный и путаный пересказ известного исследования О.С. Иоффе по истории развития цивилист ческой мысли в СССР. Здесь приходится рассматривать едва ли не каждую фразу в отдельности, чтобы показать, насколько далеки авторы оказываются от истины, поиском которой они себя не очень-то и утруждают.
Предположим, что понимание авторами сущности позитивного права основано на господствующей в России нормативистской доктрине, ставящей во главу угла государственную волю, хотя и признающей и судебную практику, и обычай в качестве источников права. Предположим также, что это утверждение относится по преимуществу к нашей стране, к России. Для Германии, например, так вопрос ставить нельзя, поскольку существование предпринимательского (хозяйственного, экономического) права там никогда особо не ставилось под сомнение. Вместе с тем, почему нужно сразу же позиционировать столь категоричное утверждение о возникновении предпринимательского права как позитивного права? Ведь, куда корректнее было бы, хотя бы в самом начале повествования, вести речь о возникновении законодательства о предпринимательской деятельности. Между отраслью права и отраслью законодательства при всех обстоятельствах имеется много различий. Признание отраслью законодательства, по крайней мере, не всегда предполагает признание отраслью права. Отрасль права не возникает по мановению законодателя, и это всегда признавали почти все видные советские теоретики права и представители гражданского и хозяйственного права.
На этом этапе произошла попытка объединения основных положений хозяйственного права, бытовавшего в России в ее советский период, и торгового (коммерческого) права, которое применялось для урегулирования торговых отношений в нашей стране до октября 1917 года.
Это обобщение, на мой взгляд, неосновательно принижает теорию предпринимательского права. Во-первых, хозяйственное право не «бытовало» в России в советские времена. Конечно, кто знает, какой особенный смысл вкладывают в это выражение сами авторы, но его общеупотребительное значение заставляет представить обыденную российскую жизнь. Так вот, хозяйственное право в быт советской России никогда не входило, хотя бы потому, что к быту россиян никогда прямого отношения не имело. Не было это научное направление и рядовым (в смысле обыденным, обыкновенным, ординарным) явлением правовой действительности советской России. Доктрина хозяйственного права всегда утверждала себя как особое и нетрадиционное направление в теории правового регулирования имущественных отношений особого рода. И потому, наконец, даже личная судьба тех, кто своими трудами способствовал развитию теории хозяйственного права, не была тихой и безоблачной: им постоянно проходилось отстаивать свои убеждения в нелегкой дискуссии с представителями «классических» взглядов, а иногда и платить за свои взгляды самой дорогой платой. Так что эту доктрину при всех обстоятельствах никак нельзя объявлять досужим мнением рядовых обывателей, и выражения типа «бытовать», то есть тихо и безоблачно существовать, к ней никак не подходят.
Во-вторых, даже невероятным кажется предположение о том, чтобы кто-то попытался объединить положения теории хозяйственного права (ведь именно к теории, но, надеюсь, никак не к нормам, регулировавшим хозяйственную деятельность социалистических предприятий, учреждений и организаций, относится залихватское выражение «бытовавшее хозяйственное право») с основными положениями (нормами?) «торгового (коммерческого) права, которое применялось для урегулирования торговых отношений в России до октября 1917 г. Скорее всего, так неуклюже авторы хотели сказать о попытке соединить основные положения советской теории хозяйственного права (кстати, совсем не единой, не монолитной, но имеющей несколько различных направлений, прошедших несколько этапов в своем развитии) с основными положениями теории коммерческого права российского образца до 1917 года. И это «соединение», как полагают авторы, понадобилось для нового варианта юридической теории предпринимательской деятельности.
Теоретическим обоснованием существования хозяйственного права служат исследования Л.И. Петражицкого, известные нам как концепция «психологической школы», и, в особенности, Л. Дюги, разработавшего теорию «социальных функций».
Но при всех условиях в советской теории хозяйственного права Льва Петражицкого учение никогда не использовалось (исключая, может быть, самый ранний период, когда предпринимались попытки объявить источником права революционное, пролетарское и т.п. правосознание (М. Рейснер, Е. Энгель и др.), да и в этом случае, во-первых, об использовании идей Л. Петражицкого можно говорить очень условно (только в вульгарном понимании сущности его теории), а во-вторых, хозяйственное право на этом этапе было синонимом гражданского права.
А.Г. Гойхбарг по всеобщему признанию, использовал элементы солидаристского учения Леона Дюги. Он полагал, что советское гражданское право — это не право, а комплекс социальных функций, возлагаемых на отдельных лиц Советским государством. Такая позиция, как видно, не имеет непосредственного отношения к теории хозяйственного права, а носит скорее общетеоретический и откровенно антинормати вистский характер. Более того, одно внешнее сходство отдельных солидаристских идей Л. Дюги и Э. Дюркгейма с теориями советской школы хозяйственного права вообще и права в частности (социальные функции государства и собственности, приоритет общего интереса над индивидуальным, несводимость целого к сумме его частей и т.д.) не должны вводить нас в заблуждение, поскольку сами эти положения, выхваченные по отдельности, не составляют заслуги никого из данных мыслителей высказывались и задолго до них. Техника навешивания ярлыков была хорошо отлажена в советские времена. Следовало бы повнимательнее посмотреть, что за ними скрывается в действительности. Л. Дюги пришел к своей теории, отталкиваясь от органической теории права. Солидарность поэтому для него была просто «необходимостью», «внешней, физической и жизненной необходимостью», «уравновешиванием последовательно сменяющихся физиологических потребностей и нужд», но никак не результатом насильственного воздействия государства. Как писал Г.Д. Гурвич «В сущности, Дюги продолжил и применил к своему времени исследования тех теоретиков, которые указывали на существование социального механизма правового регулирования в противовес государству (особенно «исторической школы юристов» и Прудона)»8. Совсем иная методология лежала в основе советской теории хозяйственного права, никогда не отрицавшего роли ни субъективных прав, ни (самое главное!) право прав творящей и организующей роли государства в становлении и развитии права.
Но далее следуют утверждения, рассчитанные, очевидно, совсем уж на простачков.
Не вдаваясь в подробный анализ указанных учений, их достоинств и недостатков, сходства и различий, мы можем сделать вывод, что они отрицают существование субъективных прав и отдают первенство праву позитивному, утверждают приоритет общественного интереса. Авторы отрицают значение усмотрения, отрицают правоспособность и, в конечном счете, отрицают субъекта, рассматривая его как функцию, механизм достижения общественно полезной цели, которой служит имущество.
Уместно спросить авторов, когда Л.И. Петра отрицал существование субъективного права? И уж тем более, когда он (выдающийся представитель, а по признанию многих и основоположник психологической школы права) отрицал роль субъекта? Когда он, точно основатель учения о правовой политике, бросивший упрек разработчикам ГГУ в бездумном следовании принципам гедонизма и эгоизма, поставившим юридическую технику выше социального идеала, принижал роль субъекта до социальной функции имущества? Откуда авторы взяли такое? В его известном труде «Теория права и государства в связи теорией нравственности» имеется глава IV, В, в, в которой в параграфы с 25 по 34 посвящены учению о праве в субъективном смысле (о субъективном праве). Другое дело, что он давал субъективным правам свое собственное объяснение, отличное от догматической трактовки, рассматривающей их субъективной проекцией нормы.
Петражицкий отрицал только самостоятельное существование субъективных прав, считая их неразрывной частью единого целого (права). Права и правоотношения по Л.И. Пет ражицкому не представляют чего-то отдельного и отличного от правовых обязанностей. То же, что с точки зрения обременения, пассива, с одной стороны, называется ее правовой обязанностью, с точки зрения активной принадлежности другому называется его правом, а с нейтральной точки зрения называется правоотношением между той или другой стороной».
Вообще праву и субъективному праву, в частности, Лев Иосифович придавал иное значение. Он хотел видеть в нем реально существующее, а не идеальное явление, как это было свойственно позитивистам, сторонникам естественного права. Отсюда он полагал, что их представления о праве «наивно покоятся на проекционной точке зрения, на принятии за реальные правовые явления эмоциональных фантам, а именно норм, «велений» и «запретов», обращенных к подчиненным праву, и правоотношений между отдельными лицами, их обязанностей и их прав». И далее: нормы права («совокупность норм права») юристы называют «объективным правом» или «правом в объективном смысле», правоотношения между субъектами, их обязанности и права (принимаемые за три различные вещи) — «субъективным правом» или «правом в субъективном смысле». Таким образом, получаются каких-то два вида права, и теоретикам следовало бы, по-видимому, попытаться определить природу права просто, т. е. рода, обнимающего и объективное, и субъективное право. Но этого не делается; установилась (с логической точки зрения случайная, не имеющая основания) традиция отождествлять проблему определения права с задачей определить природу объективного права, т. е. норм права (так что «субъективное право» играет роль логически ненормального привеска к «объективному праву», чего-то вроде второй разновидности неизвестного или несуществующего рода). Отсюда очевидно, что Л.И. Петражицкий не только признавал существование субъективных прав, но считал их невозможными вне объективного права и не допускал их отделения от объективного (позитивного и интуитивного) права.
Но вот что действительно отрицал Л.И. Петражицкий, так это роль государства в формировании права и морали, то есть как раз именно то, на чем держалась и держится советская концепция хозяйственного права.
Дюги, напротив, решительно отрицал существование субъективных прав. «Говорить о правах индивидов, правах общества, правах группы, значит говорить о том, чего не существует». С точки зрения «субъективных» прав, «не существует ни социального, ни индивидуального права». Объективное право, возникающее из социальной солидарности, «исключает, как понятие права коллектива распоряжаться индивидом, так и право индивида навязывать свою личность коллективу или другим индивидам». Однако необходимо было бы понять, что тем самым мыслитель, чей авторитет и заслуги неоспоримы в теории права, не мог действовать столь наивно, чтобы вообще отрицать роль субъективного фактора в реализации права. Он исключал субъективные права из понятия права, но он признавал существование «субъективных правовых ситуаций», которые «в принципе ничем не отличаются от обычной концепции «субъективных прав», за исключением большей дисперсии этих прав и отсутствия какой либо связи между ними».
Не берусь оспаривать тезис по существу, поскольку указанные работы представляют собой библиографическую редкость, и мне не удалось
познакомиться с ними. Но это в данном случае не существенно, поскольку натяжка здесь видна невооруженным взглядом. Что здесь пытаются продемонстрировать наши авторы: что названным ими германским ученым принадлежит приоритет в разработке концепции хозяйственного права? Или же речь идет только о термине?
Второе явно отпадает, поскольку уже у Прудона можно найти выражение «экономическое право», которое может быть переведено также как и хозяйственное право. У немцев же вообще термин «Экономика» переводится и как хозяйство и как экономика, и сегодня термин «Wirtschaftsrecht» с одинаковым успехом может переводиться и как хозяйственное и экономическое как право5. Если же речь идет о концепции, то на наш взгляд еще нужно доказать (а не утверждать) полную преемственность во взглядах советских теоретиков хозяйственного права «первой волны»6 с теориями немецких юристов.
Как бы то ни было, но логика рассуждений авторов весьма характерна: у них сначала появились на свет идеи Л.И. Л и Петражицкого. Дюги. Затем их подхватили немецкие юристы, которым они понадобились для обоснования концепции хозяйственного права. Затем (а почему не параллельно?) эти идеи использовали советские теоретики 20-х годов. Логика здесь в том, что никакой логики нет. Я уже не говорю, что имена авторов, названия книг, годы издания (выхода в свет) немилосердно искажены авторами, видимо, в глаза никогда не видевших этих работ.
Продолжение новой истории хозяйственного права! Наиболее благодатную почву идеи хозяйственного права получили в СССР в период строительства и функционирования социалистического хозяйствования. Они как нельзя больше отвечали политическим потребностям и догматам коммунистической идеологии. Уже в 20-х годах ХХ века сформировалась целая группа авторов, которые, игнорируя социально экономическую реальность и отзываясь на потребности политических установок, зачастую полемизируя между собой, тем не менее, отрицали ценность частного права и юридически обосновывали необходимость процесса социализации хозяйственной деятельности Агрессивное поведение разработчиков хозяйственного права, опирающихся на мощную идеологическую и политическую поддержку власти, привело, в одних случаях, к компромиссному решению о соотношении гражданского и хозяйственно права.
На стиль фразы можно уже не обращать внимания. Это просто мелочь: юрист, не умеющий писать по-русски, — сегодня такая же обыденная вещь, как и отсутствие редактора в издательстве. Поэтому «строительство и функционирование социалистического хозяйствования» просто примем за авторский неологизм. Их в этой работе не перечесть. А вот до чего нам ни за что не додуматься, так это то, каковы конкретные временные рамки данного периода. Предположим, что это может быть все время существования Советской власти, поскольку весь этот период социалистическое хозяйство если не строилось, то уж точно как-то функционировало. Но в таком случае авторы либо игнорируют исторические факты, либо дают им слишком уж абсурдную интерпретацию: были в истории Советской власти в России времена, когда идеи хозяйственного права не только не пользовались поддержкой, но и откровенно преследовались. Что же тогда? Либо это периоды, когда «социалистическое хозяйствование» не строилось (уже построено), либо не функционировало, либо этому периоду (с 1937 по 1956 годы) авторы просто не придали никакого значения.
Оставим на совести авторов тезис о том, что «идеи хозяйственного права» «как нельзя больше отвечали политическим потребностям и догматам коммунистической идеологии». Очевидно, это обстоятельство и послужило причиной жестокой расправы сталинской власти с теоретиками первой школы советского хозяйственного права (Гойхбарг А.Г., принимавший, кстати, самое активное участие в работе над первым советским гражданским кодексом; Пашуканис Е.Б., Стучка П. И. и др.).
Но вот перед нами конкретное утверждение: «в 20-х годах ХХ века сформировалась целая группа авторов, которые, игнорируя социально экономическую реальность и отзываясь на потребности политических установок, зачастую полемизируя между собой, тем не менее, отрицали ценность частного права и юридически обосновывали необходимость процесса социализации хозяйственной деятельности» (М.А. Рейснер, П.И. Стучка, Е.Б. Пашуканис, В.Н. Шретер). Авторы в этой фразе прибегают к произвольной и бездоказательной интерпретации взглядов известных теоретиков права. Прежде всего, не ясно, в чем именно выразилось у указанных авторов «игнорирование социально-экономической реальности». В самом начале 20х годов ни о каком гражданском праве в России речи быть просто не могло, так что вопрос о ценности частного права отпадал сам собой: государственное распределение и прямой продуктообмен заместили собой товарно-денежные отношения. Период нэпа (1922-1929 гг.), казалось, не оставлял никаких шансов «социализации хозяйственной деятельности» и рассматривался многими как «реставрация капитализма и частного права». Но вот указанные авторы (в особенности П.И. Стучка и Е.Б. Пашуканис), исходили из того, что гражданское право может использоваться не только в интересах частных лиц, но и в интересах господствующего класса. По их мнению, гражданское право (хозяйственное право) должно в будущем способствовать вытеснению отношений товарного обмена и замещению их отношениями планово-организованного хозяйствования. Предсказывать подобный ход дела еще не означает игнорировать социально-экономическую реальность, даже если и такой прогноз оказался ошибочным, что, кстати, верно лишь отчасти. Реформы начала 1930х годов в корне изменили, правовое регулирование товарно-денежных отношений в пользу усиления планового начала.
Заметим также, что одна из работ М Рейснера.А., на которую указывают авторы, относится к 1920 году, когда не было ни малейшего намека на возможность возрождения какого бы то ни было права (а тем более права гражданского), когда само слово «право» рассматривалось как бранное, за употребление которого в литературе даже принято было извиняться (Г.А. Гойхбарг). Зато в другой своей работе (1925 г.) он уже признавал наличие многослойного советского права, но оценивал в его составе гражданское право как сугубо буржуазное, что находилось почти в полном соответствии с истиной. Это две разные позиции, относящиеся к разным периодам в истории российского права. Только и всего. Причем во всех случаях это позиции ангажированного юриста, прекрасно отдающего себе отчет об обстоятельствах места, времени и сути социального заказа.
Таким образом, если указанные авторы (главным образом Е.Б. Пашуканис и М.А. Рейснер) и отрицали ценность частного права, то лишь в той степени, в какой это право могло способствовать реставрации буржуазных порядков, то есть ценность для Советской власти, но признавали (не могли не признавать, поскольку речь идет об наиболее образованных для своего времени юристов) факт его существования и строили прогноз относительного возможного его исчезновения, вытеснения правом другого типа.
А их противники? Кто были они? Неужели сторонники ортодоксального, классического цивилизма? Неужели романисты типа Д.И. Мейера, С.А. Муромцева, Г.Ф. Шершеневича? Нет и еще раз нет! И с той и с другой стороны в дискуссиях участвовали лица, стоящие на одной и той же общеметодологической и политической платформе. Противники теории единого хозяйственного права и теории двухсекторного права не стремились (и даже помыслить об этом не могли!) к какому-либо возрождению гражданского права в Советской России даже в том урезанном виде, в каком оно существовало в годы нэпа. Речь скорее шла о разных юридических методологиях в оценке одних и тех же правовых явлений: правового регулирования плановой экономики, безраздельного господства социалистической собственности, производности личной собственности и полного запрета на частную собственность и т.д.
Сторонники радикального направления расценивали эти явления как закономерный закат классического гражданского права, связанный с отмиранием товарного производства и обмена и вытеснением его новым правом — хозяйственным, административно-хозяйственным, регулирующим все общественно-производственные отношения, но главным образом хозяйственные планов (теория единого хозяйственного права) либо только планов хозяйственные отношения (теория двухсекторного права). Консервативное направление полагало, что в Советском Союзе второй половины 30-х годов наступила эра гражданского права нового социалистического типа. Таким образом, между теорией единого хозяйственного права и теорией социалистического гражданского права разницы почти не было, исключая разницы в терминах и кумирах. История показала нам, что заблуждались и те, и другие. Конечно, кое-кто при этом еще просто искал славы, власти и сводил счеты, но большинство хотело только одного как-то выжить. Сама же власть бессовестно и цинично использовала эти разногласия для устранения политических конкурентов, в том числе руками их теоретических оппонентов.
А вот последняя часть фразы уже целиком не соответствует истине. В 20-е годы теория хозяйственного права не разрабатывалась, поскольку для этого отсутствовали условия. Вот что писал по данному вопросу О.С. Иоффе: «Термин «хозяйственное право» иногда как равнозначный термину «гражданское право», а иногда как отличный от него весьма широко употреблялся в литературе 20х годов. Но в рассматриваемом периоде можно встретить лишь единичные попытки его теоретического обоснования наряду с отдельными случаями использования того же термина или сходных наименований, таких, как торгов промышленное или промышленное право, для механического переноса западноевропейской концепции торгового права на советскую почву.24 Создание учения о хозяйственном праве относится к следующему периоду развития советской цивилист ческой мысли». Так что в своих рассуждениях авторы незаметно для себя проскочили через целое десятилетие (от 22-29 29-37 годов к году).
Ни о каком агрессивном поведении разработчиков теории хозяйственного права в этот период не могло быть и речи, поскольку не было еще никакой теории хозяйственного права как таковой. Речь в сущности шла о разных оценках одного и того же явления: роли частного права в регулировании имущественных отношений в государстве пролетарской диктатуры. Между пониманием объема гражданского права и объема хозяйственного права в этот период разницы не было. Хозяйственное право в этом смысле являлось синонимом гражданского права. Только «хозяйственники» (особенно меновая концепция Е.Б. Пашуканиса) считали такое положение дел вынужденным и временным, а право, регулирующее частный оборот, пережитком, обреченным на отмирание и вытеснение его планом (неправом). Цивилисты же ратовали за сохранение единого частного права нового социалистического типа.
Наиболее полно и емко этот компромисс был сформулирован С.И Аскназием: «гражданское право должно обеспечивать возможность развития товарного оборота, однако лишь в тех пределах, где развитие это не сталкивается с развитием других, более ценных элементов нашей хозяйственной системы социалистических плановых и где развитие это может способствовать усилению мощи советской хозяйственной системах.
Здесь мы опять сталкиваемся с вольным истолкованием истории. С.И. Аскназий в цитируемой работе не занимался поисками компромисса с лицами, чью теорию он в принципе разделял: он и сам был сторонником меновой концепции.
Между ним и Е..Б. Пашуканисом разница заключалась в следующем:
- если Пашуканис полагал, что меновые отношения порождают право в целом, которое он отождествлял с гражданским правом, то С.И. Аскназий полагал, что меновые отношения — основа формирования одного только гражданского права;
- если Е.Б. Пашуканис специфику правового регулирования имущественных отношений в СССР видел во временном регулировании отношений рыночного обмена, то С.И. Аскназий — в наличии правоотношений двух типов: автономных и находящихся под воздействием государственных органов плановых отношений. Только первые облекаются в правовую форму гражданской традиционного вида. Что же касается вторых, то они становятся не организационно-техническими, как полагал Е. Б. Пашуканис, а правовыми отношениями, но уже иного юридического характера.
Кого хотят убедить авторы таким видением научной дискуссии 20-х годов о перспективах развития правового регулирования товарное денежных отношений в СССР? Скорее всего, мы имеем дело с какой-то готовой концепцией, под которую подгоняются аргументы. Средства при этом особо не выбираются.
Именно с этим периодом времени связано возникновение термина «хозяйственное право» в СССР и, в последующем, в России. Но наибольший расцвет концепция «хозяйственного права» получила в СССР в 1929-1937 годах.
И опять перед нами элементы трюкачества. Возникновение термина, как доказал в своей работе О.С. Иоффе, не связано с созданием советской концепции хозяйственного права. Но авторы уже выдают желаемое за действительное: для них то, что в 20-х годах носило название «хозяйственное право» и то, что стало обозначаться этим термином после нэпа, — одно и то же. Но это первая неправда. Вторая неправда заключается в том, что в 1929-1937 годах концепция «хозяйственного права» получила наибольший расцвет. Если под расцветом авторы понимают лексические забавы, смену вывесок, то, пожалуй, здесь с ними нельзя не согласиться: в этот период «термин» гражданского права был изгнан из юридического обихода, поскольку «социалистические товарно денежные отношения» не могли регулироваться гражданским правом буржуазным, новое частное право могло именоваться только хозяйственным правом.
Она основывалась на широко распространенном убеждении, что поскольку гражданское право, в том числе и советское, базируется на существовании честно товарных отношений, их окончательное уничтожение в СССР неизбежно приведет к отмиранию гражданского права. Социалистическая экономика должна подчиняться плану, а не праву. Методы воздействия на формы экономических отношений меняются, из правовых они превращаются в организационно-технические. План должен вытеснить право. Указанная позиция была не только заявлена, но и получила всеобщую поддержку и одобрение цивилист ческой общественности того периода.
Эти фразы заключают в себе полное искажение действительного положения дел. В 1929-1937 гг. две концепции хозяйственного права имели решающее значение для понимания сущности разногласий. Причем только одна из них стала господствующей (теория единого хозяйственного права Л.Я. Гинцбурга и Е.Б. Пашуканиса). Об этом речь пойдет ниже. Но здесь авторы пытаются внушить нам откровенно неверную мысль о теоретической основе обеих этих концепций. Неправда здесь заключается в том, что нам приводится высказывание А. Либермана совершенно духе меновой концепции, авторство на которую принадлежит вовсе не А. Либерману, но Е.Б. Пашуканису, который к 1931 году был вынужден пересмотреть свои взгляды, поскольку к этому моменту этому образованному и опытному человеку стали совершенно понятны действительные намерения Советской власти, ведущей линию на бюрократизацию и централизацию управления. При таких обстоятельствах ни о какой замене права неправом, об отмирании государства и права не могло быть и речи. Плановые отношения приобрели ярко выраженную административно-командную окраску. Е.Б. Пашуканис вполне в духе времени сам публично подверг критике многие из выдвигавшихся им ранее положений. Впоследствии Он предложил новое определение понятия права, предлагая рассматривать его как форму регулирования и закрепления производственных (всех, а не только меновых), а также других общественных отношений классового общества; право опирается на аппарат государственной власти господствующего класса и выражает интересы этого последнего,
Тем самым слова о всеобщей поддержке меновой концепции права в этот период могут произносить только наши авторы, которым почему-то хочется, чтобы все было именно так. Но зачем же считать простачками Е.Б. Пашуканиса, Л.Б. Гинцбурга и П.И. Стучку? А именно в таком свете предстают перед нами эти видные советские теоретики и практики, якобы продолжавшие к моменту окончания развернутой коллективизации и первой пятилетки питать иллюзии относительно неправового характера плана. Надо бы еще припомнить в этой связи, откуда растут ноги у этой иллюзии, надо бы вспомнить Марксову Критику Готской программы и в ней данную характеристику буржуазного права. Так что при всех очевидных прелестях полицейских административно правовой формы советского плана все еще теплилась робкая надежда на то, что содержание плановых актов уже не есть буржуазное право.
Одним из проблесков надежды такой была теория двухсекторного права П.И. Стучки.
Авторы утверждают, что сторонники «двухсек торности социалистического гражданского законодательства», заявляли о постепенном отмирании гражданского права и замене его административно-хозяйственным правом, которое будет «развиваться и усиливаться по мере расширения и упрочения социалистического сектора». Но при этом как бы забывают упомянуть о том, что понималось в данном случае под гражданским правом, а что под командно административным. П.И. Стучка подчеркивал революционную роль советского права и возрастание (но не снижение и тем более не отмирание) его значения по мере продвижения к социализму. Он указывал на наличие в советской экономике двух разных секторов — частного и социалистического (что было очевидной истиной), поставленных перед двумя прямо противоположными перспективами, первый обречен на отмирание (что было иллюзией, следствием еще не изжитого большевистского романтизма), а второй всемерно развивается и должен занять безраздельно господствующее положение (что сбылось). Соответственно двум экономическим секторам П. И. Стучка выделял две отрасли права: гражданское, имеющее дело с частным сектором, и административно-хозяйственное, обращенное к социалистическому сектору. Он полагал, что по своей природе социалистическим является не только административно хозяйственное, но и гражданское право, через которое проводится политическая линия Советского государства, направленная на ограничение и свертывание частного сектора. Но поскольку с упразднением частной собственности эта задача будет решена, то одновременно отомрет и гражданское право, тогда как административно-хозяйственное право будет развиваться и усиливаться по мере расширения и упрочения социалистического сектора. Теория эта, однако, не получила сколько-нибудь серьезной поддержки.
Возобладала теория единого хозяйственного права, авторство которой принадлежит Е.Б. Пашуканису и Л.Я. Гинзбургу. Последний полагал систему советского права единой, поскольку единой, а не двухсекторной, является вся советская хозяйственная система. Принципиальное единство советского законодательства в области имущественных отношений по Л.Я. Гинцбургу заключалось в том, что у него единый источник (диктатура пролетариата), единая цель (построение коммунистического общества), единая основа (социалистическая собственность, несмотря на сохранение остатков частной собственности) и единый подход к организации и регулированию отношений во всем народном хозяйстве. Поэтому Необходимо было не двухсекторное (гражданское и административно хозяйственное), а единое хозяйственное право. В таком понимании, с точки зрения О.С. Иоффе, данная теория под другим именем скрывала теорию гражданского права. Единственный ее недостаток в том, что центр тяжести переносится на чисто хозяйственные вопросы, а личность советского гражданина с разнообразными ее интересами оказалась отодвинутой на задний план.
Исправление истории хозяйственного права в литературной Фантастической окантовке. Однако в период первой кодификации советского гражданского права (1938-1955 годы) деятельностью целого ряда выдающихся советских юристов удалось переломить сложившуюся тенденцию.
Применительно к теме нашего исследования, соотношение предмета и метода правового регулирования имущественных отношений гражданским и хозяйственным правом рассматривалось как компромисс (курсив мой Н.К.).
«Соотношение» рассматривалось «как компромисс». Словарь иностранных слов нам пояснит, что компромисс — соглашение, достигнутое путем взаимных уступок. Что хотели этим сказать авторы, попробуй, догадайся! То ли, что «учение о соотношении предмета и метода» было результатом компромисса между представителями двух этих теоретических течений в праве, то ли, что соотношение предмета и метода в отрасли права (гражданского, хозяйственного) определялось сосуществованием и взаимодействием (компромиссным соотношением) в экономике Советского Союза товарно денежных и планов организационных начал. Скорее всего, справедливо и то, и другое. Причем второе даже гораздо в большей степени, нежели первое, поскольку к этому моменту одна из оппонирующих сторон уже физически сошла с исторической сцены, так что договариваться нужно было лишь между собой. При этом нашим авторам едва ли следовало утверждать, будто юристы 40х годов рассматривали соотношение между предметом и методом как компромисс «применительно к теме нашего исследования». Какая-то мистика получается, трансцендентная связь с грядущими потомками в духе Калиостро.
Он (компромисс — Н.К.) выражался, прежде всего, в том, что «товарные отношения могут облекаться в гражданскоправовую форму (метод равенства) и в то же время находиться под воздействием планового начала (метод власти и подчинения)», (курсив мой — Н.К.).
Компромисс «выражался» в том, что «товарные отношения могут облекаться». Выходит, что именно компромисс между правоведами позволил впредь «товарным отношениям» облекаться «в гражданско правовую форму» и одновременно подвергаться воздействию планового начала. Или может быть таким странным манером авторы хотели нам сказать: суть достигнутого компромисса заключалась в признании двойственного характера правого воздействия, его необходимыми элементами считались гражданско правовая форма (метод равенства) и плановое начало (метод власти и подчинения). Но даже если это и так, мы все же не поверим их утверждению о компромиссе, достигнутом в отношении товарных отношений. К моменту, о котором идет речь, в повестке дня стояли уже не одни товарные отношения, а все имущественные отношения (в том числе и нетоварного характера). А.Я. Вышинский, на статью которого ссылаются авторы в своем выступлении на совещании одиозном 1938 г. уже прямо говорил об имущественных отношениях вообще.
Мне кажется, дело в том, что фразу О.С. Иоффе авторы, вырвав из контекста, попросту крайне неудачно вмонтировали в свои рассуждения. О.С. Иоффе, анализируя взгляды А.В. Венедиктова и Д.М. Генкина, отрицавших в то время значение метода регулирования для определения отрасли права, писал следующее: «Эквивалентность, например, мыслима и в нетоварных отношениях... В свою очередь, товарные отношения могут облекаться в гражданско правовую форму (метод равенства) и в то же время находиться под воздействием планового начала (метод власти и подчинения). Юридическое равенство предопределяется природой регулируемых отношений, но автоматически из нее не возникает. Необходимо его определенное государственное закрепление, чтобы равенство экономическое обрело специфические качества юридического равноправия»40. Так что речь в действительности шла о более широком компромиссе. Товарные отношения были только одной его частью, но совсем не единственной.
Если в глазах наших авторов почему-либо именно эта часть «компромисса» имеет решающее значение, то об этом так и следовало сказать. Меня лично при этом не покидает ощущение, что авторы, доверяя свои мысли бумаге, находились под каким-то гипнотическим воздействием, заставлявшим их дела давно минувших дней проецировать на события нынешние. В 40е годы никто даже и в страшном сне не мог решиться предположить возможность возврата к предпринимательской деятельности и к товарно денежным отношениям, с ней связанным. Как можно было не учитывать это обстоятельство, не представляю.
В практическом плане это означало, что в значительной мере был «урезан» круг имущественных отношений, регулируемых гражданским правом. Одновременно в предмет его регулирования были включены только личные неимущественные отношения, связанные с имущественными.
Признаюсь, прочитав эти слова, я был полностью обескуражен. Как прикажете это понимать? Как можно было «урезать» круг имущественных отношений, регулируемых гражданских правом в 40х годах? Речь шла о военных и послевоенных событиях? Так это не имеет прямого отношения к дискуссии о предмете и методе гражданского и хозяйственного права. Об общей тенденции ограничения сферы действия гражданского законодательства (в первую очередь ГК 1922 г.)? Так это произошло гораздо раньше (реформа 1930/31 гг.). Или может быть теоретики гражданского права (а за ними и практики) с этого момента (момента достижения компромисса в отношении предмета и метода) перестали признавать гражданско правовыми те отношения, которые ими считались таковыми, пока такой компромисс не был достигнут? Но последнее предположение вообще отдает откровенной фантастикой (как будто у нас в России кто-нибудь когда-нибудь обращал внимание на теоретические диспуты юристов при разрешении практических вопросов!). Пусть попробует разобраться в этом кто ни будь поумнее.
Второе предложение в этом отрывке мне кажется еще более неправдоподобным.
В ГК 1922 г. не было статьи, определявшей предмет его регулирования. О неимущественных отношениях и правах там не упоминалось ни словом. Неимущественные отношения, связанные с имущественными, (авторские, патентные, связанные с индивидуализацией деятельности в обороте и др.) в этот период если и регулировались, то немногочисленными специальными подзаконными актами (напр., Положение о фирме 1927 г.) или также немногочисленными по тем временам международными соглашениями (напр., Конвенция. Между Союзом ССР и Норвегией 1928 г. О взаимной охране прав на промышленную собственность). Состояние дел в этой области правового регулирования в Советском Союзе, а особенно в области авторского права, в то время было просто ужасающим.
Но дело не в этом, а совсем в другом. При таких обстоятельствах в 20-е и 30-е годы почти никто всерьез даже и не обсуждал вопроса о необходимости «включения» в предмет гражданско правового регулирования личных неимущественных отношений. Эта фраза обязана своим происхождением все той же работе О.С. Иоффе. Но если у него речь шла о научной дискуссии вокруг возможности включения в предмет гражданско правового регулирования (на статусе охраняемых) личных неимущественных отношений (честь, имя и т.п.), то у наших авторов она приобрела откровенно нелепый смысл: как если бы именно эта дискуссия и включила в предмет гражданско правового регулирования личные неимущественные отношения, связанные с имущественными, и исключила из него личные неимущественные отношения, не связанные с имущественными.
На этом противоборство сторонников «самостоятельности» хозяйственного права и противников этой позиции не прекратилось. Дискуссия продолжалась и особенно «разгорелась» в период второй кодификации советского гражданского законодательства (1956-1964 годы).
С этим согласиться никак нельзя. «На этом» (1938 г.) противоборство сторонников концепции хозяйственного права и сторонников того, что не совсем корректно именовалось цивилистическим подходом в советской юридической науке, прекратилось (хотя, конечно, еще не прекратилось шельмование и избиение людей, заподозренных в причастности к теории хозяйственного права). Дискуссия могла, поэтому только возобновиться, возродиться, и толчком к ее возобновлению послужил ХХ съезд КПСС.
Важнейшим предметом этой дискуссии стала отраслевая принадлежность имущественных правоотношений, а точнее критерии выделения из их состава имущественных отношений, регулируемых советским гражданским правом.
Защитники хозяйственного права полагали, что гражданское право должно ограничиваться лишь сферой имущественных отношений между гражданами или с участием граждан. При этом доминировала концепция двухсекторного права гражданского. Суть ее в том, что гражданское право разделялось на две части. Первая из них, связанная с регулированием отношений в частном секторе, должна была отмереть. Вторая, рассчитанная на регулирование имущественных отношений «социалистического» сектора, развиваясь, в перспективе должна была слиться с хозяйственным правом”. Таким образом, речь шла не о «дополнении» хозяйственного права гражданским, не о «разграничении сфер влияния», а о взаимном отрицании.
И здесь мы видим все то же нагромождение авторских поправок к истории, искажающих действительное положение дел, но, видимо, хорошо укладывающихся в русло их собственной концепции. Прежде всего, разграничение сфер действия гражданского и хозяйственного права по субъектному признаку в корне неверно именовать двухсекторной теорией права. К моменту второй дискуссии никто уже не оспаривал социалистической природы личной собственности и прочих имущественных отношений с участием граждан . Отсюда никто не ставил под сомнение факт существования гражданского права как отрасли, специально и почти исключительно призванной регулировать имущественные отношения с участием граждан. Сторонники новой (второй) концепции советского хозяйственного права, со слов О.С. Иоффе, предлагали выделить имущественные отношения между социалистическими организациями (кроме колхозов). Эти имущественные отношения должны были регулироваться нормами, до сих пор рассредоточенными между гражданским и административным правом, но подлежащими объединению в единой отрасли хозяйственного права, для чего предполагалось разработать и принять кодифицированный нормативный акт.
По признанию самого проф. Иоффе О.С. это принципиально новая теория, отличающаяся от внешне сходной с ней теории двухсекторного права. Она «проектирует образование двух отраслей права в условиях социалистического общества, когда экономика СССР перестала быть многоукладной и обрела монолитное единство при безраздельном господстве общественной социалистической собственности с формированием в качестве производной от нее личной собственности граждан». О Отсюда.С. Иоффе вполне резонно полагает, что «необходим поэтому совершенно самостоятельный анализ того подхода к хозяйственному праву, с которым советская юридическая наука столкнулась в середине 50-х годов и который отстаивается рядом ученых в нашей стране» ’.
Поэтому Остается только догадываться, что двигало авторами, когда они вопреки всем действительным фактам пишут о том, что «Условием существования хозяйственного права объявлялась «смерть» гражданского».
Но перечень несоответствий и противоречий на этом не заканчивается.
Удивительно, как иной раз страстное желание становится причиной ослепления. Авторы ведут речь о периоде второй кодификации гражданского права. Утверждают, что именно в этот период были выдвинуты идеи «кодекса о хозяйственных договорах, а впоследствии — Хозяйственного кодекса СССР», и тут же ссылаются на работу Гинцбурга Л.Я. 1933 года. Хотя бы намеком оговорились, что между идеей Хозяйственного кодекса 1933 года и предложением, разработка которого относится к 60м годам прошлого века, все же имеются некоторые различия.
Но зачем это нужно нашим авторам? Все свои усилия они направляют к одному тезису, который венчает их труды: «История возникновения, становления и развития хозяйственного права в нашей стране со всей ясностью свидетельствует, что ни идеологически, ни функционально оно не могло и не служило источником возникновения предпринимательского права, поскольку концептуально они находятся в непреодолимом противоречии. Существование одного, естественно, отрицает возможность существования другого» (курсив мой — Н.К.).
Как видно, гора родила мышь. Остается только спросить авторов: неужели для этого нужно было ставить историю с ног на голову? Неужели нужно было кому-то доказывать, что «идеологически» и «функционально» между хозяйственным правом и предпринимательским правом советского периода современной России пропасть? Больше того, уже ведь можно наверняка утверждать, что не меньшая пропасть отделяет и современное российское гражданское право от советского гражданского права.
Вопрос, как мне кажется, заключается совсем в другом — может ли это обстоятельство стать решающим препятствием к использованию исследований и разработок советского периода в современных условиях? Именно так, на мой взгляд, и следовало бы ставить вопрос современному исследователю. Но для этого нужно кое-что посущественнее вольной импровизации на тему о хозяйственном праве.
Этим первый параграф не заканчивается. Еще следует краткое (практически тезисное) изложение основных подходов к пониманию современного российского предпринимательского права, предпринимается против ожидания весьма скромная, в сравнении с предыдущим богатырским замахом в сторону юридической методологии, и тривиальная рокировка под защиту предпринимательского учения о праве как комплексном законодательстве. После чего можно видеть переход к определению предмета предпринимательского права и главным образом юридических составляющих юридически трансцендентного понятия «предпринимательская деятельность». Но эти места носят откровенно ученический характер. Уже не видно даже и попыток глубоких обобщений и оригинальных выводов: все в рамках сопоставления линейного и дихотомического деления точек зрения. Но даже и здесь доказательная критика не поместилась бы в рамки обыкновенной рецензии. Авторские же выводы этого явно не заслуживают.
Приходит отец домой, а его ребенок плачет. Отец спрашивает ребенка: - Почему ты плачешь? Отвечает ему ребенок: - Почему ты мне папа, а я не сын тебе? Кто же это плакал?
Статью подготовил ведущий корпоративный юрист Шаталов Станислав Карлович. 
