Главная » Экономисту »
Экономическая составляющая российской внешней политики
Экономическая составляющая российской внешней политики
Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. Связаться с автором
Борьба за рынки сбыта, и надежные источники снабжения всегда была и остается одним из основных, а нередко и единственным мотивом внешнеполитических устремлений больших и малых держав и их коалиций. Ни царская Россия, ни Советский Союз в этом отношении не составляли исключения. И все же в нашей внешней политике экономический интерес (по крайней мере, в XX в.) традиционно не был главенствующим. На первом месте неизменно стояла безопасность страны в самом прямом, оборонном смысле этого слова, на втором ее политическое влияние в мире и лишь на третьем — выгода, т. е. положительный экономический эффект от разнообразных связей с другими странами и континентами.
Не вдаваясь глубоко в историю, а оставаясь в пределах того, что еще живо помнят нынешние поколения россиян, можно сегодня лишь удивляться, до чего же экономически неэффективной, убыточной была российская (советская) внешняя политика в истекшем столетии. Причем убыточной не только исходя из долгосрочных, стратегических интересов страны, но даже по обыкновенному бухгалтерскому счету.
Скажем, принцип дотационности, который так широко применялся в нашей внешней политике, особенно после Второй мировой войны: без малого пятьдесят лет Советский Союз осуществлял массированные поставки своих энергоресурсов и сырья в другие социалистические страны по ценам примерно 30% от уровня соответствующих мировых цен, а покупал их продукцию, с учетом ее качества, по ценам в 2 раза выше мировых. И кто нам хоть раз за это спасибо сказал и тогда, и после развала СЭВ? Наоборот, оказалось, что в итоге мы же еще и должны этим странам порядка 10 млрд. долл., и никто даже заикнуться не смеет, что не худо было бы, по исторической справедливости, эти долги списать.
И какими жизненно важными, насущными интересами, какими экономическими потребностями страны можно оправдать нашу былую лихорадочную активность в «третьем мире» — на Ближнем Востоке, в Центральной и Юго-Восточной Азии, Африке, Латинской Америке? Суммарная задолженность всех этих стран России составляет сегодня номинально порядка 150 млрд. долл. Дай Бог, если мы в ближайшие 20 лет получим назад от них 15—20 млрд. — и это уже будет хорошо. И в то же время, имея на руках такие номинально значительные (но безнадежные) активы, почти равные по размерам всей нашей нынешней собственной внешней задолженности, мы находимся сегодня в унизительнейшем положении всемирного должника, дальнейшая жизнь которого во многом зависит от снисходительности кредиторов и их согласия пролонгировать (реструктурировать) наши долги.
В свое время наши эксперты подсчитали: безвозвратный отток экономических ресурсов из Советского Союза в страны СЭВ и государства «третьего мира» в виде спрятанных в цене товара субсидий, прямой помощи, кредитов и пр. находился во второй половине 80-х годов на уровне 20—25 млрд. долл., ежегодно. Для сравнения: весь суммарный эффект от двойного взрыва нефтяных цен после осени, когда на СССР — крупнейшего экспортера нефти — вдруг неожиданно обрушился весь этот «золотой дождь» нефтедолларов, составил около 200 млрд. Иными словами, с некоторой натяжкой можно сказать, что все то «счастье», которое нам тогда привалило, мы даже не просто проели, вместо того чтобы строить в стране дороги, дома, школы, заводы и пр., — мы это счастье просто профукали неизвестно на что.
Конечно, было бы в высшей степени несправедливо упрекать сейчас задним числом наших практических деятелей той поры в отсутствии патриотизма или настойчивости в отстаивании интересов страны: нет, они старались, как могли. Но никакие их старания в нашей внешнеполитической и внешнеэкономической сфере не могли преодолеть, во-первых, пропасть между реальными интересами страны и господствовавшей тогда идеологией и, во-вторых, столь же глубокую пропасть между внешним миром и тем, что происходило внутри страны, в первую очередь в нашей экономике.
С одной стороны, Советский Союз прилагал самые искренние усилия, чтобы добиться «разрядки международной напряженности», ослабления блокады страны, особенно в сфере высоких технологий, с другой — развертывание «СС20» в Европе, Ангола, Эфиопия, Афганистан и пр., уничтожившие весь положительный эффект от «разрядки» и Хельсинкских соглашений. С одной стороны, неподдельный интерес к развитию многообразного сотрудничества с Западной Европой, с другой — упорное неприятие Общего рынка и постепенно выраставшего из него Евросоюза как глубоко объективной политической и экономической реальности. С одной стороны, умелые, в высшей степени компетентные массовые закупки зерна и разнообразного оборудования на Западе, с другой — ежегодные потери собственного зерна в стране, как минимум, равные по объему тем 30—40 млн. т, что мы хронически, из года в год закупали за границей, а также ежегодные запасы неустановленного, ржавеющего под открытым небом импортного оборудования стоимостью порядка 5—8 млрд. долл. А в завершение всего рухнули и мировые цены на нефть, и вся эта безоблачная жизнь кончилась, оставив после себя лишь горечь и глубокое разочарование населения страны в умственных способностях ее многолетних руководителей.
Не получили должного значения экономические интересы страны и во внешней политике М.С. Горбачева. Полностью признавая историческую необходимость и неизбежность перестройки, «нового мышления» и всего, что с ними связано, следует все-таки отметить, что многое в этот период делалось отнюдь не самым эффективным образом. Конечно, как теперь принято говорить, история не знает сослагательного наклонения. И, тем не менее, глядя несколько со стороны, трудно отделаться от ощущения, что мы крупно «продешевили» тогда с выводом советских войск из Европы и своим импульсивным согласием на чуть ли не мгновенное воссоединение Германии. Эта формула вполне могла бы быть, вероятно, более комплексной, более многосторонней и включать в себя тот или иной вариант нового «плана Маршалла» для всего Восточного блока, в том числе, естественно, и для Советского Союза.
Другой же серьезнейший недостаток наших внешних усилий в этот период состоял, как представляется, в том, что мы в высшей мере неэффективно использовали еще сохранявшуюся тогда готовность Запада кредитовать (и не в малых размерах) советское правительство. Как известно, за годы перестройки долг Советского государства Западу вырос примерно на 50 млрд. долл. Но дело даже не в самом этом долге, а в том, что занятые деньги были потрачены не так и не на то, без какого бы то ни было эффекта для намечавшихся социально-экономических реформ в стране. А они, эти деньги, вполне могли бы стать фундаментом всесторонней либерализации советской экономики и ее более или менее безболезненного перехода к рынку. Некоторые советские экономисты (и автор в их числе) рекомендовали тогда потратить полученные кредиты в основном на импорт потребительских товаров с уровнем рентабельности для государства 1000% и более, выкупить тем самым «по дешевке» накопившиеся у населения излишние деньги (одновременно остановив печатный станок) и после этого отпустить цены на свободу, положив тем самым начало обшей экономической либерализации. К сожалению, руководство перестройки на подобную операцию не решилось, и с точки зрения перспектив страны огромные привлеченные извне деньги вновь были потрачены зря.
Итоги же 90-х годов — этого десятилетия «бури и натиска» — и вообще должны быть признаны плачевными. Положительной стороной этого периода следует, несомненно, считать важнейшую роль импорта в долгожданном для российского человека и наконец-то достигнутом насыщении потребительского рынка, а также весьма скромный, но тоже очевидный приток иностранного капитала в страну, в которой прямые инвестиции, т. е. вложения в реальную экономику, составляют пока менее 15 млрд. долл. (существенно меньше, чем, например, в Венгрии).
Задавайте вопросы нашему консультанту, он ждет вас внизу экрана и всегда онлайн специально для Вас. Не стесняемся, мы работаем совершенно бесплатно!!!
Также оказываем консультации по телефону: 8 (800) 600-76-83, звонок по России бесплатный!
Негативные же экономические результаты нашей внешней активности за эти годы прямо-таки уникальны для мировой истории. Начать с того, что Россия после Беловежской Пущи вдруг ни с того ни с сего взяла на себя все бремя советской задолженности, хотя эта задолженность вполне могла бы быть пропорционально распределена между всеми новыми, постсоветскими государствами. Необходимо далее отметить и такие печальные явления, как превращение чужой валюты (доллара) фактически в определяющую национальную валюту огромной страны; рост собственной внешней задолженности России на 60—70 млрд. долл., потраченных, прямо скажем, вновь неизвестно на что; катастрофический дефолт, на многие годы вперед подорвавший внешнюю репутацию России как надежного партнера; очевидная всесторонняя зависимость внешней и внутренней политики России от позиции ее главных международных кредиторов; наконец, самое трагическое — десятилетнее «экономическое кровопускание», порожденное легальным и нелегальным бегством из страны ее национального капитала. Масштабы этого бегства оцениваются по-разному, от 100 до 500 и более млрд. долл., в зависимости от того, кто и как считает. Но если официально признано, что даже сейчас, из России ежемесячно утекает примерно 2 млрд. долл., то это значит, что за 10 последних лет из нее эмигрировало, как минимум, 250-300 млрд. долл. Для сравнения: годовой бюджет страны был на уровне 30 млрд. долл.
Получается, что все 90-е годы не мир финансировал Россию, переживавшую мучительный переход к демократии и рынку, а, напротив, ослабленная, находящаяся в глубоком кризисе Россия финансировала мир. Вина в этом, конечно, преимущественно наша собственная. Но факт остается фактом: если подсчитать весь приток средств извне в Россию за 90-е годы (прирост задолженности странам-кредиторам и международным организациям, долги частным кредиторам, прямые и портфельные иностранные инвестиции, гуманитарную помощь и пр.) и отток средств из России в экономику Запада за те же годы, то соотношение составит 1:3 в пользу Запада. В этом, думается, и состоит определяющий итог нашей внешней активности за 90-е годы. Вряд ли будет преувеличением сказать, что в будущем ничего подобного Россия позволить себе больше не должна и не может никак.
Глобализация всех жизненных процессов на нашей планете станет, видимо, основной тенденцией только что наступившего XXI века, по крайней мере, в тех пределах, в каких нам, ныне живущим, дано заглянуть в будущее.
Устранение традиционных барьеров между внутренней жизнью стран и регионов и теми сдвигами и изменениями, что происходят на международной арене, идет сегодня по восходящей, по экспоненте: политика, оборона, экономика, культура, наука, миграция населения, состояние окружающей среды — все это во все меньшей мере зависит от чисто национальных решений. И какие бы усилия те или иные страны, большие или малые, ни предпринимали сегодня, чтобы как-то отстраниться, отгородиться от глобализационных процессов, это не удается и не удастся, видимо, уже никому, прежде всего по объективным причинам. Речь ныне может идти лишь об ограниченной возможности как-то контролировать это влияние, стараться направить его в конструктивное русло или же, наоборот, защититься от исходящих извне вредных разрушительных воздействий, подрывающих базовые национальные интересы.
Все это, конечно, не означает, что жизнь на планете становится более гармоничной, более безопасной и менее конфликтной, как это казалось еще совсем недавно — несколько лет назад, когда окончилась холодная война. Всего за считанные годы после ее окончания в мире возникли и получили развитие такие новые и, надо сказать, весьма взрывоопасные тенденции, как претензии США на однополярное мировое господство; явные стремления к демонтажу ООН и ее институтов; расширение военного блока НАТО на восток; подрыв договоренностей, обеспечивавших ракетно-ядерное равновесие и соответственно мировой «баланс страха»; дальнейшее расширение клуба ядерных держав; выдвижение на первый план доктрины «ограниченного суверенитета» в ее новом варианте; бесцеремонная агрессия внешних сил в отдельных регионах (в частности, на Балканах) под лицемерным флагом «гуманитарной интервенции»; усиление по всему миру международного терроризма, средневекового фундаментализма, оголтелого национализма и сепаратизма, организованной преступности, глобального нарко-трафика и пр.
Но и в чисто экономической области результаты глобализации являются отнюдь не однозначными. Спору нет, если исходить из того, что мир един, что он есть только глобальное сообщество людей численностью более чем 6 млрд. человек, то устранение всяких административных, торговых, финансовых и прочих барьеров на пути свободного передвижения по планете товаров, услуг, капитала и рабочей силы должно быть, несомненно, признано сугубо положительным процессом, особенно с точки зрения повышения эффекта от общечеловеческих производительных сил. И видимо, в эту сторону история и идет. Но все дело в том, что мир пока еще далеко не един и неизвестно, когда он единым будет. Пока мир — это около 200 независимых, самостоятельных государств, число которых к тому же непрерывно растет, и у каждого из этих государств свои интересы, свои задачи и трудности.
Конечно, теория Д. Рикардо о «сравнительных издержках производства» как главном двигателе всех мирохозяйственных процессов и международного обмена уже давно и бесспорно доказала на практике свою истинность. И с этой точки зрения возможности и интересы стран, принадлежащих к так называемому «золотому миллиарду», казалось бы, действительно указывают путь всему остальному человечеству: следуйте за нами, подстраивайтесь под нас, и все тогда когда-нибудь будет хорошо. Но...
Но это лишь в том случае, если исходить из «статического» (в отличие от «динамического») варианта данной и других схожих с ней теорий. Полная либерализация международной экономической жизни, составляющая, в частности, конечную цель Всемирной торговой организации (ВТО), должна быть действительно принята тогда всеми и без всяких существенных оговорок. В самом деле, кому копошиться в земле, кому добывать уголь и нефть, кому производить «боинги» и компьютеры, кому заворачивать мировыми финансами — все это, по «статическим издержкам», ясно сегодня без всяких особых доказательств. Но сразу же встает вопрос: а откуда тогда возникли современная Япония, «азиатские тигры», могущественный Китай, Индия, Бразилия? Ответ, однако, тоже достаточно прост: они возникли в процессе создания собственных преимуществ в «динамических издержках», путем концентрации национальных и привлеченных извне ресурсов на избранных направлениях роста, а также под временной (но достаточно длительной и ощутимой) защитой национальной экономики от неконтролируемого воздействия извне. Никто из них не миновал некоего периода умеренного, а иногда даже и достаточно жесткого процесса протекционизма, как не миновал его в свое время никто из нынешних лидеров общемирового процесса либерализации и глобализации.
И этот вывод имеет сегодня, несомненно, самое прямое отношение к нашей, российской внешней политике и внешнеэкономической деятельности, которые, как представляется, пока лишь приспосабливаются к новой расстановке сил в мире и к новым, значительно более ограниченным возможностям страны, определяющим реальную ее роль в мировых делах после окончания холодной войны и долгих десятилетий международной изоляции.
Относительно необходимости «открытия» российской экономики, преодоления неблагоприятных последствий длительной международной изоляции в нынешней России существует, похоже, почти абсолютное национальное согласие. Сегодня нет ни одной влиятельной политической силы в стране, которая выступала бы за возвращение к политике крайнего изоляционизма, т. е. к столь привычному для нас состоянию «осажденной крепости». Дискуссия идет преимущественно о том, как, в какой степени и с какой скоростью надо «открываться», чтобы достичь при этом максимальной пользы для страны, максимального социально-экономического эффекта. Болезненный опыт стремительного, импульсивного открытия «всех дверей» в начале российских реформ — что вызвало многочисленные разрушительные последствия в нашей экономике — побуждает сегодня страну к большей осторожности, к более взвешенному подсчету плюсов и минусов, прибылей и убытков от тех или иных внешнеполитических и внешнеэкономических акций.
Если же говорить об основных направлениях «политики открытости», то здесь складывается примерно следующая картина.
Во-первых, все сегодня согласны с необходимостью всемерного наращивания российского экспорта — как традиционного, т. е. экспорта энерго-сырьевых ресурсов, обеспечивающего валютный фундамент под социально-экономическими преобразованиями в стране, так и в особенности экспорта продукции с повышенной обработкой (включая высокотехнологичный экспорт вооружений), позволяющего новой России занять со временем достойное место в современной системе международного разделения труда. Сознание этой необходимости обеспечивает широкую общественную поддержку всему спектру разнообразных возможных мер по государственному стимулированию российского экспорта, начиная от дипломатического обеспечения интересов наших экспортеров за рубежом и кончая установлением такого курса рубля (по сути, искусственно заниженного), который содействовал бы продвижению российской продукции на внешние рынки. Следует, однако, подчеркнуть, что даже и на этом самом бесспорном направлении «политики открытости» существуют определенные противоречия, в первую очередь между нашими экспортерами и нашими импортерами, а также Центробанком, которому сейчас (и еще годы вперед) остро нужны максимально «дешевые» доллары для оплаты неотложных долгов страны.
Во-вторых, в отношении необходимости роста и потребительского, и высокотехнологичного импорта также наблюдается высокая степень общественного согласия. Однако здесь и масштабы имеющихся разногласий более значительны, и столкновения интересов острее, и поддержка различных осуществляемых сегодня и возможных в будущем шагов правительства гораздо более дифференцирована, чем в сфере экспорта. С одной стороны, за годы реформ сложился своего рода «компрадорский союз» между зарубежными экспортерами, нашими импортерами и обслуживающими их интересы политиками. С другой стороны, им противостоят силы, отстаивающие в первую очередь позиции наших отечественных производителей на нашем же внутреннем рынке, чьи интересы требуют сохранения ощутимых таможенных, административных и других ограничений конкурирующего с их продукцией импорта, субсидий национальным производителям, поддерживания заниженного курса рубля. Очевидно, что в этом плане интересы сторонников некоего ограниченного, но ощутимого протекционизма во многом (хотя и не во всем) совпадают с интересами наших экспортеров.
Но конечно, ключевым, фундаментальным фактором конфликта интересов в сфере импорта остается почти тотальная на сегодня не конкурентоспособность отечественной продукции на внутреннем российском рынке. И естественно, вполне понятны опасения значительной части нашего общества, что без какого-то периода основательной и всесторонней подготовки массированный, ничем не ограничиваемый импорт очень быстро задушит отечественного производителя в большинстве как традиционных, так и высокоперспективных отраслей нашей экономики.
В-третьих, хотя российское общество и признает, что нынешние административные, законодательные, экономические, правоохранительные и прочие условия в стране буквально выталкивают российский капитал за рубеж, мнения относительно того, как бороться с этим злом, более того, с этой национальной трагедией, весьма различны. На левом фланге — одна крайняя точка зрения: ужесточить административный контроль над валютными потоками фактически вплоть до введения вновь валютной монополии и запрета хождения доллара в стране. На правом — другая: снять всякий валютный контроль, отменить всякую обязательную сдачу валютной выручки предприятий в обмен на рубли, убрать любые ограничения на движение валютных средств за рубеж и из-за рубежа, и даже более того, искусственно вытеснить «излишнюю» якобы валюту из страны куда-нибудь подальше за ее пределы. Последний пункт к тому же вызывает особое недоумение: с какой это стати страна, задыхающаяся от нехватки средств на инвестиционные и другие неотложные нужды, в качестве спасения должна выпихивать вовне еще и последнее, что у нее есть? Не лучше ли подумать над тем, как инвестировать эти мнимо «излишние» деньги во что-нибудь полезное?
Неудивительно, что ввиду подобных крайностей растет влияние третьей, умеренно-консервативной точки зрения: пока мы в кризисе, либерализация валютной сферы должна быть максимально осторожной, постепенной, а возврата «сбежавшего» капитала необходимо добиваться, прежде всего, всемерным улучшением инвестиционного климата в стране и действенными гарантиями собственности. Но как цель на будущее валютная либерализация должна быть, несомненно, принята страной, если мы действительно хотим строить подлинно рыночную, открытую экономику.
В-четвертых, и в наиболее непривычном для нашего человека аспекте политики открытости — в признании благотворности массированного притока иностранного капитала в страну — в российском обществе также достигнута высокая степень согласия. Однако нельзя не видеть, что и подспудно, и в открытую против притока в страну прямых и портфельных иностранных инвестиций продолжают весьма ощутимо действовать пока еще многие серьезнейшие факторы: общая политическая и экономическая нестабильность, отсутствие должных гарантий собственности и недостаточно благоприятный налоговый режим, невероятная по мировым критериям заниженность в цене даже лучших наших национальных активов и жалкое состояние нашего фондового рынка, молчаливый, но в то же время весьма действенный саботаж российского крупного капитала и местных властей в отношении допуска иностранных участников к разработке старых и новых труднодоступных месторождений (по принципу «собака на сене») и пр. Ненадежное, конечно, дело гадать сегодня о будущих возможностях, но пока рассчитывать России на то, что в один прекрасный день иностранный капитал потоком хлынет в страну и что мы в этом смысле в скором времени станем равными по привлекательности другим перспективным районам мира, похоже, не приходится. Не только всю нашу предыдущую историю, но и такое катастрофическое событие, как дефолт, серьезный иностранный инвестор забудет, видимо, еще очень и очень нескоро.
В-пятых, важнейшим аспектом политики открытости не может, конечно, не быть позиция страны в отношении ее внешней задолженности. Похоже, что недавние еще иллюзии необратимо уходят в прошлое: ни нового «плана Маршалла» не будет, ни долги нам не спишут (хотя бы даже в тех масштабах, в каких это было сделано для Польши), ни значительных новых кредитов нам не дадут без неприемлемых для страны политических и экономических условий. Долги надо платить, как бы это ни было тяжело (а 15млрддолл. и 1718 млрд. долл.,— это даже более чем тяжело), но и отказываться от переговоров относительно максимально возможной пролонгации наших долгов и облегчения бремени их обслуживания тоже нет никакого резона. Представляется, что именно такой должна быть наша линия и в близкой, и в среднесрочной перспективе. И естественно, максимально тесные контакты со всеми авторитетными международными экономическими и финансовыми организациями совершенно необходимы, если стоит задача (а она стоит) восстановления репутации России как одного из самых надежных международных партнеров, обладающего высоким кредитным рейтингом и играющего по правилам, общепринятым во всем мире.
Все вышеизложенное имеет, понятно, самое прямое отношение к намерению новой России вступить в скором времени в ВТО. В настоящее время членами ВТО является почти 140 государств, но возможностью реально влиять на решения этой организации обладают, прежде всего, ее крупнейшие участники: США, Евросоюз, Япония, Канада. Основными преимуществами членства в ВТО являются режим наибольшего благоприятствования и национальный режим, предоставляемые друг другу ее участниками. В принципе это означает отсутствие, каких либо существенных ограничений во взаимной торговле и движении услуг, включая движение капитала. На практике, однако, большинство участников ВТО прибегает к различного рода оговоркам и ограничениям, начиная от нетарифных препятствий и кончая субсидированием национальных (особенно аграрных) производителей.
Объективно членство в ВТО наиболее выгодно тем странам, которые экспортируют готовую продукцию с глубокой степенью переработки и импортируют сырье: благодаря ВТО они открывают для себя новые рынки сбыта и одновременно получают доступ к более дешевым природным ресурсам. Для стран, экспортирующих необлагаемые сегодня нигде пошлинами энергоресурсы и сырье (к которым пока относится и Россия), куда большую выгоду приносит членство в соответствующих товарных соглашениях и картелях, позволяющих влиять на цены главных экспортных товаров. Ведущие промышленные страны — основные импортеры российских энерго-сырьевых ресурсов — безусловно, выиграют от открытия огромного рынка России. Наш же выигрыш от вступления в ВТО составит порядка 1—2% от современных объемов экспорта страны, т. е. до 2 млрд. долл., в год (напомним для сравнения, что сегодня ежемесячные масштабы бегства российских капиталов составляют более 2 млрд. долл.). Но и этот скромный результат достижим, только если России при вступлении в ВТО действительно удастся разрушить нынешнюю систему антидемпинговых процедур и нетарифных ограничений, сдерживающую пока наш экспорт на Запад.
И здесь вновь, наверное, следует подчеркнуть, что главная проблема перспективного российского экспорта готовых изделий — не различного рода ограничения на него, а его объективно низкая конкурентоспособность.
Другая важнейшая сфера переговоров относительно нашего вступления в ВТО — тарифные условия импорта в Россию товаров и услуг, а также практика субсидирования отечественных производителей. Это, несомненно, наиболее сложная, наиболее болезненная и наиболее опасная для нынешнего состояния российской экономики проблема. Готов ли российский производитель (даже с учетом переходного периода в несколько лет) к прямой, открытой и жесткой конкуренции с массированным импортом, какой бы благотворной в более отдаленной перспективе эта конкуренция ни была? Готовы ли мы к полностью либерализованному валютному режиму? Готовы ли наша банковская система, наш страховой бизнес, наши различного рода фонды к неограниченной конкуренции на внутреннем рынке с мировыми супергигантами? И действительно ли здесь мы втягиваемся в справедливую, честную игру? Сегодняшний, к примеру, уровень российского таможенного тарифа на импорт мяса, масла, молочных продуктов уже составляет всего 15%, а в Евросоюзе реальный тариф (с учетом всех компенсационных выплат) на аналогичную продукцию колеблется в пределах 70—250%. Наши субсидии своему полуразрушенному сельскому хозяйству составляют сегодня почти микроскопическую величину (около 1 млрд. долл.) в сравнении с теми сотнями миллиардов долларов ежегодной бюджетной поддержки, которая оказывается в США и Евросоюзе своим фермерам. А существуют еще и многие другие способы ограждения своих производителей от иностранной конкуренции, которые до сих пор применяются на рынках других стран—членов ВТО (скажем, в отношении ядерного топлива).
Положительный эффект от усиления иностранной конкуренции на внутреннем рынке России — это дело долгое. Потенциальные же убытки от этого пока еще никем не подсчитаны, а подсчитать их надо, прежде чем, как говорится, бросаться головой в омут.
По крайней мере, ясно уже сейчас, что в случае принятия основных условий и норм ВТО сократится весьма значительная на сегодня доходная статья бюджета, которая формируется за счет таможенных сборов и отчислений. Придется перейти от ранее провозглашенной политики защиты внутреннего рынка и поддержки отечественного производителя к практическому равенству отечественных и зарубежных товаров на российском рынке. Государственная поддержка отечественной промышленности станет весьма затруднительной и жестко регламентированной извне процедурой. Вероятный рост товарного импорта в результате снижения тарифов (по некоторым оценкам, при снижении ввозной пошлины на 1% импорт возрастает в среднем на 2%) приведет к падению роли собственных товаров на отечественном рынке. В первую очередь это коснется продукции машиностроения, химии, пищевой и легкой промышленности, сельского хозяйства. А значит, пострадают целые города и даже регионы, производящие аналогичную, но менее конкурентоспособную продукцию. Реальные доходы занятых в отечественном производстве снизятся, а безработица заметно возрастет из-за необходимости уменьшать издержки в условиях жесткой конкуренции с иностранными товарами. В результате вероятно сокращение емкости внутреннего рынка, что, в свою очередь, еще более усугубит конкуренцию и ускорит процесс разорения предприятий малого и среднего бизнеса в России. Это может привести к весьма негативным социальным последствиям. Рассчитывать же на то, что все это будет компенсировано резким приростом иностранных инвестиций в сложившихся условиях, тоже было бы вряд ли реально.
Требования и нормы ВТО справедливы, они действительно прокладывают магистральную дорогу для дальнейшего прогресса всего мирового хозяйства. И когда-нибудь, когда внутренняя структура и уровень эффективности российской экономики приблизятся к передовым индустриальным и постиндустриальным странам, эти требования и нормы станут мощным стимулом нашего участия на равных в мировой конкурентной борьбе. Но не следует забывать, что Россия, с ее пока еще неконкурентоспособной во многом экономикой, уже достигла уровня «открытости», превышающего тот, который наблюдается сегодня в США, Японии и большинстве стран Западной Европы. Экспорт России составляет сейчас более 40% ВВП страны, в главных же странах Запада этот показатель колеблется вокруг уровня в 20—25%, а емкость (т. е. покупательная способность) собственного внутреннего рынка до сих пор остается для них главным фактором экономического роста.
Это, конечно, ни в коей мере не является призывом к тому, чтобы начать пятиться назад и снижать роль внешнеэкономических возможностей в развитии страны. Это лишь еще один аргумент за то, что к вступлению в ВТО и еще большему «открытию дверей» в нашей экономике необходимо основательно подготовиться. Не надо спешить в этой деликатнейшей сфере, где на карту будет поставлена судьба многих отраслей нашей экономики и многих регионов. Некоторые наши радикал-либералы любят сегодня говорить, что «протекционизм — плохое лекарство, помогает недолго, а вред приносит большой». Наверное, это так и есть на самом деле. Но в условиях, когда организм пациента тотально болен, а многие составляющие его части катастрофически одряхлели, ледяной душ тоже не спасение. Очень может так случиться, что после такого душа и спасать-то будет уже нечего.
Принято сегодня ссылаться также на пример Китая, который находится уже на пороге вступления в ВТО. Но при этом как-то забывается, что Китай к вступлению готовился более 20 лет, что он за эти годы осуществил всесторонний подъем и глубокую структурную перестройку собственной экономики, завоевал прочнейшие позиции для экспорта своей потребительской продукции на рынках США и других западных стран, создал колоссальный валютный резерв порядка 200 млрд. долл., добился того, что иностранные инвестиции стали не экзотикой, а нормой экономики, обеспечил себе статус «развивающейся страны» и т. д. Сегодня, после подобной подготовки, Китай, конечно, сможет позволить себе такую роскошь, как отдать какую-то часть внутреннего рынка (в том числе и потребительского) в качестве «отступного» своим внешним партнерам за сохранение дальнейшего беспрепятственного доступа на рынки других стран. Общий положительный итог присоединения Китая к ВТО посчитан: он составит рост на 1,82,5% ВВП страны.
Пример Китая, конечно, для нас убедителен. Но думается, убедителен преимущественно в одном: важнейшие внешнеполитические (и внешнеэкономические) шаги требуют, прежде всего, надежного внутреннего обеспечения и подготовки. Решительность — это совсем не то же самое, что авантюра. Кстати говоря, этому же нас учит и наш же собственный печальный опыт «шокотерапии» 90-х годов.
Если Россия не допустит в перспективе значительного ослабления своего потенциала ракетно-ядерного сдерживания и если она сохранит компактные обычные вооруженные силы, способные противостоять любой локальной угрозе, то, как представляется, в системе внешнеполитических приоритетов страны на второе место вслед за обороной должны неизбежно выдвинуться наши экономические интересы по всему миру, оттеснив на третье место наше политическое влияние в различных регионах (за вероятным исключением наших традиционных интересов на постсоветском пространстве).
Этот тезис, возможно, многим покажется весьма спорным, близким к отнюдь не модному сегодня понятию «изоляционизма». Но лингвистика — дело очень тонкое, зыбкое, и один и тот же термин, как известно, может означать совершенно различные вещи. Он может, конечно, употребляться и для обозначения некоего глухого забора, которым якобы целесообразно было бы вновь обнести страну. Но он может, как в данном случае, иметь своим содержанием главным образом ограничение наших внешнеполитических интересов преимущественно полезными для страны экономическими, научно-техническими, культурными, информационными и прочими связями — в противоположность столь долго обременявшим Россию мессианским амбициям, стремлению вмешиваться во все конфликты, страстям и борьбе за сферы влияния повсюду в мире. Иными словами, речь идет об «умеренном, конструктивном изоляционизме».
Было в истории России весьма плодотворное, но, к сожалению, недолгое (всего 12 лет) время, когда именно такая политика определяла поведение страны на международной арене. Имеется в виду эпоха царствования Александра 111. Россия в эту эпоху не вмешивалась ни в какие внешние конфликты, не принимала никакого участия в дележе мира, имела практически открытую экономику и почти открытые границы, строила Транссибирскую магистраль и много чего другого, в высшей степени нужного для страны. Можно сказать, что не пресловутые «православие, самодержавие, народность» и не бредовые мессианские идеи идеалистов-недоучек определяли тогда содержание национальной жизни: его определяла идея конструктивности, созидания, обустройства огромной страны, столь щедро наделенной природой и историей всеми мыслимыми богатствами.
Нам не нужно сегодня искать никакую «национальную идею». Она уже есть, она лежит и на поверхности, и в самых глубинах нашего общества: Россия, по существу, еще очень молодая страна, у нее гигантские созидательные задачи, и она должна, наконец, освоить то, что в таких масштабах уже имеет. И вместе с тем мы не можем ни на минуту забывать, что Россия пока еще очень далека от создания условий жизни, достойных человека, что минимум четыре поколения ее граждан в XX веке грудились всего лишь за рабское вознаграждение, а сейчас еще встала и угроза прямого физического вымирания населения страны. Грубо говоря, нам на многие десятилетия, а то и столетия вперед не должно быть особого (а может, и никакого) дела до того, что происходит где-то там далеко за нашими пределами. Пусть мир живет, как хочет, у нас слишком много своих проблем. И критерий пользы, выгоды, конкретного интереса должен быть по такой логике рассуждений именно тем, что необходимо должно стоять во главе угла всей внешней политики страны. «Открываться» — да, открываться. Но в таком ритме и в таких пределах, чтобы процесс шел даже не просто в соответствии с древним принципом «не навреди», а так, чтобы это было по силам стране, чтобы шло безусловно, на пользу ее стабильности, спокойствию, перспективам ее дальнейшего прогресса по пути демократии и рынка.
Понятно, что с любой точки зрения (а с экономической — в особенности) приоритетом номер один нашей внешней политики все в большей степени становится постсоветские пространство. Россия всегда была не искусственным, а органичным, естественным государственным образованием. В этом смысле она мало чем отличается, скажем, от Соединенных Штатов, в состав которых Техас, Калифорния, Нью Мексике и ряд других территорий вошли в XIX веке тоже, как известно, не путем массового голосования. Трудный опыт 90-х годов показал, что весь этот огромный производственный потенциал, который был создан в странах СНГ за многие предшествующие десятилетия и даже столетия, не может существовать в разодранном виде, отрыве от своих поставщиков, кооператоров и потребителей.
Порядка 80—90% выпускаемой на Украине, например, продукции невозможно сейчас нормально производить без стабильных связей с российскими партнерами. И если странам СНГ дорог, пока еще как-то действующий их «старый», уже накопленный экономический потенциал, никакого другого пути для его сохранения не существует, кроме углубления взаимной интеграции: устранения тарифных и нетарифных ограничений в рамках СНГ, взаимного участия в собственности, создания жизнеспособной системы межгосударственных расчетов, вплоть до валютного сближения и даже — страшно сказать! — прямой финансовой взаимопомощи. Старый же потенциал должен быть дорог всем постсоветским государствам хотя бы из-за простого чувства самосохранения, ибо, как доказала уже жизнь, создание «нового» потребует от них (и то в случае успеха) не одного десятилетия. Ажитато, как говорится, все это время надо.
Другим приоритетным направлением российской внешней политики объективно все очевиднее становится Европа. Наиболее острой проблемой на этом направлении представляются сегодня все еще совпадающие в своем движении два далеко не однозначных процесса: усиление и расширение НАТО, и развитие европейской интеграции вглубь и вширь. Если первый из них до тех пор, пока не потеряет свою военную направленность, явно не в интересах России, то европейская интеграция, напротив, является позитивным историческим процессом и для нашей страны как неотъемлемой части европейской цивилизации. В видимой перспективе Россия вполне может рассчитывать, по крайней мере, на то, что она (конечно, не через годы, а через десятилетия) станет равноправным участником сначала общеевропейской зоны свободной торговли, а затем и общеевропейского экономического пространства, в пределах которого свободное передвижение через границы товаров, услуг, капитала и рабочей силы будет нормой жизни для всех.
Нои здесь торопливость, конечно, не нужна. Сегодня, похоже, вырисовывается следующий алгоритм предлагаемого нам нашими партнерами сближения с Евросоюзом: сначала принятие Россией всех требований ВТО и вступление ее в эту организацию, «затем ВТО — плюс», т. е. принятие некоторых дополнительных требований Евросоюза, и только затем — безусловное признание за Россией статуса страны с рыночной экономикой и отмена наиболее болезненных для нее ограничений на экспорт в странах ЕС (в частности, смягчение антидемпинговых процедур, прямых «квот безопасности» на импорт различных энергоресурсов из России, прямых запретов, некоторых нежелательных для нас технических стандартов и пр.) И лишь после всего этого — дальнейшее продвижение не на словах, а на деле по пути, намеченному Соглашением между Россией и ЕС о партнерстве и сотрудничестве. Особняком стоит и такой в высшей степени непростой вопрос, как положение Калининградской области после присоединения к Евросоюзу новых членов.
Думается, что вряд ли подобный алгоритм является для нас наилучшим из возможных вариантов. В нем слишком много опасного, наступательного, и слишком проглядывает стремление еще сильнее «взломать» российский рынок без серьезных гарантий предоставления соответствующих встречных выгод и компенсаций. Не так уж слабы позиции нынешней России (например, в сфере энергообеспечения Европы), чтобы соглашаться на все — даже без попыток использовать другие пути для расширения взаимного сотрудничества. Одним из таких путей, в частности, представляются широко использовавшиеся до сих пор возможности двусторонних межгосударственных переговоров. По крайней мере, именно подобные переговоры до сих пор обеспечивали распространение на Россию режима наибольшего благоприятствования. Спору нет, параллельные переговоры о вступлении в ВТО и о дальнейшем расширении сотрудничества с ЕС должны продолжаться. Но вновь, однако, хотелось бы подчеркнуть: здесь, как и во всей проблеме «открытия» российской экономики, дело не столько в принципе, сколько в управляемости и дозировании этого процесса и в его связи с внутренними реально возможными российскими преобразованиями.
В отношении же других важнейших направлений наиболее предпочтительной все же представляется политика по принципу «бизнес как обычно». Надеяться на что-то из ряда вон выходящее в отношениях с США было бы, вероятно, нереально: просто окончания холодной войны для США, видимо, недостаточно, для них, похоже, нужна полная сдача Россией всех своих позиций, а то и ее окончательный развал. В отношениях с Китаем, Японией, Индией, Юго-Восточной Азией, Ираном, арабскими странами и другими регионами мира экономическая составляющая нашей внешней политики сама собой на наших глазах становится первенствующей. И вряд ли было бы целесообразно в видимой перспективе принимать на себя перед этими странами и регионами какие-то особые далеко идущие политические обязательства. Конечно, в этом ряду особо выделяется наш ближайший восточный сосед Китай, который, вполне вероятно, станет в XXI веке основным геополитическим, а возможно, и экономическим соперником США. Но и здесь, при соответствующих гарантиях безопасности, основным содержанием нашей политики вполне может стать интенсивное экономическое сотрудничество, включая, очевидно, поставки вооружений, а также такой сложнейший вопрос, как трансграничная миграция.
Глобализация пока для нас, россиян, очень и очень новое слово. Для многих оно звучит даже враждебно. Ни пугаться этого процесса, ни отстраняться от него не следует. Да это и невозможно, как невозможно повернуть вспять поток времени. Но забывать о том, что процесс глобализации сопряжен со многими опасностями, что мы пока еще весьма слабо подготовлены к нему, что мы слишком долгий период своей истории сидели за глухим каменным забором, отгородившись или будучи отгороженными от всего мира, тоже нельзя. Многие десятилетия мы создавали какой-никакой, но свой экономический, научно-технический, культурный потенциал, и поставить его перед угрозой окончательного разрушения было бы в высшей степени неразумно. Беречь его, переделывать, создавать в нем какие-то новые, идущие в ногу с веком отрасли и направления — да, в этом наше будущее, в этом государственный интерес страны. И без эффективной внешней политики, обеспечивающей в первую очередь жизненно важные экономические нужды России, достичь этих целей мы, несомненно, не сможем.
Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. 
