Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. Связаться с автором
Перестройка всколыхнула общественную жизнь страны, разбудила ее творческие силы, вселила надежды на реальный выход из тупиковой ситуации, в которой мы оказались за годы застоя.
Но чем очевиднее становится, что глубокая перестройка нашей общественной жизни — это отнюдь не конъюнктурный маневр, что это всерьез, тем более растет тревога за ее судьбу. Тревога распространяется сегодня не только среди наиболее активной части нашего населения. Наблюдается определенное недоверие и среди широких масс, опасающихся, с одной стороны, того, что попытки оздоровления политической и социально-экономической жизни страны обернутся, в конце концов, блефом, а с другой — возможных социальных последствий перестройки.
Особую тревогу порождает ряд негативных явлений, обострившихся именно в последнее время.
Во-первых, нельзя не видеть, что растет скрытое, а нередко и открытое сопротивление перестройке в районах и областях со стороны многих местных партийных, советских и хозяйственных органов. Все более очевидным становится также стремление некоторых центральных министерств, на словах поддерживая перестройку, выхолостить ее содержание на практике, парализовать чисто ведомственными мерами линию ЦК КПСС на полный хозрасчет, на самостоятельность, самоокупаемость и самофинансирование предприятий.
Думается, трудно более выразительно охарактеризовать суть того, что тормозит сегодня перестройку, чем это сделал известный колхозный председатель М. Вагин: «Кто-то, сильный и властный, опасается нашей самостоятельности, поскольку мы сами становимся сильными и властными в пределах своей хозяйственной территории.
Необходимо ли это обществу, государству? Да, позарез необходимо. Следовательно, не общество и не государство ведут с нами борьбу за власть. Тогда кто же? Посмотрите, где вязнут, обесцениваются решения, принятые на съезде партии и последующих Пленумах ЦК, там и обнаружится ответ — кто же?».
Показательна в этом смысле открытая, решительная (можно даже сказать — «мужественная») борьба, которую, вопреки недвусмысленным установкам ЦК КПСС, ведут некоторые обкомы и райкомы против «архангельского мужика», не считая нужным даже хоть как-то скрывать свое враждебное отношение к нему ни от печати, ни от населения. Упорно сохраняются также волевые ограничения на продажу колхозной продукции на рынках, ограничиваются подсобные промыслы и сельская промышленность, по-прежнему пресекается инициатива в приусадебных хозяйствах, сознательно и преднамеренно сдерживается развитие индивидуально-кооперативной деятельности. «Москва нам не указ» — подобные настроения на периферии распространены сейчас достаточно широко, тем более что на поверхности нередко не видно признаков того, что Москва в состоянии дать им действенный отпор.
В стране не прошло незамеченным и то, что одна из центральных идей июньского Пленума ЦК КПСС — о необходимости считать утратившими силу все ведомственные инструкции, противоречащие содержанию Закона о государственном предприятии, — не получила ни юридического закрепления, ни, тем более, практической реализации. Госзаказы уже сплошь и рядом превышают прежние плановые задания. Некоторые министерства под шум речей о перестройке установили на достаточно длительное время нормативы отчислений от прибылей предприятий в свою пользу на уровне 80—90 и более процентов. Реальные возможности промышленных и сельскохозяйственных предприятий распоряжаться своими деньгами и сегодня парализованы действующими ведомственными инструкциями. Наделе не существует пока для предприятий, каких бы то ни было возможностей выбиться из тисков фондируемого снабжения, наладить сбыт хотя бы части своей продукции не по разнарядке свыше, а самим через рынок. Даже планируемых сверху показателей и то стало больше, а не меньше. Не случайно, что почти 80% опрошенных руководителей предприятий считают, что, по существу, прав у них сегодня не больше или даже меньше.
Невольно напрашивается мысль, что в стране может сложиться или уже складывается своего рода молчаливый заговор против перестройки, в котором интересы определенной части руководства на местах и ряда центральных ведомств все более сближаются. Особо тревожит то, что позиция некоторых центральных органов печати если не в открытую, то методом умолчания фактически поддерживает это сопротивление. Как отметил недавно известный наш публицист И. Васильев, «в обществе складывается весьма тревожная ситуация — колоссальная управленческая пирамида... атакуемая с нарастающим напором пробуждающийся к активной деятельности массами, переходит от первоначального замешательства к контрнаступлению».
Во-вторых, пока ускорение получилось во многом за счет роста производства ненужной продукции. Характерен, например, вывод, к которому пришел автор статьи «Советская экономика на переломе», опубликованной в журнале «Коммунист»): в двенадцатой пятилетке «по многим видам продукции рост запланирован выше реальных потребностей». Действительно, рост без разбора, рост производства всего и вся, рост ради роста — разве это то, что нам сегодня нужно?
В то же время заметно ухудшилось положение многих промышленных предприятий, попавших в тиски между двумя взаимоисключающими требованиями: с одной стороны, гнать, не считаясь ни с чем, вал (вернее, товарную продукцию), с другой — подстраиваться под госприемку и соответственно обеспечивать непривычный пока для них уровень качества выпускаемой продукции. Это породило дурную цепь взаимосрываемых поставок: предприятия не могут получить в необходимых объемах комплектующие изделия от своих поставщиков и, в свою очередь, не могут выполнить и свои обязательства по поставкам перед потребителями собственной продукции. Результаты работы предприятий, перешедших на самофинансирование, оказались не лучше, а кое-где и хуже, чем у прочих. Заводы залихорадило, увеличились простои, снизились заработки, в печати опять послышались голоса (причем не только руководителей, но и рабочих) о необходимости возврата к «твердой руке». В то же время вновь стали расти непроданные запасы никому не нужной продукции, но теперь уже не только некоторых товаров народного потребления, но и средств производства (например, тракторов и комбайнов).
В-третьих, широко распространилось мнение (может быть, связанное с возросшими ожиданиями людей), что положение на рынках продовольствия и товаров широкого потребления в последнее время не улучшилось, а даже ухудшилось. Очереди в магазинах и пустота на прилавках сохраняются по-прежнему. Производство продовольствия из государственных ресурсов выросло незначительно, качество отечественного ширпотреба не изменилось, импорт (включая даже такие товары первой необходимости, как чай и кофе) заметно снизился.
Декларированное право реализовать на рынке всю сверхплановую и 30% плановой продукции, предоставленное совхозам и колхозам почти два года назад, не привело на деле ни к каким результатам. Республиканские и областные агропромы продолжают расписывать всю продукцию хозяйства вплоть до последнего огурца, так что продавать на рынке им фактически нечего. Некоторые сугубо административные начинания, вроде ярмарок с колес, будучи сплошь и рядом в убыток сельскохозяйственным производителям, идут лишь из под палки и могут скоро исчезнуть сами собой (конечно, они дали определенный эффект, но этот эффект был достигнут не на экономической основе и потому не может не быть временным). Головотяпская, а возможно, и злонамеренная борьба против приусадебных участков, продажи продукции в других, «чужих» районах привели во множестве мест лишь к оскудению и без того небогатых колхозных рынков: на краснодарском рынке, например, в прошлом году из 1200 мест пустовало 500. Запуганный местными властями и тяжелейшими трудностями организации (бумажная волокита, поборы, враждебность полиции, невозможность нормального снабжения), индивидуально-кооперативный сектор в мелком производстве и сфере услуг не смеет пока поднять голову, и ждать от него какой-то серьезной отдачи в скором времени вряд ли было бы реалистично.
В-четвертых, среди населения усиливаются различного рода опасения, связанные с дискуссией в печати относительно некоторых намеченных экономических мер, прямо затрагивающих социальную сферу.
Задавайте вопросы нашему консультанту, он ждет вас внизу экрана и всегда онлайн специально для Вас. Не стесняемся, мы работаем совершенно бесплатно!!!
Также оказываем консультации по телефону: 8 (800) 600-76-83, звонок по России бесплатный!
Вполне понятны, например, опасения, что центральный вопрос перестройки — реформа цен и как ее следствие возможное повышение их на целый ряд продовольственных товаров и коммунальные услуги — будет решен со значительным ущербом для массового потребителя, что государственные органы не удержатся от традиционного для них соблазна решить эту проблему за счет интересов населения, что они, наконец, просто в силу торопливости не успеют подготовить и провести реформу цен так, чтобы обеспечить соответствующую компенсацию мало и среднеоплачиваемым слоям трудящихся, пенсионерам, студентам, лицам, живущим на различные пособия, и т. д. Усиленно циркулируют слухи о возможной денежной реформе и соответственно о конфискации определенной части вкладов в сберкассах. Людей пугают также перспектива закрытия предприятий, которые не выдержат полного хозрасчета и новых требований к качеству, более жесткой (уже не административной, а экономической) дисциплины на предприятиях, необходимость переквалификации или перемещения в другие районы, возможные потери в заработках. Успех перестройки сулит пока мало хорошего также многим из тех 18 млн. больших и малых работников управления, которые сейчас имеются в стране. Социальное и имущественное положение какой-то части из них может быть основательно подорвано наметившимся курсом на сокращение как центрального, так и местного аппарата. А это ведь тоже наши люди, и их тоже можно и нужно понять.
В-пятых, в последнее время привлекают особое, повышенное внимание наши успехи и неудачи в борьбе с подлинным национальным бедствием страны — пьянством.
Несмотря на то, что достигнуты определенные результаты в этой борьбе (в частности, снижение производственного травматизма и «пьяной» преступности), нельзя не видеть, что мы здесь пока еще только в начале пути. Первый этап этой борьбы прошел в целом успешно. Но вызывает тревогу то, что пьянство в массе своей начинает, по-видимому, приспосабливаться к новым условиям и принимает сегодня новые, нередко еще более безобразные формы, такие, как потребление химических препаратов, моющих средств, токсикомания и т. п.
Одновременно становится все более очевидно, что государство шаг за шагом втягивается в самогонную войну с населением. Эту изнурительную войну оно вряд ли выиграет: простота производства, выгода от него и масштабы потребностей в спиртном делают, в конечном счете, безнадежными любые мыслимые противодействующие усилия МВД. К каждому деревенскому дому, а теперь и к каждой городской квартире не приставишь же полицейского. Судя, но мировому опыту, мы сегодня уже на пороге массового промышленного производства подпольного спиртного (как в Америке 20-х годов), а это значит, что мы, возможно, и на пороге серьезной вспышки организованной преступности, ибо сегодняшняя прибыль на самогоне оправдывает — даже чисто статистически — любую степень риска.
Административные меры борьбы с пьянством, по-видимому, уже дали все или почти все, что они могли дать. Борьба с ним вступает в новый этап, и важно не проглядеть эту перемену. Борьбу сегодня необходимо перенести, прежде всего, в экономическую и социальную плоскости. Многие сейчас испытывают разочарование в низкой результативности принимаемых мер. Спрашивается: а чего мы ожидали? Неужели мы действительно верили в скорый результат? Спаивание населения продолжалось шестьдесят лет, и реально ли надеяться, что сложившуюся психологию и образ жизни целого народа можно поломать за год-два?
По моим оценкам, если на рубеже 80-х годов 2/3 дохода от спиртного получало государство и /з — самогонщики, то на сегодня (при сохранении общего душевого потребления спирта) мы добились лишь того, что поменяли эту пропорцию на прямо противоположную. Но, отдав доход от спиртного самогонщику, государство за два последних года пришло к резкому усилению несбалансированности бюджета, дефицит которого сегодня покрывается таким в высшей степени опасным, нездоровым средством, как печатный станок.
Следует подчеркнуть, что с точки зрения чисто финансовой техники таких нелепостей — отдать, фактически добровольно, законные государственные доходы самогонщику! — в истории, начиная с шумеров, насчитывалось немного. Для Америки, в частности, «сухой закон» был, как известно, тоже нравственным экспериментом, закончившимся, однако, полной неудачей. Но он при этом затрагивал преимущественно доходы частных компаний, производивших спиртное. Акцизные сборы от спиртного в американском федеральном бюджете того времени играли относительно второстепенную роль.
Общественный климат в нашей стране за последние два года изменился. Изменился в принципе. Но многие у нас пока еще не понимают, что никакой реальной альтернативы перестройке нет, что в экономическом смысле мы пока еще не отошли от края пропасти. Печать в основном занята пропагандой успехов, во многом мнимых, и это сглаживает, стирает острогу стоящих перед страной задач. Ни в народе, ни в руководящих слоях далеко не все еще осознали серьезность положения. Чувство успокоенности, равнодушие, уверенность в том, что все как нибудь образуется само собой, порождают у многих вопрос: а зачем вообще мы это все затеяли? Немало людей еще не поняли, что иначе мы окажемся на обочине истории, превратимся в слаборазвитую страну.
Обнадеживает, однако, то, что пока еще кредит нового курса в народе в целом весьма высок, особенно в среде интеллигенции. Но учитывая, что политика перестройки началась уже более двух лет назад, естественно, задаешься вопросом: насколько хватит этого кредита? По-видимому, речь может идти о годе—двух, после чего вполне можно ожидать поворота в настроениях масс — разочарования, апатии, растущего недоверия к намеченному курсу.
Нужен успех, видимый успех — успех не когда-то, а уже в ближайшее время. Этот успех мог бы быть, достигнут уже в прошлом году, если бы сознательное (или бессознательное — что не легче) сопротивление перестройке, особенно на селе, не парализовало подобную возможность. Не исключено, что, если нам не удастся добиться в ближайшие год-два чего-либо существенного, ощутимого всеми, судьба перестройки может оказаться под угрозой.
Специфика текущего момента требует, мне кажется, ряда решительных шагов внутри страны, которые по своей совокупности могли бы дать положительный эффект и укрепить веру населения в оправданность и благотворность курса на перестройку.
Думается, что, прежде всего, необходимо несколькими крупными акциями поломать складывающееся сегодня в народе убеждение, что места сильнее Москвы и что некоторые центральные министерства сильнее ЦК КПСС.
Сломать усиливающееся сопротивление новой политике в деревне — нелегкая задача. Только одними административными мерами здесь не обойтись. Среди многих экономистов сегодня зреет убеждение, что без отмены обязательных плановых поставок продукции колхозов и совхозов и замены их налогом проблема такого сопротивления неразрешима. Возможно, следует, наконец, пойти на принятие подобного решения. Куда эта продукция денется из страны? И куда она в массе своей пойдет помимо государственных хранилищ и холодильников? Даже (очень теоретически) если колхозы и совхозы вдруг бросятся с ней на свободный рынок, не потребуется и месяца, чтобы они убедились в его очень узкой поглотительной способности. Но такое решение означало бы действительную самостоятельность для них и в то же время реальный крах всего того, что продолжает сейчас опутывать наше сельское хозяйство по рукам и ногам.
Кризисное состояние нашего сельского хозяйства очевидно для всех. Причины этого состояния не в капиталовложениях. Их за последние полтора десятилетия было направлено в деревню более чем достаточно. Но они фактически не дали ничего. Кризис нашей деревни — расплата за пять с лишним десятилетий насилия над здравым смыслом, над всем, что побуждает человека к нормальному, добросовестному труду. И сегодня уже мало кто, наверное, сомневается, что основная причина бедственного положения нашего сельского хозяйства, его оцепенения — в той безраздельной власти, которую административная прослойка приобрела за эти десятилетия над всем, чем живет деревня.
Райкомы, райисполкомы, РАПО заняты сегодня преимущественно не своим делом. На практике все это инструменты принудительного труда, средство, позволяющее административным путем хоть как-то компенсировать отсутствие в деревне нормальных, здоровых экономических отношений, не подавляющих, а стимулирующих человеческий фактор, человеческую активность. По логике вещей, по логике «хозрасчетного социализма» райкомы должны быть лишены хозяйственных функций (и как можно скорее), райисполкомы возвращены к тем функциям, которые присущи всяким нормальным органам местного самоуправления, а РАПО должны быть превращены в разнообразные и полностью хозрасчетные производственные, закупочные и снабженческие объединения. Сердцевиной всех аграрных отношений должен вновь (как в 20-х годах) стать налог.
Существуют, однако, опасения, что при подобном повороте событий нас ждет трудный переходный период, чреватый падением сельскохозяйственного производства. Нередко высказывается мысль, что в этом случае люди в деревне вообще перестанут работать, что все развалится, все разбегутся и страна вообще окажется без хлеба и мяса. Дескать, пусть уж лучше все остается, как оно есть: хоть и неэффективно, и через пень колоду, и все время на грани срыва, но нынешняя система все-таки обеспечивает какой-то минимум продовольствия. Ну а дальше? А дальше тоже, наверное, все как-нибудь устроится само собой.
Понять подобные настроения можно, но оправдать нельзя. В основе их — представление о нашем человеке как о каком-то ленивом рабе, которого только кнутом и можно заставить хоть что-то делать. Невольно возникает вопрос: да так ли оно на самом деле? Так ли уж мы все (и наша деревня в частности) выродились, что любые попытки вернуть людей к нормальному, полнокровному труду обречены на неудачу?
Действительно: а разбегутся ли? А бросят ли все?
Думаю, что нет. Люди есть люди, и, сколько бы их ни утюжили сверху, нет такой силы, чтобы вытравить из них главное, что составляет суть человека, — его способность и желание к труду. Конечно, мы в этом деле достигли больших «успехов», но не следует быть излишне самонадеянными: этого до конца даже нам не удалось. И если вернутся нормальные, здоровые условия жизни, даже и в полуразрушенной деревне нашей, уверен, найдутся силы, которые позволят ей возродиться. Человек не может быть врагом самому себе, это обстоятельства сделали его таким. Не разбежится деревня! Даже и в начале, в переходный период, пока не начнет давать полную отдачу новая система стимулов, будет действовать естественная сила инерции, которая так много значит в жизни. Люди привыкли каждый день выходить на работу, что-то делать, за что-то отвечать, иметь какие-то обязанности, и неверно думать, что свобода, устранение административной палки из их жизни мгновенно превратят их в поголовных лодырей и пьяниц.
Думается, что неизбежными чисто экономическими условиями нормализации обстановки в деревне и перехода к продналогу являются, во-первых, выравнивание закупочных цен, особенно на мясо и картофель, поскольку чуть ли не для половины хозяйств эта продукция сейчас убыточна и производят ее лишь из под палки, лишь под нажимом сверху, а во-вторых, признание того факта, что колхозы и совхозы в их нынешнем виде жизнеспособны далеко не везде. В Нечерноземье, в частности, они, по-видимому, в ряде мест обречены, и чем скорее земля здесь будет передана в долгосрочную семейную аренду (т. е. фермерам) при одновременном развитии снабженческой, сбытовой, кредитной и прочих форм кооперации, тем лучше.
Я отнюдь не ставлю тем самым под сомнение уже успевшие доказать кое-где свою эффективность новые формы организации сельскохозяйственного труда — агрофирмы, бригадный подряд в крепких колхозах и совхозах. Но страна велика, и что подходит в одном месте — не подходит в другом. Жизнь, по моему, уже достаточно научила нас, что в таких делах постановка вопроса в плоскости «или—или» оказывается самой неплодотворной. Нам нужно и то, и другое, и пятое, и десятое.
Система продналога должна иметь и, несомненно, будет иметь свои собственные рычаги, чтобы не допустить даже на первых порах заметного падения производства в деревне. Вот они.
Налог надо платить, а, следовательно, его надо заработать. Это уже гарантирует, скажем, 20—30% производства.
За машины, удобрения, сортовые семена, химикаты, ремонт, строительные работы и материалы своим государственным хозрасчетным партнерам тоже надо платить. И на это тоже надо заработать.
Какой-никакой, но заработок в общественном хозяйстве тоже сейчас обеспечивается (и в большинстве не такой уж маленький). Отказаться от него и целиком положиться на свое подворье даже в условиях полной свободы — на это мало кто сейчас пойдет. Кроме того, пока само наличие подворья обеспечивается участием в общественном труде.
Государство может дополнительно стимулировать продажу продукции колхозов, совхозов и индивидуальных хозяйств государственным заготовительным организациям через встречную продажу всего, что сейчас дефицитно, но так нужно сельским жителям (товары широкого потребления, продукция производственного назначения). Пройдет, несомненно, еще длительное время, прежде чем дефицит из нашей экономики исчезнет, и мы наладим полностью свободный рынок. Так что этот рычаг обеспечения государственных потребностей еще долгое время будет давать эффект.
У семейного подряда и долгосрочной семейной аренды, судя по первым результатам, имеются реальные возможности перекрыть любое теоретически мыслимое падение общественного производства, если административный контроль над сельским хозяйством будет ликвидирован. Если я не ошибаюсь, «архангельский мужик» со своей семьей давал 8—9% всей животноводческой продукции большого совхоза, где только в конторе сидит свыше 30 человек. Следовательно, 10—12 таких «архангельских мужиков» — и совхоз в его нынешнем виде со всей его конторой можно было бы закрывать.
Однако если подобное радикальное решение проблемы сопротивления местных органов кажется преждевременным, все равно необходимо уже сегодня принять все другие возможные меры против административного произвола в деревне. Наверное, невредно было бы несколько раз публично, жестко наказать тех местных руководителей, кто продолжает душить семейный подряд, аренду земли, приусадебные участки, сельские промыслы, продажу индивидуальной и колхозной продукции на местных или отдаленных рынках. Аналогичные меры в показательном порядке следовало бы применить и к тем, кто всеми способами продолжает препятствовать индивидуально-кооперативной деятельности. Народ должен знать, что в той борьбе, которая развернулась сейчас, сила на стороне Москвы, а не у местных удельных князьков.
Нельзя дальше безразлично смотреть и на то, как некоторые центральные министерства своими ведомственными инструкциями топят реформу. До решения принципиального вопроса о целесообразном числе министерств, их штатах и пределах их компетенции следовало бы, наверное, — опять-таки решительно, публично — показать антигосударственный характер практики тех из них, кто установил предприятиям норматив отчислений в свою пользу на уровне 90% и кто беспардонно вмешивается вправо предприятий распоряжаться своими фондами. Не нужно недооценивать и политического значения такого вмешательства со стороны высшего руководства, даже если оно будет сведено всего только к нескольким случаям. И трудящиеся, и аппарат самих министерств должны знать, что и здесь сила не у «ведомственного болота», а у перестройки, у центральных руководящих органов.
Как, например, не понять крик души, вырвавшийся недавно у директора одного из наших станкостроительных заводов: «Необходима чрезвычайная комиссия по контролю за перестройкой». ВЧК для перестройки? Не слишком ли круто? Может быть, и круто. Может быть, есть и другие, более мягкие способы решения проблемы. Но что-то же надо делать! Ведь так все опять — в который раз — уйдет в песок.
Примерно 60% промышленной продукции страны с 1 января нынешнего года должны были производиться на основе полного хозрасчета — на основе нового Закона о государственном предприятии. Закон этот, конечно, правильный. Но что уже сегодня на практике осталось от него? И не подорвет ли то немногое, что осталось, саму веру и руководителей промышленных предприятий, и трудовых коллективов в перестройку, в реальный хозрасчет? Хорошими бумагами и хорошими словами мы все сыты по горло. Сегодня значимо лишь одно — дела.
Конечно, пока еще не проведена реформа цен, было бы, например, нереально рассчитывать на введение во всей промышленности единого налога на прибыль, т. е. единого норматива отчислений от прибылей предприятий в бюджет и в пользу министерств. Но разве это основание для того, чтобы отнимать у предприятий, как это делается сейчас в отраслях легкой и пищевой промышленности, более 90% прибылей? Какое политическое, экономическое и наконец, просто человеческое право имеют на это соответствующие министерства? Опять мы отнимаем у тех, кто хорошо работает, для того, чтобы держать на плаву тех, у кого все валится из рук? Бюджет? Но легкая и пищевая промышленность и так обеспечивает через налог с оборота основную часть его доходов. А о какой самостоятельности, инициативе, о каком стимулировании предприимчивости, качества, технического прогресса и наконец, о какой борьбе за потребителя может идти речь, если работай хорошо, работай плохо — все одно?
Эта беспардонность, эта логика экономического насилия все еще во многом определяют жизнь даже тех предприятий, которые вроде бы достигли уже подлинного экономического могущества и могут обойтись в своей производственной и коммерческой деятельности вообще без всяких министерств. Выясняется, например, что даже КамАЗу установлены (и обжалованию не подлежат!) нормативы отчислений от прибылей — 4,1% в пользу госбюджета и 46,26% в пользу министерства. У министерства, видите ли, оправдание: оно вернет все эти средства КамАЗу в виде министерских же ассигнований на капиталовложения. Спрашивается: а зачем? Зачем эта переброска одних и тех же денег туда-сюда, из кармана в карман? Чтобы и министерство тоже было, что называется, при деле?
Имеется еще один аргумент: завод построен на средства министерства, теперь его производственные фонды переданы в распоряжение
коллектива, коллектив должен, так или иначе, вернуть (т. е. выкупить) их тому, у кого взял. Но коллектив будет платить по 6% в год за эти средства в виде «платы за фонды». По всем экономическим критериям это и есть нормальный процесс выкупания, и он не дает никаких оснований для того, чтобы даже не государство, не бюджет, а какой-то посреднический аппарат претендовал на львиную долю доходов предприятия.
Слишком многое сегодня в перестройке зависит не только от экономических факторов, но и от психологии тех, от кого она исходит, и тех, к кому она обращена. И без решительности, без жесткой борьбы нам не одолеть бюрократизма, который М.С. Горбачев недавно справедливо назвал «злейшим, опаснейшим врагом революционной перестройки».
Далее. Сегодняшнее состояние нашей экономики показывает, что нельзя одновременно и ускоряться, и перестраиваться, что повышение темпов роста по всем отраслям и перестройка всего хозяйственного механизма страны противоречат друг другу. Что бы, где ни говорилось, но главное пока для предприятий — это план, т. е. вал. Либо вал подомнет под себя новый механизм, либо наоборот. Но если не принять необходимые меры, скорее всего это будет вал.
Мы все еще нередко смотрим на реальную экономику как на какую-то сумму наших соображений о ней, наших пожеланий и претензий, а не как на органическое сцепление экономических законов и необходимостей, которым хочешь, не хочешь, а нужно следовать. Эту мысль можно выразить и проще: нельзя шагать шире своих штанов, как бы этого ни хотелось.
Конфликт между, с одной стороны, переходом на полный хозрасчет, стремлением повысить качество и технический уровень продукции, избавиться от ненужного производства и, с другой — требованием в обязательном директивном порядке наращивать темпы роста любой товарной продукции (т. е. вала) без серьезных издержек неразрешим. Придется жертвовать либо тем, либо другим, и чем скорее, чем открытее мы это признаем, тем лучше. План двенадцатой пятилетки был сверстан в иных условиях и для иных условий. Тогда еще никто не думал, что дело перестройки повернется так всерьез.
В некоторых отраслях (за исключением новейших и ряда отраслей Агропрома) необходимо, видимо, отказаться от установленных пятилетним планом заданий по росту товарной продукции. Сейчас нам не до вала. Страна обновляет весь свой хозяйственный механизм, а делать это в надрывных условиях, задыхаясь от напряжения (к тому же ненужного), нельзя — нельзя не по чьей либо злой воле, а по объективным условиям. Снижение темпов будет временным и отнюдь не по всем отраслям, но оно неотвратимо, коль скоро речь идет о действительно глубоких преобразованиях. Народу этот конфликт, эту необходимость смены приоритетов можно объяснить, и он со своим здравым смыслом это, несомненно, поймет. Сегодня больше всего нужны не темпы, нужны насыщенный товарами рынок и видимое всем повышение технического уровня и качества нашей продукции. Это и будет успехом нового хозяйственного механизма, успехом перестройки.
Необходимо в ближайшее время предпринять экстраординарные усилия для насыщения внутреннего рынка продовольствием и товарами широкого потребления. Существенных сдвигов в работе легкой, пищевой и бытовой промышленности за год-два, по-видимому, не достичь. Индивидуально-кооперативный сектор в городе тоже только-только начинает подавать признаки жизни.
Сегодня в решении проблемы насыщения рынка видятся лишь две серьезные возможности с надеждой на быструю отдачу.
Это, во-первых, полный простор товарным, рыночным отношениям на селе, снятие всех — именно всех — административных пут и ограничений в сельском хозяйстве, переход от обязательных натуральных поставок колхозов и совхозов к твердому денежному налогу, повсеместный переход на бригадный, и особенно долгосрочный семейный подряды, широкая передача земли в долгосрочную семейную аренду там, где это оправданно. Следует, однако, считаться с тем, что деревня вряд ли так сразу поверит в серьезность подобного поворота событий. Однако и тех, кто поверит, будет, вероятно, достаточно, чтобы достичь важнейшей на сегодня цели — хотя бы каких-то реальных признаков улучшения положения на рынке. Серьезность же и долговременность такого курса может быть, наверное, вновь специально подтверждена решениями предстоящей партконференции, в повестке дня которой этот вопрос может найти свое место как часть общей программы дальнейшей демократизации.
Важно, однако, всем нам осознать, насколько же мы отвыкли от всего экономически нормального, здорового и привыкли ко всему экономически ненормальному, нездоровому. Самый свежий пример — уборка урожая прошлой, на редкость ненастной осенью. Вопреки всем неоднократно провозглашавшийся добрым намерениям, урожай опять спасал дармовой (конечно, для села, но отнюдь не для государства) труд мобилизованных, как на войну, горожан — студентов, рабочих, инженеров, врачей. И только под конец сентября и местные власти, и газеты вдруг прозрели: оказывается, если позволить убирать урожай самим сельским жителям (да и вообще охочим людям) из шестого или даже из десятого мешка, то, может быть, и никакого принудительного труда горожан не надо? Не надо даже при такой несусветно низкой, ниже феодальной, ставке оплаты, а что же тогда говорить, если бы это было из третьего, а еще лучше — из второго мешка (что было бы, между прочим, вполне естественно по любым нормальным экономическим, а не кабинетным критериям). Нет, пусть лучше пропадает 60—70% урожая того же картофеля — так нам привычнее!
Воистину мы сейчас напоминаем тяжелобольного человека, который после долгого лежания в постели с превеликим трудом делает первый шаг и, к своему ужасу, обнаруживает, что он за это время почти разучился ходить. И так сегодня в нашем сельском хозяйстве, к сожалению, во всем. С самых высоких трибун мы все еще слышим утверждения, что помимо экономических есть еще и другие методы управления сельским хозяйством. Позволительно спросить: а какие? Кнут, приказ, организаторская суетня? Было! Все уже было. Были даже и лагеря. И результаты того, что было, мы и расхлебываем теперь.
Во-вторых, необходимо изыскать возможности для существенного роста импорта товаров широкого потребления. Сегодня, когда импорт резко сократился и продолжает сокращаться, подобное предложение может показаться многим нелепейшим, оторванным от жизни. Но если взглянуть на вещи непредвзято и отказаться от некоторых наших почти уже религиозных догм, вопрос может предстать в совершенно ином свете. Думается, такие возможности у нас в реальности есть.
Пока еще долг нам со стороны некоторых социалистических стран не высох окончательно, можно, несомненно, как-то побудить их к определенному увеличению поставок необходимой нам продукции ширпотреба. Аналогичных, пусть скромных, результатов можно добиться и в отношении устойчивого положительного нашего сальдо в торговле с некоторыми развивающимися странами и их долгов нам. Но самое главное — следует, по-видимому, пойти на экстраординарные валютные расходы по импорту из капиталистических государств.
Средства для подобного импорта могут быть получены разными путями: увеличением продажи золота в течение ряда лет, использованием наших валютных резервов, привлечением иностранного кредита. Для покрытия, например, водочного дефицита в нашем бюджете нужен импорт товаров ширпотреба при нынешней их бюджетной рентабельности порядка 1,5—2 млрд. долл., в год. С точки зрения нынешних целей партии такие экстраординарные расходы в течение трех-пяти лет (пока не начнет давать отдачу новая хозяйственная система) были бы, несомненно, оправданными. Могущество нашей страны в будущем (как и могущество других индустриальных стран) зависит не от золота, оно зависит от нашей способности справиться с проблемами современного научно-технического прогресса. Расходы на подобный импорт могут быть также существенно увеличены за счет привлечения иностранного (краткосрочного и среднесрочного) кредита. Платежная репутация наша на мировых финансовых рынках весьма солидная, и уровень нынешней задолженности страны (несмотря на ее рост в последние два года) по любым международным критериям минимален.
Насыщение продовольственного рынка и расширение импорта ширпотреба могли бы существенно помочь в решении и другой нашей неотложнейшей проблемы — проблемы пьянства. Зависимость здесь простая и понятная каждому из нас: полные прилавки в продовольственных и промтоварных магазинах, доступность и высокое качество разнообразных товаров заметно увеличили бы возможности для населения тратить деньги не на спиртное, а на что-то другое, полезное человеку.
Административные меры дали положительный эффект лишь в двух аспектах проблемы — пьянства на рабочем месте и порядка на улицах. В других же ее важнейших аспектах — что купить вместо водки, куда себя деть в свободное время и чем себя занять — они оказались бессильными. Но, не решив этих базовых проблем, мы никогда не сможем покончить с пьянством. Причем речь идет даже не о старших поколениях, а о молодых, о будущем здоровье нации. И уповать здесь только на административные меры было бы, по меньшей мере, наивно.
Как найти выход из создавшегося положения? Мнения по этому вопросу высказываются сегодня самые противоречивые. Но мне лично (и некоторым другим экономистам) выход видится в следующем.
Необходимо признать, что новой ценой на водку, многочасовыми унизительными очередями за ней в магазинах и действиями полиции мы самогонщика не задушим никогда. Все это уже не раз было и у нас в стране, и за рубежом, но желаемого эффекта нигде не дало. Положительных результатов можно, думается, ожидать от другого: от заметного снижения цены на водку, устранения ее дефицита в магазинах и массового распространения хорошо оборудованных пивных и кафе. Пить от этого, думаю, больше не будут. И прошлый опыт наш действительно убеждает в том, что причины пьянства заключаются не в цене на водку, а в другом — во всей социально-экономической и духовной обстановке в стране. В 50-х годах, например, цена на спиртное была значительно ниже, чем сегодня, и оно продавалось везде, а пили в расчете надушу населения в 2,5—3 раза меньше, чем сейчас. Снизив цену на спиртное и обеспечив достаточное его количество по государственным каналам, мы достигнем, по крайней мере, одного — задушим самогонщика, прикроем всякого рода тайные притоны, прекратим травлю людей химикатами. Существуют и другие очевидные возможности в этой борьбе: если бы мы, например, сумели обеспечить одиноких стариков и старух необходимыми им услугами (вроде вспашки огорода) за деньги, а не за водку или, как сегодня, за самогонку, это дало бы гораздо больший реальный эффект, чем все действия всей полиции, вместе взятые. Нелепой, не поддающейся никаким рациональным объяснениям является также массовая вырубка виноградников — пока не поздно, ее необходимо остановить. Ведь это вековые накопления нации, плод тяжкого груда многих поколений — какая же бредовая голова решилась на такое?
Борьба с пьянством, видимо, надолго останется одной из центральных наших задач. Но это медленная, упорная борьба, связанная, прежде всего с товарным насыщением рынка, повышением общей культуры населения, в том числе культуры досуга, созданием в стране социальных условий, которые не подавляли бы, а, наоборот, поощряли бы все творческие силы и интересы человека. Решусь высказать предположение, что главная причина усиления пьянства в 60-80-е годы в том, что люди устали от лжи, от бестолковости и еще от того, что не к чему было с очевидной пользой для себя и других приложить свои руки и голову. Это своего рода ухмылка Мефистофеля нам в спину.
Именно здесь, в изменении всей социальной и духовной обстановки, в которой протекает наша жизнь, лежат основные надежды на то, что борьба с пьянством когда-нибудь увенчается успехом. И необходимо осознать, что госбюджет, его дефицит в этой борьбе ни при чем.
Один из самых серьезных вопросов нашего сегодняшнего экономического положения — где взять деньги на перестройку? Традиционных бюджетных средств, даже если мы решимся ликвидировать сегодняшние дыры в бюджете (а ликвидировать их необходимо), при всех условиях, видимо, недостаточно. Нужны новые, нетрадиционные источники финансирования.
Возможности реального снижения военных расходов — самостоятельный вопрос. Здесь же хотелось бы привлечь внимание к двум другим, пока еще слабо используемым, но потенциально значительным источникам финансирования.
У нас крайне неразвит внутренний кредитный рынок. Имеющиеся в стране сбережения используются на производительные цели совершенно недостаточно. Около 260 млрд. рублей, хранимых в сберкассах, — это очень много в сравнении с существующей товарной массой. Они давят на рынок и обостряют проблему товарного голода в стране. Их необходимо на долгий срок (без угрозы изъятия под влиянием перепада в настроениях их владельцев) втянуть в дело, в финансирование инвестиционных потребностей страны. Но это можно сделать только в том случае, если будет обеспечена явная, ощутимая выгода для владельцев этих средств. Не следует к тому же забывать, что немалые денежные средства населения хранятся не в сберкассах, а в чулке.
Если мы разрешим предприятиям выпускать и продавать, а людям покупать их акции и облигации по высокой ставке дохода, то промышленные объединения, колхозы, совхозы смогут мобилизовать в дополнение к своим собственным ресурсам десятки миллиардов рублей. Многие потенциальные кредиторы охотно пустят свои средства в оборот под высокий (7—10%) доход. В политэкономическом смысле этот доход ничем не будет отличаться от того, который сейчас получает любой вкладчик в сберкассе.
Кроме того, государство может сегодня расширить прямые займы у населения, повысив процентную ставку по облигациям государственных займов. Пока мы расширяем государственное заимствование и соответственно государственный долг в нездоровом, скрытом порядке. Почему не пойти на это открыто? Государственный долг — нормальное экономическое явление. И если он добровольный, если люди будут охотно давать свои средства взаймы государству на долгий срок, нам нечего бояться его.
Почти во всех странах мира, в том числе и в социалистических, нормальный (т. е. основанный на коммерческих началах и, разумеется, возвратный) кредит давно уже превратился в мощнейшую двигательную силу экономики. Мы же здесь находимся в состоянии младенчества. Почему, например, предприятия не могут сейчас предоставить друг другу свои свободные средства в кредит? Почему кооператоры не могут организовать свой банк? Почему государство, уплачивая столь низкий процент по вкладам населения в сберкассы, скорее, поощряет людей тратить доходы, а не сберегать их? Вряд ли сегодня кто-нибудь может дать на эти вопросы разумный ответ.
Другой источник финансирования — внешнее долгосрочное заимствование. Наш чистый долг на начало 1987 года, по западным оценкам, находился на уровне, чуть превышающем 20 млрд. долл. По размерам внешней задолженности на душу населения мы значительно уступаем всем европейским социалистическим странам. Да и вообще наше положение в мире, учитывая все виды и все географические направления задолженности, это пока еще положение не должника, а кредитора.
В мировой практике рост внешней задолженности до тех пор, пока он не выходит за определенные пределы, расценивается как абсолютно нормальное явление. Более того, такой рост задолженности для многих стран характерен, как правило, именно в те исторические периоды, когда осуществляется глубокая структурная перестройка их экономики.
По-видимому, мы могли бы занять на мировых кредитных рынках в ближайшие годы несколько десятков миллиардов долларов и при этом остаться платежеспособными, т. е. не перейти опасной черты. Разумеется, взятые взаймы на долгий срок деньги должны быть в основной своей массе пущены на закупку передового импортного оборудования для организации экспортного производства в перспективных отраслях, с тем, чтобы через пять—семь лет мы начали их продукцией погашать полученные кредиты. Нельзя повторить ошибку 70-х годов, когда даже долгосрочные зарубежные кредиты были в значительной своей части фактически проедены. Эти долгосрочные кредиты могли бы быть также (при должных усилиях с нашей стороны) в будущем превращены в акции и облигации совместных предприятий. Это уже становится широкой международной практикой, и нам нет никакого резона оставаться от нее в стороне.
Пока наши намерения в области совместных предприятий не стали реальностью. А подобные предприятия могли бы принести скорую отдачу в смысле насыщения нашего рынка, особенно в Агропроме. Но для этого надо решиться, по мнению западных бизнесменов, на отказ от принципа собственности 51:49, от неприемлемо высокой ставки налога, от недопущения западных партнеров к руководству совместными предприятиями и наконец, надо решиться не только на экспортную, но и преимущественно на внутреннюю ориентацию подобных предприятий. Попробуйте на минуту представить себя на месте, скажем, американского бизнесмена: если в США у него с прибыли взимают налог 34%, где-нибудь в Юго-Восточной Азии — 20-25%, а мы намерены взимать с него 44%, то какой ему резон вкладывать деньги у нас? Ради перспектив на нашем рынке? Но мы же сами говорим ему, что продукция такого предприятия должна идти не на наш внутренний, а на внешний рынок. А на внешнем, он знает, и без нас конкурентов полно.
Думается, что положительные тенденции в международной обстановке последних лет делают реалистичными надежды на успех нашей более активной кредитной политики. Конечно, нужна решимость, но, если такая решимость будет проявлена, она, судя по всему, будет встречена международными финансовыми кругами с пониманием.
И наконец, последнее. Сейчас было бы, вероятно, весьма своевременно дать самые авторитетные разъяснения по поводу страхов и беспокойства, которые распространяются среди населения в связи с наиболее острыми социальными аспектами перестройки. Страна полна разного рода слухами. Эти слухи воспринимаются тем более болезненно, что память о прошлом опыте отнюдь не укрепляет доверия населения ко многим государственным мероприятиям. Да и нынешнее положение не содействует этому, имея в виду отсутствие пока реально ощутимых сдвигов в повседневной жизни.
Некоторая неясность намерений государства в связи с провозглашенной реформой цен, общие заверения относительно того, что она приведет к улучшению жизненного уровня народа, пока убеждают далеко не всех и в силу своей неопределенности скорее разжигают опасения, чем успокаивают их. Прежде всего, население еще до конца не понимает, зачем вообще нужна реформа цен и какие цели она преследует. А целей у нее, по моему мнению, может быть две, и они во многом взаимоисключающи.
Первая — создание, наконец, системы объективных экономических ориентиров в нашем народном хозяйстве, позволяющих нам достоверно знать, что в действительности почем и во что нам обходится, и потому принимать объективные, а не произвольные (по принципу: у кого глотка громче) решения. Из-за нынешней деформированной структуры цен мы живем, по существу, в «королевстве кривых зеркал»: большое у нас кажется маленьким, маленькое — большим, прямое — косым, косое — прямым. Нынешняя закупочная цена на мясо, например, такова, что, отвернись райком, не менее половины наших совхозов и колхозов пустили бы свое стадо под нож, потому что ничего, кроме убытков, оно им не приносит. При нынешних ценах нам вопреки всякой экономической логике выгоднее бурить новые нефтяные и газовые скважины, а не развивать энергосберегающую технику и технологию. Из-за того что цена земли у нас никогда не учитывалась, мы целые десятилетия жили в убеждении, что самая дешевая электроэнергия получается на гидроэлектростанциях, и оказались, вероятно, чуть не единственными «умными» в мире, кто создал целые каскады равнинных ГЭС, погубив при этом многие миллионы гектаров плодороднейших земель. Да и сегодня отчасти только благодаря «чудесам» нашего ценообразования целое министерство — Министерство водного хозяйства — с годовым бюджетом 10 с лишним млрд. рублей может на виду у всех делать преимущественно вредную, никому не нужную работу. Почти 2 млн. работников этого министерства, конечно, не виноваты в том, что обстоятельства вынуждают их заниматься тем, чем не надо заниматься. Но разве всем нам и стране от этого легче?
Перечень подобных нелепостей может быть бесконечным. И как раз для того, чтобы таких вещей впредь больше не было, нам и нужна радикальная реформа цен.
Вторая — либо целью ценовой реформы будут только перераспределительную задачи, стремление ограничить потребление некоторых видов продукции и, наоборот, стимулировать потребление других, расчет на то, чтобы улучшить состояние бюджета, понизив его расходную часть и повысив доходную, — тогда это уже совершенно иной разговор. И именно этого-то многие сейчас у нас и боятся.
Всем нам необходимо понять, что чисто технически реформа цен (даже самая глубокая) вполне может быть проведена без малейшего ущерба для населения. Дотации на продовольствие, транспорт, коммунальное хозяйство и прочее в следующем году вырастут до 90 млрд. рублей, что равно 20% расходов госбюджета. Обращаюсь к читателю: скажите, какая нам всем разница — получать эти средства в скрытой форме, через искусственно заниженные цены, или получать их прямо, что называется, в свой карман? Ответ я знаю заранее: так-то оно так, но... Не обманут ли? Сумеют ли устоять перед соблазном поправить кое-какие государственные дела за наш счет? Опасения эти, учитывая наше прошлое, увы, понятны. И нынешняя дискуссия о ценах должна дать, наконец, на них ясный и недвусмысленный ответ.
Конечно, рано или поздно без отмены госдотации нам не обойтись. Но думается, высшие инстанции страны могли бы уже сегодня связать себя недвусмысленным обязательством, что в любом случае устранение госдотаций в ценах на продовольствие и коммунальные услуги будет полностью компенсировано основной массе населения через соответствующие надбавки к зарплате и пенсиям, понижение цен на промышленные потребительские товары, надбавочные коэффициенты к вкладам в сберкассы.
Мне могут возразить: что же ты ломишься в открытую дверь, такие гарантии даны и июньским Пленумом, и в выступлении Генерального секретаря ЦК КПСС в Мурманске.
Однако разноголосица в этом вопросе прямо таки поразительная. Председатель Госкомцен В. Павлов говорит только в общей форме, что в ходе реформы цен необходимо «сохранить жизненный уровень трудящихся, не допустить его ухудшения», хотя, наверное, давно уже пора говорить о том, как это сделать. Его заместитель А. Комин говорит только о доплатах к заработкам и пенсиям и не считает возможным ни существенное снижение цен на промышленные потребительские товары, ни компенсацию во вкладах в сберкассы («Известия»). Замминистра финансов С. Борисов говорит лишь о некоторой компенсации путем снижения цен на промышленный ширпотреб («Аргументы и факты»). Что ж тогда удивляться, что беспокойство людей в связи с этой жизненно важной для каждого проблемой не снижается, а растет?
Нужны авторитетные гарантии и против опасений по поводу того, что намечаемая финансовая реформа будет проведена против интересов населения. Эта реформа не должна преследовать чисто фискальные цели, т. е. не может и не должна быть проведена в ущерб интересам масс. Необходимо удержаться от искушения изъять в пользу государства какую-то часть денежных средств населения, тем более что на деле такая возможная конфискация даст очень немного и лишь на очень короткий срок. По некоторым оценкам (покойного А.И. Анчишкина), из 260 млрд. рублей вкладов населения в сберкассы «воровские деньги» составляют 20—30 млрд. Остальное — действительно трудовые сбережения: на квартиру, на машину, на черный день. Конфискация существенной их части может лишь привести к непоправимо тяжелым последствиям для всего дела перестройки. Да и чисто технически как отделить «воровские деньги» от трудовых?
Реформа финансовой системы не должна быть нацелена на сиюминутную бюджетную выгоду. Ее задача — подлинное, долгосрочное оздоровление наших финансов, максимальная мобилизация имеющихся в стране нормальных источников финансирования (т. е. сбережений населения и предприятий) на цели их производительного использования.
Действующая финансовая система по самой сути своей базируется во многом на инфляционных методах финансирования. Сплошь и рядом и доходы государства, и его расходы — это фикция, воздух, иллюзия денег, не имеющая под собой никакого материального обеспечения. Наиболее очевидное проявление подобного положения — взимание с предприятий налогов в бюджет до того, как будет продана их продукция, и вне зависимости оттого, будет ли она продана вообще. Подобную же роль играет и кредитование промышленных и сельскохозяйственных предприятий, в значительной своей части превратившееся в безвозвратное финансирование (т. е. накачку пустых денег в экономику). Только долги сельскохозяйственных предприятий приближаются к 140 млрд. рублей. Одно из тяжелейших последствий такого дутого финансирования — количество начатых строек в стране, оно почти в 3 раза превышает то, которое мы в состоянии материально обеспечить.
Доходная часть бюджета должна в будущем формироваться на иных, более здоровых принципах. Наибольшее значение здесь, мне кажется, имеют: во-первых, максимально возможное ограничение печатного станка (во всех его проявлениях); во-вторых, постепенный переход в процессе реформы ценообразования от налога с оборота как основного способа обеспечения доходов бюджета к налоговым отчислениям от доходов промышленных и сельскохозяйственных предприятий; в-третьих, прекращение практики взимания налога с оборота от еще не проданной продукции. Думается, опасна для целей перестройки и столь глубоко укоренившаяся — вплоть до сегодняшнего дня — практика изъятия из многих отраслей, особенно легкой промышленности, свыше 90% их прибылей в бюджет. Так мы эти отрасли не подымем никогда.
В расходной части бюджета (если не говорить о возможностях сокращения военных расходов) необходимо, как представляется, во-первых, перенести центр тяжести инвестиционного финансирования на предприятия и объединения, т. е. за счет их собственных доходов, и, во-вторых, постепенно прекратить все или почти все виды дотирования и все формы фактически безвозвратного финансирования. И не следует, наверное, спешить со списанием долгов промышленных предприятий, колхозов и совхозов. Конечно, значительная часть этих средств, по-видимому, пропала безвозвратно, но, возможно, общее оживление хозяйственной деятельности в ходе реформы позволит со временем вернуть хоть какую-то их часть.
Имело бы смысл при подготовке реформы заново обдумать и некоторые наши уже привычные бюджетные расходы. Сейчас нередко получается, что волевые, сильные ведомства выбивают для себя ассигнования, сами, по существу, устанавливая их целесообразность и объем, причем, бывает, с потолка. А дальше уже единственная задача таких ведомств — во что бы то ни стало потратить эти средства, неважно, зачем и на что. Так обстоит дело, например, с тем же Минводхозом, которое тратит сегодня ненамного меньше, чем все наше здравоохранение, и это при том, что самые его «ударные» проекты — поворот рек — были признаны вредными для страны. Вот так: дело вредное, а деньги, тем не менее, наши! А скажем, никому не нужный новый тракторный завод в Елабуге, который тоже будет стоить миллиарды? А все эти «престижные», но разорительные ГЭС?
Необходимо также приступить к последовательному развитию нашей кредитной сферы, к широкой мобилизации лежащих пока втуне сбережений населения и предприятий. Думается, что наибольшей отдачи здесь можно ожидать: во-первых, от свободной продажи акций и облигаций промышленных объединений и сельскохозяйственных предприятий населению и другим предприятиям; во-вторых, от широкого развития взаимного коммерческого кредита предприятий, организации кооперативных, отраслевых, региональных депозитных и инвестиционных банков; в-третьих, от развития разнообразных форм страхования для населения и предприятий, но не на нынешних, а на более привлекательных условиях; в-четвертых, от расширения практики эмиссии и продажи государственных ценных бумаг, прежде всего государственных займов, под более внушительный процент.
Неотъемлемой составной частью ценовой и финансовой реформ должна стать, несомненно, валютная реформа. В качестве ближайших (и вполне реалистичных) целей здесь могут быть две. Во-первых, установление реального и, что особенно важно, единого курса рубля (сейчас этих курсов фактически около 10 тыс. — это уже «сумасшедший дом»!). На практике это будет означать его девальвацию и соответственно рост притягательности экспорта для наших предприятий, и снижение их нажима на импорт. Во-вторых, так называемая финансовая обратимость рубля (т. е. свободная обратимость его на уровне центральных банков) в качестве первого шага к его полной конвертируемости.
Это позволит напрямую связать наши внутренние и внешние цены, внедрить не мнимый, а реальный хозрасчет во внешнюю торговлю, перейти от двустороннего к многостороннему сотрудничеству в рамках СЭВ, открыть для стран СЭВ советский рынок, обеспечить возможность конверсии долгов (т. е. маневры различными видами наших долгов и долгов нам) и, наконец, устранит основное препятствие организации совместных предприятий в нашей стране. Обеспечением этих мер помимо активного нашего платежного баланса по некоторым географическим направлениям частично могут стать некоторые наши товарные резервы, частично наши золотовалютные резервы, частично международный кредит. Имея в виду эти задачи, не следовало бы, наверное, исключать и возможность вступления со временем нашей страны в Международный валютный фонд и Всемирный банк.
Как видим, в таком понимании ценовая, финансовая и валютная реформы ни в одном из своих аспектов не угрожают интересам населения. Наоборот, укрепляя рубль, укрепляя государственные финансы, они содействуют созданию условий, при которых честный, добросовестный труд, инициатива, бережливость будут оправдывать себя не только в теории, на словах, но и в реальной жизни, имея в виду интересы и государства, и предприятий, и каждого труженика.
Несомненно, было бы также весьма полезно самым решительным образом заверить население в том, что такие возможные последствия полного хозрасчета, как высвобождение излишней рабочей силы, сокращение госаппарата, закрытие безнадежных предприятий, переквалификация и территориальные перемещения трудовых ресурсов, будут в полную меру подстрахованы и смягчены достаточно длительными государственными пособиями для тех, кого это коснется. Речь не идет о сокращении рабочих мест в стране, об угрозе безработицы. Думаю, что сокращение рабочих мест для нас, по меньшей мере, не проблема этого века. Проблема для нас сейчас на самом деле прямо противоположная: как высвободить имеющиеся, но скрытые излишки рабочей силы (по некоторым оценкам, до 25%), чтобы загрузить огромные простаивающие производственные мощности, создать мало-мальски развитую сферу услуг (которая находится у нас сегодня пока еще в рудиментарном состоянии), снизить ненормально высокую долю занятости женщин на производстве, причем сплошь и рядом неженским трудом, и т. д. К сожалению, не все это у нас сейчас понимают, а понимать необходимо.
Становится все более и более очевидным, что нам нужна продуманная государственная политика занятости, нацеленная на длительную перспективу. Как обеспечить занятость работников, высвобождаемых из аппарата? Как лучше организовать процесс переквалификации рабочей силы, покидающей устаревающие отрасли, но неспособной без переподготовки работать в новых, прогрессивных отраслях? Какие отрасли и на какой технической базе развивать в густонаселенных и какие, наоборот, в малонаселенных районах? По каким направлениям расширять сферу услуг? Такие проблемы не могут и не должны решаться постфактум, лишь по следам событий.
Необходимо именно сверху успокоить людей: ничего в ходе перестройки у них не отнимут, никто из честных, добросовестных тружеников не пострадает, никому из слабых, престарелых, обездоленных не будет нанесен ущерб. Но самое авторитетное средство против всех подобных опасений — признаки хоть какого-то реального улучшения на рынке. В этом смысле было бы, возможно, целесообразно несколько повременить с реформой цен и финансов, приступив к ней лишь после того, как у населения появится уверенность, что положение улучшается.
Наверное, делу перестройки пошло бы на пользу также и то, если бы руководство страны более решительно провозгласило свою политику недвусмысленной поддержки индивидуально-кооперативной деятельности, как в городе, так и на селе. От запретительного принципа мы сегодня едва-едва перешли только к осторожно разрешительному, но не поощрительному. Местным органам власти ныне вменяется в обязанность сделать все возможное, чтобы добиться здесь перелома. Но... но слишком долго государство всей мощью утюжило любые проявления активности в этой области, чтобы люди так быстро поверили, что в скором времени здесь все опять не вернется на круги своя. Одних (к тому же половинчатых) законов для возрождения такой веры мало. Нужны самые авторитетные гарантии надежности этих законов и реальные практические меры по их претворению в жизнь.
Между тем вся наша реальная действительность пока еще враждебна индивидуально-кооперативной деятельности. И эта враждебность в последнее время отчасти даже усиливается. Мелких производителей и кооператоров продолжают, например, обвинять в склонности к махинациям, высоким ценам и непомерно высоким заработкам. Интересно знать: а что же мы ожидали, если с самого начала поставили их в неравноправное, несправедливое положение, прежде всего по сравнению с их конкурентами — государственными предприятиями? Если кооперативное кафе обязано покупать для себя все только на рынке и только по рыночным ценам, если государство отказывает кооперации в нормальном снабжении, то удивительно ли, что некоторые из кооператоров пытаются обойти эту несправедливость всякими левыми путями? И каких же цен мы в этом случае от них можем ждать? И какой может быть серьезный расчет на оживление этой сферы, если мы хотим, чтобы они зарабатывали мало, а работали много? А теперь еще государство намерено установить на их доходы прогрессивный налог от 65 до 90%, делающий бессмысленными любые усилия по расширению и модернизации производства, если в результате их доход кооператора превысит 700 рублей в месяц. Зачем же обманывать самих себя? Кто будет работать с полной отдачей сил в этих условиях? Дураков в стране давно уже нет, и, думаю, бесполезно их искать. Тогда уж давайте всем вообще запретим зарабатывать больше этого потолка.
Так что же мы в действительности хотим? Расцвета этого сектора или же хотим вновь задушить его? Не заработки кооператоров надо в первую голову считать, а что и сколько они дают государству, т. е. всем нам.
Нынешний наступательный, революционный подход к перестройке кроме плюсов имеет и свои минусы. Подобный напор у многих порождает нереалистичные надежды на чуть ли не мгновенные изменения, приуменьшает трудности переделки нашей экономической системы, складывавшейся шесть десятилетий и обладающей невероятной силой инерции. Может быть, для судеб перестройки было бы полезнее сегодня сосредоточить внимание нашей печати и нашей общественности на ее трудностях, ее издержках, без которых невозможно достичь поставленных целей? Иллюзии и надежды на слишком быстрый результат опасны. Наверное, было бы лучше, если бы все у нас полностью отдавали себе отчет в том, насколько трудное дело мы затеяли, насколько этот процесс объективно медленный и сложный.
Нельзя не видеть также, что сугубо экономические преобразования — это лишь часть (и, возможно, даже не самая главная) всей проблемы перестройки. Как уже не раз подчеркивалось с высоких трибун, экономические реформы 50-х и 60-х годов захлебнулись потому, что неподвижной оставалась политическая структура общества. Сегодня мы в полную меру осознаем жизненную необходимость демократизации, гласности, развития общественной инициативы. Но не меньшее значение, мне кажется, имеет и чисто нравственная атмосфера в стране. Это неисчерпаемая тема. Здесь же мне хотелось бы подчеркнуть лишь два момента.
Во-первых, мы должны, мы обязаны внедрить во все сферы общественной жизни понимание того, что все, что экономически неэффективно, — безнравственно. Экономически неэффективная обстановка всеобщего дефицита является, по моему глубокому убеждению, основной причиной воровства, взяточничества, махрового бюрократизма, всякого рода потаенных, аморальных льгот, человеческой озлобленности. Экономически неэффективный затратный механизм планирования породил бездумное расхищение наших национальных ресурсов, безнравственное отношение к нашим природным богатствам, а отсутствие платы за землю и воду привело к таким диким последствиям, как деградация целых районов страны (например, Аральского региона). Экономически неэффективное сдерживание трудовой активности и предприимчивости населения, уравниловка на производстве, длительная борьба против всех форм индивидуального и кооперативного труда — это, уверен, главная причина обострения таких социальных проблем, как безделье и пьянство, угрожающих нашему национальному будущему.
Во-вторых, я убежден, что самый главный нравственный порок «административной экономики» — это слепая, жгучая зависть к успеху соседа, ставшая (причем чуть ли не на всех уровнях) сильнейшим тормозом идей и практики перестройки. И пока мы эту зависть хотя бы не приглушим, успех перестройки всегда будет оставаться под сомнением.
В стране действительно сложилась революционная ситуация. «Верхи» не могут больше управлять, а «низы» больше не хотят жить по-старому. Но революция — значит революция. Мы уже вступили на этот путь. Решения июньского Пленума ЦК КПСС по своим потенциальным последствиям имеют революционное значение для судеб страны. Однако революция сверху отнюдь не легче революции снизу. Успех ее, как и всякой революции, зависит, прежде всего, от стойкости, решительности революционных сил, их способности сломать сопротивление отживших свое общественных настроений и структур.
Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. 
