Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. Связаться с автором
Признаюсь, мне никогда не удавалось до конца понять, почему и дискуссия о рыночных реформах в России, и практическая деятельность российских реформаторов все эти последние годы были ориентированы преимущественно на абстрактные конструкции, разработанные теоретиками-экономистами — от К. Маркса до М. Фридмэна, — а не на здравый смысл, опирающийся на наш собственный российский исторический опыт. Очевидно также, что ни Ф. Рузвельт в Америке в период Великой депрессии, ни Л. Эрхард в послевоенной Германии, ни даже Л. Бальцерович в Польше в конце 80-х годов либо вообще не сталкивались, либо сталкивались лишь в ограниченной степени с теми проблемами, которые сегодня приходится нам решать. Но именно в России впервые в истории был успешно осуществлен переход от супер-командной, по существу действительно коммунистической экономики крыночной: имеются в виду, т. е. годы так называемой новой экономической политики.
Объяснения этому странному пренебрежению к своему же собственному практическому опыту могут быть только внеэкономического порядка: высокомерие власти вообще и власти новой, демократической в частности, особенности нашего советского и постсоветского менталитета; профессиональная увлеченность представителей «первой волны» российских реформаторов различными академическими теориями, которые они когда-то, таясь от властей, изучали в своих кабинетах и которые вдруг, как оказалось, можно попробовать воплотить в жизнь. Этот перечень можно продолжить вплоть до известного библейского «несть пророка в своем отечестве» и удивительно стойкой человеческой веры в то, что где-то далеко живут люди, которые (в отличие от нас самих) знают ответы на все наши вопросы и знают, как надо поступать.
Но, даже принимая во внимание все эти соображения, невозможно всё-таки объяснить, почему надо искать указания на то, как следует действовать, у Дж. Кейнса, Ф. Хайека, М. Тэтчер, В. Клауса, Дж. Сакса, наконец, у Дэн Сяопина — у всех, но только не у Г. Сокольникова, Л. Юровского, Н. Кондратьева и других «отцов» нэпа, т. е. у тех, кто уже однажды решил (и успешно), по существу, те же самые задачи, над которыми сейчас мучаемся мы.
Что позволило творцам нэпа в предельно сжатые сроки демонтировать супер-централизованную, насквозь директивную и, по сути дела, безденежную экономику военного коммунизма и быстро преодолеть еще больший по своим масштабам, чем сегодня, экономический кризис?
Несколько упрощая проблему, можно сказать, что стратегия нэпа содержала пять главных элементов:
— свобода всех видов деятельности для частного крестьянского хозяйства, весьма умеренное налогообложение сельскохозяйственных производителей (на уровне 10% от урожая) и быстрое, энергичное развитие в деревне разнообразной меж крестьянской кооперации, включая кредит, снабжение, переработку, сбыт и транспортировку продукции;
— либерализация всех цен в потребительском секторе, полная свобода частного предпринимательства в мелком и среднем производствах, торговле и сфере услуг, умеренное налогообложение и твердая государственная защита частнопредпринимательской деятельности;
— сначала либерализация, а затем гибкий, преимущественно антимонопольный контроль над ценами в государственной промышленности, полная коммерческая и финансовая ответственность госпредприятий (вплоть до банкротства) за результаты их деятельности на рынке, объединение государственной промышленности в могущественные синдикаты и тресты, независимые от центральных властей;
— оздоровление денежной, кредитной и финансовой систем: резкое сокращение государственных расходов (включая оборону), ликвидация бюджетного дефицита, восстановление всех видов сберегательной и страховой деятельности, коммерческого и инвестиционного кредита, выпуск новых (параллельно старым) денег, с самого начала конвертируемых по фиксированному курсу (червонец), и, как следствие всех этих мер, прекращение инфляции в стране;
— постепенное, осторожное, строго контролируемое «открытие» экономики России для иностранной торговой конкуренции и для притока иностранных инвестиций (так называемые концессии).
Почему советская власть вскоре отказалась от этой политики — отдельный разговор, и вряд ли этот отказ можно объяснить какими бы то ни было серьезными экономическими причинами. В любом случае, однако, факт остается фактом: никогда ни до, ни после нэпа Россия не знала таких высоких темпов роста ВВП, которые в тот период, по разным современным оценкам, составляли среднегодовую величину порядка 13—14%. За четыре—пять лет страна сумела создать высоко-динамичную, эффективную, конкурентоспособную экономику с приемлемой степенью социальной дифференциации населения. И по всем критериям это была рыночная экономика.
Конечно, Россия 20-х годов и 90-х годов — далеко не одно и то же. Учитывая именно эти различия, нам выйти из нынешнего экономического кризиса будет, видимо, не легче, а намного труднее, чем России в период нэпа. И дело здесь не только в том, что за прошедшие десятилетия многократно возросли масштабы нашего экономического потенциала и повысился его технический уровень. Главные различия, видимо, в другом.
Во-первых, в 20-е годы сначала надо было восстановить, что имелось раньше. Сегодня же мы должны, как ни печально сознавать, сначала разрушить в нашей промышленности то, что ни по каким разумным причинам нам не нужно и что мы, получается, построили зря. Во-вторых, прежнего крестьянина — хозяина своей земли и своего труда в стране нет, а есть разваливающаяся колхозно-совхозная система, в которой не менее 75% колхозов и совхозов обречены на умирание в условиях рынках. В-третьих, тогда страна была едина и перед ней не стояла проблема разрушенного общего экономического пространства, которое, если следовать естественной логике вещей, рано или поздно должно быть восстановлено на благо всех бывших республик. Но как восстановлено и за чей счет? И может ли это быть сделано без новой массированной и длительной утечки финансовых и других ресурсов из России?
Однако при всех названных различиях в условиях суть стратегии нэпа — оптимальное сочетание дирижизма и свободы рынка — имеет, уверен, для успеха наших нынешних реформ гораздо большее значение, чем любые умозрительные конструкции, разработанные в кабинетной тиши либо у нас дома, либо за рубежом. Более того, именно на принципах нэпа может быть достигнуто в России то самое национальное примирение, о котором так много теперь говорят и которое действительно так остро нам необходимо. Эти принципы могут примирить всех (за исключением, разумеется, самых крайних экстремистов); и тех, кто во главу угла ставит направляющие функции и социальную ответственность государства, и тех, кто, не доверяя никакому государству, все свои надежды на будущее связывает со свободным рынком.
Кто бы ни пришел к власти в ближайшие годы — демократы, либералы, социалисты, националисты, даже, может быть, на какое-то время и военный режим, — любое правительство вынуждено будет решать те же самые проблемы, которые стоят перед нынешним правительством. Всеохватывающая административная система уже разрушена и, по всей видимости, безвозвратно. Любое политическое руководство вынуждено будет искать ту меру дирижизма и рыночной свободы, которая была бы наиболее адекватна нашим конкретным условиям.
При этом надо, конечно, учитывать одно, может быть наиболее существенное обстоятельство: принципы нэпа прошли проверку на практике в комплексе, а не по отдельности. И другое важнейшее обстоятельство: необходимо, чтобы и наши лидеры, и наше общество, наконец, осознали, что никаких мгновенных положительных результатов ни от какой — ни от шоковой, ни от щадящей — терапии нам ожидать не приходится. Сегодня, когда первая эйфория от столь резкого поворота к демократии и рынку проходит, все более очевидной становится суровая реальность, обусловленная всем нашим «советским» наследием. По всей видимости, то, что мы затеяли, потребует не несколько лет и даже не десятилетий, а, как минимум, жизни двух, а то и трех поколений. И если понимать наш нынешний кризис именно в этом смысле, т. е. как кризис не гибели, а возрождения страны, то он, несомненно, еще долго будет иметь перманентный, хронический характер.
Задавайте вопросы нашему консультанту, он ждет вас внизу экрана и всегда онлайн специально для Вас. Не стесняемся, мы работаем совершенно бесплатно!!!
Также оказываем консультации по телефону: 8 (800) 600-76-83, звонок по России бесплатный!
Основная причина неизбежно длительного, перманентного характера нынешнего кризиса и одновременно первая общенациональная задача России на ближайшие десятилетия, по моему убеждению, состоит в следующем: если мы не хотим навечно остаться в положении «Верхней Вольты с ракетами», нам необходимо избавиться от значительной части нашего экономического потенциала, от отраслей и предприятий, которые теперь нам либо не нужны вообще, либо нуждаются в коренной переориентации и модернизации. По различным оценкам, это от I/\ до 2/з промышленного потенциала и до 3/4 колхозов и совхозов. Речь идет об отраслях и предприятиях, которые либо работали и работают не на страну и, тем более, не на массового потребителя, а на свои собственные нужды, либо по своей неэффективности просто нежизнеспособны в любых нормальных рыночных условиях.
Не может и впредь Россия, производя примерно /8 продукции США, выплавлять металла в 2 раза больше, чем американская промышленность, выпускать в 5—6 раз больше тракторов, в 10—12 раз больше сельскохозяйственных комбайнов и т. д„ и не может она и дальше потреблять на единицу ВНП в 2,5—3 раза больше энергии, чем страны Западной Европы и Япония. И не нужна ей такая огромная химия, поскольку значительная часть химической промышленности десятилетиями работала на немыслимое — на химическую войну. И если в конце 80-х годов всего лишь 20% наших колхозов и совхозов производили 75—80% всей товарной сельскохозяйственной продукции, то очевидно, что остальные 80% обречены либо исчезнуть вовсе, либо трансформироваться.
Все эти нежизнеспособные отрасли, под отрасли, города и предприятия могут существовать сегодня лишь за счет бюджетных субсидий и льготных, а по существу своему безвозвратных государственных кредитов. Та же Воркута, продавая уголь по нормальной рыночной цене, может покрыть лишь 15% своих расходов, остальные 85% покрывает государственный бюджет. Необходимость субсидирования такого рода предприятий — главный источник нынешней трех-четырехзначной инфляции. И пока мы не перекроем этот источник, инфляция будет и дальше бушевать, делая невозможным нормальный процесс сбережений, а, следовательно, и не только расширенное, но даже и простое воспроизводство.
Но субсидии и льготные кредиты нежизнеспособным отраслям — это только часть вопроса. Думаю, наши реформаторы либо недооценили с самого начала, либо политически были не в состоянии преодолеть другой мощный инфляционный фактор — близорукое, неумное, безответственное поведение наших многочисленных монополистов, обрадовавшихся возможности, ничего не меняя в производстве, вздуть цены на свою продукцию в одночасье. В значительной мере все эти регулярно повторяющиеся в последнее время «кризисы неплатежей» — результат того, что своей алчностью наши монополисты взяли друг друга за горло, уповая (и, к сожалению, обоснованно) на то, что и реформаторское правительство тоже, если проявить достаточную выдержку, рано или поздно спасет их, либо напрямую купив их, не находящую сбыта продукцию, либо погасив их взаимные долги. Прошедшие два года со всей убедительностью показали, что против такого поведения наших монополистов в рыночных условиях есть только одно действенное оружие — банкротства и соответственно рост безработицы. Но как раз это-то оружие по вполне понятным причинам (страх социального взрыва) наши реформаторы до сих пор, по крайней мере, избегали применять.
Проблема нежизнеспособных производств стала до такой степени очевидной, что сегодня не только «государственники», но даже и завзятые «рыночники» уже не решаются отрицать необходимость продуманной, всеохватывающей «индустриальной политики», т. е. государственного дирижизма. Должны быть, наконец определены общенациональные приоритеты: кого, как долго и в каких масштабах нужно поддерживать за счет бюджетных субсидий, а кому уже сегодня или, в крайнем случае, завтра дать умереть своей естественной смертью. Здравый смысл подсказывает, что приоритетными должны быть все предприятия «высокой технологии», весь научно-технический и образовательный потенциал страны, ее энергетическая, транспортная и коммуникационная инфраструктура, все предприятия экспортной ориентации, имеющие реальные шансы найти свое место на мировых рынках, а также комплекс отраслей, работающих на массового потребителя.
Убыточным предприятиям и секторам нашей экономики должно быть ясно, что время бюджетного субсидирования их деятельности кончается, что через два—три года они смогут рассчитывать только на свой собственный успех на рынке. Правительство должно также решиться, наконец (для начала хотя бы в чисто педагогических целях) на запуск цепи банкротств в наиболее «неповоротливых», наиболее монополизированных отраслях. Наш собственный горький опыт последних двух лет убедительно свидетельствует о том, что никакими другими силами общество не может заставить, например, Ростсельмаш (производящий по немыслимо высокой цене комбайны с ресурсом работы без ремонта всего 18 часов) выпускать приличную продукцию и думать не о том, как повысить цены, а, наоборот, как их снизить и тем самым увеличить свой оборот.
Но структурная перестройка экономики (и соответственно действенная индустриальная политика — политика «выбраковки» нежизнеспособных производств) невозможна без создания надежной социальной «сетки безопасности», к чему мы, по сути дела, еще и не приступали. Такая «сетка безопасности» необходима, прежде всего, как единственная реальная гарантия против вполне возможного социального взрыва, если действительно начнутся серьезный процесс банкротств и рост безработицы. Сегодня безработица у нас официально на уровне 1% численности рабочей силы, хотя на деле она (в более или менее замаскированной форме) уже порядка 5—6%. Но это лишь начало. Специалисты знают, что сегодня, даже по нашим же техническим нормам, каждый третий занятый на наших предприятиях — лишний. С точки зрения перспективы ничего в этом страшного нет: сфера услуг у нас в самом рудиментарном состоянии, а во всех индустриальных странах в ней занято более 70% самодеятельного населения (у нас же эта пропорция только-только начинает меняться, приближаясь к 50:50). Но одно дело — перспективы, другое — ближайший день. Куда, к примеру, денутся шахтеры Воркуты, что они еще умеют делать, где их ждут, где в другом месте они найдут себе жилье, поликлиники, школы для своих детей?
Без продуманной государственной программы смягчения неизбежно болезненных социальных последствий структурной перестройки общество просто, в конце концов, не выдержит ожидающих нас трудностей экономической реформы. Выборы показали, что ресурсы терпения у населения уже на пределе. Страна не может долго жить в состоянии «на грани взрыва», от одной шахтерской забастовки до другой. Создание действенной социальной «сетки безопасности» становится сегодня важнейшим как политическим, так и экономическим приоритетом. А это означает более или менее приемлемый уровень пособий по безработице, общественные работы, разветвленную систему трудовой переквалификации, реальные возможности для значительных перемещений рабочей силы по стране и т. д.
Необходимо, наконец, признать, что сегодня у нас нет классического выбора между инфляцией и безработицей. К сожалению, нам еще долго придется жить, имея и то и другое. Без инфляции нельзя избежать обвального краха значительной части нашего экономического потенциала, без банкротств и существенной безработицы мы так никогда и не начнем процесс «выбраковки» нежизнеспособных, бесперспективных производств и не сможем обуздать аппетиты наших промышленных монополистов. Весь вопрос — в мере инфляции и мере безработицы (скажем, инфляция порядка 20-25% в год и безработица на уровне 9-10%). И успех или неудача в поисках этого оптимального сочетания полностью зависят не от приверженности нашего правительства марксизму, кейнсианству или монетаризму, а от его профессионализма, маневренности и чувства меры и прежде всего от степени его контроля над ситуацией в стране. Ну и еще, конечно, от того, повезет ему или не повезет.
Но спрашивается, кто будет разрабатывать эту индустриальную политику? Кто будет распределять то, что составляет ее суть, ее сердцевину — бюджетные субсидии и льготные кредиты? Банковская система пока слаба, серьезного рынка ценных бумаг тоже нет, и неизвестно, когда он будет. Так что любые надежды на автоматизм движения основной части ресурсов в российской экономике пока нереальны. Значит, это опять будет тот же самый проклинаемый всеми чиновник бюрократ в центре и на местах. И не приведи Бог, если в ближайшие годы, а то и десятилетия какое-нибудь наше правительство в пылу азарта замахнется на него, на этого чиновника, пусть даже коррумпированного: без знающего свое дело бюрократа сегодня даже у самого решительного реформатора не получится ничего.
Опыт нашей истории к тому же учит, что даже угрозой расстрела этого бюрократа (особенно на местах) не проймешь. От его саботажа можно избавиться только одним-единственным способом — его надо заинтересовать. Вот здесь-то, по моему мнению, и лежит возможность, более того, уверен, неизбежность исторического компромисса между охранительными и реформаторскими силами в нашем обществе — компромисса на достаточно длительную перспективу. Индустриальная политика нужна, чиновник нужен, рынок пока не может выполнить его работу.
Нэп оставил нам бесценное наследие, а именно, эффективную механику выхода из знаменитого «кризиса сбыта» когда монополизированная государственная промышленность России благодаря отпуску цен на свободу оказалась в том же самом плачевном положении, что и сейчас: вздутые цены, спрос значительно ниже предложения, массовое затоваривание, всеобщий кризис неплатежей и пр. Тогда выход был найден за счет, во-первых, установления государственного контроля над ценами в монополизированных отраслях, во-вторых (в качестве своего рода компенсации за этот контроль), избирательного субсидирования из бюджета некоторых отраслей и предприятий тяжелой промышленности и, в-третьих, всеобщего объединения промышленных предприятий в сбытовые синдикаты и производственные тресты, полностью ответственные за свою деятельность. Собственно, к этому сейчас, похоже, и движется наше правительство, пытаясь установить контроль над ценами (или над уровнем рентабельности) в монополизированных отраслях и создавая так называемые «промышленно-финансовые группы», т. е., по существу, те же самые тресты.
Вторая ключевая проблема нашего нынешнего кризиса — необходимость восстановления полной дееспособности денег, без чего никакая нормальная, т. е. рыночная, экономика не может не только развиваться, но и просто существовать более или менее длительное время. И здесь не надо выдумывать ничего нового, все это у нас было в 20-е годы: свободные цены, бездефицитный бюджет, умеренное налогообложение, развитая система коммерческого (включая коммерческие векселя) и инвестиционного кредита, страховое дело, фондовый рынок, твердая, устойчивая валюта с фиксированным курсом, пользовавшаяся полным доверием и у населения, и у предприятий, и у наших зарубежных партнеров.
Никакой К. Маркс и никакой М. Фридмэн тут ни при чем: технология создания здоровых денег известна уже многие века. Кстати говоря, оздоровление денег — это первое, с чего всегда начинали все удачливые реформаторы в мире. И наоборот, все известные истории, безумные эксперименты начинались, как правило, с обратного — с их разрушения.
Первое, что нам в этом смысле сегодня необходимо, — восстановление положительной ставки процента по всем депозитам, кредитам и другим как государственным, так и частным заемным обязательствам. В противном случае ни о каких серьезных устойчивых сбережениях населения и предприятий не может быть и речи. А значит, не будет и никаких надежд на восстановление нормального инвестиционного процесса в стране. Лишь всеобщая положительная ставка процента может как-то ограничить такой мощнейший фактор инфляции, как давно уже вышедшая из под контроля заемная деятельность государства, постоянно принуждающего Центральный банк печатать деньги в виде льготных кредитов бюджету. Наконец, только безусловно, положительная ставка процента может, видимо, обуздать традиционно грабительские инстинкты нашего государства, и сегодня продолжающего паразитировать на тех сбережениях, что люди по инерции все еще доверяют ему.
Другой важнейший аспект проблемы денег в стране — необходимость повторить ключевую операцию в стране 20-х годов, а именно, выпустить червонец, т. е. «хороший», конвертируемый рубль с твердым курсом, параллельный нынешнему «плохому», инфляционному, все более обесценивающемуся рублю. Это надо было сделать еще несколько лет назад. Но мы, к сожалению, из всех возможных вариантов выбрали наихудший: уже более двух лет роль параллельной «хорошей» валюты у нас играет доллар, так или иначе обслуживающий, по некоторым оценкам, более половины оборота наличности в стране.
В 20-е годы червонец примерно за два года вытеснил из оборота инфляционные дензнаки. Есть основания ожидать такого же результата и в наши дни. Во всяком случае, общество должно в полной мере осознать, что, пока не будет твердой, стабильной валюты, пользующейся полным доверием со стороны всех ее держателей как внутри страны, так и за рубежом, мы не только не будем иметь надежного «якоря» для стабилизации экономики, но и не сможем рассчитывать на какой-либо серьезный приток инвестиционного капитала извне. И в первую очередь нашего же отечественного капитала, который «убежал» за последние годы за границу, потеряв всякое доверие к российскому государству и к возможностям стабильного, прибыльного инвестирования у себя в стране.
Проблема доверия людей к государству, к его валюте и его обязательствам, похоже, вообще представляется нашим реформаторам чем-то экзотическим — эдакой излишней роскошью, которой практические политики могут со спокойной совестью и пренебречь. Между тем это такой же, а может, и больший по своему значению фактор, чем, скажем, норма накоплений в национальном доходе или ставка банковского процента. О каком доверии людей к государству можно говорить, если налицо грубая, проведенная вопреки всем обещаниям властей конфискация фактически всех сбережений населения и предприятий в ходе либерализации цен, арест валютных счетов и юридических, и физических лиц, откровенное надувательство людей в ходе денежной мини-реформы, наконец, граничащая с уголовной практика задержки на месяцы зарплаты работникам предприятий, находящихся на бюджетном финансировании. Массовое бегство капиталов за границу — это только один и даже, наверное, не самый разрушительный результат такой политики. Итоги выборов — следствие. И боюсь, теперь (даже при самой честной политике правительства) понадобятся отнюдь не годы — десятилетия, чтобы это доверие восстановить.
Третья крупнейшая наша общенациональная проблема — это приватизация. В ее решении опыт нэпа и по сей день сохраняет все свое значение. Убежден, что мы слишком поторопились с приватизацией наших промышленных монстров: достаточно было бы на первой стадии дать им полную экономическую самостоятельность на рынке и право выпускать (для мобилизации дополнительного кап и таз а) свои акции и облигации. Сейчас же при всех различиях в действующих моделях приватизации и при всей поголовной ваучеризации населения результат, скорее всего, будет один: мы лишь потратим столь необходимые сейчас три—пять лет на передачу промышленных предприятий в руки их директоров и их ближайшего окружения, превратив какую-то часть постсоветских бюрократов в собственных дюпонов и Рокфеллеров. Конечно, это тоже метод построения рыночной экономики и возрождения частной собственности в стране.
Однако не слишком ли дорогой будет его нынешняя цена в социальном смысле?
Особенно это касается раздающихся теперь кое-где требований о ликвидации ваучеров. Согласен, ваучеры с самого начала были, по видимому, несерьезной затеей. Но не следует забывать, что с начала реформы они были тем единственным, что людям дали, а не отняли. И вряд ли какое-либо наше правительство может позволить себе сейчас отобрать их назад. Но в ходе дальнейшего процесса приватизации государственной собственности разумнее перенести основной упор на выкуп, долгосрочную аренду и другие формы постепенной, естественной (т. е. за деньги) передачи собственности в частные руки.
Однако наибольшее беспокойство вызывает не то, какой будет дальнейшая судьба наших промышленных монстров, а то, что классическая частная инициатива и частное предпринимательство сегодня, по существу, насильственно вытолкнуты в сферу мелкой уличной торговли и всякого рода финансовых спекуляций. Для частного промышленника или фермера не изменилось за годы реформы практически ничего.
И здесь, вероятно, не будет другого выхода, кроме того, что уже сделал однажды нэп, возродивший стихийные многомиллионные силы частной инициативы фактически во всех областях экономической деятельности. Не только (а я бы даже сказал, и не столько) Уралмаш завод или ВАЗ определяют общий экономический тонус и перспективы страны. Для возрождения духа предприимчивости, инициативы, научно-технического творчества, добросовестного труда, социальной удовлетворенности решающее значение имеют мельчайшие, мелкие и средние предприятия, находящиеся в частных руках. Только частный сектор может «переварить» социальные последствия структурной перестройки экономики и неизбежной в ходе ее безработицы. Ни государство в целом, ни наши промышленные гиганты не смогут этого сделать, ибо для них на долгие годы вперед перспектива лишь одна — выталкивать, а не привлекать дополнительную рабочую силу.
Что больше всего тормозит у нас сейчас возрождение частного сектора? Контроль со стороны организованной преступности — раз; коррупция государственной власти, как в центре, так и на местах, базирующаяся на стойком господстве разрешительного, а не регистрационного принципа при открытии своего дела, — два; непосильное налогообложение и отсутствие серьезных налоговых льгот для частных предпринимателей в начале их деятельности — три; абсолютная невозможность получить в банке или где бы то ни было долгосрочный инвестиционный кредит под приемлемые проценты при организации любого вида частных производственных предприятий — четыре. Все эти проблемы были так или иначе решены в период нэпа.
Однако еще больше, чем конкретные методы нэпа, для нас сегодня важны умонастроения властей того периода, их логика мышления, их прагматизм, умение видеть всю картину в целом. Конечно, из опыта нэпа вряд ли можно позаимствовать что-либо конкретное для решения ряда других крупнейших проблем (например, как наиболее рационально поделить налоговые доходы и вместе с тем экономическую ответственность между центром, регионами и местами или как найти меру между полным открытием российской экономики для иностранной конкуренции и протекционизмом, чтобы, с одной стороны, не погубить всех наших производителей, а с другой — не дать им никаких надежд на длительный «тепличный режим»). Никаких конкретных рецептов здесь опыт нэпа не даст, но он дает другое — «дух» решения этих и других столь же острых проблем.
Если логика политического режима и в период нэпа была насквозь тоталитарной, то в экономике в те годы (по крайней мере, до насильственной сталинской реставрации) режим руководствовался преимущественно одним: не теориями, а практическим здравым смыслом. Убежден, им следует нам руководствоваться и теперь.
Однажды один путешественник попал в плен к амазонкам. После недолгого совещания эти отважные воительницы приняли решение убить беднягу. Однако перед этим они предложили «идущему на смерть» исполнить его последнюю просьбу. Подумал-подумал путешественник и попросил амазонок кое-о-чем. Это-то, собственно говоря, его и спасло. -так, вопрос: какую просьбу высказал обреченный»?
Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. 
