Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. Связаться с автором
Сегодня наш собеседник — известный российский экономист, писатель, директор Института Европы Российской академии наук Николай:
— Николай Петрович, как вы оцениваете нынешнюю экономическую политику правительства? Есть сегодня в действиях наших реформаторов подлинно научная основа?
— Я — сторонник рыночной экономики. Но современная рыночная экономика — это самая настоящая наука, в которой должен быть соблюден баланс экономических методов с политикой, моральными факторами и просто человечностью. Развитые страны, живущие в условиях рынка, в последние десятилетия сочетают социальные формы потребления с социально ориентированной экономикой. Достигается баланс между частной и корпоративной собственностью, между личной конкуренцией и социальной солидарностью общества. Тем самым складывается такая система социальных отношений, которая гарантирует от социальных конфликтов, так как она поддерживает достойный уровень существования граждан. Как говорят специалисты, нужно создавать и не нарушать социальную сетку безопасности.
— Выходит, экономика должна быть человечной?
— Безусловно. Согласно научным данным, разница в доходах между 10 процентами самых обеспеченных людей и 10 процентами малообеспеченных должна быть на уровне 4:1 или 5:1. Такие различия безопасны для общества, люди их терпят, они гарантируют от забастовок, протестных движений и революций.
— А у нас...
— Официально 15:1, а неофициально, что точнее, 60:1! Мало того, за одну и ту же работу мы получаем заработную плату в среднем в 5—10 раз меньше, чем в европейских странах. В бюджетах передовых социально ориентированных стран предусматривается следующее соотношение: 1 доллар — на пушки и 3—4 доллара — на образование, медицину, социальное обеспечение и т. д. У нас соотношение этих расходов 1:1.
— В развитых странах существует система льгот?
— Еще какая! Например, в США для многих категорий граждан — половинная оплата стоимости проезда в автобусе. А в Швеции даже предусмотрен бесплатный проезд пожилых людей в такси. Социальная ориентированность экономики достигается тем, что доля зарплаты в ВВП в передовых государствах составляет около 70 процентов, и лишь 30 процентов идет на прибыль и все остальное. А у нас наоборот — доля заработной платы в ВВП равна 30—32 процентам, а остальные 60—70 процентов идут на производительные и непроизводительные расходы, включая доходы самых богатых.
— Да что у нас люди знают о ВВП? Только то, что его хотелось бы удвоить. А для чего?
— Мы единственная страна в мире с такой структурой расходов. И это при нашем промышленном потенциале и возможностях! Притом что, по Конституции, Россия — социальное государство. В десятке ее статей предусматривается право на достойную жизнь каждого гражданина. В том числе права на социальное обеспечение, заработную плату, образование, медицинское обслуживание и т. д. Причем в статье 18 подчеркивается, что именно эти права «определяют смысл, содержание и применение законов, деятельность законодательной и исполнительной власти».
— Почему же огромные резервы страны не реализуются?
— Скажу мягко: у правительства нет продуманной и проработанной экономической и социальной политики. Экономика сводится к выплате внешних займов и наращиванию прибылей от продажи нефти, которые потом оседают в зарубежных банках. Социальная политика явила себя в печально известном законе 122, который родился вне научных и практических данных, уже проверенных в других социально ориентированных государствах. Этот закон основан на незнании жизни людей в собственной стране, он создан лишь по схемам, таблицам и графикам. Попытка закамуфлировать его направленность против необеспеченных людей бессодержательным термином «непопулярный» — издевательство. Экономический блок в правительстве строит экономику, действуя топором и ломом. Они последователи ультра-реформаторов ельцинской эпохи. Суть их «научных» обоснований — рынок сам все отрегулирует.
Низкая зарплата была у нас и ранее. Но советская власть пыталась это компенсировать общественными формами потребления. Создавался какой-то хотя и низкий, но все-таки терпимый жизненный уровень, какая-то устойчивая стабильность. Бесплатные медицина и образование нормального качества, низкая квартплата, сносные пенсии, доступный отдых по профсоюзным путевкам, возможность иметь работу — все это создавало уверенность в завтрашнем дне, в будущем своих детей. Это означало и душевное спокойствие, что является очень важным фактором социально ориентируемой экономики. Здесь ведь ясно просматривается и обратная связь, потому что реальная экономика весьма зависима от самочувствия и настроения людей. Наши же реформаторы не понимают, что движет общественным организмом, Они начисто лишены социальной ориентации.
— Какая социальная ориентация может быть у министра Зурабова, который чувствует себя командиром дивизии, сидящим в блиндаже. Лишь после начала митингов протеста он вылез из него и поехал в народ — узнать, чем же люди так возмущаются. Результат хождения в народ таков: закон хороший, плохо его исполнение...
— Дело не в исполнении. Мгновенная тотальная монетизация льгот проведена в отсутствие условий для принятия подобного закона, ломающего всю структуру социальной защиты людей. Я говорил об этом еще пять лет назад. Как мысль, как идею монетизацию льгот я считаю нужной. Но при достижении в стране необходимых условий. А такие условия могут наступить лишь через 15—20 лет. Нужен баланс экономической науки и политики, нужна постепенность проведения реформ с предварительным созданием условий для их проведения. Нужно продумать соотношение разницы в доходах разных групп населения. Изменить в нашем ВВП соотношение зарплаты населения с другими расходами. И наконец, нужно, проводя реформы, соблюдать моральные нормы и помнить о человечности.
Первый же раунд монетизации, связанный с транспортом и лекарствами, показал: страна к реформе не готова. Возникло огромное протестное движение. Реформаторы говорят: подумаешь, мало людей на улицы вышло. А кто может выйти? Больные, слепые, инвалиды в колясках, престарелые, с трудом передвигающиеся? Какой-то пещерный подход к собственным гражданам!..
К платному медицинскому обслуживанию мы также не готовы. Его себе могут позволить лишь около 5 процентов населения. А как же быть остальным? Наладьте сначала систему медицинских страховок для работающих и пенсионеров. Тогда можно думать о переходе к платному медицинскому обслуживанию.
То же с образованием. Это легенды, что во всем мире только платное образование. Есть полностью бесплатное высшее образование во многих европейских странах. Есть платное, но только на одну четверть, как в США, когда остальные три четверти расходов покрываются из государственных федеральных или местных источников.
А возьмите реформу ЖКХ, которую правильнее назвать повышением квартплаты до 100 процентов. Да мы давно уже платим эти сто процентов! Половина расходов по квартплате идет на коммуникации. Во всем мире коммуникации — в том числе их прокладывание и ремонт — оплачиваются из налогов. Мы же налоги давно выплатили, но нас опять заставляют платить! То есть когда говорят, что население должно платить 100 процентов квартплаты, это значит, что с него хотят получить 150!
Так что ошибка — не исполнение закона 122, а его принятие. Это ошибка и правительства, и Госдумы, и президента. За первые четыре года президент, по моему мнению, не сделал ни одного крупного социально экономического просчета. А вот второй срок начал с очень серьезного...
— Нас убеждают, что государство и так сильно вмешивается в экономику в отличие от других стран. Хотя, мол, чем меньше такого вмешательства, тем для экономики якобы лучше.
— Категорически не согласен с этим догматом. И утверждения насчет «других стран» — еще одна рыночная легенда. В других-то странах вмешательство государства в экономику как раз значительно большее. Есть отрасли хозяйства, которые должны находиться в ведении государства: железные дороги, почта, система энергоснабжения... Там, где пытались их приватизировать, сильно обожглись и от приватизации отказались. Например, в Англии пытались приватизировать железные дороги, почту, и черт знает что из этого получилось. Во Франции вся энергосистема в государственном ведении. В полном или частичном ведении — образование и медицина. А у нас, по моему мнению, должны находиться в ведении государства еще и отрасли высокотехнологичные, например машиностроение. И вообще все отрасли с малой доходностью, но без которых страна существовать и развиваться не может.
Задавайте вопросы нашему консультанту, он ждет вас внизу экрана и всегда онлайн специально для Вас. Не стесняемся, мы работаем совершенно бесплатно!!!
Также оказываем консультации по телефону: 8 (800) 600-76-83, звонок по России бесплатный!
Дело еще в том, что наш частный капитал мало того что получен задаром, но еще и развращен невероятным уровнем доходности. Он привык иметь доход 200—300 процентов благодаря таможенным льготам, низким налогам, неоправданным послаблениям. А если даже 100 процентов, то уже воротят нос: пусть дураки работают с такими прибылями!.. Между тем в других странах доходность 10 процентов — уже прекрасно. Да такой почти не бывает, чаще 5—8 процентов, и это считается нормальным.
Сегодня высокие прибыли, кроме нефти и газа, дают лишь фармацевтика и строительство. Поэтому некому, кроме государства, быть инвестором в других нужных отраслях. Так что нельзя сокращать роль государства не только как регулятора, но и как инвестора.
Когда нам говорят, что зарплаты людей низки потому, что платить нечем, нас просто обманывают. Мы единственная страна в мире с такой низкой зарплатой при таком промышленном потенциале, который не реализуется в силу вышесказанного.
— Какие процессы, на ваш взгляд, будут происходить в российском обществе, если политика властей не изменится?
— Социальное напряжение будет усиливаться. Конечно, его всплески будут гасить, тушить, загонять вглубь. Но общее настроение — тревожное, напряженное — будет нарастать. Сегодня каждый чувствует это по себе. С монетизацией власть совершила коллективную ошибку, за которую нужно нести ответственность. Напряженность в обществе надо разрядить, снять разумным решением. Мне таким видится мораторий на исполнение всего закона. Нельзя же не видеть не просто депрессивное состояние людей, но и то обстоятельство, что страна попросту вымирает. Причем чаще других обращают на это внимание экономисты, а не люди, отвечающие за здравоохранение.
Повторю еще раз: экономика сегодня должна включать и искусство политики, и моральные факторы. Она должна быть человечной, обязательно учитывать социальные составляющие, обеспечивающие достойную жизнь людям. Нелепая тупая экономическая политика приводит к самым неблагоприятным последствиям. Например, у нас миграция населения идет не с запада на восток, как надо бы, а в образном направлении — с востока на запад. За последние 15 лет население за Байкалом уменьшилось больше чем на 1 миллион человек. Политика осваивания восточных территорий забыта. А миллионы беспризорных детей? И образовавшаяся новая человеческая общность — бомжи, люди, забытые государством? Говорю с болью: сейчас Россия самая социально несправедливая страна в мире, а российский народ самый терпеливый.
— Вы не только известный экономист, но и писатель. Над чем работаете в последнее время?
— У меня вышла книга «Curriculum vitae» — по-русски что-то вроде «Жизненный путь» — с подзаголовком «Нечто мемуарообразное». В этом году может выйти и трехтомник моих произведений.
Кровь — это не обязательно.
Двадцать лет назад с приходом к руководству страной М.С. Горбачева началась очередная русская революция, и продолжается она вплоть до сегодняшнего дня. Главное ее отличие от всех предыдущих — это революция бескровная или, вернее, почти бескровная, если, конечно, судить по тем потокам крови, что всегда лились в России на крутых поворотах ее истории. У меня лично объяснение этому одно: российский человек в массе своей — что наверху, что внизу — наглотался столько ее, крови, особенно за жизнь предыдущих трех—четырех поколений, что поднять его на масштабное смертоубийство уже не сможет теперь никто, никакие силы, какими бы идеями, целями и мотивами эти силы ни руководствовались. Исторический лимит в России на кровь, похоже, исчерпан на всю видимую перспективу (если, конечно, не возникнет какой-нибудь новой гибельной угрозы извне). И вечная заслуга М.С. Горбачева перед страной и перед всем миром не только в том, что он столкнул с горы гигантский лежалый камень, который надо было столкнуть еще десятилетия назад, но и в том, что этот камень покатился по бескровному руслу, погребая под собой многое: и мертвое, и живое — многое, но не человеческие жизни.
За годы, прошедшие после начала перестройки, успело уже вырасти и вот-вот выйдет в активную, деятельную жизнь совершенно новое поколение, для которого боли, надежды и разочарования XX века, по сути, столь же далеки, как и все, что наполняло жизнь наших предков столетия назад. Татар монгольское иго, Смутное время, крепостное право, революции, Первая и Вторая мировые войны, большевистский террор, холодная война — да какая разница! Для них, сегодняшних, как говорил когда-то И.В. Гёте, «прошло и не было — равны между собою». Ни изматывающих душу дефицитов, ни унизительных очередей, ни полной подконтрольности любой частной жизни каким-то видимым и невидимым репрессивным структурам, ни лживой, оглушительной пропагандистской трескотни со всех сторон, ни ощущения запертости в «осажденной крепости», выход за пределы которой разрешен лишь изредка и лишь избранным, — ничего этого они не знают и знать не хотят. И в этом их счастье, что новые условия жизни в стране они принимают как должное, естественное, природой данное, то, что не нужно даже замечать, как не замечает человек воздух, которым он дышит.
И все же никогда жизнь новых поколений не будет прочной, надежной, если они не будут знать и понимать наше прошлое, особенно недавнее прошлое, корни и щупальца которого все еще пронизывают всю толщу нашей жизни сегодня и окончательно отомрут, конечно, не завтра и, наверное, даже не послезавтра. Правда, давно утверждается, что история никогда и ничему никого не учит и никаких законов и закономерностей в ней нет: дескать, «вся эта дрянь, что на земле живет, нужна лишь Богу на игрушки». Но если быть объективным и если мерить жизнь не днями, не годами и даже не десятилетиями, а чередой поколений, нельзя будет не признать, что она, история, все же учит, и многому учит, иначе мир давно бы уж провалился в тартарары.
И даже нас, россиян — самых скверных, наверное, из ее учеников, — она, положа руку на сердце, тоже, в конце концов, учит, хотя и по невероятной, немыслимо дорогой цене. Горько, конечно, сознавать, что на освоение каждого, даже простейшего, урока истории нам всегда требуются многие миллионы (а то и десятки миллионов) человеческих жертв и загубленная жизнь целых поколений. Но другого пути для России у Провидения, видимо, не было предусмотрено. Не было, но, может быть, теперь будет?
Даже уже первый, «горбачевский» этап нашей нынешней революции подвел ясную черту под вековыми российскими бреднями о каком-то нашем «мессианском» всемирном предназначении, под ставшей чуть ли не национальной идеей о спасении человека и человечества путем насильственного навязывания всем и вся некоей тотальной умозрительной конструкции, выдуманной либо в монашеской келье, либо в кабинете какого-нибудь шибко умного теоретика. Никого и никогда мы не спасем — самим бы не пропасть. Думаю, теперь это уже стало очевидной истиной как для тех, кто составляет так называемую элиту российского общества, так и для нашего «человека с улицы» в его многомиллионном исчислении. За исключением, разумеется, самых крайних маргиналов, которые всегда были, есть и будут в любой стране и при любом общественном устроении.
Нельзя, не надо ничего «внедрять» силой ни сверху, ни снизу за полной исторической бесполезностью этого занятия. Все равно, как учит опыт поколений, искусственно выстроенный таким образом домик рано или поздно рухнет сам по себе, под собственной тяжестью и даже без всякого толчка извне. Все «великие» идеи русской истории, так или иначе, провалились: и сверх-державность (она же «Третий Рим»), и «крест на Святой Софии», и счастье всего человечества под знаменем марксизма ленинизма, и поиски какой-то неведомой никому «высшей духовности», ради которой можно пренебречь всем, чем обычные люди жили и живут во всем мире.
Надо наконец, перестать жить химерами, а жить тем, что есть, т. е. реальными, понятными всем и каждому задачами: надо построить дом и разбить сад, замостить дорогу, построить больницу, школу, приют для увечных и престарелых, вырастить детей и дать им образование, поддерживать науку, культуру, церковь, укреплять оборону, обустраивать города, возрождать дышащую уже почти на ладан российскую деревню, освоить до сих пор так толком и не освоенное, что досталось нам от Бога, — Сибирь, Дальний Восток и т. д., — одним словом, обустроить, наконец, нашу огромную страну. Эти задачи стоят перед нами сейчас, и этого нам с лихвой хватит на поколения и на века вперед. Не уверен, конечно, что даже и теперь все и во всем согласятся со мной, но с тем, что сегодня главная национальная идея — это строительство, созидание, сохранение народа страны и всяческое его благополучие, думаю, согласятся все.
Именно этот сдвиг в национальной психологии — всенародный отказ от насилия, крови и всякого рода тоталитарных химер — стал тем самым существенным в жизни современной России, чем должно в первую очередь измерять исторический эффект «горбачевской перестройки». Но не только в такого рода сдвиге в национальном мироощущении заключался ее эффект. Как при внезапной вспышке света в темноте, обществу стало вдруг ясно, что Россией правят отнюдь не «небожители», не люди какого-то высшего порядка, обладающие высоким умом и проникновением в суть вещей, а самый что ни на есть рядовой, «пошлый» народ со всеми его пороками и страстями, включая невежество, алчность и чудовищную близорукость, а попросту говоря, обыкновенную человеческую глупость. Правда, покойный генерал А. Лебедь, помнится, утверждал, что «глупость — это не глупость, это такой ум». Может быть, и так, может быть, и действительно ум, но такой, который дальше сиюминутной выгоды и собственного носа не видит впереди ничего. Убежден: новая русская революция случилась не по злой воле кучки своих или забугорных заговорщиков, а по собственной глупости окончательно утративших инстинкты самосохранения наших тогдашних руководителей, ожиревших до полной потери всякой дееспособности и понимания, где они и что происходит вокруг них.
Не я один, многие и сегодня не верят в нежизнеспособность социализма. Но не «советского» социализма, а демократического, рыночного социализма, т. е. социализма «с человеческим лицом», опирающегося на естественные человеческие устремления и проверенные всем многовековым опытом человечества законы экономики. Не только во многих западноевропейских государствах уже многие десятилетия строился и строится вполне жизнеспособный и экономически эффективный социализм, основанный на принципах социальной солидарности общества и ведущей роли частной инициативы и частной собственности в экономике. Даже повязанный по рукам и ногам узами «блоковой дисциплины» социализм Я. Кадара в Венгрии убедительно доказал свою жизнеспособность, и доказал в самые, казалось бы, нелегкие времена. И столь же бесспорно жизнеспособным показал себя тогда «самоуправленческий социализм» И. Броз Тито в Югославии, рухнувший впоследствии отнюдь не по социально экономическим причинам, а только лишь из-за иррациональных этнических конфликтов, разодравших страну, да еще, следует добавить, при очевидном провокаторском подзуживании извне.
Но скажите, какая претендующая на длительную жизнеспособность система могла выдержать все те, не подберу другого слова, измывательства, которые с самоедским упорством устраивали над ней большевики? Не хочу даже вспоминать людоедские эксперименты И. Сталина или всем еще памятные чудачества Н. Хрущева, превратившего, среди прочего, огромную плодородную страну в хронического импортера хлеба. Все это теперь, конечно, сотрясение воздуха задним числом. Но может мне все же кто-нибудь хотя бы сегодня внятно объяснить, почему была задушена на корню даже робкая, половинчатая реформа А. Косыгина, хотя ничего, кроме слабенького стимула для уже начавшей технически резко отставать советской промышленности (стимула в виде свободного распоряжения предприятиями своей сверхплановой прибылью), она фактически и не предусматривала?
И далее: на что страна потратила весь тот буквально «золотой дождь», который обрушился на нее после первого взлета мировых цен на нефть? В сумме это было порядка 250 млрд. долл. — хватило бы, наверное, чтобы, к примеру, покрыть хорошими дорогами от края и до края всю страну. Известно, на что потратила: на вмешательство в Анголе, Эфиопии, Мозамбике и прочих экзотических местах; на поддержку Кубы; на развертывание «СС20», всполошившее всю
Европу; на форсирование гонки вооружений по всем направлениям, и не только в производстве ракет и ядерных зарядов, но и 60 тыс. или даже больше танков, оказавшихся очень скоро вполне бесполезными; на ежегодные закупки 30 млн., а в иной год и более, тонн зерна по всему миру; на безумные проекты поворота северных рек и т.д. и т.п. И как апофеоз всему — вторжение в Афганистан, оказавшееся в результате для Советского Союза истинным началом его исторического конца. А подписали, между прочим, это решение поначалу трое — К). Андропов, А. Громыко и Д. Устинов, — кого и сегодня еще вроде бы принято «держать за умных».
Так что нынешним ультралевым некого винить в том, что произошло, кроме самих себя: здание это не могло не рухнуть под грузом подобных безрассудных решений, абсолютно бессмысленных, абсолютно неподъемных для страны расходов и в силу ставшей уже клинической недееспособности тогдашних властей. Если, то, уверен, в самые ближайшие последующие годы М.С. Горбачев (или кто-то, призванный сыграть ту же роль) должен был, не мог не появиться. Пределы падения советской системы были достигнуты, вопрос уже стоял о национальном спасении, и нет никаких оснований думать, что (в отличие от самых верхних властных этажей) инстинкты самосохранения в народе, в обществе, да и в значительной части советской «элиты» были к тому времени полностью отшиблены. На фигуру калибра М.С. Горбачева рассчитывали, ее ждали, и он появился, как говорится, в нужный момент и в нужном месте.
Но и с его приходом к руководству все на деле оказалось не так просто. Конечно, любому серьезному повороту в политике, а тем более столь радикальному повороту, каким явилась перестройка, нужно время, чтобы вызреть в головах и его инициаторов, и тех, кто их окружает. Начался этот поворот, следует признать, из рук вон плохо, в полном соответствии с той манерой, которая уже накрепко въелась в плоть и кровь всей нашей власти, включая даже лучших, самых способных ее представителей. Начался он с крупнейшей ошибки, которая сразу насторожила мыслящих людей в стране, — с пресловутой антиалкогольной кампании. В основе этой кампании (проводившейся, конечно, с самыми добрыми намерениями) лежало элементарное невежество. Соединенные Штаты в 20-х годах, введя «сухой закон», полностью уже выполнили за нас этот эксперимент и получили однозначно отрицательный эффект: потребление спиртного в стране за 12 лет действия закона на деле не только не сократилось, а, наоборот, выросло за счет подпольного производства и всякого рода контрабанды, а не знавшая никогда до того серьезной организованной преступности Америка получила ее в полную меру на десятилетия вперед. У нас к тем же самым последствиям добавилось еще одно, весьма специфическое — полностью подорванный государственный бюджет. И всего-то нужно было просто оглянуться назад, чтобы этой разрушительной ошибки избежать!
Многое на начальном этапе перестройки говорило о том, что у ее инициаторов было лишь желание что-то резко изменить, переделать в стране, вывести ее из исторического тупика, но плана, как это сделать, не было. Начались судорожные (хотя, может быть, и понятные в конкретных наших условиях) метания из стороны в сторону. То Е. Лигачев начнет воистину безумную кампанию против так называемых «нетрудовых» (т. е. любых частных) доходов, и над Краснодарским краем, к примеру, закружат вертолеты, каждый с чугунной бабой на цепи, чтобы по приказу начальства крушить сверху стеклянные теплицы на огородах его жителей. То выбросят лозунг, чем-то похожий на ременный кнут вдоль спины, спотыкающейся клячи: «Даешь ускорение!». А что ускорять, как ускорять — один Ты, Господи, веси. То вдруг найдут магический ключ ко всему научно-техническому прогрессу — «госприемку продукции», а то, что от любых форм контроля качества зависит во всем мире не более 1% этого самого качества, о том, дескать, не только можно, но и нужно забыть.
И все же к началу, пробиваясь сквозь дебри и завалы прошлого, сквозь традиционный менталитет, столь долго господствовавший в стране, контуры какого-то нового общества, к которому мы идем, начали уже вырисовываться вполне отчетливо. Демократия, закон, истинно выборная власть, права человека, свобода слова («гласность»), собраний и демонстраций, свобода совести, рыночная экономика при регулирующей роли государства, выход страны из международной изоляции и прекращение холодной войны — все эти новые ориентиры означали, что Советский Союз, Россия, оставаясь великой державой, совершает новый крутой поворот в своей истории и переходит на нормальный, человеческий, «европейский» путь развития. Боязливо, недоверчиво, не сразу, но страна все же поверила в искренность нового курса, а очень скоро стала и торопить, и подталкивать М.С. Горбачева на этом пути, сетуя на медленность прогресса и на то, что перестройку все никак не удается осуществить к ближайшему понедельнику. И так же медленно, недоверчиво, не сразу, но и враждебный Запад поверил новому советскому лидеру и, надо сказать, с тех пор уже этой веры в него не терял никогда, вплоть до сегодняшнего дня.
Человеку свойственно, оглядываясь назад, не только понимать, как оно все тогда было, но и сокрушаться о том, как славно все могло бы быть, если бы вот то-то и то-то было сделано не так, а совсем по-другому. Наверное, чисто умозрительно можно сегодня сказать, что усилия М.С. Горбачева были бы гораздо более успешными, если бы он, в конце концов, пошел на открытый разрыв с ультраконсервативным крылом компартии, если бы он открыто объявил себя сторонником социал-демократии и еще тогда возглавил новое социал-демократическое движение, если бы он не сторонился так называемых «истинных демократов», а, наоборот, опирался на них и поддерживающие их силы улицы и т. д.
Но думаю, всяческого рода маневрирование и отказ от преждевременного разрыва с компартией и ее разветвленным аппаратом, контролировавшим все властные структуры в стране, включая армию и репрессивные органы, были в то смутное время проявлением не столько слабости, сколько мудрости. Именно это в первую очередь спасло нас от настоящего массового кровопролития и ограничило весь насильственный потенциал «горбачевской» революции опереточным путчем. Конечно, честь и слава покойному члену Президентского совета С. Шаталину, который на всех перекрестках твердил тогда: «Я социал-демократ! Будущее за социал-демократией». Но как в стране, где три поколения подряд людей приучали (и приучили таки) к тому, что большевик — это человек свой, твердокаменный, а социал-демократ — это хлюпик в очках, предатель, обманщик, да еще к тому же какой-то подозрительной национальности, можно было создать, фактически на пустом месте и в кратчайшие сроки, мощное социал-демократическое движение с прицелом на его ведущую роль в обществе? И как можно было в той конкретной обстановке поставить все на демократов и регулярно выводимую ими на улицу толпу, если любой думающий человек видел то, что видели все предшествующие революции и у нас в стране, и за ее пределами, а именно: Иисус Христос», а за ним алчная свора беспринципных политиканов, мечтающих любыми путями, но лишь бы поскорее дорваться до власти и до собственности? Что они потом блестяще и доказали с развалом Советского Союза и началом ультралиберальных реформ.
Но для меня, экономиста, естественно думать, что основные просчеты перестройки были сделаны все же не столько в политической, сколько в социально-экономической сфере. И как наблюдатель и даже довольно активный участник тех событий считаю, что эти просчеты тоже были в первую очередь следствием отсутствия продуманного стратегического плана реформ. Причем не в смысле их цели — цель то, как раз была более или менее понятной, хотя и туманной (некий российский вариант «социального рыночного хозяйства»). Но пути и этапы движения к цели, их приоритетность и очередность в должной мере, убежден, не ясны были никому.
И первый по значению просчет лидеров перестройки заключался, на мой взгляд, в их даже не умственном, а каком-то «спинномозговом» пренебрежении к такой важнейшей, но трудно формализуемой и еще более трудно просчитываемой задаче, как необходимость возродить в стране творческую предприимчивость широких масс, их предпринимательские инстинкты, их возможности, — иначе говоря, ту самую стихийную «энергию травы», которая взламывает любой асфальт. Семьдесят лет до того эта энергия всячески вытаптывалась, а государство смотрело на любого самостоятельного предпринимателя как на врага — будь то крестьянин, или ремесленник, или торговец, или врач. И все десятилетия советской власти страна думала лишь об одном: как построить очередной промышленный гигант, нимало не заботясь о том, что во всем мире основным мотором экономики и научно-технического прогресса, основным агентом рынка и работодателем давно уже стал малый и средний предприниматель. «Малое — прекрасно», — утверждал мир. «Нет, прекрасно только большое», — упорно твердили большевики.
Не случайно мудрые китайцы начали свои реформы именно с малого и среднего сектора, быстро оживив полумертвую экономику и создав в стране полнокровный рынок. На это они потратили 20 лет, а теперь лет 15-20 будут реформировать крупную промышленность, акционируя ее, модернизируя, избавляясь от безнадежно убыточных предприятий и т. д. Наши же попытки разбудить энергию населения ограничились в конце 80-х годов лишь робким оживлением кооперативного сектора. Да и то, испугавшись его стремительного роста, быстро дали задний ход, вновь придушив кооператоров непосильными налогами и искусственно вздутыми ценами на все поставки, в которых они нуждались. К сожалению, подобное воистину самоедское отношение к малому и среднему сектору остается характерным для нас вплоть до сегодняшнего дня. Более того, оно стало еще хуже: если в конце 80-х годов, к примеру, для открытия своего дела требовалось в России в среднем три месяца, то сейчас — год.
Другой серьезнейший просчет того времени — недооценка опасности несбалансированности внутреннего рынка, расширявшейся пропасти между денежным спросом и товарным предложением, искусственного обострения дефицитности и без того уже крайне дефицитной экономики. На профессиональном жаргоне это называлось «денежный навес» — растущее превышение количества денег в стране над их товарным покрытием. Выходов из этого положения тогда было только два: либо тем или иным способом конфисковать свободные деньги у населения и предприятий, либо, одновременно попридержав печатный станок, «выкупить» их по приемлемой для государства цене.
Некоторые наши экономисты (включая и меня) предлагали правительству не рисковать, не злить без нужды и так уже наэлектризованное всяческими дефицитами население, не плодить по всей стране все новых и новых подпольных миллионеров, прячущих товар под прилавком и на складских полках в ожидании дальнейшего взлета цен, а «выкупить» лишние деньги путем, во-первых, массированной продажи имеющихся неликвидов, сверхнормативных запасов, автомобилей, другой техники, жилья, зданий, земельных участков и пр., а во-вторых, путем тоже массированного импорта высокорентабельных товаров потребительского спроса (имея в виду, что в то время на I рубль потребительского импорта государство получало 9—10 рублей прибыли).
Конечно, тут же вставал вопрос: а где взять на это деньги? Ответ мог быть тогда только один: занять за рубежом под соответствующую государственную программу. Но простая эта мысль никак не могла получить поддержку нашего руководства, хотя платежная репутация страны тогда была еще достаточно высока. Вспоминается в этой связи разговор с тогдашним президентом «Дойче Банка» ФРГ гном Херрхаузеном (всего за два—три месяца до того, как его взорвали террористы).
— Хорошо, — говорил банкир. — Если я вас правильно понимаю, то гн. Горбачев приходит ко мне и говорит: «Гн Херрхаузен, мне нужно занять у вас 15—20 млрд. долларов...»
— Нет-нет, — перебиваю я его. — Как раз наоборот. Вы, гн. Херрхаузен, приходите к гну Горбачеву и говорите: «Гн Горбачев, вам нужно занять у меня 15—20 млрд. долларов...»
В конце концов, руководство страны, кажется, решилось все же на этот план. Но было уже поздно. Весной Явлинский был послан в Америку обсуждать схожий по смыслу проект, но ничего дельного из этого так и не получилось. А в июле того же года «Большая семерка» в Лондоне напрямую отказала М.С. Горбачеву в реальной финансовой поддержке, чем, среди прочего, уверен, вольно или невольно подтолкнула и августовский путч. Ну а дальше, уже на «ельцинско-гайдаровском» этапе, был, как известно, избран один и единственный метод: никакого «выкупа» и никакой индексации сбережений, прямой грабеж всех: и населения и предприятий. Что либерал-демократам страна так и не простила и не простит, вероятно, никогда.
Наконец, тогда уже становилось ясно, что без радикальных перемен в денежно-финансовой и ценовой сфере преодолеть нарастающий кризис невозможно. Необходимо было восстанавливать бюджет, вернув, в частности, реальную государственную монополию на спиртное и другие подакцизные товары. Необходимо было постепенно отпускать цены на основную массу обращающихся на рынке товаров, сдерживая, однако, административным путем цены на предметы самой-самой первой необходимости. Следовало бы начать акционирование, подготавливать приватизацию государственных активов, но не «задаром», как случилось в первой, а за реальные деньги. И отнюдь не торопиться с этим делом, памятуя, что М. Тэтчер, например, потратила на успешную приватизацию всего десятка ведущих британских государственных компаний в 80-х годах не менее 10 лет.
Убежден, тогда еще оставалась последняя возможность осуществить переход страны к рынку более или менее безболезненным, щадящим путем. Именно таким, в частности, был нашумевший тогда план Г. Явлинского — С. Шаталина, известный под названием «500 дней». Название, конечно, было несерьезное, рекламное, и каждому было ясно, что план потребует отнюдь не 500 дней, а в лучшем случае 500 недель, а то и месяцев. Но по идеологии своей, по мыслям, заложенным в нем, этот план, убежден, был достаточно реалистичен. Но как всегда, вмешалась политика, вмешались людские страсти, амбиции, «траншейные интересы» (английское выражение), и план был, в конце концов, положен под сукно.
Помню, меня тогда назначили на какое-то время своего рода модератором между его авторами и командой его (преимущественно правительственных) противников: а вдруг удастся все же выработать что-то среднее, устраивающее всех? Помню ночное заседание в Архангельском в: слева команда «500 дней», справа команда правительства, в торце стола — я. И помню это тягостное, почти раздавившее меня тогда ощущение: Бог ты мой, о чем они спорят? Какая там экономика?! Одни напирают: «Отдай власть, отдай власть...» Другие столь же яростно: «Не отдам, не отдам, ни за что не отдам...»
Нередко (особенно сегодня, когда многое из того, что было в те времена, уже стало терять свою остроту) в памяти у меня всплывает старинная максима: «Наши недостатки есть продолжение наших достоинств». Наверное, и сегодня наше общество не знает однозначного ответа на вопрос: как так получилось, что развалился Советский Союз? Как мог Кремль это допустить? У меня лично два объяснения: одно, так сказать, политэкономическое, другое — чисто психологическое, привязанное в основном к М.С. Горбачеву, а вернее, к тому, как я эту воистину выдающуюся личность понимал и понимаю. Политэкономическое объяснение, уверен, бесспорно, и понятно всем: огромная страна не могла уже дальше не только развиваться, но и про сто нормально существовать, когда Москва аккумулировала до 95% доходов госбюджета, а в прямом распоряжении (т. е. без санкции Кремля) у республик, краев, областей, районов и прочих уровней администрации оставалось лишь 5%. В конце концов, лидеры перестройки поняли это, но опять оказалось, что слишком поздно.
Другое же, чисто психологическое объяснение — искреннее, глубокое отвращение М.С. Горбачева к крови. Если бы в традиционной российской манере в Сумгаите повесили на фонарях десяток-другой зачинщиков резни (а это, убежден, была первая серьезная проверка горбачевского режима на прочность со стороны деструктивных сил), если бы вовремя сумели нейтрализовать абсолютно сумасшедшего 3. Гамсахурдиа и его окружение, если бы выбросили одну-единственную десантную дивизию (а то и полк) в Беловежской Пуще и арестовали всю эту троицу провинциальных честолюбцев, потерявших всякое чувство ответственности перед страной... Но ничего этого М.С. Горбачев сделать не смог, и не только, думаю, из-за боязни кровавой памяти о себе в истории, а прежде всего из-за своего понимания этой самой истории — нашей российской истории: пусть плохо, долго, через пень-колоду, с проклятьями и разочарованиями, но пусть хоть на этот раз все обойдется без крови. И тогда, может быть, у России появится шанс вырваться наконец, из этого векового заколдованного круга, когда кровь и насилие порождают лишь кровь и насилие, которые, в свою очередь, порождают новую кровь и новое насилие, и так без конца.
Столь же сложным и далеко не однозначным представляется сегодня многим и коренной поворот во внешней политике Советского Союза, совершенный М.С. Горбачевым. С одной стороны, нельзя не восхищаться той решимостью, с которой он принялся ломать устоявшиеся десятилетиями доктрины и стереотипы, деление мира на два довооружавшихся уже до безумия враждебных лагеря, присущую и нам, и Западу стойкую психологию холодной войны, которая потому только не сорвалась в горячую, что обе стороны создали возможность взаимного гарантированного уничтожения, а попросту говоря, возможность уничтожения всякой жизни на Земле. Новое мышление действительно было совершенно новым: переход от противостояния к партнерству с нашими бывшими противниками, перспектива реального взаимно контролируемого разоружения, отказ от всяких имперских поползновений, включая и так называемую «мировую систему социализма», пересмотр итогов Второй мировой войны, в том числе согласие на воссоединение Германии, постепенный выход Советского Союза из много-десятилетней международной изоляции и открытие его границ, наконец, вывод войск из Афганистана — кто бы мог подумать о чем либо подобном даже еще в, не говоря уже о более отдаленных временах?
Но и критики «горбачевского поворота» тоже имеют свои резоны. Как можно было, скажем, уйти из Европы и как можно было дать согласие на воссоединение Германии задаром, «за просто так», в виде лишь широкого благородного жеста? А где же прагматический национальный интерес? Даже много-много-миллиардное советское имущество в этих странах было оставлено фактически без всякой компенсации, не говоря уже о том, что любое подобное политическое решение уже само по себе должно иметь свою самостоятельную цену. А хоть какая-то компенсация за сорок лет снабжения стран СЭВ жизненно важными энергоресурсами и сырьем за 30% их мировой цены и, наоборот, встречные закупки их сомнительного качества продукции на деле по 200% этой самой цены? Ничего подобного, никакой компенсации, напротив, бывшие европейские страны СЭВ предъявляют нам сегодня претензии по поводу примерно 10 млрд. долл., еще советской задолженности им, а Германия является сейчас, пожалуй, самым жестким из наших кредиторов по советским долгам. И с идеей второго «плана Маршалла», т. е. массированной внешней помощи новой российской (на этот раз демократической и рыночной) революции, так ничего и не получилось — благородство в новой международной ситуации оказалось вполне определенно односторонним. И с не расширением НАТО на восток нас, попросту говоря, надули, пользуясь нашей наивностью: непонятно, почему нельзя было с самого начала зафиксировать эту договоренность на бумаге. Ну и так далее, и тому подобное.
И все-таки признать эту критику справедливой можно, мне кажется, лишь в том случае, если оценивать политику, а тем более внешнюю политику, только на бухгалтерских счетах. Во-первых, как говорится, «снявши голову, по волосам не плачут». Не пойдя на все эти уступки (или это отступление — дело не в словах), мы не только наших главных партнеров на Западе, но — что, может быть, еще важнее — самих себя бы не убедили в том, что страна действительно прощается с прошлым. Именно экспансионистская внешняя политика превратила Россию с первых лет советской власти в пугало для всего мира. И именно полный, безоглядный отказ от всего этого непосильного имперского бремени, которое ничего, кроме надрыва и разорения, нам не принесло, означал, что страна действительно вступает в новую эпоху и приобретает новый облик.
Конечно, можно было бы, наверное, произвести этот поворот и с меньшими убытками. Но и на русский размах и широту тоже приходится делать поправку. Мы, к сожалению, действительно народ крайностей, и дай Бог нам когда-нибудь воспитать в себе психологию «золотой середины». И то, что, распахнув во всю ширь объятия, мы в ответ получили такие уроки, как отказ от Договора по ПРО, расширение НАТО на восток, интриги наших западных партнеров на Кавказе и в Средней Азии, попытки вбить клин между Россией и Украиной и многое другое, тоже, уверен, пойдет нам со временем на пользу. А вернее, уже, кажется, пошло.
Перестройка, думается, имела и еще один важный результат. Вновь, после многих десятилетий разгула всяческого произвола и абсолютной безнравственности («цель оправдывает средства»), в политическую жизнь страны стали постепенно, шаг за шагом возвращаться уже, казалось бы, напрочь забытые морально-нравственные критерии, уважение к человеческой личности и ее правам. Не следует, конечно, преувеличивать действенную силу этих первых проявлений правосознания и человечности и не следует забывать, что и тогда отдельные локальные всплески насилия, вроде тбилисских или вильнюсских событий, имели место. Но одно нельзя было не заметить: три поколения советских людей всячески приучали забыть, вычеркнуть из своей обыденной жизни такие основные понятия современной цивилизации, как совесть, честность, благородство, милосердие, права личности, личная безопасность, уважение к собственности, безусловное верховенство закона и многое другое. Сегодня это может показаться кому-то и не столь уж значительным, но надо было иметь за плечами семьдесят лет советской власти и жить в то время, чтобы понять, насколько это было важно для морального климата в стране, для самосознания и самоуважения каждого человека, когда вдруг выпустили из принудительной ссылки А. Сахарова или вернули советское гражданство многим известным политическим изгнанникам.
К сожалению, после развала Советского Союза и начала ультралиберальных реформ хрупкое состояние определенной моральной устойчивости, возникшей было в стране, вновь зашаталось. Наглая конфискация сбережений населения, «дармовая» приватизация, тотальные невыплаты зарплаты, обнищание огромной части населения, невиданный нигде в цивилизованном мире разрыв между богатством, созданным, а вернее, «схваченным» в одночасье, и массовой бедностью, засилье криминала и коррупции — все это и многое иное вновь резко ухудшило обстановку в стране. Мне уже приходилось неоднократно писать об этом, и я снова настаиваю на безусловной справедливости простого тезиса: «плохая мораль — плохая экономика». Провалы и неудачи ультралиберальных реформ и их невероятная болезненность для населения имеют в своей основе не столько объективные причины, вроде устарелости и неповоротливости промышленной структуры страны, сколько чисто моральные, человеческие факторы: «небольшевистское» презрение к человеку, к этому «быдлу», которое наполняет собой города и села и которое должно, обязано вытерпеть все, даже самое безжалостное, что сочтет для него необходимым власть.
Опасная политика! Особенно в России. И мне кажется, что верховная наша власть уже начинает это понимать, хотя еще и далеко не полностью. Предпринятые в последнее время попытки государства, пусть и достаточно неуклюжие, изменить уникальную (т. е. не существующую больше нигде в мире) формулу деления доходов и сверхдоходов между российскими нефтяными и прочими сырьевыми магнатами, с одной стороны, и обществом — с другой, позволяют надеяться, что более чем десятилетняя эпоха абсолютно аморального, социально безответственного бизнеса в стране, возможно, заканчивается.
Но многое пока еще побуждает и сомневаться в такой перспективе. Пренебрежение российских властей к «человеку с улицы» все еще дает о себе знать на каждом шагу. И вряд ли эти сомнения скоро исчезнут. Особенно если принятые недавно так называемые социальные законы, в частности о «монетизации» социальных льгот, окажутся на деле не в пользу рядовых российских граждан, как утверждают сами инициаторы законов, а, наоборот, будут действовать против интересов граждан, о чем сегодня предупреждают критики этого столь опасного поворота в социальной политике государства.
Но как бы там ни было, а революция, начатая М.С. Горбачевым, продолжается, поднимая все новые пласты российской жизни и открывая все новые возможности. Сегодня можно, наверное, почти с равной степенью убедительности предсказывать и ее, этой революции, возможный бесславный конец, и ее благотворную роль в грядущем возрождении и процветании России — молодой, энергичной, уверенной в себе стране, сохраняющей все наиболее ценное из своей вековой самобытности и в то же время усвоившей все лучшее из того, чем живет современный мир. Для моего поколения, которое видело противоречивое прошлое своей страны и видит ее столь же противоречивое настоящее, вопрос о будущем России — это только отчасти вопрос логики, еще в большей мере это вопрос веры. Не хотелось бы, естественно, чтобы эта вера ослабла когда-нибудь. И надеюсь, очень надеюсь, что в будущих наших поколениях этого все таки тоже не произойдет.
Приходит отец домой, а его ребенок плачет. Отец спрашивает ребенка: - Почему ты плачешь? Отвечает ему ребенок: - Почему ты мне папа, а я не сын тебе? Кто же это плакал?
Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. 
