Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. Связаться с автором
Монетарная политика в широком смысле, если понимать под ней деньги, цены на ресурсы, доходы и расходы бюджета, налоги, сбережения и инвестиции, кредит, фондовый рынок, валютный режим и пр., стала (и не могла не стать) важнейшим инструментом структурных реформ. При этом прежде всего, имеется в виду структура собственности, производственных мощностей, потребительского рынка и рынка средств производства, кредитно-финансовой сферы, трудовых ресурсов, всех видов социального обеспечения и др. Иными словами, деньги в экономике пусть и не в полную меру, но наконец «заработали». И в этом, по-видимому, — главное экономическое достижение новой эпохи при всех негативных последствиях и издержках, которые она с собой принесла. Вопрос, однако, в том, были ли тяжелейшие негативные последствия перехода к активной монетарной политике обязательными и неизбежными? Были ли российские реформы достаточно последовательными именно с монетарной точки зрения? И наконец, самое важное: соответствует ли в полной мере монетарная политика нынешних российских властей тем реальным задачам, которые стоят сегодня перед экономикой страны?
Несколько упрощая картину, реформы десятилетия можно разделить, видимо, на три этапа: безоглядный «штурм и натиск»; столь же безоглядная политика всемерного «сжатия» денежной массы в стране под лозунгом борьбы с инфляцией, имевшая своим результатом грандиозный крах; неуверенное «выздоровление» как денежной системы, так и всей российской экономики, продолжающееся и в настоящее время. Причем границу между первым и вторым этапами можно провести только искусственно: в реальности это был один и тот же курс, продиктованный догматической приверженностью тех, кто его проводил, расхожим постулатам, изложенным в стандартных учебниках по макроэкономике.
Вряд ли кто сегодня будет всерьез отрицать, что первый шаг по пути рыночных реформ — либерализация цен — был обязательным и неизбежным, хотя надо признать его и непоследовательным, поскольку цены на энергоресурсы, транспорт, коммунальные услуги и многое другое не освобождены полностью и по сей день. Но вместе с тем, несомненно, если бы в одночасье освободили эти цены, искусственно удерживавшиеся в течение многих десятилетий на абсурдно низком уровне, то столь же быстро они привели бы к параличу российской экономики, да и, наверное, всей российской жизни. Точно также можно было еще как-то понять преднамеренное отставание темпов роста цены рабочей силы (зарплаты и пенсий) от роста общего индекса оптовых и розничных цен: в конце концов, какая власть устоит перед искушением безнаказанно пограбить немного своих подданных в пользу казны? Но вот чего и сегодня нельзя ни понять, ни оправдать — это отказ властей от индексации сбережений населения и оборотных средств и денежных накоплений предприятий в соответствии с динамикой индекса цен. Ведь всего за два—три месяца все многолетние сбережения, все накопленные в стране средства без каких бы то ни было объяснений и оправданий были конфискованы в пользу государства и в итоге просто испарились. Основная же часть населения страны очень быстро из сторонников реформ превратилась в их противников, лишив государство главного, на чем всегда и везде зиждется авторитет власти, — доверия своих подданных. Следует подчеркнуть, что эта рана, судя по всему, не зарубцевалась и не забылась вплоть до сегодняшнего дня и нет, похоже, никакой уверенности в том, что люди забудут о ней в обозримом будущем.
К сожалению, одной конфискацией сбережений действия властей не ограничились. Эта первая стратегическая ошибка реформаторов повлекла за собой (и не могла не повлечь) целый ряд других столь же серьезных ошибок. Может быть, наиболее болезненной из них не только в морально-политическом, но и в чисто экономическом плане была «приватизация по-российски», вылившаяся в ускоренную бесплатную раздачу государственной, т. е. общенародной, собственности, лицам, приближенным к власти, директорскому корпусу и просто предприимчивым авантюристам, сумевшим быстро сориентироваться в обстановке всеобщего хаоса.
В основные фонды российской экономики оценивались приблизительно в 2 трлн. руб. На счетах предприятий и физических лиц во всех кредитных учреждениях страны на тот момент лежало порядка 900 млрд. руб., из них около 300 млрд. принадлежало частным вкладчикам. Этих денег в качестве «стартовых» вполне хватило бы для начала процесса постепенной приватизации не «задаром», а «за выкуп», т. е. не искусственным, а естественным путем. Если бы тогдашние власти начали с масштабного неторопливого акционирования государственных предприятий и компаний и проиндексировали имевшиеся в стране сбережения в соответствии с темпами инфляции, «заморозив» на худой конец их на счетах до лучших времен, но с правом целевого использования на приобретение акций приватизируемых предприятий, то переход государственной собственности в частные руки, несомненно, был бы принят населением страны как закономерный процесс, а не как единовременная воровская акция, организованная к тому же с самого верху.
Однако даже и этого властям показалось мало. «Приватизация по-российски» сознательно была дополнена целой системой продуманных мер по искусственному созданию тончайшего слоя крупных собственников (не следует смешивать с эффективными собственниками). Речь идет об административной раздаче квот на экспорт, в основе которой лежала разница между внутренней и внешней ценами на экспортный товар, достигавшая порой десятков раз; выборочном освобождении привилегированных (нередко криминальных) структур от таможенных пошлин на табак, спиртное, лекарства, автомобили и пр.; выдаче государственных кредитов частным банкам под нулевой, а с учетом инфляции — фактически под отрицательный процент; так называемых «залоговых аукционах», в результате которых крупные прибыльные государственные предприятия переходили к частным владельцам по символическим ценам, а то и вовсе бесплатно; сознательной передаче спиртового оборота в руки подпольных производителей и контрабандистов. Список подобных действий властей можно продолжить.
Всеобщая анархия, атмосфера вседозволенности и тотального произвола, опасения всевозможных конфискаций, психология краткосрочности и призрачности любого делового успеха, разгул криминалитета, сопровождавшие переход российской экономики к рынку, привели также к невероятному по своим масштабам бегству капитала из страны. В течение (и вплоть до сегодняшнего дня) на 1 долл., притока всех видов ресурсов из-за рубежа, включая государственную и международную помощь, приходилось и приходится 3—4 долл., оттока российских средств за границу. Никогда экономика ни одной страны подобного «дренажа» в мирное время не знала.
Российский монетаризм, таким образом, с самого начала был, мягко говоря, весьма своеобразным. Цены, конечно, на свободу отпустили. Но тут же, походя, уничтожили все денежные накопления, имевшиеся в стране. И хотя бы уже только потому в главной из всех структурных реформ — реформе собственности — были вынуждены полагаться не на деньги, т. е. не на монетарные инструменты, а на голый административный дележ собственности, лишь слегка опосредованный денежным оборотом (преимущественно в виде пресловутых «ваучеров», мгновенно обесценившихся акций, «рахитичного» фондового рынка и пр.). Последующие же события и вовсе вызвали подозрение: а нет ли у реформаторов какого-то скрытого намерения вновь вогнать Россию в «каменный век» — век всеобщего натурального, т, е. безденежного, обмена?
Задавайте вопросы нашему консультанту, он ждет вас внизу экрана и всегда онлайн специально для Вас. Не стесняемся, мы работаем совершенно бесплатно!!!
Также оказываем консультации по телефону: 8 (800) 600-76-83, звонок по России бесплатный!
После отпуска цен на свободу и скоропалительной дармовой приватизации главной задачей российских реформаторов стала стабилизация — борьба с галопирующей инфляцией, все время грозившей перерасти в гиперинфляцию. Основным методом были выбраны остановка печатного станка и соответственно всемерное сокращение денежной массы. На практике это вылилось в одно и по существу единственное — не платить никому ни гроша: ни заводам за выполненные государственные заказы, ни подругам бюджетным обязательствам, ни зарплату работающим, ни пенсии пенсионерам. Очень быстро такая политика привела к тому, что индекс потребительских цен вырос в 6000—6500 раз, а агрегат денежной массы М2 всего в 530 раз. Обеспеченность потребностей российской экономики деньгами снизилась за эти годы в 12 раз. Отношение денежной массы М2 к ВВП России составляло всего 13—15%, в то время как в Польше оно находилось на уровне 34—43%, в США — 50, в Японии — 114-122%. Нормальные деньги из российской экономики начали просто-напросто исчезать, их все больше и больше заменяли бартер, взаимные неплатежи, взаимозачеты, другие всевозможные денежные суррогаты. В результате в эти годы лишь около 20% экономики обеспечивалось «живыми» деньгами, а 80% операций осуществлялось без их участия. Таким образом, с чего начали к тому же и вернулись, только на другом витке спирали и по другим причинам: деньги опять в России почти перестали работать. Что и говорить, неплохой получился «монетаризм»!
Основная ответственность за всеобщий кризис платежей, почти парализовавший российскую экономику вплоть, лежала, несомненно, на денежной политике властей и на государственном бюджете. Один рубль, вовремя не выплаченный из консолидированного бюджета, порождал, по оценкам, 6—7 руб. неплатежей по всей цепи экономических отношений, включая неуплату налогов и сборы в бюджет, взаимные неплатежи предприятий, невозврат кредитов, невыплату зарплаты и пенсий и др. Учитывая непосредственную долю бюджета в неплатежах, получается, что на 60—70% весь этот платежный кризис был организован государством.
Объяснение подобной политики «сверхжестких бюджетных ограничений» заключалось, по существу, в одном: денег в казне нет, а печатать их не будем ни при каких обстоятельствах, ибо так делать не полагается «по теории». Известный всем фундаментальный факт, что умеренная эмиссия повсюду в мире испокон веков была законным (и естественным) средством обеспечения государственных расходов, игнорировался. Другие же источники наполнения государственного бюджета в эти годы в силу ряда объективных причин, а также ошибок и просчетов властей неуклонно сокращались: общее падение ВВП в стране в два раза; преднамеренная передача рентных доходов на энерго-сырьевые ресурсы и акцизов (на чем всегда держался российский бюджет) в руки олигархов и различных подпольных и полуподпольных структур; сверхвысокий уровень налогообложения, вытолкнувший 45—50% российской экономики «в тень», т. е. в сферу, полностью ушедшую от налогов; преждевременная почти полная либерализация валютного и внешнеторгового режима, поощрявшая сокрытие доходов за рубежом и бегство капитала из страны, и т. д. Все эти ошибки и просчеты, конечно, были «монетарными» по своей природе. Но понятно, они никак не способствовали (и не могли способствовать) развитию в российской экономике действительно рыночных отношений. Особенно же разрушительными для нее в эти годы оказались две крупнейшие специфические акции российских денежных властей.
Первая из них — переход к строительству колоссальной государственной финансовой «пирамиды» в виде государственных краткосрочных обязательств (ГКО), назначение которой, по официальной версии, — замена традиционного печатного станка на теоретически менее инфляционный государственный долг, а неофициально — создание еще одного мощного источника быстрого обогащения российских (и зарубежных) владельцев крупных денежных средств, да и просто предприимчивых спекулянтов. «Пирамида», обеспечивавшая ее инициаторам и участникам (зачастую в одном лице) невиданный нигде в мире уровень доходности, имела помимо всего прочего и еще одно печальное следствие. Она оттянула на себя из реального сектора российской экономики основную часть потенциально возможных инвестиций, приучив российский (а заодно и зарубежный) деловой мир к тому, что в России меньше чем со 100—200 процентной годовой прибылью делают бизнес только неумехи и неудачники.
Вторая — достаточно длительная акция, бившая в ту же самую точку и приведшая, в конечном счете, к тому же самому эффекту, — искусственное поддержание курса рубля на неизменном, причем резко завышенном уровне по отношению к доллару. Сколько десятков миллиардов долларов, занятых у МВФ и других зарубежных источников, было потрачено на поддержание этого нереального курса, сколько десятков миллиардов долларов было скуплено по дешевке российскими резидентами и иностранными инвесторами, а затем переправлено за границу, сколько российских предприятий и целых отраслей было задушено в эти годы искусственно дешевым импортом, — сегодня, наверное, уже никому не подсчитать.
Точно так же и ущерб от дефолта вряд ли поддается мало-мальски точной оценке. Он выражается не только во внезапном резком падении доходов населения и очередной потере его сбережений, не только в массовом разорении множества отечественных фирм, компаний и банков, но и в таком количественно неоценимом, однако, может быть, самом существенном и долгосрочном факторе современной российской экономической действительности, как еще большая утрата доверия и населения, и инвесторов (отечественных и зарубежных) к российским властям.
В самом деле, какая монетарно здоровая экономика может допустить, что при существующей огромной потребности страны в производственных инвестициях порядка 100 млрд. долл., в год, покрываемых сегодня из всех источников лишь на 40%, население продолжает хранить вне банковского оборота, не доверяя никому, как минимум, 60 млрд. наличных долларов? Многие считают (и совершенно справедливо) этот факт наиболее красноречивым свидетельством неблагополучия в российской экономике.
И это еще далеко не все. Какая монетарно здоровая экономика при подобных инвестиционных потребностях может позволить себе такую роскошь, как бегство в течение уже более чем десятка лет капитала за границу в масштабах 20-25 млрд. долл., в год? А «бегут» они тоже, в конечном счете, только из-за отсутствия доверия их владельцев к властям, а отнюдь не потому, что за рубежом прибыль выше, чем в России. Как раз наоборот. Подобная ситуация усугубляется и чисто российской спецификой: понимая, что присвоение на 70—80% общенародной ренты на продукцию недр незаконно, а потому, надо думать, дело временное, нынешние владельцы ренты вполне логично спешат спрятать ее за рубежом.
А в какой монетарно здоровой экономике может быть терпимо такое положение, когда потенциальные инвесторы продолжают держать свои свободные средства где угодно: на рублевых корсчетах, в собственных валютных резервах и во всех других видах сверхликвидных «горячих денег», но только не там, где им, и положено быть по всем законам рынка — в виде более или менее долгосрочных банковских вложений, в корпоративных и других ценных бумагах, обращающихся на фондовом рынке? Но по-иному, очевидно, и не может быть, если при существующей ставке банковского процента, ненадежности возврата всех, особенно долгосрочных, кредитов и ненадежности самих банков (да еще учитывая «приученность» российских инвесторов к фантастически высокой норме прибыли) доходность реального сектора не покрывала и не покрывает риски, связанные с вложениями в этот сектор. И это — тоже результат всеобщей неустойчивости и отсутствия доверия.
Рынок же корпоративных ценных бумаг в стране уже более десяти лет не может выйти из практически зародышевого состояния: ликвидными на нем являются акции только 25—30 эмитентов, больше 90% эмиссии акций не связано с привлечением нового капитала, ежедневный оборот этого рынка не превышает нескольких миллионов долларов. Ценность даже наиболее привлекательных наших активов — энергокомпаний — занижена сегодня в 30—60 раз! Да и вся рыночная капитализация России (как своего рода плата за все наши неурядицы и отсутствие доверия к российской денежно-финансовой системе) составляет сегодня величину, не имеющую никакого реального отношения к действительности, — около 88—90 млрд. долл., (для сравнения: капитализация одной, например, «Сити-групп» — 225 млрд. долл.).
В этих условиях может вызвать лишь удивление та быстрота, с какой экономика России преодолела (или, скорее, преодолевает) многие из наиболее разрушительных последствий кризиса: прирост ВВП ежегодно на 5—6%; налицо оживление ряда отраслей отечественной перерабатывающей промышленности; улучшение положения в сельском хозяйстве; ликвидация бюджетного дефицита (правда, похоже, преждевременная и не столько за счет роста его доходов, сколько за счет сокращения расходов); более или менее своевременные выплаты зарплаты и пенсий и весьма скромное, но все же видимое опережение темпов их роста над темпами инфляции; рост валютных резервов страны; нормализация обслуживания внешнего долга (за три года выплачено около 25 млрд. долл., или почти 1 /6 всей внешней задолженности); наметившееся возрождение интереса иностранных инвесторов к российским возможностям и др. Все это признаки того, что Россия, похоже, прошла низшую точку своего падения. Нельзя также не отметить, что в деловом мире страны постепенно (хотя и неохотно) утверждается мнение, что эпоха «шальных» денег в России кончилась, что бизнесу необходимо привыкать к нормальному (5—15%) уровню прибыльности и столь же общепринятым нормам добросовестного корпоративного поведения.
Принято считать, что позитивные результаты последних лет были достигнуты главным образом вследствие, во-первых, резкого взлета мировых цен на нефть и газ и, во-вторых, эффекта от обвальной (в 4 раза) девальвации рубля, защитившей отечественных производителей от чрезмерной иностранной конкуренции и ощутимо повысившей доходы российских экспортеров. Все это, несомненно, правда, но только часть правды. Почему-то не очень принято говорить о том, что после-кризисное правительство Е. Примакова в рамках своей политики успокоения страны сознательно отступило от крайностей оголтелого либерализма, не только отвергнув, в частности, бредовую идею ввести в России так называемый режим валютного управления (который в Аргентине привел к недавней катастрофе), но и допустив определенное расширение денежной эмиссии и создав тем самым необходимые предпосылки для весьма скорого преодоления всеобщего кризиса платежей. Количество денег в обращении после дефолта увеличилось более чем вдвое, денежная масса в стране выросла до 21-22% ВВП, соотношение квазиденег (включая бартер) и нормальных денег в обслуживании экономического оборота приближается сегодня к соотношению 20:80, т. е. обратному накануне дефолта.
Среди позитивных после-кризисных действий необходимо также отметить: далеко идущую по своим последствиям налоговую реформу; повышение внимания к нуждам мелкого и среднего бизнеса — главного средства оживления российской экономики и решения проблемы занятости; принятие Трудового кодекса и ряда других важных законодательных актов, включая заметное сокращение видов деятельности, подлежащих лицензированию; выдвижение на первый план вопросов деловой этики и корпоративного управления; попытки обуздать коррупцию и криминалитет и т. д. С определенной, конечно, натяжкой, но сегодня можно сказать, что за истекшие после дефолта годы российское руководство не совершило еще ни одной серьезной ошибки в экономической сфере. Это, однако, не означает, что оно не может совершить их в недалеком будущем: пока определяющую роль в правительстве играет (по меньшей мере, в теории) ультралиберальный подход, единственной гарантией против крайностей либерализма являются личная позиция и авторитет президента страны. А этого, понятно, на каком-то этапе может и не хватить.
Очевидно, что экономика страны все еще продолжает движение в соответствии с пресловутой триединой формулой либерализма: либерализация — приватизация — стабилизация. Сторонники ультралиберального подхода, как и раньше, требуют скорейшего отпуска цен на свободу во всех отраслях, где над ними еще сохранился государственный контроль. Лозунг «как можно меньше государства» остается официальной политикой, хотя по степени невмешательства государства в социально-экономическую жизнь Россия давно уже превзошла все и старые и новые индустриальные страны. Дело доходит до таких крайностей, как объявление бегства из страны капитала истинным благом для нее, а не бедствием, когда страна задыхается от отсутствия инвестиций. Предпринимаются попытки форсирования нового раунда льготной (если не бесплатной) приватизации, причем приватизации того, что пока еще работало и работает прибыльно и более или менее надежно, а именно, естественных монополий, т. е. отраслей, которые, между прочим, и сейчас еще остаются в руках государства во многих самых продвинутых западных странах. Сохраняется и подспудно, и открыто психология вражды к малому и среднему бизнесу: он и сегодня продолжает выживать не благодаря, а вопреки всей окружающей его среде, включая и реальное (а не на словах) отношение к нему государства. Ни традиционные, ни новые возможности расширения денежного обращения и укрепления кредитной системы страны не используются в полной мере, напротив, делаются попытки ликвидировать или же свести к минимуму даже такой, казалось бы, абсолютно естественный источник пополнения денежной массы под вполне надежное обеспечение, как обмен экспортной выручки на рубли.
Представляется, что в настоящее время (да, похоже, и во всей видимой перспективе) центральной задачей руководства страны является восстановление утраченного за годы реформ доверия людей к власти. Это, конечно, не умаляет значимости, и ценности таких мер, как реструктуризация экономики, выстраивание системы национальных приоритетов, развитие инфраструктуры рынка и его институтов, трансформация аграрных отношений, повышение жизненного уровня и социальной защищенности населения. Но залогом успеха всех нынешних и грядущих преобразований остается, несомненно, одно — доверие человека к руководству страны. Или, выражаясь по-денежному, доверие к рублю, где бы человек его ни держал — в кармане, банке, акциях или в Пенсионном фонде. Без восстановления этого доверия, наверное, нельзя рассчитывать на подъем России, на создание в стране обстановки, благоприятной для дальнейших реформ. Слишком много в XX веке (последнее его десятилетие в этом смысле не исключение) власть грабила и обманывала российского человека, чтобы ожидать самопроизвольного и быстрого изменения психологического (и соответственно инвестиционного) климата в стране. Складывается, однако, впечатление, что пока российское руководство все еще не осознало в должной мере масштаб и значение проблемы доверия. И многое из того, что оно давно уже должно и могло сделать, делать не спешит.
Не затрагивая чисто политическую сторону проблемы доверия людей (а она, понятно, исключительно важна сама по себе), можно было бы, к примеру, указать, что такое доверие нельзя восстановить, если власть не найдет в себе силы принять ответственность за конфискацию средств населения и если она не предоставит какие-то публичные и даже законодательные гарантии от возможных повторений подобных акций в будущем. Государство должно преодолеть более чем семилетний саботаж законодателей и, по существу, всего российского банковского сообщества против страхования вкладов населения в банки (и не в жалких пределах порядка 1,5 тыс. долл., как намечается сегодня, а на более значительные суммы). В банковской системе страны во главе со Сбербанком следует, наконец, установить реально положительную ставку процента по вкладам, компенсирующую «усыхание» денег в результате инфляции, пойти на амнистию незаконно вывезенных капиталов, развивать налоговые стимулы и более привлекательный режим перемещения через границу как эмигрировавших российских, так и чисто иностранных денег, имея в виду, конечно, в первую очередь «длинные», а не «горячие» деньги, и т. д.
Дальнейшее проведение монетарной политики в российской экономике тесно связано с удовлетворением ее растущих инвестиционных потребностей, с решением известной «проблемы» — пика массового выбытия в масштабах всей страны катастрофически устаревающих основных фондов. Не отрицая, что государство — отнюдь не лучший инвестор из теоретически возможных, нужно все-таки смотреть реально на то, что пока у российского частного капитала нет собственных средств, чтобы мобилизовать капитальные ресурсы в нужных стране масштабах. Невелика надежда и на иностранный капитал: принципиальный положительный перелом в его движении в Россию потребует, видимо, многих лет, а может быть, и десятилетий. В стране еще долгое время не будет такого инвестора или даже слоя инвесторов, могущих по своим возможностям сравниться с государством.
Источников пополнения казны и соответственно инвестиционных ресурсов государства не так уж и много. Но ни один из известных пока не используется в полной мере, а то и не используется вообще. Налоговая реформа только начала приносить плоды и есть основания надеяться, что увеличение налоговых поступлений вместе с ростом ВВП позволит, наконец, правительству исправить многие ошибки, в том числе и такую очевидную, как включение производственных и инновационных инвестиций в налогооблагаемую базу.
Отдельный политический и экономический вопрос огромной важности — возможность возвращения в казну ренты на природные ресурсы, остающейся сегодня преимущественно у частных компаний и превышающей по своим размерам всю современную доходную часть консолидированного бюджета (в Саудовской Аравии, например, рента на 90-95% идет в доход государства и это, как известно, устраивает нефтедобывающие компании). При должной решимости правительства есть также реальный шанс возвращения в государственный бюджет основной части доходов от спиртового оборота (даже по официальным данным, около половины его и сегодня остается вне налогообложения). Следует учитывать и такую пока только намечающуюся положительную тенденцию, как начало выхода огромного массива российской экономики из «тени».
Можно рассчитывать и на то, что государство как могущественный акционер множества компаний начнет, наконец, вести себя должным образом и получать законно полагающиеся ему дивиденды от своей доли в акционерном капитале. И если процессу приватизации суждено продолжиться (что, судя по всему, весьма вероятно), было бы оправданным ожидать, что этот источник бюджетных доходов также станет достаточно ощутимым. Никакими аргументами нельзя оправдать тот факт, что огромная Россия в лице своего государства получила от приватизации на порядок меньше, чем такая относительно небольшая и небогатая страна, как Боливия.
Государство должно также пересмотреть свою эмиссионную политику, которая вплоть до сегодняшнего дня базируется, по существу, на «золотодевизном» Стандарте (давно уже устаревшем), когда эмиссия рублей жестко ограничивается размерами валютных поступлений и резервов государства. Нет никаких оснований отказываться от общепринятой в мире практики использования авторитета государства в качестве обеспечения эмиссии. Денежная эмиссия через кредиты Центрального банка правительству и другим экономическим агентам — это тоже норма, а не какое-то чрезвычайное и потому временное средство повышения уровня монетизации экономики, т. е. расширения денежного обращения. Весь вопрос в том, чтобы она была достаточно сдержанной и носила преимущественно целевой («точечный») характер.
Конечно, свое потенциальное значение сохраняет и такой источник наполнения бюджета, как государственные займы. Но пока после дефолта положение здесь остается неясным, и вряд ли оно в скором времени прояснится, даже если будут успешными первые осторожные попытки возобновить эту практику: слишком многое и здесь зависит от восстановления общего доверия к государству, в том числе и к его ценным бумагам.
Самостоятельный вопрос — восстановление и развитие банковской системы в стране. В настоящее время объем всех видов банковского кредита в России вряд ли составляет более 10-12% ВВП, в то время как в западноевропейских странах этот показатель равен 80-120% ВВП. Бросив частные банки на произвол судьбы, российское руководство (само же и втянувшее их фактически в принудительном порядке в аферу с ГКО) с тех пор продолжает занимать позицию стороннего наблюдателя в отношении банковской системы. Дело ограничивается преимущественно лишь дискуссией о возможной приватизации ведущих госбанков и о масштабах сокращения числа банков. Кстати, их что, у нас слишком много? И регионы, отрасли, малый и средний бизнес не нуждаются в соответствующих по размерам или специализации небольших банках? К подлинной же структурной перестройке своей денежно-кредитной и банковской системы страна в действительности еще и не приступала.
Наиболее важными в этой области задачами представляются следующие:
— повышение роли Центробанка как эмиссионного центра и кредитора «последней инстанции»;
— принятие соответствующих мер, побуждающих население вытащить деньги «из-под матраца» и принести их в банк;
— строительство трехзвенной банковской системы «Центробанк — коммерческие банки — инвестиционные банки», причем последние, по крайней мере, на первых порах вполне могут быть государственными или полугосударственными;
— форсированное развитие чекового и вексельного обращения как эффективного средства расширения денежного оборота и соответственно отечественного рынка;
— создание по примеру многих и старых, и новых индустриальных стран (особенно на начальных стадиях их подъема) системы льготного, а то и вообще беспроцентного государственного кредита малому и среднему бизнесу, как в городе, так и в деревне.
Известно также, что ни деньги, ни рынок не могут действовать в полную силу, в том числе выполнять свою важнейшую функцию объективного ориентира в движении материальных и трудовых ресурсов, если основные ценовые пропорции в экономике резко деформированы. В настоящее время активно обсуждается проблема дальнейшего исправления ценовых диспропорций, оставшихся нам в наследие еще от прошлых, советских, времен. Ускоренное открытие российской экономики сделало актуальным стремление приблизить цены на нашем внутреннем рынке и по уровню, и по структуре к мировым. Уже сегодня внутренние цены в отдельных секторах не только приблизились, но и превзошли мировые цены (особенно во многих секторах потребительского рынка и сферы услуг). И вполне понятно стремление производителей и посредников в других секторах тоже «подогнать» свои цены к мировому уровню. Это касается, прежде всего, таких высоко монополизированных отраслей, как электроэнергетика, газоснабжение, транспорт, связь, жилищно-коммунальное хозяйство, рост цен на продукцию которых, по распространенному убеждению, за последнее десятилетие отстает от общего индекса цен. Давление естественных монополий в целях резкого повышения своих цен, а то и вовсе снятия государственного контроля над ними ныне заметно усилилось.
Однако трудно признать в нынешних условиях подобное давление обоснованным. В советские времена цены на продукцию этих отраслей были занижены по сравнению с ценами на продукцию других отраслей в 2—3 раза. За прошедшее десятилетие цены в электроэнергетике выросли в 23,5 тыс. раз, в газовой промышленности — в 35,6 тыс., на железнодорожном транспорте — в 17,8 тыс., а потребительские цены — в 8,6 тыс. раз. Таким образом, основной перекос в ценах был за истекшее десятилетие во многом выправлен, и естественные монополии получили все, что им полагалось.
Дальнейший опережающий рост цен на продукцию естественных монополий, а тем более тотальное приближение их на внутреннем рынке к мировому уровню чреваты для страны не только новым «разгоном» инфляции, но и многими другими серьезными опасностями. Никогда Россия, в частности, не сможет сохранить свою целостность, если на таких расстояниях, как от Смоленска до Владивостока, будет действовать железнодорожный тариф, как, скажем, установленный в Западной Европе. Никогда ей не покрыть свою территорию первоклассными автомобильными дорогами, если цена бензина у нас будет такая же, как, например, во Франции или Англии. И нам не «протопить» ни один российский город, особенно на севере и востоке страны, если внутренняя цена на газ будет такой же, как на мировом рынке. Эта ситуация, кстати, убедительно свидетельствует о том, что рынок и рыночные критерии во многих сферах жизнедеятельности не только страны в целом, но и отдельного человека имеют свои пределы, выход за которые ставит под угрозу саму эту жизнедеятельность.
Но еще более непонятно (и неоправданно) на подобном фоне другое: полное умолчание того, что в наибольшей мере по сравнению с мировым уровнем (имеется в виду, конечно, уровень более или менее развитых стран) у нас занижена цена главного товара во всякой рыночной экономике — цена рабочей силы. Российский труд с учетом его квалификации недооценен в несколько, а то и в десятки раз. За годы реформ эта крупнейшая ценовая деформация возросла приблизительно вдвое, а с учетом резко снизившегося пенсионного обеспечения — существенно больше. Доля труда в издержках производства промышленной продукции в России составляет ныне не более 12%, в то время как на Западе она находится на уровне 50—60% и выше. Именно в этом сегодня состоит главная «ценовая» проблема. И нельзя не видеть, что принципиальные возможности ее решения есть даже и при существующем уровне производительности труда.
Неудивительно, что российское общество с большим недоверием встречает сегодня все попытки проведения так называемых социальных реформ, будь то пенсионная реформа, жилищно-коммунальная или реформа образования и здравоохранения (вне зависимости от того, «адресные» они или «безадресные»). И вряд ли это неприятие будет преодолено, пока общество не почувствует более или менее заметного повышения доли труда в общем распределении вновь создаваемых в стране доходов между государством, капиталом и трудом. Поэтому сегодня любая торопливость с проведением даже правильных, но при нынешней нищете населения чрезвычайно болезненных реформ может иметь самые тяжелые социальные последствия. Именно в этой среде «монетизация» социально-экономической жизни страны не является безусловным и бесспорным приоритетом, что, кстати говоря, подтверждает и европейский опыт, который вроде бы и сегодня продолжает оставаться для нас ориентиром.
Торопливость может дать совершенно обратный ожидаемому эффект и при дальнейшем ускоренном открытии российской экономики, а именно, присоединении России к ВТО. Относительно трех важнейших аспектов этого процесса — экспорта, импорта товаров и услуг, принятия международных правил и действующих стандартов — можно сказать следующее.
Выдвигаемые на первый план и оцениваемые в 2,5—4 млрд. долл., выгоды наших экспортеров от вступления в ВТО являются сегодня на самом деле для страны второстепенной проблемой. «Вес» этой проблемы по сравнению, например, с ежегодной утечкой капитала из России порядка 2025 млрд. долл., составляет примерно 1:10. Шум, поднятый вокруг возможного роста экспорта, лишь отвлекает внимание общества от действительно первостепенной задачи — сокращения утечки капитала, решать которую, однако, всерьез, похоже, не торопится пока никто.
Далее. Заметное снижение импортных тарифов, сокращение или даже прекращение субсидирования многих важных отраслей российской экономики, включая сельское хозяйство, беспрепятственный допуск иностранных компаний в банковскую, страховую и другие сферы услуг (что неизбежно при вступлении в ВТО) заставляют сомневаться в том, выдержит ли Россия на своем внутреннем рынке такую конкуренцию, к которой она сегодня просто не готова в большинстве потенциально уязвимых отраслей. И наконец, не отрицая благотворной мобилизующей роли международных правил и стандартов, не следовало бы закрывать глаза на то, что это тоже требует какого-то периода адаптации. Для окончательного открытия внутреннего рынка перед иностранной конкуренцией фундаментальное значение имеет тот факт, что в рейтинге конкурентоспособности 59 стран мира Россия занимает пока 55 место. Одним словом, стремление в ВТО — цель, конечно, важная. Но хорошо бы процесс присоединения, требующий от нашей страны серьезнейшей внутренней подготовки, растянулся эдак на 10-15 лет.
За прошедшее десятилетие слово «монетаризм» превратилось в России, к сожалению, в какое-то пугало. Думается, что это своего рода историческое недоразумение. Монетаризм может быть столь же полезен и столь же вреден, как и любая другая теория и любой другой набор инструментов, — все зависит от того, как и что делается. С одной стороны, очевидно, что экономика современной России недостаточно монетизирована, если говорить о таких важнейших ее областях, как бюджет, денежное обращение, кредит, банковская сфера, фондовый рынок, положение бизнеса в целом. С другой — все еще делаются излишне ускоренные попытки монетизировать отдельные сферы ее вне всякой связи с реальным положением дел в стране в целом. Это касается, в частности, цен в монополизированных отраслях, надвигающегося нового раунда приватизации «по дешевке», всей нашей социальной сферы, чрезмерной открытости российской экономики, непрекращающегося экономического «кровотечения» в виде массированного бегства капитала из страны и т. д. Истина, как известно, всегда — посередине, в том числе, хотелось бы надеяться, — и в будущей экономической политике страны.
Парень задает вопрос девушке (ей 19 лет),с которой на днях познакомился, и секса с ней у него еще не было: Скажи, а у тебя до меня был с кем-нибудь секс? Девушка ему ответила: Да, был. Первый раз – в семнадцать. Второй в восемнадцать. А третий -… После того, как девушка рассказала ему про третий раз, парень разозлился, назвал ее проституткой и ушел вне себя от гнева. Вопрос: Что ему сказала девушка насчет третьего раза? Когда он был?
Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. 
