Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. Связаться с автором
Иной раз приходится слышать о том, что с разработкой основных направлений реформы политической системы партия, по существу, завершила формирование программы обновления общества, стратегического плана наступления по всему фронту.
Значит, нам, наконец, все уже ясно? Значит, мы уже точно знаем не только куда идти, но и как туда прийти? Значит, остались только детали, тактические вопросы, неизбежные, но не столь уж важные корректировки, так сказать, «по ходу дела»? Наверное, было бы хорошо, если бы все на самом деле было так. Но, к сожалению, все далеко не так. И боюсь, что не скоро будет так.
Я сознательно не касаюсь здесь перестройки нашей политической системы. Это громаднейший самостоятельный вопрос, и я не чувствую в нем себя настолько компетентным, чтобы вступать в серьезную дискуссию. Но «обновление общества» — это не только политика, а для меня, экономиста по профессии, это даже и не столько политика. При любых политических переменах наше общество останется больным, если нам не удастся перестроить фундамент, на котором базируется наша экономическая и социальная жизнь. И здесь нам весьма еще далеко до голой тактики. У нас не только не решены, а пока всего лишь намечены, лишь обозначены самые коренные вопросы стратегии «наступления по всему фронту». Конечно, хотелось бы сказать: все уже ясно. Но какой же нам прок обманывать самих себя?
И прежде всего не решен основной, фундаментальный вопрос нашей экономики. На чем в дальнейшем мы собираемся строить наш экономический прогресс, наше экономическое будущее: на силе власти или на том, от чего мы всячески открещивались в течение десятилетий, — а именно, на рубле, на твердом, полновесном рубле, который был, есть и будет живительной кровью всякой нормальной, здоровой экономики, будь то сегодняшний день, или сто лет, или тысячу лет назад.
Наверное, вряд ли кто всерьез станет спорить, что у нас в этом смысле тяжелая, можно даже сказать, трагическая наследственность: иллюзии социалистов-утопистов XIX века и предреволюционных лет, азарт и вседозволенность военного коммунизма, краткий период отрезвления в 20-е годы, ужас лагерей и безудержный произвол сталинской поры, мертвящее оцепенение эпохи «застоя», когда всем на все стало наплевать и когда честный добросовестный труд стал в глазах людей если не позором, то, во всяком случае, чем-то весьма близким к юродству.
В чем же была главная причина того, что нашу экономику целые десятилетия корежили, как хотели все кому не лень, что по живому телу народной жизни столь многие и столь долго рубили топором, да со всего размаха, со всего плеча? Почему те же самые люди, которые никогда не полезли бы с железным ломом в ядерный реактор (как ахнет!), лезли, ни на секунду не смущаясь, с тем же ломом в экономику, где, как было ясно любому крестьянину всего лишь с церковноприходской школой за спиной, последствия подобного вторжения будут много хуже, много страшнее, чем от взрыва всей взрывчатки, какая только есть в стране? Что это было? Только ли безграмотность недоучившихся семинаристов, ветеринарных фельдшеров, безусых гимназистов, выгнанных отовсюду за неуспеваемость? Или же это была злая воля патологических властолюбцев, для которых все страдания народа были всего лишь средством урвать с общественного стола свой кусок пирога?
Не знаю. Не берусь ответить на этот вопрос. По-моему, еще не одному поколению предстоит разбираться, кто же во всем этом виноват: злые люди, или национальные традиции, или историческая случайность, или небесное проклятье за какие-то нам самим неведомые грехи. Но факт есть факт, и от него никуда не денешься: минимум три поколения нашего народа выросли в уверенности, что экономический успех страны зависит от доброго и умного генсека, от понятливости и поворотливости наших министров, от усердия наших плановиков, от хороших декретов и постановлений и, наконец, от честности и верности долгу нашей полиции — в общем, от чего угодно, только не от того, что определяло и определяет этот успех во всем мире, но только не у нас: от крове творческой способности экономического организма страны и от свободы кровообращения по его артериям и венам.
Положа руку на сердце, ответьте: как много людей во всех нынешних поколениях нашего народа понимают, что законы природы и законы экономики — это одно и то же? И что человек при всей своей гордыне, при всем самомнении может только познавать эти законы, подчиняться им, использовать их, но ни в коем случае не лезть на них с кулаками, а то и того хуже — с автоматом? Ведь действительно: как ахнет! И ахало. И, слава Богу, что хоть живы-то, остались, хотя и покалеченные и повредившиеся в уме.
Так, может быть, хотя бы сегодня, когда страна подошла в экономике к самому краю катастрофы, мы, наконец, поймем, что наша задача сейчас — не придумывать что-то небывалое, вымученное, искусственное и потому обреченное на гибель уже при рождении своем, а овладеть тем, что сама жизнь придумала за нас за тысячи лет развития человечества, начиная от Древнего Египта и кончая теми странами и народами, кто сегодня впереди нас? Овладеть тем, что мы еще недавно, еще в 20-х годах, знали и умели не хуже других, но что так жестоко вытравили из нас, когда начался этот дурной страшный сон, от которого страна наша стала пробуждаться всего лишь три года назад?
Либо сила, либо рубль — иного выбора в экономике не было и нет от века, от Адама до наших дней. Не мы первые (и не мы последние), кто пытался сделать ставку на силу. Египетские пирамиды навсегда останутся в истории памятником не только человеческому тщеславию, но и сотням тысяч впустую загубленных человеческих жизней. Рим сгнил и погиб, прежде всего, потому, что сгнила экономическая база его — хозяйство, основанное на рабском труде. Пугачевщина не образумила русское дворянство, и оно, в конце концов, получило то, что по тупости своей и животному эгоизму заслужило сполна. Коллективизация и сталинские лагеря усеяли нашу страну миллионами человеческих костей, но экономически не дали ничего. И все попытки наших идеалистов (либо авантюристов — кому какое слово больше нравится) сломать экономические законы, заменить рынок палкой, изгнать из жизни или изуродовать до неузнаваемости рубль, прибыль, конкуренцию, объективные цены и рыночное равновесие, процент и кредит, акции и облигации, биржу, реальный валютный курс и обратимость рубля, здоровый, сбалансированный бюджет — все эти попытки, как мы сейчас убеждаемся, тоже отнюдь не привели к желаемым результатам.
Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда! На том стоял мир, на том он и стоит. Можно сколько угодно кричать, проклинать, размахивать кулаками, расстрелять всех экономистов доеденного — это ничего не изменит. И как не было в нашей жизни стоящего компьютера, так его и не будет, и как была на полках в магазинах пустота, так она и останется.
Нет ничего другого, дорогие соотечественники. Нет, если мы хотим жить, как люди живут. Либо мы это поймем, либо нет. Но тогда — тем хуже для нас, и тогда, как говорится, помогай нам Бог. А нет ничего другого вовсе не потому, что где-то засели зловредные смутьяны и критиканы, которые подкапываются под нашу жизнь, а то и того хуже — замыслили продать наше любезное Отечество гнилому Западу. Нет — потому, что ничего другого просто не существует в природе. Люди жили до нас и будут жить после нас. И неужели мы еще недостаточно убедились, что стимулы к добросовестному, творческому труду во всем мире одинаковы, будь то Америка, или Япония, или Европа, или Соломоновы острова? Да-да — одинаковы! Даже недавняя, всем еще памятная, попытка в Китае (ссылаясь на некие загадочные особенности восточной души и восточного образа жизни) организовать экономику не на деньгах, а на демагогии и кнуте, кончилась, как известно, полным крахом. А мы все-таки по своим традициям и образу жизни поближе к промышленной цивилизации, чем Китай.
Нередко еще у нас можно слышать утверждения, что рынка в чистом виде уже не существует нигде в мире, тем более в индустриальных странах. Жестокое заблуждение, если не сказать хуже — безграмотность и слепота. Да, государство сегодня везде пытается подправлять рынок, да, монополии планируют свое производство, борются за контроль над рынком — но над рынком же, не над чем другим! Вся система правительственных контрактов в индустриальных странах, все государственные предприятия, все эти слияния, поглощения, сговоры и борьба монополий, вся внутрифирменная деятельность национальных и транснациональных корпораций — все это основывается на полновесных деньгах, на рынке, на конкуренции, а не на кабинетном произволе профессиональных бюрократов, воспитанных на убеждении, что вся экономическая жизнь должна идти так и туда, куда направит их указующий перст. Ничего полезного из того, что история экономики накопила за века, современное индустриальное хозяйство не потеряло. И добавлю, не может потерять. Ибо рынок и общественное разделение труда не разъёмные, и чем глубже это разделение труда, тем шире, глубже, разветвлённое рынок, а значит, и его инструменты: деньги, цена, налоги, акции, облигации, процент, кредит, валютный курс.
Задавайте вопросы нашему консультанту, он ждет вас внизу экрана и всегда онлайн специально для Вас. Не стесняемся, мы работаем совершенно бесплатно!!!
Также оказываем консультации по телефону: 8 (800) 600-76-83, звонок по России бесплатный!
Хотим мы этого или не хотим, нравится это нам или не нравится, но если наша национальная судьба небезразлична нам, если мы не намерены в самом скором времени превратиться в экономически отсталое государство, пропустив вперед себя весь индустриальный мир, рубль должен быть поставлен в центр всего. Он и только он должен быть наградой за усердный труд. Ну а души человеческие? А о душах человеческих предоставим заботиться тем, кто и должен по долгу своему это делать: учителям, писателям, пропагандистам, судьям, попам.
Пока, если не обманывать себя, закупорка системы кровообращения в нашем экономическом организме отнюдь еще не преодолена, и, думаю, пройдет еще немало времени, прежде чем кровь свободно побежит по его сосудам. Пока, чего ни коснись, везде тромбофлебит, перебои в сердце, никуда не годные печень и почки, которые никак не могут очистить кровь от отбросов жизнедеятельности.
От того-то так вяло и бежит кровь по нашему экономическому организму, что не избавился он еще от двух своих главных, тесно связанных между собой болезней: во-первых, рубль не работает, поскольку ни предприятие, ни человек не могут потратить его на что хотят, а во-вторых, даже и этот слабосильный, ущербный рубль ни предприятию, ни человеку не дают заработать в соответствии с мерой честного, добросовестного труда. И не дают заработать отнюдь не только потому, что мы задыхаемся под бременем военных расходов. А более всего потому, что экономическое бесправие предприятий и нищенский уровень заработка трудящегося человека есть главное социальное условие процветания бюрократии — это обеспечивает ей и безбедную жизнь, и видимость полезного занятия, и самоуважение, и полную покорность общества. Именно поэтому и возможны у нас такие нелепости, не имеющие под собой никакого экономического оправдания, как содержание на селе 3 млн. надсмотрщиков над крестьянином, или многомиллиардное строительство никому не нужного, как оказалось, БАМа, или разорительная, иррациональная деятельность Министерства водного хозяйства с окупаемостью (да и то сомнительной) его капиталовложений порядка 40100 лет, или бредовые планы строительства в испытывающей нехватку самого необходимого стране около 90 крупных гидростанций, по экономической сути своей мало чем отличающихся от египетских пирамид.
Можем ли мы, оставаясь социалистической страной, в полную меру использовать рубль? Можем ли мы овладеть и запустить на полную мощность все те объективные средства и способы организации экономической жизни, которые история выработала задолго до нас и без нас и которые с такой эффективностью используются сегодня в странах, стоящих впереди нас по уровню экономического развития? Уверен — можем. И можем, прежде всего, потому, что эти средства и способы по природе своей являются сугубо техническими, социально нейтральными, пригодными для всякого общества, основанного на глубоком разделении труда между людьми. Для рубля безразлично, какую высшую метафизическую цель преследует общество: это может быть царство небесное еще здесь, на земле, а может быть и стремление просто жить, пока живется. Главное не в этом, а в том, намерено ли общество жить, работать, кормить себя и продвигаться понемногу вперед, по возможности не отставая от других.
В природе социалистического общества, социалистической собственности нет ничего, что противоречило бы рублю, рынку, товарно-денежным отношениям. С чисто экономической точки зрения самоуправляемое, самоокупаемое и самофинансируемое социалистическое предприятие может строить свою жизнь точно так же, на тех же самых основах, что и любое иное предприятие повсюду в мире, начиная от свободы поведения на рынке и кончая участием на правах акционера в капитале других предприятий, или банка, или страхового общества, или иностранного партнера. Главное, чтобы коллектив социалистического предприятия был действительно независим, был его действительным собственником — в акционерной или какой-то иной форме. Не нравится слово «собственник»? Пусть будет «владетель» или «распорядитель». Дело не в словах.
А какова же в таком случае роль социалистического государства, или, если называть вещи своими именами, государственной бюрократии? Роль эта исключительно важна и необходима: определять общие «правила игры» на рынке, планировать стратегию развития страны и отдельных ее регионов, осуществлять проекты и программы, имеющие общегосударственное значение и непосильные для отдельных предприятий, какими бы экономически мощными они ни были. Но и здесь ничего нового мы в экономике не придумали. Это тоже было до нас и будет после нас. Так же как и другие государственные функции — поддержка хилых, но почему-то позарез нужных производств, регулирование налогами излишне высоких, раздражающих общество доходов, расходы государства на пенсии, образование, здравоохранение, социальную поддержку слабых, выброшенных на обочину жизни. Не следует закрывать глаза на то, что сегодня даже в США — отнюдь не самой милосердной стране современного мира — около 85% расходов на все виды образования и 75% на лечение больных оплачиваются из общественных фондов.
За три года перестройки мы, несомненно, значительно продвинулись (особенно в теории, на словах) в понимании истинных экономических потребностей страны. Постепенно стали вырисовываться контуры той модели народного хозяйства, к которой нам надлежит двигаться. Здравый смысл вроде бы начинает понемногу теснить тупой догматизм, за которым, я лично убежден, в 100 случаях из 100 скрываются узкокорыстные, шкурнические интересы людей, которым наплевать на все и вся, даже на собственных детей и внуков.
Если дела пойдут так, как намечается сегодня, то к концу следующего десятилетия прямым директивным планированием в форме госзаказа будет охватываться (учитывая ожидаемую роль индивидуально-кооперативного сектора) не более 12—15% всей производимой в стране продукции, т. е., по сути дела, столько, сколько нужно для централизованного контроля над обороной и некоторыми другими тесно связанными с ней отраслями. XIX партконференция положила начало свертыванию оперативных хозяйственных функций партии. В сочетании с ликвидацией системы РАПО в сельском хозяйстве, в частности, это будет означать демонтаж двух из трех этажей нынешней чудовищной бюрократической пирамиды, почти уже раздавившей нашу деревню. Можно, по-видимому, рассчитывать и на демонтаж в видимой перспективе нынешней системы промышленных министерств с главным ее пороком — полной экономической безответственностью министерств перед предприятиями, которыми они командуют. Как было подчеркнуто недавно в одном из весьма авторитетных выступлений, «надо возвращаться к принципу трестовой, корпоративной организации производства и управления. Будущее нашей экономики — это добровольные паевые объединения, отраслевые и межотраслевые, подотчетные трудовым коллективам, а не командующие ими».
Сдвинулось с места и начинает расширяться кооперативное движение, если его, конечно, все-таки, в конце концов, не задушат либо налогами, либо принудительными ценами, либо просто слепой, не рассуждающей ненавистью и саботажем местных властей. Надеюсь (и даже уверен), что и аренда в деревне все-таки шаг за шагом преодолеет и зависть вконец развращенных бездельем соседей, и угрозы «пустить красного петуха», и сопротивление деревенской бюрократии, уразумевшей вдруг собственную ненужность и обреченность. Обнадеживают также такие тенденции, как, видимо, всеобщее уже сознание необходимости оптовой торговли средствами производства, образование межотраслевых объединений, первые случаи коллективной аренды предприятий и магазинов, первые пока попытки выпуска акций на промышленных и сельскохозяйственных предприятиях, появление первых мелких банков, все более заметный интерес предприятий к выходу на внешний рынок.
И все это на фоне провозглашенного поворота политики партии к материальным и социальным нуждам общества, к смене приоритетов в экономическом развитии страны, в стратегии капиталовложений.
Но пока все это, если говорить о здоровом кровообращении в экономическом организме страны, — лишь начало. Мы не имеем еще главного, что присуще всякой нормальной экономике, которая развивается не понуканиями, не из под палки, а сама собой: мы не имеем рынка. Единого, интегрированного рынка страны, где ничто — ни административные запреты и произвол, ни шлагбаумы на дорогах между областями (как в XV в.!), ни ведомственные барьеры, ни монополия производителей, ни искореженные цены, ни беспомощность рубля, ни паралич кредитно-финансовой системы, ни паспортный режим и прописка — не мешало бы свободному экономическому кровотоку, т. е. передвижению товаров, капиталов и людей. А единый интегрированный рынок (поскольку экономический организм страны и система его кровеносных сосудов неделимы) включает и не может не включать в себя все народное хозяйство: рынок средств производства и научно технических знаний, рынок предметов потребления и услуг, инвестиционный рынок, денежно-кредитный и валютный рынок и, наконец, рынок рабочей силы. Да-да, и этот рынок тоже, при всем при том, что без государственной страховочной сетки, без государственной политики занятости и поддержки людей, ищущих работу, он уже нигде в мире не существует и не может существовать. Ведь и профсоюзы тоже не наше изобретение, и хочется думать, что со временем они и у нас преодолеют сегодняшнюю, столь приниженную роль.
Весь этот единый интегрированный рынок (или вся эта система органически связанных между собой рынков) будет действовать лишь тогда, когда обслуживать его и его потребности будет полновесный, свободно обращающийся, нужный всем и каждому рубль. Между прочим, такой рубль не новость для нас, мы его уже имели в 20-х годах, и с точки зрения экономического здоровья страны это было, несомненно, высшее достижение ленинской новой экономической политики. И напротив, уничтожение его, было, может быть, самым главным экономическим преступлением сталинской эпохи, преступлением, в котором, как в фокусе, отразились все экономические безумства той поры.
Можем ли мы восстановить в нашей жизни такой рубль? Думаю, даже и вопрос так ставить нельзя: у нас просто нет никакого другого выбора, мы не можем, а должны, обязаны восстановить полноценный рубль. Иначе вся наша программа перестройки, все наши надежды на выход страны из оцепенения останутся на песке. Может быть, наша экономика еще и протянет какое-то время на допинге, на взбадривай и понукании сверху. Но никаких надежд на естественный, самозарождающийся и саморазвивающийся экономический и научно технический прогресс в этом случае у нас не должно быть.
Так что же надо, чтобы рубль стал действовать? Многое надо. И думаю, сейчас можно указать только лишь на некоторые основные направления, где не обойтись без крупных, стратегических перемен, если мы хотим иметь полновесный, действующий во всю силу рубль. Никакой возможности предугадать все сложности и опасности, которые ждут нас на этом пути, сегодня, конечно, нет. Но ведь и в жизни всегда так: главное — чтобы движение началось, а там уж (разумеется, если не дремать) можно будет корректировать и подправлять это движение, что называется, на ходу. Финансового гения вроде Кольбера или графа Витте, к сожалению, у нас пока что вроде бы нигде не видать, но, может, всем миром, коллективным, так сказать, разумом сумеем заменить его?
Полновесный рубль — это, прежде всего рыночное равновесие, т. е. равновесие между товаром и деньгами, между предложением произведенной в стране продукции и платежеспособным спросом на нее. Это также равновесие государственных финансов, т. е. полное отсутствие дефицита государственного бюджета, либо приемлемые для общества (доверяющего своему правительству) размеры этого дефицита. Наконец, это свободная обратимость рубля во все другие валюты мира. Все это у нас было в 20-х годах. И всего этого у нас сейчас нет.
Проблема полноценного рубля, общего экономического равновесия — это комплексная, всеохватывающая проблема, и она не может быть решена только за счет каких-то пусть даже и резких, но частичных изменений в отдельных сферах нашего народного хозяйства. И она ни при каких условиях не может быть решена в одночасье. Это процесс, и, если не обманывать себя, то процесс длительный, где конечный успех возможен только лишь как сумма частичных, неполных успехов, как результат медленного, упорного продвижения по всему фронту, не пренебрегая ничем, никакой даже самой малой малостью, если она хоть в чем-то может содействовать достижению конечной цели.
1. Первым вопросом экономического равновесия является, конечно, вопрос о степени физической насыщенности нашего рынка средствами производства и предметами потребления, т. е. вопрос о чисто физических причинах нынешнего дефицита всего и вся. Пусть это покажется кому-то парадоксальным, но возьму на себя смелость утверждать, что если не полностью, то в значительной, основной своей части этот физический дефицит — легенда, удобное для бюрократов прикрытие столь долго прогрессировавшего паралича административно-командной системы и собственной беспомощности.
В сфере средств производства реальный, физический дефицит существует лишь в немногих отраслях — это некоторые стройматериалы, бумага, малотоннажная химия, продукция «высокой технологии». Наверное, можно найти что-то и еще, не названное здесь. Но всего другого — нефти, металла, станков, тракторов, комбайнов и пр. — мы производим по мировым критериям более чем достаточно для любых разумных наших потребностей. Если бы... Если бы не немыслимое, уже запредельное количество наших строек, не обеспеченных ничем, если бы не бездействующие производственные мощности и огромный простаивающий станочный парк, если бы не ресурсо-пожирающая система хозяйства и затратный, все еще подчиненный бессмысленному валу механизм планирования, если бы не низкое качество и отсталый технический уровень производимых машин, необъяснимая никакими человеческими аргументами проблема запчастей и т. д. и т. д. Так что при лечении наших экономических болезней значение чисто физического дефицита средств производства минимально. Дело преимущественно не в нем.
Не столь важно, как принято думать, и значение чисто физического дефицита на рынке предметов потребления. Да, у нас дефицит автомобилей, видеомагнитофонов, персональных компьютеров, может быть, и холодильников, может быть, и еще чего-нибудь, до чего наша промышленность еще просто не доросла. Но вот уже бритвенных лезвий — достаточно, только какой же сумасшедший будет бриться этими лезвиями? Кстати, кто-нибудь когда-нибудь обратит наконец, внимание на этот позор страны, осваивающей космос? Нет также дефицита и обуви, и тканей, и швейных изделий, и посуды, и даже мебели, но кому нужно то, чем забиты сейчас наши склады и магазины? Дефицита, как это ни дико звучит, нет даже почти по всем видам сельскохозяйственной продукции — есть чудовищные, превосходящие всякое воображение потери, но это, как говорится, совсем другой вопрос.
Новая структурная политика государства, перевод предприятий на полный хозрасчет, следует надеяться, со временем избавят наш внутренний рынок от всеохватывающей власти затратного механизма и экономически заставят, наконец, предприятия производить не абы что и не абы как, а именно то, что нужно рынку, прежде всего рынку массового потребителя. Есть надежда, что центральная власть со временем, может быть, обуздает стихию неуправляемого капитального строительства, в результате чего будет наконец обуздан и один из важнейших факторов нашей «придавленной инфляции», т. е. того же самого неравновесия потребительского рынка, — поступление в оборот денег от строителей всех наших многочисленных долгостроев, от которых по 10—15 лет никакой продукции на рынке нет, а деньги есть. Может быть, когда-нибудь мы опомнимся и прикроем такие каналы инфляции и расхищения народных средств, как деятельность того же Минводхоза с его почти 2 млн. работников, получающих зарплату, но не дающих рынку ничего. Может быть, мы сумеем, наконец, обуздать когда-нибудь аппетиты нашей обороны. Может быть, мы сумеем заметно сократить численность наших управленцев: их, как известно, 18 млн., и все они получают зарплату, а сколько из них действительно нужно для процесса производства — кто же это знает? Во всяком случае, порядка 1,5 млн. водителей персональных машин уж точно не нужны. Может быть, мы сумеем перекрыть и многие другие каналы поступления в оборот денег от зарплаты тем, кто ни прямо, ни косвенно не дает рынку ничего.
Может быть... Но на все это нужно время, и боюсь, что его у нас не так уж много. Потребительский рынок должен быть насыщен в ближайшие два—три года, иначе население махнет рукой на перестройку и страна опять погрузится в спячку. Можем мы добиться в ближайшие же годы каких-то заметных улучшений в деле насыщения рынка, прежде всего потребительского рынка? Думаю, что да.
На государственные предприятия надежда, к сожалению, слаба, поскольку даже в самых идеальных экономических условиях им нужно время для разворота. Даже намечаемые сейчас 6% прироста в год, доя отраслей группы «Б» (при абсолютной нерешенности проблем качества и нежелании покупателя приобретать отечественную продукцию) вряд ли могут в скором времени поправить пока лишь только углубляющееся неравновесие на потребительском рынке. Из внутренних источников можно (но именно можно!) ожидать серьезной отдачи только лишь от двух: от аренды, подряда в сельском хозяйстве и от индивидуально-кооперативного сектора в городах.
В отношении аренды и подряда в принципе уже сделан главный шаг: провозглашено безусловное право на это каждой желающей семьи и каждого малого производственного кооператива, причем аренда устанавливается на 25-50 лет, а кое-где уже и бессрочно. Теперь наступает самое тяжкое, самое трудное — психологическая борьба. И чтобы завистливые соседи или неумная местная власть не задушили арендаторов и малые подрядные коллективы, они нуждаются сегодня в постоянной и недвусмысленной поддержке государства. Эта поддержка должна распространяться на все: и на условия их снабжения, и на сбыт их продукции, и на налогообложение, и даже на прямую защиту их жизней и имущества правоохранительными органами.
Не может пока не тревожить и будущее кооперативного движения в городах. Закон о кооперации принят, и это неплохой закон. XIX партконференция и июльский Пленум ЦК КПСС не оставили никаких сомнений, что партия за кооперативы. Но...
Но не успело еще кооперативное движение толком оправиться от попыток Минфина задавить его в зародыше непосильным, невиданным нигде в мире налогом, — новая напасть. Появились сообщения, что Госкомцен официально пытается запретить кооперативам продавать свою продукцию по ценам выше государственных. И это при том, что кооперативы у нас уже поставлены в самые несправедливые условия, как будто они враги, разрушители государства, а не сила, которая действует ему во благо! Все, что покупают кооперативы у государства, они покупают, во-первых, чуть ли не из-под полы, а во-вторых, покупают-то они сырье, материалы, оборудование по ценам в 3—6 раз выше тех, по которым покупают государственные предприятия. На что же рассчитаны новые меры? Что кооперативы будут продавать в убыток себе? Опять попытка задушить их, только чуть иным путем! Неужели не ясно, что ни о каком развороте кооперативного движения в таком случае не может быть и речи? Спрашивается, зачем же тогда было огород городить?
Не могу поверить, что все это делается лишь по недомыслию. Нет, инициаторы подобных мер — это вполне грамотные, квалифицированные люди, и они очень даже знают, что творят. Но тревожат не только, а может быть, даже и не столько эти абсурдные, если не сказать злонамеренные, попытки. В конце концов, центральная власть, думаю, все-таки стукнет когда-нибудь кулаком по столу: не может же этого быть! Тревожит больше всего враждебное отношение значительной части населения к кооперативам. Прямо-таки какое-то повальное помешательство! Мы до сих пор еще не осознали простой истины: рынок всегда прав. Можно плакать и проклинать сколько угодно, но результат любой запрещающей административной меры заранее известен: товар вовсе исчезнет с рынка — только и всего. И если на рынке установились раздражающе высокие цены, значит, что-то неладно в самом производстве или сбыте товара, значит, надо стремиться увеличить его предложение на рынке, а не сажать в тюрьму продавца, на чей товар есть спрос и чей товар люди охотно покупают даже и по «кусающейся» цене. А увеличить кооперативное производство, создать реальную острую конкуренцию между производителям кооператорами и тем самым сбить слишком высокие рыночные цены можно только одним способом — всячески стимулируя кооперативное производство благоприятными условиями снабжения его, льготным налогообложением, устранением всех административных помех организации и расширению кооперативов. Все это старо как мир, но для нас, к сожалению, все это еще внове. Вот и платим мы все за свою всеобщую безграмотность: как бы это сделать так, чтобы все изменилось, не меняя ничего и не жертвуя ничем?
Обидно, завидно, что кооператоры там много получают за свой, как правило, добросовестный, изобретательный труд? Так нельзя же жить и даже мечтать о лучшей жизни, если исповедовать принцип: «пусть лучше и моя корова сдохнет, только чтобы у соседа не было двух». На какое человеческое дно, на какие низменные инстинкты иной раз ориентируется наша политика! Не кооператора надо душить, а заработок заводского рабочего поднимать до его уровня. Жулики? А где у нас, простите, их нет? Что-то я не слышал, чтобы Рашидова так уж проклинали на амвонах и площадях. А вот о кооператорах стоит такой крик — в пору хоть уши заткнуть.
Сегодня и в отношении арендного сектора в деревне, и в отношении кооперативов в городах недопустима никакая война — ни налоговая, ни ценовая, ни административно-запретительная. За шестьдесят лет мы либо физически выбили, либо морально раздавили почти все смелое, предприимчивое, изобретательное, что было в нашем народе. Почти, но, к счастью, не все. Как, оказалось, есть еще среди нас отчаянные (пусть и не всегда морально безупречные) люди, кто готов взять на себя риск деловой инициативы, кто — хоть и, оглядываясь, и сомневаясь — все-таки поверил в новые времена. Так не душите их, дайте им развернуться! Государство свое получит (и много получит), когда они по-настоящему наладят дело. А цены — что ж, цены на кооперативную продукцию понизятся сами собой, когда кооператоры начнут всерьез конкурировать друг с другом и когда государственные предприятия, переведенные на хозрасчет, тоже начнут шевелиться быстрее, чтобы не потерять рынок.
Но сегодня и этих двух источников недостаточно для быстрого насыщения потребительского рынка, для видимого всем улучшения положения, которое могло бы убедить «человека с улицы» в необходимости и неизбежности разворачивающейся перестройки. Мы должны проявить все наше умение, все наше воображение и нашу «изворотливость», чтобы резко расширить импорт товаров народного потребления. Это крайне необходимо именно для нынешнего (самого болезненного) переходного периода перестройки, чтобы продержаться те четыре-пять лет, которые нам нужны, пока новый экономический механизм и новая структура собственности в народном хозяйстве не начнут давать реальную отдачу. По моим оценкам, чтобы положение на потребительском рынке реально улучшилось, нам нужно на эти четыре-пять лет увеличить импорт потребительских товаров примерно на 5 млрд. долл., в год.
Где взять на это средства, когда мы сегодня еле-еле, что называется, сводим концы с концами, когда нам лишь только в этом году, кажется, удастся как-то добиться равновесия торгового баланса? Этих средств нет, скажет вам любой человек, знакомый с внешнеэкономическим положением страны. И будет прав. Но прав при одном условии: если все и в дальнейшем останется так, как оно есть сейчас. А если подумать, если проявить воображение, если пойти не по проторенной дороге, а по каким-то новым путям?
Говорю не только и даже не столько о возможностях расширения нашего экспорта, хотя, вероятно, уже сегодня мы могли бы получить заметный его прирост, если бы (предварительно отказавшись от нынешнего, абсолютно ирреального курса рубля) разрешили всем государственным предприятиям и всем кооперативам экспортировать свою продукцию — либо самим, либо через мощные посреднические объединения. Почему, например, нашим кооператорам не экспортировать лягушек во Францию, либо не открыть русский ресторан в Нью-Йорке или Токио, либо не построить несколько «пятизвездочных» супер отелей в Москве? Дайте им эту возможность — уверен, люди найдутся и дело пойдет, если, конечно, Минфин на корню не задушит такую инициативу. Но еще большие возможности увеличения наших валютных резервов для расширения импорта потребительских товаров видятся в другом — в изменении нынешней структуры самого нашего импорта и использовании международного кредита.
Прежде всего, необходима смена импортных приоритетов. Почему импорт промышленных потребительских товаров даже в лучшие времена не поднимался выше уровня 5% от всего импорта страны на твердую валюту, когда известно, что доходность такого импорта для государственного бюджета достигает порой 1000—1500%? Сточки зрения народнохозяйственного равновесия и действенности, устойчивости нашего рубля это не поддается никакому объяснению. Не говоря уже о моральных соображениях, когда государство, получая с потребителя такой доход, в то же время ограничивает даже импорт лекарств. Для государства сегодня нет ничего более выгодного, более доходного, чем импорт потребительских товаров, и незачем делать вид, что любой такой импорт — это лишь насилие над государственным интересом, лишь вынужденная уступка прихотям несознательного населения.
Что мы сейчас преимущественно ввозим? Во-первых, зерно и мясо, во-вторых, промышленное оборудование для новых строек (главным образом в тяжелой промышленности), в-третьих, сырье, материалы, компоненты, запасные части для действующих производств. На этой, последней, группе, видимо, много не сэкономишь — то, что уже работает, должно работать. Ну а на двух первых группах? Скажем, зерно, на которое мы сегодня (даже без учета фрахта) тратим 3—4 млрд. долл., в год? Некоторые наши председатели колхозов выдвигают, например, такую идею. Зачем государству покупать где-то за границей зерно по 120—140 долл., за тонну? Дайте нам гарантии, что все дополнительные поставки зерна государству свыше уровня, скажем, будут оплачены нам в валюте и эта валюта останется в нашем распоряжении. Мы за два—три года обеспечим эти недостающие стране 30 млн. т зерна, причем по цене, существенно ниже мировой. Бредовая мысль, скажут некоторые специалисты. А что в ней бредового? Что в ней нереалистичного, если стоять на позициях обыкновенного здравого смысла, а не руководствоваться всеми этими многочисленными «нельзя», которые шестьдесят лет с таким упорством вколачивали в нас? И разве это не реальный источник экономии валюты, только за счет которого можно было бы почти наполовину решить проблему импорта промышленного ширпотреба?
Или оборудование для наших промышленных новостроек. Сегодня уже более чем на 5 млрд. валютных рублей лежит его, неустановленного, по всей стране. Оно ржавеет, стареет, растаскивается и... И продолжает прибывать. Так, может быть, остановить этот поток на ближайшие четыре пять лет? Законсервировать наиболее разорительные, наиболее помпезные стройки с только лишь отдаленной экономической отдачей, отказаться оттого, что еще не заказано и не оплачено, прекратить новое строительство в тяжелой промышленности, поскольку сейчас нам не до него? А освободившиеся средства пустить на прямой импорт товаров широкого потребления и модернизацию тех отраслей нашей промышленности, которые производят товары массового спроса.
И наконец, международный кредит. Я уже высказывался в печати по этому поводу, и аргументы моих оппонентов за прошедшее с тех пор время меня не убедили. Конечно, если исходить из того, что мы навеки обречены, быть экспортерами лишь нефти и газа и ничего другого нам никогда «не светит», что нам сам господь Бог судил вечно сидеть сиднем на своем золотом запасе, что мы никогда не сможем сократить сроки своего капитального строительства в промышленности с недавних 11 лет до общепринятых в мире 1,5—2 лет (а ведь сократили уже до 8,5 лет!) и поэтому ни о каких инвестиционных займах нам даже думать не следует, что экспортная продукция наших предприятий никогда не будет конкурентоспособной, наконец, что серьезных денег нам взаймы никто в мире никогда не даст, что мы навсегда останемся париями для международной финансовой системы, — тогда я действительно несу просто на просто чушь.
Но вот мнение такого трезвого, серьезного человека, как лауреат Нобелевской премии, известный американский экономист В. Леонтьев (между прочим, один из авторов «японского чуда»): «Если ваше правительство возьмет кредит под товары, у него будет немало критиков. Но пусть лучше критикуют отдельные противники, чем большие массы людей». И уверяю, мы с ним не сговаривались! Могу только добавить, что в личной беседе со мной он подчеркнул: «Серьезные деньги в мире есть. Конечно, если говорить о частном финансовом рынке, а не о правительственных кредитах. И вам эти деньги дадут, если вы честно и открыто представите конкретно разработанную программу ваших потребностей в импорте потребительских товаров. Я говорю о суммах, возможно, порядка 3040 млрд. долл.».
Чем потом платить? А это уже вопрос, верим мы или нет в серьезность наших собственных намерений, в необходимость и успех нашей перестройки, в действенность заново создаваемой в стране системы стимулов и эффективность нового экономического механизма. Занимать нельзя лишь при одном условии: если втайне держаться того мнения, что мы обречены на вечное прозябание, что никогда и ничто у нас не получится, что никогда, ни при каких условиях наша продукция всерьез не прорвется на мировые рынки и что «открытая экономика» — это путь всего мира, но не наш.
2. Второй центральный вопрос всей проблемы экономического равновесия, оздоровления нашего рубля — структура и уровень цен (оптовых, закупочных и розничных). Вместе с тем это и наиболее опасный вопрос с точки зрения социальной и политической стабильности страны.
Сегодня, вероятно, мало кто уже станет отрицать необходимость реформы цен. Без установления объективных, рациональных ценовых пропорций и без перехода основного массива нашей экономики на рыночные принципы ценообразования новый экономический механизм работать не будет. Все дело, однако, в том, какой реформа цен будет на практике. Между тем впечатление такое, что ни планирующие органы, ни ученые-экономисты сегодня не имеют четкого представления о целях новой реформы и реалистических методах ее осуществления.
Что нам необходимо в идеале? В идеале перед предстоящей реформой цен стоят две цели, и она должна пройти два этапа в своем осуществлении.
Первая цель и первый этап — административное выравнивание основных ценовых пропорций, имея в виду оптовые, закупочные и розничные цены. Вторая цель и второй этап — сведение к минимуму централизованного вмешательства в процессы ценообразования и постепенная передача основных ценообразовательных функций рынку, т. е. соотношению между платежеспособным спросом и предложением.
Как? Пока, по-видимому, Госкомцен придерживается традиционных, кабинетных позиций: дескать, придумаем «умную», «хорошую» цену, тщательно «обсчитанную» комитетскими девочками на ЭВМ, а потом навяжем, спустим ее как директиву в реальную жизнь, т. е. в промышленность. Эта «нормативная цена» будет учитывать средние издержки, средние условия производства того или иного товара (с некоторым тяготением к лучшим условиям), а промышленность вся безоговорочно должна принять ее и действовать по ней. На мой взгляд — опаснейшая иллюзия! Опять не реальная жизнь, а религиозная вера в организацию, в то, что сверху виднее, что не «умные головы» должны подчиняться реальной экономической действительности, а реальная экономика — им.
Сколько цен председатель Госкомцена и его сотрудники могут «обсчитать» более или менее тщательно, более или менее объективно? При любой ЭВМ? Десятки, согни цен? Вряд ли больше, потому что тысячи и десятки тысяч цен (при связи фактически каждой цены со всеми пропорциями и отношениями в народном хозяйстве) физически не могут быть объективно «обсчитаны» на любой мыслимой ЭВМ. А сколько в действительности нам нужно цен? Мы производим в стране 25 млн. видов изделий, и, следовательно, нам нужно столько же цен. Никакая организация, никакие ЭВМ исчислить их не могут. Я не говорю уже об обязательной в предусматриваемых реформой условиях (состязательность, инициатива предприятий, борьба за научно-технический прогресс) гибкости, подвижности цен, их тяготении к состоянию равновесия между спросом и предложением.
Нет, не надо иллюзий, не надо обманывать самих себя — эта задача не по силам никакому Госкомцену, даже если мы увеличим штат его в десятки и сотни раз. Это могут сделать только рынок, только свободное движение спроса и предложения, только прямые отношения (пусть и через посредника) между поставщиком и потребителем.
Но сегодня для нас важнее всего первая цель и первый этап ценовой реформы — установление объективных пропорций в ценах, соответствующих основным мировым пропорциям. Одно из тягчайших последствий административно-командной системы — произвольная деформация фактически всех основных ценовых соотношений в экономике. В результате мы имеем искусственно заниженные цены на сырье, топливо, продовольствие, транспорт, жилье и, может быть, самое главное — на рабочую силу и в то же время искусственно завышенные цены на машины, оборудование и весь круг промышленных товаров народного потребления. Наши цены сейчас выше или ниже мировых нередко в 3 раза и более. На сегодня это — важнейшее препятствие переводу экономики на рельсы интенсивного, сбалансированного развития.
Соответственно в идеале содержанием начального этапа ценовой реформы должно быть, во-первых, административное устранение перекосов в ценах. На уровне розничных цен это означало бы примерно следующее: иметь вместо нынешнего соотношения 2 рубля за килограмм мяса, 50 рублей за пару приличных мужских ботинок, 700 рублей за цветной телевизор и 8 тыс. рублей за автомобиль более реалистическое, отвечающее действительным издержкам и мировым тенденциям соотношение — 4—4,5 рубля за килограмм мяса, 2427 рублей за пару мужских ботинок, 250—280 рублей за цветной телевизор и 4 тыс. рублей за автомобиль. Необходимо трезво представлять себе, что, пока мы не достигнем подобных ценовых соотношений, мы всегда будем жить в экономически ирреальном мире, в своеобразном «королевстве кривых зеркал», где экономически все поставлено с ног на голову.
Изменится ли от этого структура потребительского спроса? Да, изменится. Сократится потребление мяса и увеличится спрос на ботинки и телевизоры. Пострадают ли от этого пенсионеры и вообще низкооплачиваемые слои населения, для которых цена мяса в повседневной жизни важнее цены ботинок, а тем более телевизора? Могут пострадать, если для них — специально для них — в ходе такой реформы не будет предусмотрена соответствующая компенсация.
Во-вторых, необходимо устранить государственные ценовые дотации и одновременно устранить налог с оборота как источник бюджетных доходов. Тогда потери населения от ликвидации дотаций в субсидируемых ценах будут почти полностью компенсированы ликвидацией постоянной переплаты за товары, облагаемые налогом с оборота. Сегодня дотации от государства потребителю и налог с оборота, поступающий в государственный бюджет, почти равны. Зачем нам это перекладывание денег из кармана в карман? И то и другое — уродливо и экономически безграмотно. И нам, если мы хотим иметь нормальную экономику, необходимо отказаться от этого печального наследия прошлого. Я говорю лишь о налоге с оборота на промышленные товары, а не о налоге на спиртное и импорт потребительских товаров. При восстановлении нормального положения в торговле казенным спиртным и значительном расширении потребительского импорта только этих двух законных источников государственных доходов вполне хватит, чтобы компенсировать государству все издержки ценовой реформы, включая и компенсацию пенсионерам и другим низкооплачиваемым слоям населения.
Конечно, все это отнюдь не сразу приведет к повсеместной ликвидации дефицита продовольствия. Более того, это, несомненно, усилит поначалу дефицитность и на рынке промышленных потребительских товаров, учитывая размеры отложенного спроса и ограниченные производственные мощности нашей промышленности, выпускающей изделия как краткосрочного, так и длительного потребительского пользования. Возрастут очереди за одеждой, мебелью, телевизорами, автомобилями. Но здесь то, как раз и может помочь существенное расширение импорта промышленного ширпотреба, причем на первых порах без всякого снижения цен на него.
Все это неизбежная плата за оздоровление нашей экономики, за длительное господство административно-командной системы. За любые ошибки, в том числе и за исторические, надо платить. И нам этой платы избежать не удастся. В то же время это будет дополнительный стимул для государства резко перераспределить наконец, капиталовложения в пользу потребительских отраслей промышленности, купить несколько мощных заводов бытовой техники, купить еще один или два завода легковых автомобилей и т. д. Конечно, период перехода к нормальным ценовым пропорциям будет нелегким. Но если целью ценовой реформы будет именно оздоровление экономики, а не примитивный грабеж населения, люди это, несомненно, поймут. Особенно если появятся хоть какие-то признаки улучшения положения на потребительском рынке.
Идеал, таким образом, труден. Но достижим. Однако нынешнее развитие событий порождает опасения, что ценовая реформа не только не достигнет необходимых нам целей, а, наоборот, лишь осложнит положение в нашем народном хозяйстве.
XIX партконференция вновь подтвердила намерение руководства провести реформу розничных цен так, чтобы население не пострадало. Важнейшее значение, несомненно, имеет заявление руководства: все, что бюджет получит от ликвидации дотаций в ценах, государство полностью вернет населению через соответствующие надбавки к зарплате и пенсиям. Однако даже если это намерение будет реализовано, серьезного ущерба для населения избежать, видимо, не удастся. Пока, насколько известно, Госплан и Госкомцен ведут речь лишь о двух вопросах: о том, на сколько будут повышены цены на основные виды продовольствия, и о том, каков должен быть размер соответствующей компенсации. Но никто не говорит о том, что будет на другой же день после того, как цены будут повышены и компенсация населению выплачена.
А может быть (и, несомненно, будет) лишь одно: следующий виток в спирали повышения цен, который сразу же затронет и все другие цены. Население даже при самой честной компенсации неизбежно проиграет на других ценах, которых впрямую предусматриваемое повышение не затрагивает. Кроме того, поскольку не предусматривается соответствующая компенсация на вклады в сберкассы, это сразу же резко уменьшит их реальную ценность.
Конечно, трудно сейчас, когда конкретные планы реформы держатся в глубокой тайне, судить о размерах возможного ущерба для населения. Но есть основания предполагать, что даже по самому щедрому варианту компенсации ущерб для каждого работающего и пенсионера будет значительным. Если же учесть неизбежный новый виток ценовой спирали, а также обесценение вкладов в сберкассы, то существенного снижения жизненного уровня в стране не избежать.
Этого перестройка может не выдержать. Госплан и другие ведомства, судя по всему, продолжают оставаться на близоруких, «перераспределенческих» позициях. Суть их можно выразить примерно так: заткнем на три—четыре года дыры в бюджете, а там хоть трава не расти. Ну а если возникнут сложности социального характера, не нам их решать, на это есть МВД и КГБ.
Нельзя закрывать глаза на то, что рядовые потребители в массе своей настроены решительно против повышения цен и даже разговоры о возможной ценовой реформе вызывают у них все возрастающее раздражение. И для такого раздражения есть, к сожалению, все основания. Слишком часто рядового потребителя обманывали при проведении подобных реформ, чтобы он сейчас вдруг поверил, что разовое повышение цен на основные продовольственные товары — в его же собственных интересах.
Многим памятны и реформа, сопровождавшаяся прямой конфискацией сбережений населения, и повышение цен на мясомолочные не компенсированное полностью снижением цен на промтовары, и неоднократные последующие повышения цен и тарифов на самые разные товары и услуги, о которых порой даже не объявлялось. Кроме всего прочего, каждый знает, что постоянно идет «ползучая, придавленная инфляция» — не регистрируемое статистикой фактическое повышение цен при смене этикеток, и что 2—3% годовых, выплачиваемые по вкладам в сберкассах, отнюдь не покрывают «усыхание» сбережений, вызываемое этим удорожанием жизни дефакто.
Общественное сознание инерционно, и на репутацию правительства влияет сейчас гораздо больше печальный опыт прошлых злоупотреблений, чем сегодняшние самые искренние намерения покончить с этими злоупотреблениями раз и навсегда. Доверие населения к правительству завоевывается годами и даже десятилетиями, но потеряно может быть в одночасье. А в последние годы, к сожалению, в экономике не случилось ничего такого, что повысило бы доверие к экономической политике государства: очереди все так же длинны, прилавки по-прежнему пусты, уровень жизни не повышается.
При сложившемся сейчас положении, другими словами, у руководства нет никакой реальной возможности «выиграть» ценовую «кампанию». Как бы тщательно ни готовилось повышение розничных цен, какой бы разъяснительной работой оно ни сопровождалось, какую бы компенсацию ни получили бы потребители, большинство все равно окажется недовольным и кредит нового курса будет серьезно подорван. «Вот и свелась вся перестройка к повышению цен» — несложно предсказать, что такое мнение станет после реформы розничных цен типичным и преобладающим.
Не все так просто и с реформой оптовых и закупочных цен. У нас уже есть здесь немалый опыт, и этот опыт говорит, что через некоторое время после повышения, например, закупочных цен на сельхозпродукцию издержки производства в сельском хозяйстве возрастали, так что оно вновь вскоре становилось малоприбыльным, а затем и убыточным, и приходилось вновь повышать цены. Такой же «цикл рентабельности» и в других сырьевых и энергетических отраслях: скачкообразный рост рентабельности в результате едино-разового повышения оптовых цен, затем постепенное и непрерывное снижение рентабельности из-за роста издержек производства, затем необходимость нового повышения цен и т. д.
Причина такого круговорота известна. Дело в том, что наибольшей способностью «накручивать» цену обладают отрасли с высокой монополизацией производства и быстро меняющейся номенклатурой продукции (машиностроение, легкая промышленность, строительство и др.). Здесь Госкомцену труднее всего проверить обоснованность калькуляций, представляемых производителями. Новых изделий много, а Госкомцен один. Сплошь и рядом, поэтому в таких отраслях идет «ползучая инфляция» — производительность нового станка или машины увеличивается, скажем, на 30%, а его цена — в несколько раз. Коллективный эгоизм и непорядочность, к сожалению, отнюдь не менее печальный фактор нашей действительности, чем эгоизм индивидуальный.
Напротив, в сельском хозяйстве, в топливной промышленности, в других сырьевых отраслях, где базовых продуктов немного и обновляются они относительно медленно, контроль над ценами «сверху» оказывается относительно эффективным. Поэтому-то эти отрасли и попадают периодически в разряд низкорентабельных: ведь цены на закупаемые ими машины и оборудование непрерывно растут, тогда, как цены на производимую ими продукцию длительное время остаются стабильными.
Вот почему из пятилетки в пятилетку на «ценовой арене» происходит одно и то же — цены на готовые изделия и услуги убегают вперед, а цены на сырье отстают, вследствие чего сырьевые отрасли периодически превращаются в низкорентабельные или даже убыточные, и потом волей неволей приходится проводить единовременные крупные повышения цен. Не надо обладать даром пророчества, чтобы предсказать, что произойдет через пять—десять лет после нынешнего очередного «выравнивания» оптовых цен. Произойдет то же, что происходило раньше, — отраслевые уровни рентабельности в очередной раз «разбегутся» в разные стороны и снова придется «выравнивать» цены.
Как первый этап, как исходный пункт реформа оптовых цен, несомненно, нужна. Но ожидать коренного улучшения здесь нереально до тех пор, пока мы не наладим социалистический рынок средств производства (оптовую торговлю), пока мы не разрушим монополию производителя и не наладим конкуренцию.
Для сельского же хозяйства все это означает, что нынешняя высокая себестоимость продукции есть результат не только и не столько плохой работы хозяйств, сколько ценовой агрессии планирующих органов и промышленных министерств — монопольных поставщиков необходимых деревне техники, удобрений, стройматериалов.
Коровы висят на веревках, потому что себестоимость высока, или себестоимость высока, потому что коровы висят на веревках? Верно, несомненно, первое. Какой успешной работы, какой разумной себестоимости можно ожидать от большинства хозяйств, если их до сих пор заставляют сдавать зерно чуть не подчистую по низкой цене, а потом его же возвращают им в виде комбикормов по цене в 2—3 раза выше? Какими соображениями руководствовались соответствующие ведомства, повысив цены на удобрение в 1,5—5 раз и на из рук вон плохие комбайны в 3 раза? И кого волнует, что все эти убытки от цен потом колхозам и совхозам спишутся или будут покрыты безвозвратным кредитом? Подаяние — оно и есть подаяние, и к процессу производства оно никакого отношения не имеет.
Именно здесь причины «дурной бесконечности» в спирали продовольственных цен. И не решив эту проблему, не прекратив эту перекачку средств из деревни через механизм цен, мы ничего не достигнем простым повышением закупочных цен, тем более переложенным на плечи массового потребителя. Добро бы хоть какой-то прок государству был от этой перекачки. Нет, суета одна да маета, да бестолковое движение денег туда-сюда.
Есть ли все-таки рабочая альтернатива сегодняшним планам реформы цен — оптовых, закупочных и розничных? Думаю, что есть.
Альтернативный вариант должен исходить, как мне кажется, из трех основных предпосылок: во-первых, реформа цен нужна и неизбежна; во-вторых, это должен быть не разовый акт, а постепенный, достаточно медленный процесс, где начинать нужно с оптовых цен и кончать розничными; в-третьих, реформа розничных цен должна осуществляться по мере насыщения потребительского рынка и не раньше того, как признаки такого насыщения станут очевидны.
Уже сегодня у государства есть реальная возможность, не трогая пока розничные цены, избавиться от основной части продовольственных дотаций, отягощающих государственный бюджет. Весь резкий рост государственных дотаций на продовольствие (с 20 млрд. до более чем 60 млрд.) был вызван, по существу, одним — повышением закупочной цены специально для убыточных маломощных хозяйств. Нелепость этой меры очевидна: получилось, что тому, кто хорошо работает, платим мало, а тому, у кого все валится из рук, — много.
Видимо, сегодня государство может отказаться от искусственной поддержки убыточных хозяйств, от искусственно завышенных закупочных цен на их продукцию. Не более 25% хозяйств дают сейчас около 80% всей товарной сельскохозяйственной продукции страны. И ставка должна быть сделана именно на те хозяйства, которые не нуждаются в искусственной государственной поддержке и которым сейчас необходимо лишь одно — освобождение от всесильной административной прослойки, сковывающей их по рукам и ногам.
Маломощные, неперспективные хозяйства должны получить последнюю помощь от государства в виде списания их задолженности (значительная часть которой к тому же возникла не по их вине), а в остальном быть предоставлены самим себе. Пусть присоединяются, если смогут, к более крепким хозяйствам, пусть сдают всю свою землю в аренду малым кооперативам и семейным фермам, пусть превращают свои угодья в парки и охотничьи хозяйства — государство не должно это волновать. Гарантированный фонд продовольствия в стране зависит не от них. А если эти хозяйства сами, без государственных костылей, сумеют встать на ноги, так и того лучше.
Возможности снижения себестоимости сельхозпродукции впрямую связаны также с прекращением неэквивалентного обмена через «ножницы» в ценах на закупаемую государством в хозяйствах продукцию и продаваемые им комбикорма, удобрения, технику, стройматериалы, ремонт и пр. Все равно сейчас все, что получает государство от такого неэквивалентного обмена, оно отдает обратно в виде безвозвратных кредитов убыточным хозяйствам. Отмена принципа обязательных поставок, разрешение хранить и перерабатывать продукцию в хозяйствах и реализовывать ее по мере надобности, переход от фондирования к хозрасчетным закупкам удобрений и техники тоже должны, без сомнения, улучшить экономическое положение колхозов и совхозов. Уже сегодня прослеживается также возможность резко сократить себестоимость сельхозпродукции за счет всемерного развития коллективной и семейной аренды. Мы только начинаем использовать этот резерв насыщения рынка. Опыт же показывает, что нередко одна семейная ферма дает выход продукции, в 5—10 раз превышающий продуктивность работы такого же числа людей, действующих в традиционных условиях.
Важно еще раз подчеркнуть, что при этом альтернативном варианте частичное восстановление бюджетного равновесия, о котором так справедливо пекутся Госплан и другие наши ведомства, может быть достигнуто в условиях снижения оптовых цен на многое из того, чем снабжается деревня (для бюджета это будет компенсировано одновременным прекращением безвозвратного финансирования убыточных хозяйств); стабильности закупочных цен на сельхозпродукцию; наконец, стабильности государственных розничных цен на основные виды продовольствия (дотации из бюджета на разницу между закупочной и розничной ценами будут компенсированы государству отменой искусственно высоких закупочных цен для маломощных, плохо работающих хозяйств).
Думается, реформа оптовых цен — это на данном этапе самое важное для нас. Свою основную задачу — выравнивание отраслевых условий деятельности предприятий, обеспечение перехода на стабильные налоговые отношения между государством и предприятиями и создание предпосылок для частичной конвертируемости рубля — она может выполнить, не затрагивая какое-то время систему розничных цен. Но и реформа оптовых цен не должна вылиться в повальное повышение всех цен: повышение цен на топливо и сырье должно быть уравновешено соответствующим снижением завышенных цен на машины и оборудование.
В реформе же розничных цен поспешность не нужна. Пока мы не добьемся первоначального насыщения рынка продовольствием и промышленными товарами народного потребления, пока мы не обеспечим хотя бы частичного восстановления бюджетного равновесия, пока, наконец, мы не дадим возможность людям зарабатывать столько, сколько они хотят и могут, а не столько, сколько им позволяет административный диктат сверху, — эта акция лишь подорвет доверие народа к перестройке. В итоге нам, конечно, никуда не уйти и от реформы розничных цен, от изменения соотношения между ценами на продовольствие, жилье, транспорт, промышленные товары народного потребления. Но с этим сейчас можно и нужно подождать.
Перед нами позитивный опыт Венгрии и резко негативный опыт Польши в реформе цен. Перед нами опыт Китая, где на реформу розничных цен решились только после того, как за восемь—девять лет в корне изменилось положение с насыщением потребительского рынка, и где даже и в этом случае ее проводят не в одночасье, а растягивают на пять—десять лет. Неужели чужой опыт нас никогда и ничему научить не может? И неужели мы обречены на вечные импровизации, за которыми всегда наступает неизбежное и довольно скорое похмелье?
3. Третий важнейший вопрос, от которого зависит создание рыночного равновесия и укрепление покупательной силы рубля, — оздоровление и развитие нашей финансовой системы. Основные дефекты ее сегодня — это, во-первых, растущее, как снежный ком, количество денег у населения, не обеспеченных ничем — ни товарами, ни услугами; во-вторых, неразвитость нашей кредитной системы, наличие огромных временно свободных денежных средств у предприятий и частных лиц, не находящих себе никакого применения наделе; в-третьих, растущий дефицит государственного бюджета, приблизившийся уже, по-видимому, к отметке 100 млрд. рублей и покрываемый сегодня самыми нездоровыми, самыми опасными методами — печатным станком и скрытым, фактически принудительным заимствованием у населения через сберкассы.
Иными словами, в стране сейчас слишком много свободных денег, и с каждым годом эта гигантская гора обесценивающихся дензнаков лишь возрастает. Как нейтрализовать эту опасность, как «связать» эти деньги, как остановить печатный станок? И опять выбор существует только один; либо сила, конфискация того, что есть у людей, либо использование самого рубля, нормальных, здоровых способов вовлечения его в дело, естественных источников роста бюджетных доходов и столь же естественных возможностей сокращения расходов. Иными словами, того, что знает и умеет сейчас весь мир, но не умеем или плохо умеем мы.
Конечно, в принципе возможна и конфискация — нам не привыкать. К тому же и большого ума для этого не надо. Поделить, отнять у соседа, придушить того, кто высунулся, хорошо работал, что-то там накопил, — это для нас самое разлюбезное дело. Только вот вопрос: у кого конфисковать? Средний размер вклада в сберкассу сейчас около 1,5 тыс. рублей. Это значит — конфисковать у старухи, которая отложила себе на похороны? У тех горемык, которые и своего не имеют и силятся, надрываются, чтобы накопить на кооператив? У рабочего, инженера, учителя, врача, кто всю жизнь копит на машину и так, видно, и умрет, не осилив ее? У рыбака, у шахтера из Заполярья, у отставного полковника, четверть века прослужившего там, куда Макар телят не гонял?
Кто у нас богат в стране, чтобы не грех было ограбить его либо напрямую, либо через реформу цен без всякой компенсации для денежных накоплений, хранящихся в сберкассе? Воры? Да, воры. Их действительно немало у нас. Но и преувеличивать их значение не стоит. Вряд ли «воровские деньги» в стране сейчас составляют более 10% от всего, что имеется у населения. А кто-нибудь знает способ, как чисто финансовыми, а не полицейскими методами отнять деньги у воров, не затронув при этом честных людей? И о какой вере людей в перестройку можно будет после такой повальной конфискации говорить?
В сберкассах сейчас хранится свыше 280 млрд. рублей. Сколько денег у людей «в чулках», думаю, толком не знает никто, хотя и есть предположения экспертов, что эта сумма вряд ли превышает 50 млрд. Из тех денег, которые хранятся в сберкассе, «горячие деньги» (т. е. те, что могут быть изъяты в любой момент, если на рынке появился товар, которого эти деньги ждут) — это, по оценкам, 60—70 млрд. рублей. Остальное — действительно сбережения. Для нейтрализации, для отоваривания «горячих денег» здоровый путь только один; рост государственного и кооперативного производства высококачественных потребительских товаров, мебели, бытовой техники и электроники, всякого рода услуг, а также рост импорта. Для нейтрализации, более того, для полезного использования малоподвижных денег помимо прямого роста производства могут и должны быть использованы и другие методы, чисто финансовые по своей природе. И опять нам ничего здесь изобретать не надо: все уже давно изобретено и весьма успешно используется в мире.
Надо продавать людям не только стройматериалы для жилищного и дачного строительства, надо продавать им землю. Надо продавать людям не только мотоциклы и легковые автомобили, надо продавать им и грузовики, и электромоторы, и трактора, и весь необходимый им сельхозинвентарь. Надо продавать людям и коллективам акции и облигации промышленных, сельскохозяйственных, транспортных, торговых, коммунальных и прочих предприятий. Надо возродить фондовую биржу — это великолепное техническое изобретение для сведения вместе тех, кому нужны деньги, и тех, у кого они есть, и никакого другого сверх смысла в этом учреждении нет. «За что боролись? — скажут многие. — Акции, дивиденды, рантье? Позор!» А получать наши обычные 2—3% в сберкассе не позор? И почему, по каким социально классовым признакам рантье, живущий на 2—3% годовых, лучше рантье, живущего на 6—8%? Дети, внуки, прожигающие жизнь на то, что им оставили родители? Так и здесь есть выход, и здесь ничего не надо изобретать. Налог на наследство существует во всем мире, только, конечно, не надо его делать таким, чтобы родитель предпочел, скорее, сам пропить все, что он заработал, чем оставить детям.
Наконец, наши финансисты должны же когда-нибудь понять, что их главный долг не выискивать, кого бы еще придушить из тех, кого не придушили, а искать деньги везде, где они есть или могут быть, и мобилизовывать эти деньги для государственных нужд. Боюсь, что ничего у нас не получится, пока люди, обеспечивающие государственные финансы, не поймут и не усвоят простую истину, известную всем, но только не нам: чтобы получить много шерсти, совсем не надо резать овцу, надо ее кормить и стричь, а еще лучше не одну, а целое стадо. Дайте подрасти кустарю, дайте подрасти кооператору, и сохраните чувство меры при их налоговой стрижке — много настрижете с них! И чем больше их таких будет, чем больше будет их оборот, тем больше будет и в казне. Известно ведь всем, но только не нам: скупой, жадный проигрывает вдвойне. И чем, например, жестче будут условия в таком архи доходном деле, как страхование, тем меньше, в конечном счете, получит казна. А зачем, скажите, потаенно заимствовать в сберкассах, скрытно увеличивая государственный долг? Выпустите открыто и широко облигации долгосрочного государственного займа из 6—7% годовых. При нашей обычной рентабельности капиталовложений порядка 15% выгодно это будет государству или нет? Ответ очевиден. Но тогда и таиться ни от кого не надо будет, и деньги перестанут лежать по сундукам.
Для восстановления равновесия нашего бюджета наибольшее значение, мне кажется, имеет не ликвидация продовольственных и иных дотаций, нет: как уже говорилось, то, что государство тратит на это, оно получает в виде налога с оборота через искусственно завышенные цены на промышленный ширпотреб. Наибольшую остроту имеют сегодня три бюджетные проблемы: налог со спиртного, налог на импорт ширпотреба и чрезмерные расходы государства.
Убежден, с антиалкогольной кампанией в ее нынешнем виде необходимо кончать. В народе уже говорят, что это уже «второй Афганистан», и из этой «войны» тоже надо выбираться как можно скорее. Это бюджетное кровопускание (от которого выиграл лишь самогонщик) еще более подорвало финансовое состояние страны и еще более усугубило неравновесие на рынке. Будем считать, что мы заплатили за науку. Восстановление нормальных бюджетных доходов от спиртного, расширение импорта потребительских товаров и отмена поддержки через искусственно высокие закупочные цены убыточных хозяйств в деревне дали бы бюджету столько, что все намерения Госплана и Госкомцена вновь прижать потребителя через скоропалительную реформу розничных цен потеряли бы всякое оправдание. Бюджету этого с лихвой хватило бы, чтобы и без реформы цен ликвидировать нынешний его дефицит.
Есть и другая сторона этой проблемы — неоправданные расходы бюджета. Сокращения или вовсе избавления от них тоже с лихвой хватило бы, чтобы ликвидировать нынешний бюджетный дефицит. Оборона. Международные обязательства. Партийный, государственный и хозяйственный аппарат. Правоохранительные органы и пенитенциарная, тюремная система: у нас за решеткой или за колючей проволокой сидит в несколько раз больше людей, чем в США, а какие это работники?
Но и это далеко еще не все. Бюджет ищет деньги и в то же время беспрекословно финансирует тот же Минводхоз, а это (с зарплатой) — 16 млрд. в год, т. е. нынешнего дефицита! Минэнерго продолжает требовать (и получает!) деньги на проектирование и строительство новых гидроэлектростанций. Интересно, задумывался ли кто-нибудь когда-нибудь в нашем высшем экономическом руководстве, что строительство Саяно-Шушенской ГЭС началось, по-моему, еще не закончено до сих пор? Это сколько же раз в нее миллиарды могли бы обернуться за это время, сколько же денег мог получить бюджет? И разве только эта ГЭС? А мы все плачем: денег нет, денег нет. Да есть, и много есть, надо только наконец, научиться их считать! Слава Богу, что от тракторного завода в Елабуге наконец-то решились отказаться. Значит, все-таки и мы не безнадежны, и мы, когда припрет, можем деньги посчитать. Очень бы хотелось рассматривать этот факт как начало общего оздоровления финансового мышления в стране. Но трудно отделаться от впечатления, что, судя по нынешней линии наших ведомств, отвечающих за финансовое состояние страны, до этого еще, к сожалению, далеко.
4. Четвертая важнейшая, на мой взгляд, проблема экономического равновесия и непременное условие создания единого интегрированного рынка в стране — образование некоего избытка предложения над спросом, подрыв монополии производителя во всех областях производства и на рынке, развитие и поощрение конкуренции. Мы уже сделали первые шаги в этом направлении. Государственный заказ в промышленности ненамного превысит 40% от всей производимой продукции. Назрел либо полный отказ, либо сведение к минимуму государственного заказа (обязательных поставок) и в сельском хозяйстве. Как бы туго ни шло дело, но появилась реальная надежда, что уже в первой годов 60—70% средств производства в стране будут продаваться свободно, через оптовую торговлю либо по прямой договоренности между поставщиками и потребителями. Но все это пока недостаточно для подрыва безраздельной власти социалистических монополий на рынке, и все это не дает никакой гарантии ни против безудержной инфляции в результате вздувания цен производителями, ни против низкого качества их продукции.
Признаюсь, мне лично не нравится никакой контроль над рыночными ценами. Но я понимаю: если сейчас, в условиях высочайшей монополизации нашей промышленности, мы ликвидируем Госкомцен и отдадим все ценообразование на волю непосредственных производителей (именно им, поскольку покупатель у нас везде еще бесправен и безгласен), мы добьемся лишь повторения знаменитого «кризиса сбыта». Слепой эгоизм производственных коллективов — это страшная вещь, и без централизованного контроля над основными, главными ценами наши производители лишь вздуют в этих условиях цены на все и на вся до небес. Контроль над ценами может быть отменен лишь тогда, когда мы создадим у себя «рынок покупателя», т. е. устойчивое, постоянное превышение предложения над спросом по всем товарам, когда острая, здоровая конкуренция станет нормой, а не исключением. Когда конкурировать будут все: государственные предприятия — с государственными предприятиями, индивидуально-кооперативный сектор — с государственным производством, кустари и кооператоры — между собой. А все они, вместе взятые, — с устойчивым и свободным импортом, который есть норма для всякой «открытой экономики», т. е. экономики, не отгороженной от внешнего мира ни административными барьерами, ни «закрытой», необратимой валютой, ни запретительными таможенными тарифами.
Если нам удастся всего этого добиться в ближайшее десятилетие, это будет выдающимся достижением, подлинной победой перестройки, а значит, и возвращением всей нашей экономики к здравому смыслу, к саморазвитию ее без всяких искусственных, понуканий и кнута. Но некоторые важные шаги в этом направлении мы, мне кажется, могли бы сделать уже сегодня, не откладывая дело. Я имею в виду, прежде всего такие содействующие развитию рынка меры, как разработка «антитрестовского законодательства», пресекающего если не все, то самые бесцеремонные попытки к полной монополизации рынка и насилию над потребителем. Я имею в виду также необходимость пусть даже и несколько искусственного, но, тем не менее, очень важного для торможения монополистических тенденций раздробления наших наиболее могущественных объединений на самостоятельные хозрасчетные предприятия, производящие одну и ту же продукцию или одни и те же услуги. Думаю, например, что, если бы у Аэрофлота были бы какие-то (скажем, республиканские) конкуренты, дело было бы не в таком плачевном состоянии, как сейчас. Какой-то дополнительный толчок должен получить и процесс формирования межотраслевых объединений, т. е., по-другому говоря, свободы перелива капитала из отрасли в отрасль. И наконец, я опять возвращаюсь к тому же, о чем говорил: импорт, импорт и еще раз импорт.
5. А пятое (последнее по счету, но отнюдь не по важности) условие полновесности и действенности нашего рубля — реальный его курс и обратимость во все валюты мира. Некоторые вконец отчаявшиеся голоса предлагают решиться на этот шаг уже сейчас и в качестве первого этапа разрешить предприятиям свободную покупку и продажу иностранной валюты. Думаю все таки, что сейчас это нереально.
Для того чтобы ввести хотя бы частичную обратимость рубля, т. е. обратимость его для предприятий (но не для «человека с улицы»), необходимо прежде всего завершить реформу оптовых цен и добиться полнокровного развития оптовой торговли средствами производства.
Без реформы оптовых цен задача неразрешима хотя бы уже потому, что при нынешних деформированных пропорциях цен мы не можем иметь более или менее достоверного курса рубля. Как известно, нынешний его курс сложился чисто волевым решением, принятым Сталиным: он перечеркнул тогда синим карандашом расчет специалистов, по которому 1 доллар стоил примерно 14 тогдашних рублей, и написал вместо 14 цифру 4, сказав при этом что-то вроде того, что, дескать, «и этого им хватит». Дорого же нам стоил потом этот синий карандашик! Однако факт остается фактом: хотя нынешний курс рубля нереален, определить его более или менее достоверно мы сможем только после того, как наведем порядок в ценах. Это будут, конечно, не нынешние 68 копеек за доллар, но, уверен, и не те спекулятивные 7,5 рубля за доллар, по которым сегодня почти официально покупаются и продаются рубли (скажем, в Западном Берлине).
Другое важное условие — оптовая торговля средствами производства — необходимо для того, чтобы рубль стал «внутренне конвертируемым», т. е. чтобы любой держатель рубля, будь то отечественное предприятие или наш иностранный партнер, мог в любой момент потратить его у нас в стране на то, на что ему нужно. Сейчас такой возможности ни у того, ни у другого физически нет.
Конечно, для того чтобы иметь конвертируемый рубль хотя бы на уровне общегосударственных счетов, необходимы и резервы для выравнивания неизбежных колебаний платежного баланса. Никакого чуда и здесь ожидать не следует. И для нас, как и для любой другой страны мира, эти резервы могут быть получены только из естественных, так сказать, традиционных источников: форсирование экспорта, золотой запас, маневр долгами, прямые иностранные инвестиции, международный кредит. В этом смысле мне кажется принципиально важным, что мы начинаем, наконец, менять наше отношение к международной валютно-финансовой системе и ее институтам. Если играть, так играть «по правилам», а этому мы никогда не научимся, если будем и дальше оставаться в мире в позиции «гордого одиночества».
Но если конвертируемости рубля для предприятий мы можем добиться уже в первой половине 90-х годов, то полной его конвертируемости, т. е. конвертируемости и для «человека с улицы», нам, если не тешить себя иллюзиями, вряд ли удастся достичь раньше конца следующего десятилетия. Причина все та же: полная конвертируемость рубля невозможна без реалистических пропорций в розничных ценах, иными словами, без глубокой реформы розничных цен. А здесь, повторяю еще раз, нам торопиться нельзя. Слишком многое сейчас поставлено на карту, слишком нетвердо еще стоит на ногах перестройка, чтобы можно было пойти на риск погубить ее одним неосторожным движением.
Полагаю, что если говорить об общем климате, в котором проходит перестройка, то у нее сейчас два самых главных врага: во-первых, наша повальная экономическая безграмотность и, во-вторых, слепое, глубоко укоренившееся во многих, если не в большинстве из нас, чувство зависти. И тот и другой порок не поддаются быстрому лечению. Но нельзя все изменить, не меняя ничего. Либо мы обретем, наконец, способность трезво взглянуть на вещи и на самих себя, либо, как пророчил еще П. Чаадаев, нам на веки вечные определено судьбой служить всему миру примером того, как не надо — не надо — думать и поступать.
Нет, далеко еще не все нам ясно! Не ясен, например, даже такой вопрос: а что мы впредь намерены делать с такой мощной силой экономического прогресса, как индивидуализм, стремление предприимчивой, энергичной личности к личному успеху, в том числе и успеху материальному? Движение истории, как известно, от века опиралось на две силы — коллективизм и индивидуализм.
Силой коллективизма, хотя и с коэффициентом полезного действия не выше, чем у паровоза Стефенсона, мы еще кое-как овладели (или, точнее, овладеваем). А как быть с индивидуальным стремлением к успеху? Или так и пойдем по истории, ковыляя на одной ноге? А далеко ли, позволительно спросить, мы в таком случае уйдем?
Думайте, дорогие соотечественники! Думайте. История дала нам уникальный шанс продумать заново всю нашу жизнь. Ленин, как мы знаем, тоже много думал о таких вещах. И феноменальный успех нэпа свидетельствует, что это были весьма плодотворные размышления. Он нашел модель, которая позволила нам в 20-х годах идти по жизни на двух ногах, не на одной. И по любым мировым критериям это была эффективная, конкурентоспособная модель!
Представляю, какую ярость у многих вызовет даже сама постановка этого вопроса. Но как говорил один незадачливый литературный герой: «Que faire? Faire — то que?!» Иными словами, что делать, дорогие сограждане? Делать то что? Понимаю, что мало кому сейчас охота не только отвечать на этот вопрос, но даже думать о нем. Но боюсь, что отвечать — не миновать. Всем нам вместе — не миновать.
Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. 
