Несерьезный отдых и культурный ландшафт: роль рекреации в процессах освоения пространства
Если сказать, что туризм и рекреация — виды деятельности, теснейшим образом связанные с процессами освоения пространства, то этот тезис, пожалуй, потребует серьезных доказательств. Долгое время считалось, что человек осваивает территорию в результате непосредственных актов хозяйственной деятельности, совершаемых нарочито и всегда с конкретной прагматической целью, таких как вырубка, распашка, залужение, добыча полезных ископаемых. Сопутствующие отдыху почти бесцельное нахождение и перемещение в пространстве никогда не рассматривались как составные части человеческого бытия, способные серьезно изменить облик местности или хотя бы повлиять на восприятие этой самой местности в глазах перемещающегося и его собратьев по человеческому коллективу.
Лишь в последнее время после появления новых исследований по географии поведения и психологии восприятия стало очевидным, что на самом деле взаимодействие человека и природы имеет всеобъемлющий характер и практически любые действия в пространстве освоения так или иначе изменяют его первоначальный, т. е. природный, облик. Даже простое появление человека в диком ландшафте с функцией стороннего наблюдателя уже вносит в природное пространство некую точку отсчета, наличие которой подводит черту под «диким существованием» пространства. Пребывание туриста в дикой природе сродни путешествию первооткрывателя, поскольку и тот, и другой (первый неосознанно, второй нарочито) «столбят» пространство, маркируя его принадлежность к миру человека (человеческому макрокосму). В этом смысле природа есть ландшафт. Ландшафт, в котором первопроходцы или туристы проложили хотя бы одну тропу, уже культурный: места в нем оценены и предуготовлены к освоению. Если же отдыхающий или турист задерживаются в ландшафте надолго, то они обустраивают его хотя бы и очень пунктирно, ненадежно, на несколько часов—дней, максимум неделю-другую. Однако и эти простейшие действия вроде устройства кострища и приготовления места для ночлега в палатке оказываются значимыми для ландшафта в той-же мере, в какой значимыми были дюнные стоянки финно-угров или стойбища племен боевых топоров, разбросавших материальные свидетельства своей культуры по всей Северной Европе.
Очевидно, что в рамках прагматически-хозяйственного подхода оценить всю совокупность непрямых воздействий человека на территорию весьма сложно. Отдых или перемещение в пространстве без видимой практической пользы больших или меньших групп людей — как раз такие виды активности, которые очень непросто ложатся в прокрустово ложе «человека экономического». Обычно люди плохо и невнятно объясняют мотивы, заставляющие их три недели кряду сидеть в палатках под дождем на полузатопленном острове на Рыбинском водохранилище или неделю тащиться с тяжеленными рюкзаками через горный перевал с риском свалиться в пропасть и сломать себе голову. В этом обстоятельстве заключается неуспех многих попыток непосредственного применения социально-экономических и проектно-планировочных методов к оценке перспектив развития туризма и рекреации в том или ином регионе.
Между тем истинная роль туризма и рекреации становится более очевидной, если обратиться к концепции культурного ландшафта, восходящей к работам Л. Н. Гумилева и получившей развитие в рамках современной гуманитарной географии в трудах Б. Б. Родомана, Ю. А. Веденина, В.Л.Каганского. Новые данные, характеризующие роль отдыха (рекреации) и туризма в процессах освоения территории и становления культурного ландшафта, содержатся в работах Э.С.Кульпина, Е. Ю.Колбов ского, А. В.Абросимова, Д.В.Николаенко.
Культурный ландшафт понимается географами как социальное пространство, в котором физически объективированы линии и узлы социального поля. Сложная паутина человеческих отношений накладывается на природный ландшафт, расчленяя, дифференцируя его на места (усадьбы, поля, сенокосы, выгоны), границы (заборы, межи, дороги) и края (околицы, предместья, окраины). Расчленение природного ландшафта на составные элементы с последующим закреплением за ними тех или иных функций (жилье, угодье) и соответствующим обустройством и составляет содержание процесса его окультуривания-освоения человеком. Причем на первых (самых ранних) стадиях освоения важнейшими являются именно процедуры восприятия и оценивания пространства, реализующиеся обычно в рамках первопроходческой, туристской или рекреационной активности, т.е. таких видов деятельности, которые никак не могут быть названы исключительно хозяйственными.
Хотя человек обладает уникальной способностью к усвоению культуры и к обучению, нет никаких сомнений в том, что он появляется на свет отнюдь не «чистой доской» (Tabula rasa) и что во многих отношениях он как бы заранее запрограммирован. В частности, его системы переработки информации настроены на восприятие вполне определенного круга стимулов и их сочетаний и на то, чтобы отвечать на них определенными действиями. Подобно тому, как эволюция выработала реакции на знаковые стимулы, подсказывающие животному, что оно находится в подходящем местообитании, история человека разумного привела к формированию устойчивых «навыков места». Всякий раз, когда в ходе расселения человек натыкался на сочетание признаков, вызывающих из сознания знакомые ландшафтные символы, он останавливался. Вслед за всемирно известными этологами Н.Тинбереге ном и К.Лоренцом мы можем назвать такие символы «врожденными моделями». Неслучайно абсолютное большинство неолитических стоянок находится в местах, к которым явно тяготеет и современный турист. Это экотонные, т.е. переходные, фрагменты ландшафта: опушка леса, открывающаяся на луг на высокой пойме реки, вершина песчаной дюны на надпойменной террасе, «стрелка» — узел слияния двух рек: большой и малой. В таких местах человек ощущал себя «закрытым» с тыла (сзади стоянку прикрывала лесная опушка или крутой склон), взору его открывался панорамный вид, обеспечивающий контроль за большей частью окружающего пространства; высокая бровка террасы или вершина дюны обеспечивала быстрое таяние снега, стекание атмосферных осадков и, что немаловажно, наличие постоянных бризов, которые обдували тело, спасая от не знающих пощады кровососущих насекомых. В долинах больших рек люди селились значительно реже: слишком разрушительными могли быть сильные половодья и паводки.
Таким образом, человек «праздношатающийся» издревле выполнял важнейшую социальную функцию, осуществляя первичную оценку вновь открываемых земель, при этом неважно: идет ли речь о никогда не посещавшемся обширном плато или о вновь увиденной дубовой роще на поверхности поймы небольшой речки. Следовательно, можно утверждать, что туризму и рекреации свойственны особые информационные функции в процессе освоения новых территорий.
Итак, современная концепция культурного ландшафта позволяет рассматривать туризм и рекреацию с принципиально иных позиций: как виды деятельности, изначально включенные в сложнейший процесс освоения территории, становления и поддержания культурного ландшафта, а также в любые процессы реосвоения и внутренней колонизации пространства обитания того или иного социума. Ландшафт как композиция, генерация мест проявляет себя только через посредство свойств, присущих этим местам, а сами свойства обнаруживаются через отношения с осваивающим субъектом — человеком. Для нас важно то, что как раз в возникновении этих отношений важнейшая (и до сих пор неоцененная в должной мере) роль принадлежит различными видам рекреационной деятельности, как явной, так и скрытой.
Элемент случайности, «не нарочитости» первых этапов узнавания и освоения территории принципиально важен в рамках принятой концепции, поскольку он позволяет провести различие между явной и неявной рекреацией (отдыхом). Корни этого различия кроются во внутреннем психологическом состоянии человека, поскольку предполагается, что в случае явной рекреации ре креант четко позиционирует себя в качестве отдыхающего. «Я отдыхаю», — думает о себе человек, развалившийся в шезлонге на побережье теплого моря, и в этом варианте его состояние очевидно для окружающих, поскольку он, в принципе, «ничего не делает». Сложнее выглядит ситуация со сборщиком грибов, прочесывающим квадратные километры леса в поисках «белых», поскольку и сам грибник, и внешние наблюдатели скорее всего определят это занятие как дельное; однако и в этом случае мы сталкиваемся с отдыхом, только в его неявной форме, которую принято называть скрытой рекреацией.
Задавайте вопросы нашему консультанту, он ждет вас внизу экрана и всегда онлайн специально для Вас. Не стесняемся, мы работаем совершенно бесплатно!!!
Также оказываем консультации по телефону: 8 (800) 600-76-83, звонок по России бесплатный!
Попытаемся определить, что представлял собой отдых на заре зарождения «русского мира» — в русской национальной традиции — и какую роль играла рекреация во взаимоотношениях человека и природы, иными словами, попробуем отыскать корни явления, которое мы называем ныне модным термином «экотуризм».
Вообще говоря, освоение любой территории — сложный и во многом противоречивый процесс, который можно представить как непрерывное чередование волн распространения человеческого влияния и внедрения антропогенных ландшафтов (селитебных, земледельческих, пасторальных) в структуру естественной ландшафтной «мозаики». За каждой из таких волн с неизбежностью следовала эпоха кризиса и спада, т. е. забрасывания и запустения ранее заселенных, распаханных, залуженных и осушенных земель и возврата их в сферу влияния суровой и дикой природы. Важнейшие осваивающие виды деятельности хорошо известны и изучены (в исторической ретроспективе) географами и этнографами: это сведение лесов, распашка и залужение земель, сенокошение, выпас крупного рогатого скота, селитебная застройка. Прежде чем поселиться надолго в пространстве «таежного моря», человек должен был вырубить лес и на освободившихся участках распахать поля, устроить пастбища для скота и сенокосы для заготовки сена, возвести жилые и хозяйственные постройки, т.е. поставить деревню.
В настоящее время трудно это представить, но до конца XVII — начала XVIII в. даже в центре Европейской территории России освоенные пространства представляли собой «острова в море дикой природы» и эти острова были очень ненадежны: ткань рукотворного ландшафта нередко съеживалась под влиянием неблагоприятных природных (природные катаклизмы, массовые эпидемии) и социально-геополитических факторов (опустошительные войны, распространение крепостничества).
Были, разумеется, и относительно благоприятные периоды, в течение которых осуществлялось распространение хозяйственной деятельности человека на новые территории. Происходило это за счет отселения ставших самостоятельными хозяевами взрослых крестьянских детей; община выставляла новые одно, двух дворные поселения за границу «обитаемого» сельского мира, поскольку в его пределах уже не находилось удобных для распашки и выпаса земель. Ясно, что и сам процесс «выставления» новых поселений: «починков» или «новин», — и последующее обитание в них требовали основательного знания территории дикой природы и внутренней готовности к существованию на границе между освоенным и неосвоенным ландшафтом, в пределах зоны, которая в американской литературе об освоении земель Дикого Запада получила меткое название «фронтир».
О том, что знакомство крестьян с окружающим миром природы было если не исчерпывающим, то весьма тесным, говорит то обстоятельство, что выбор мест для основания новых поселений совершался удивительно точно, причем настолько, что единожды найденные, «нащупанные» в ландшафте места уже не выпадали из зоны человеческого внимания, поскольку обладали целым рядом «полезностей», были красивы и удобны. Такое знание фронтира — «пограничья» между освоенными землями и диким ландшафтом и такое умение жить среди дикой природы, по нашему мнению, могли возникнуть только в ходе предваряющей всякое освоение длительной неявно рекреационной деятельности.
К сожалению, рекреационная и скрыто рекреационная деятельность традиционных этносов, осваивающих территорию, до сих пор находится вне поля зрения исследователей. Пожалуй, писатели уделили этой стороне жизни простого народа гораздо больше внимания, чем специалисты-географы или историки. Стоит, наверное, вспомнить в этой связи жизнеописание американских трапперов Ф. Купера или замечательные зарисовки писателей русской классической школы — Л. Н.Толстого, И.С.Тургенева и Н. А. Некрасова, посвященные разным видам охоты, выпасу коней, сенокошению, сбору грибов или ягод. Вне всякого сомнения, эти тексты кроме признанного художественного значения несут и интереснейшую информационную смысловую нагрузку, позволяя нам поновому оценить эти стороны крестьянской (да и феодальной — господской) жизни.
Неявно рекреационную (или скрыто рекреационную) деятельность (термин введен А. В. Абросимовым) можно определить как деятельность, связанную с различными второстепенными в иерархии жизнеобеспечения видами природопользования, всегда сочетавшуюся с намеренным отдыхом либо просто с неосознанным стремлением переменить занятие и уйти от тяжелого ритма привычных трудовых усилий. Ареной этой деятельности было широкое пространство фронтира, ограниченное только физическими возможностями человека и традициями удаления от привычного жилья (свойственными данному социуму — деревенской общине, например). Граница между природой и культурным ландшафтом всегда была постепенной: селитебные места и пашни (антропогенные элементы) соседствовали с сенокосами и пастбищами (антропогенноизмененными элементами), те, в свою очередь, — с элементами, лишь слабо затронутыми влиянием человека (охотничьи угодья — путики крестьян и зверинцы феодалов). Поэтому сам фронтир никогда не являлся четким рубежом с пометками «вход воспрещен» или «опасно» и предоставлял широкие возможности для узнавания, открывания, апробирования. История не позаботилась о том, чтобы оставить нам ясные указания об освоении фронтира в русском ландшафте, но мы имеем немало косвенных сведений о жизни и хозяйствовании наших предков и, следовательно, можем реконструировать с известной долей определенности суть и смысл рекреации в ее первозданном виде.
Неявная рекреация или как отдыхали в старину
Итак, попытаемся взглянуть на некоторые виды традиционных занятий, свойственных крестьянам России, как на формы неявной рекреации.
Начнем с «прагматических» видов природопользования, т. е. таких видов, которые осуществлялись ради конкретно ожидаемой практической пользы. Как отмечает географ из Кургана А. В. Абросимов, «человек вступает в контакт с ландшафтами в большинстве случаев для достижения четко определенных целей, которые чаще всего, особенно в патриархальных социумах, носят ярко выраженный прагматический характер, однако многие, на первый взгляд, чисто практические виды использования на самом деле не только не являются обязательными для выживания, но даже излишними с прагматической точки зрения. Объяснить существование таких видов использования можно только мощным скрытым информационным потоком ландшафт — социум».
Лесные промыслы. Сбор грибов и ягод — традиционные виды промысловой деятельности крестьян, осуществлявшейся в пространстве фронтира. Прагматическое значение этих видов хорошо известно (ягоды — как источник витаминов, грибы — как источник высокоценного белка), однако А. В. Абросимов, указывая на невысокую производительность этих видов занятий, обращает внимание на то обстоятельство, что по времени они конкурировали с важнейшими жизнеобеспечивающими сельскохозяйственными работами — уборкой урожая.
Тем не менее крестьяне, в том числе и основные работники, считали возможным оторваться на два-три, а то и пять-шесть часов от обычных работ, чтобы отдать дань «тихой охоте» или собрать лукошко-другое ягод. Противоречие, с которым мы имеем здесь дело, лишь кажущееся, поскольку лесные промыслы, в особенности сбор грибов, предполагали (хоть и неявном виде), во-первых, возможность отдыха, во-вторых, высокую вероятность ознакомления с прилегающими «дикими», неосвоенными ландшафтами фронтира.
Сбор грибов только со стороны может показаться простым и не заслуживающим внимания серьезного человека занятием: на самом деле это сложный комплексный вид деятельности, предполагающий отнюдь не только знание съедобных видов. Начнем с того, что разные виды грибов «оказывают предпочтение» различным видам урочищ, причем очень часто экотонных, т.е. переходных между различными видами леса, между лесом и лугом, лесом и болотом. Вероятность найти «кучку белых» на опушке ельника выше, чем в глухой чаще. Белые грузди могут быть встречены в урочище с преобладанием (или участием во втором ярусе) лиственных пород, таких как осина, ольха черная и серая. Маслята явно тяготеют к моховому покрову сосняка на супесчаных почвах и т.д. Более того, в разные годы одни и те же виды грибов могут «уродиться» в разных местообитаниях; издавна замечено, что особенно различаются в этом плане сухие и влажные летние периоды. В эпоху, когда человек мог рассчитывать только на свою наблюдательность и сообразительность, такого рода знания приобретались индивидуально и передавались в рамках сельского социума из поколения к поколению.
Различение внутри леса вообще леса осинового или елового могло сложиться только в результате заинтересованного взгляда, а взгляд этот соединял в себе практический интерес с позицией «первооткрывателя», получавшего удовольствие от самого древнего вида эвристической деятельности — открытия нового пространства. Помещенный «внутрь» ландшафта наблюдатель, передвигаясь небыстро и отыскивая дары леса для собственных нужд, постепенно на опыте убеждался, что за взбугренной песчаной дюной звонкого лишайникового сосняка в долине Волги непременно последует понижение с бором-черничником, а еще ниже, наверное, встретится болотце с мягким покровом сфагнума и тонкими полусухими сосенками.
Неосознанное умение сопоставлять формы рельефа с типами лесных луговых и болотных урочищ было, безусловно, свойственно всякому настоящему русскому крестьянину; и этот опыт мог
быть наработан только в ходе неспешных скрыто-рекреационных перемещений-путешествий по окрестностям обитаемого мира.
Схожих, но, пожалуй, еще более специализированных навыков требовал сбор лекарственных или просто полезных трав, поскольку в этом случае ландшафт интуитивно дифференцируется на уровне геоботанической ассоциации (или «фации» — с позиций ландшафтоведения), не говоря уже о том, что растения должны различаться сборщиком на уровне вида. Между тем, по нашим наблюдениям, даже современные аптекарские заготовители часто путают ставший уже редким в лесах России зверобой продырявленный (действительно обладающий целебными свойствами) с другими представителями этого же рода — неядовитыми, но практически бесполезными. При этом многие лекарственные или употреблявшиеся в пищу травы — это луговые растения, так что кроме ориентации в видимом разнообразии напочвенного покрова леса необходимо было хорошо знать разные типы лугов.
Подчеркнем: неявно-рекреационное освоение позволяло оценить и те типы природных комплексов, которые с точки зрения основных видов хозяйственной деятельности могли первоначально казаться бесполезными или даже недружественными. Несколько настороженное отношение крестьян Белоруссии к болотным ландшафтам не подтверждается в пределах Европейской России. Верхневолжские болота и болотца были хорошо известны населению Тверской и Ярославской, Владимирской и Вологодской губерний, посещались весьма часто и безо всякой опаски, поскольку служили местом сбора клюквы и некоторых лекарственных растений. Об этом можно судить хотя бы по тому обстоятельству, что все они без исключения имеют красивые, звучные названия: болото Журавлиное, болото Скоморошье, болото Великий Мох.
К ландшафтам пушицевосфагновых болот был приурочен такой важный промысел, как заготовка мха, шедшего в основном на прокладывание промежутков между бревнами в свежесобранном срубе.
Сенокошение. Сенокошение — древнейший вид природопользования, тесно связанный со всем историческим укладом русской деревни. Первые сенокосы («притеребы» и «пожни») возникали на поймах рек. Следует понимать, что большинство пойменных лугов российского Центра и Севера имеют рукотворный характер, что отчетливо выявилось в последние десятилетия, когда в связи с забросом сельскохозяйственных угодий и прекращением режима сенокошения луга стали зарастать сначала ивняком, а затем сероольшанником и даже еловым лесом. Более того, почвенное плодородие луговых урочищ первоначально было связано с режимом работы многих сотен небольших мельниц на реках старой России, с помощью которых крестьяне могли реально регулировать режим поемности (т. е. сроки заливания пойм водой) и аллювиальное (т. е. механический состав наилка) пойменных почв. Именно таким образом в течение многих десятилетий создавались продуктивные сенокосы.
Сенокошение всегда было нелегким трудом, однако в российских деревнях этот труд издавна приобрел необычную (если не праздничную, то, во всяком случае, торжественную) окраску.
Поскольку сенокосы были более или менее жестко привязаны к речным долинам, а сами эти долины могли находиться на значительном отдалении от села или деревни, сенокошение требовало выезда косарей или «вылазки», совершаемой всей семьей на несколько дней, что уже само по себе создавало необычную атмосферу и позволяло отвлечься от повседневного круга жизни (а это верный признак рекреации в ее современном понимании). Косари поднимались засветло и косили «по росе», до полуденного солнца, после чего могли подкрепиться, отдохнуть, искупаться в реке и побродить по окружающей местности.
Сенокошение и само по себе могло быть связано с поисковой деятельностью в ландшафте, поскольку во времена крепостничества лучшие луга принадлежали помещикам и монастырям, в то время как крестьяне были вынуждены искать угодья по опушкам лесов, старым вырубкам и пустошам. Впоследствии та же история повторилась с колхозными «аэродромными» сенокосами и клочковатыми, разбросанными тут и там покосами крестьян. А. В. Абросимов, проводивший исследование современных видов «побочного» природопользования в деревнях Зауралья, подчеркивает традицию семейного наследования таких сенокосных угодий и привычку собирать ягоды и грибы в окрестностях «своего» сенокоса. Подобные явления весьма обычны и для местностей российского Центра и Севера.
Охота. Подробный анализ средств и способов охоты не входит в наши задачи, этому посвящена обширная литература, однако хотелось бы остановиться на некоторых рекреационных аспектах этого вида деятельности.
Крестьяне Европейской России (в отличие от, скажем, сибирских) не имели возможности серьезно промышлять охотой, равно как и уделять ей много времени. Можно утверждать, что с конца XV в. настоящая охота во всех ее разновидностях была уделом господствующего класса (сначала феодалов, затем помещиков). Крестьяне могли позволить себе лишь устройство охотничьих путиков в пространстве фронтира, т.е. троп, специально оборудованных разнообразными ловчими ямами, западнями, самострелами и т.д. На заросших водными растениями побережьях устанавливались переметные сети («перевеси») для отлова взлетающий с зеркала воды дичи. Расстановка всех этих достаточно хитроумных приспособлений требовала не только изобретательности и смекалки, но и отменного знания биологии промысловых видов птиц и животных. Иными словами, требовалось знать, что лось пройдет к солонцу на болоте именно данной тропой, что утки к вечеру сядут в зарослях рогоза на берегу небольшого лесного озерца, что бобры проложили спрямляющий излучину канал в тыловой части поймы, что поутру по пересохшему дну этого канала пройдет семейство кабанов и т.д. Такого рода знания могли появиться только в результате постоянного и длительного пребывания в ландшафте, причем пребывания «нешумного», созерцательного, т.е. неявно-рекреационного.
В отдельных случаях интересы охоты могли повлечь и более глубокое проникновение за пределы освоенного пространства в мир «дикой» природы — во время подобных вылазок кругозор обитателя деревни, безусловно, расширялся. Удивительное подтверждение этому обстоятельству приводит известный журналист и писатель В.А. Песков, подробно описывающий быт крестьянской семьи староверов Лыковых, проживших много лет в изоляции в глухой тайге. Агафья Лыкова, по словам писателя, вспомнила случай, когда младший из братьев, обыкновенно проверявший ловчие ямы, был вынужден преследовать раненого оленя в течение двух дней и таким образом удалился от дома на расстояние двух дневных переходов. Конечно, погоню за раненым зверем вряд ли можно считать отдыхом, но таково общее свойство скрытой рекреации: здесь граница между «работой» и «не работой» трудно различима. Возможно, это и позволяет считать современную спортивную охоту одной из форм туризма и рекреации.
Рыбная ловля. Безусловно, рыбная ловля имеет еще большее право считаться неявно-рекреационным занятием, если иметь в виду не массовый промысел, а индивидуальную ловлю с различными приспособлениями. Некогда традиционные промысловые формы рыбной ловли сетью — неводом выглядят сегодня как варварство и браконьерство. Следует, однако, представлять, что два три столетия назад рыбы в реках России было не столько, сколько сейчас: об этом свидетельствуют немногие дошедшие до нас документы, зафиксировавшие количество выбранной с помощью сетей «биомассы». За одну только ночь в «езу» (т. е. возле специально устроенной из кольев и жердей поперечной перегородки в русле) на реке Вексе монахи Горицкого монастыря, что в Переславле-Залесском, выловили сетями два воза крупной рыбы и еще несколько возов мелкой рыбешки.
Ловля сетью на реках и озерах была и остается формой тяжелой работы, даже когда она связана с браконьерством. Об этом знает всякий, кто хоть раз пробовал вынимать рыбу из больших промысловых сетей. Однако крестьяне в массе занимались и несетевым ловом, причем и здесь требовались вполне определенные знания и навыки. Знание рек, больших и малых, у крестьян было не просто хорошим, а доскональным. Об этом свидетельствуют старейшие народные названия морфологических частей русла: бечевник, отмель, плес, бочаг, перекат, лощина, излучина. Реки, протекавшие в непосредственной близости от деревень, были в межень поделены «заколами» («езами») на отрезки, что не позволяло крупной рыбе перемещаться свободно и удерживало ее в створе, закрепленном (видимо, в форме устного соглашения-договора) за той или иной деревней.
Способы лова были весьма разнообразны, причем большая их часть без особых изменений дожила до середины прошлого века. Как и в охоте, весьма популярны были самоловные устройства, которые периодически проверялись (вечером или поутру). В русле реки в плесовой лощине навстречу течению устанавливали плетеные корзины различной формы: широкие спереди и заканчивающиеся ловушкой или тупиком сзади (напоминавшие нынешние браконьерские «морды», или «телевизоры»). Крупную рыбу ловили также на специально закрепленного живца (мелкую рыбешку, лягушек и т.д.), т.е. на «жерлицу».
Установка этих орудий самолова, безусловно, требовала знания и поведенческих особенностей конкретных видов рыб (щуки, леща, окуня, голавля и т.д.) и морфологии самого водоема.
Среди активных способов старейшим является битье рыбы острогой на перекатах, отмелях или возле заколов в русле. В отдаленных деревнях российского Центра и Севера и сегодня можно наблюдать ночную ловлю с помощью колотушки. В такой ловле участвуют два-три человека, один из них привлекает светом фонаря рыбу, другой глушит, сильно ударяя по воде тупым расширенным концом большой деревянной колотушки и выхватывает всплывающую рыбу подсачником. В руслах каменистых рек или на плащеобразных перекатах умельцы охотятся за рыбой, выманивая ее из под крупных валунов, для чего по валуну наносится сильный удар (камнем, небольшой кувалдой или даже ломом), затем одуревшую рыбу бьют острогой.
Наконец, появившаяся в деревнях уже в послевоенное время ловля на удочку, перекрывшая по популярности все предыдущие способы лова, уже может считаться формой явной рекреации. Несмотря на все неудобства, испытываемые рыбаком (ранний подъем, докучливые комары, вероятность вымокнуть под дождем и т.д.), эта форма промысла представляет собой один из лучших и излюбленных народом способов общения с природой, причем способ высокоинформативный: ведь в поисках «рыбного» везения рыбак неоднократно переходит с места на место, запоминая малейшие детали окружающего ландшафта: быстрины и омуты, перекаты и «стоячие» волны над валунами, высокие травинки манника на отмели, «султанчики» рогоза в плесовой лощине, кусты ивняка над обрывом пойменного берега и т.д.
На рыбалке (по крайней мере, на настоящей) стараются не производить лишнего шума, что позволяет человеку через полчаса как бы полностью раствориться в природе, а значит, видеть, слышать и воспринимать предметы и явления окружающего мира, которые обычно либо недоступны, либо ускользают от внимания наблюдателя. В этом плане рыбная ловля — один из самых интересных видов скрытой рекреации.
Прочие виды природопользования. А. В.Абросимов относит к скрытой рекреации и несколько других видов традиционного природопользования: сбор березового сока, заготовку веников для бани, сбор цветов. Мы можем добавить к этому списку заготовку лозы и лыка (ивовой и липовой коры), выпас коней «в ночном», бортничество, принятые у крестьян российского Центра и Севера в далеком и недалеком прошлом.
Поэтизированное описание выпаса лошадей «в ночном» находим мы у писателя И. С. Тургенева в его рассказах. Однако и серьезные люди (географы и экономисты, специально изучавшие быт русской поземельной общины) останавливали свое внимание на этом виде деятельности, необходимость которого была связана с дальним расположением выгонов. Недостаток земли и потребность располагать как можно ближе к селениям прежде всего пашни и пастбища для крупного рогатого скота оставляли для конного стада лишь самые дальние угодья, располагавшиеся порой в нескольких верстах от селитьбы. Пасущихся лошадей охраняли и днем, для чего привлекались подростки, к каковой категории, заметим, в XIX в. относились дети шести-семи лет, причем почти всегда несколько ребят собирались для этого вместе. В ночное отправлялись ребята (по одному с каждого двора, где есть лошадь) и так называемые «очередные» взрослые крестьяне (черед составлял две лошади). Сам по себе перегон лошадей, как и охрана пасущегося стада, не был сопряжен со значительными трудовыми усилиями, зато пребывание в ландшафте в сумерках, ночью и на рассвете в относительной отдаленности от привычного жилья придавали всему мероприятию несомненный дух романтики и приключения, т. е. отдыха!
Итак, можно подвести первые итоги: все рассмотренные виды скрыто-рекреационной деятельности, несомненно, обладают рядом общих свойств, а именно:
• определяют достаточно длительное по времени пребывание человека в ландшафте;
• представляют собой известное отвлечение от обыденного круга жизни и забот или хотя бы просто смену вида деятельности;
• не ставят перед человеком жестко заданной прагматической цели и связанных с ней хозяйственных норм («принести не менее такого-то количества ягод», «добыть столько-то грибов»);
• имеют отчетливо вероятностный характер (то ли найду грибы, то ли не найду, также и с рыбой — «клюет, не клюет») с большой значимостью фактора случайности и «удачи» вообще;
• предполагают сочетание ряда элементарных занятий либо достаточно разнообразного набора немонотонных простых действий (перемещение, поиск, различение, узнавание, сбор и т.д.);
• дают возможность наблюдения или даже созерцания окружающего мира природы, вплоть до достижения состояния полной отрешенности от собственной «физической оболочки».
Заметим, что как раз эти признаки в совокупности характеризуют любую форму явного отдыха (см., например, определение И. Зорина, В. Квартальнова в «Толковом словаре туристических терминов»), что и позволяет нам считать описанные выше виды деятельности рекреационными. Еще более важно, что скрыто-рекреационные виды деятельности подразумевают необычную пространственную активность и в этом смысле они способствовали расширению границ обитаемого мира, оценке тех или иных свойств природных ландшафтов, выбору новых мест для сельскохозяйственного освоения. Дальний дремучий лес, который когда-то служил лишь защитой от набегов, становился знакомым угодьем для охоты и сбора грибов, а верховое болотце поставляло ягоды, а потом и вовсе осушалось и превращалось в сенокос; участок реки, обследованный во время битья рыбы на перекате, мог быть впоследствии использован для наведения «лав» (невысоких мостков) или установки мельницы. В этом обстоятельстве и заключается важное эвристическое, информационное значение форм скрытой рекреации, перешедшее по наследству к современным формам рекреации и туризма.
Места для отдыха: рекреационные функции культурного ландшафта России
С культурным ландшафтом России тесно связаны многие явно рекреационные стороны жизни коренного населения, до сих пор изучавшиеся в основном в рамках этнографии. Однако этнографы в своих работах, как правило, освещают аспекты, связанные с обрядностью, оформлением, одеждой и обычаями народа, практически не уделяя никакого внимания внутренней сущности явления и его тесной связи с культурным ландшафтом. При этом «за кадром» остается главная суть многих традиций: стремление человека вырваться из круга обыденной жизни, монотонной и нелегкой хозяйственной деятельности посредством общения с природой.
Между тем многое в культурном ландшафте России появилось в результате особых режимов земле и природопользования, прямо или опосредованно предусматривавших создание мест для отдыха, общения с природой и просто удовольствия, праздника. Другое дело, что осознанное оформление культурного ландшафта могли себе позволить только феодалы, небедные помещики, а позднее наиболее богатые и амбициозные представители купеческого сословия.
Самым ранним по времени возникновения культурным ландшафтом рекреационного назначения можно считать так называемые зверинцы: просветленные специальными просеками леса близ княжеского усадьбища, отведенные для конной охоты князя и его приближенных. В такой охоте участвовали загонщики, с собаками выгонявшие зверя на открытое пространство просеки. В средневековье зверинцы были широко распространенны в окрестностях многих древнерусских городов, неслучайно в окрестностях Ростова Великого сохранился населенный пункт с таким названием. Охотничьи угодья феодалов, сами усадьбища, плодовые сады при древних поселениях и окружавшие их лесные угодья стали прямыми предшественниками позднейших культурных парковых (а по сути — рекреационных) ландшафтов.
Наиболее замечательные усадебные ландшафты России подробно рассмотрены в работах А. Н. Греча, А. П. Вергунова, В. А. Горохова и других авторов. Однако следует понимать, что создание действительно роскошных усадебных комплексов было под силу немногим представителям богатейших родов, близких к императорскому двору и имевших десятки имений в самых разных частях страны, в том числе дворцовые комплексы в Крыму на морском побережье. Абсолютное большинство среднего и мелкопоместного дворянства обратилось к устройству своих усадеб в эпоху, когда строительство роскошных регулярных парков в пределах южных имений (с их огромным доходом) уже отошло в прошлое и устоялась среднерусская традиция оформления куда более скромных пейзажных парков. Небольшие усадьбы центральной России явно «адаптировали» довольно жесткую северную природу, предлагая как бы смягченный, более комфортный, наполненный узнаваемыми символами и нехитрыми полезностями ее вариант. Здесь хотелось бы подчеркнуть именно рекреационные функции среднерусской усадьбы, поскольку ее экономическая рентабельность (в отличие от поместий более южных губерний) редко была выдающейся. Верхневолжский барин стремился создать не столько образцовое хозяйство, сколько место для отдыха (причем круглогодичного), приема гостей. Именно этим задачам была подчинена, в первую очередь, вся композиция провинциальных усадеб северной России.
«Удовольствие впечатлений» предусматривалось уже на подъезде к усадьбе: почти все поместья связаны были с большими дорогами специальной подъездной дорогой-аллеей, которая могла быть обрамлена вековыми березами или липами. Приближаясь к поместью,
барин и гости должны были заранее почувствовать красоту пейзажа. Часто аллея создавалась «на раз» в ожидании приезда предполагаемых высоких «белых» гостей; так, в Ярославской и Тверской губерниях некоторые аллеи-дороги называются «екатерининскими», хотя императрица вряд ли осчастливила своим присутствием эти тракты. Иногда помещики, имевшие по несколько владельческих сел, связывали их немаленькими (по 1,5 —2,0 версты) аллеями-дорогами или такая же дорога устраивалась к соседу. Выезд в гости на тарантасе, в бричке или верхом, несомненно, был смесью праздника и отдыха в небогатой событиями жизни провинциального барина.
Усадьбы, как и положено истинно рекреационному объекту, имели четкие границы, отделявшие их от бытового «хозяйственного» и «дикого» ландшафта. Функцию границ выполняли не заборы, а рядовые посадки высоких деревьев: елей, лип, берез — по краям двойного земляного вала с дренажной канавой посередине.
Внутреннее пространство даже в поздних «экономических» дачах, принадлежавших разбогатевшим купцам, все-таки оформлялось исходя из эстетических и рекреационных запросов хозяина. Непременные аллеи, крестообразно или по диагонали членившие территорию парка, создавали естественные «коридоры», предназначенные для прогулки, беседы, созерцания. Выполненные из рядовых (парных) насаждений липы мелколистной, дуба черешча того, лиственницы, туи аллеи обеспечивали рекреанту-помещику или его гостям тень — в жаркий летний день, защиту от ветра с дождем или снегом — в день ненастный холодного времени года. При этом со временем разросшиеся и смыкающиеся над головой кроны, кряжистые мощные стволы придавали «коридору» почти сказочные мифические черты, так что и поныне посетители старых парков могут пережить совершенно необыкновенные ощущения, находясь внутри аллеи под сенью старых деревьев.
Не будем останавливаться на многочисленных элементах внутреннего декора парка, создаваемого с помощью кустарниковых боскетов, цветочных клумб и партеров, а также парковой скульптуры.
Отметим лишь те элементы композиции, которые явно создавались для отдыха посетителей. Таковы, например, различные композиции из деревьев. Пожалуй, наиболее удивительной для парков провинциальной России является заимствованная из ранней монастырской традиции круговая группа «12 апостолов»: высаженные по окружности диаметром 6 —12 м деревья (липы, кедры, дубы) образуют как бы замкнутую площадку с внутренним пространством, предназначенным для уединения, раздумий, может быть, обращений к Богу. Уединение и приватное общение обеспечивали и многочисленные беседки — «думки», являвшиеся принадлежностью практически каждого парка.
Особая рекреационная роль принадлежала водным объектам в усадебных парках. В приречных усадьбах река (средняя или совсем маленькая) становилась непременной частью общей композиции, иногда ее «осью», иногда своего рода авансценой: весь парк мог быть открыт на реку, тогда главные аллеи обычно спускались по террасе и поверхности поймы прямо к руслу. В створе парка непременно устраивался мельничный пруд или просто искусственно углубленный бочаг, служивший для купания и других увеселений обитателей усадьбы. Здесь же возле тылового шва поймы или в обрыве коренного берега реки открывался источник грунтовых вод, который также оформлялся и местами использовался для обустройства купальни с более чистой и прохладной водой.
Важно понимать, что рекреационные ландшафты всегда требовали приложения человеческих усилий. За всеми сооружениями культурной усадьбы требовался постоянный уход, ложившийся на плечи крестьян. Более того, ухода требовали и многие другие элементы культурного ландшафта, которые, как нам порой кажется, должны были существовать сами по себе без нашего участия, например обычные купальни. До нас дошло уникальное свидетельство художника Константина Коровина о купании в бочаге на речке Нерли Клязьминской близс. Охотина Ростовского уезда Ярославской губернии. Речь идет о самом начале XX в. В Охотине в это время была дача Константина Коровина (она сохранилась и по сей день), куда в гости к нему приезжали Исаак Левитан и Федор Шаляпин. В описываемом эпизоде в роли купальщика выступал Федор Михайлович, который, как известно, имел немалый рост. Знаменитый певец нырнул с мостков и уткнулся головой в песок и тину обмелевшего заросшего бочага; вынырнув и прочистив глаза, уши и глотку, он выразил свое недовольство весьма непосредственно, после чего хозяин послал за крестьянами, которые немедля привели купальню в надлежащее состояние.
Многие усадьбы стояли на водоразделах и не имели выхода к реке, в этом случае хозяева устраивали пруды. Лишь в беднейших поместьях ограничивались единственным водоемом — универсальным для всех нужд, гораздо чаще было принято устраивать два пруда: «черный» — хозяйственный, расположенный, как правило, в понижении рельефа (и, следовательно, перехватывающий уже не слишком чистые грунтовые воды), и «белый» — господский, расположенный где-нибудь выше по склону и предназначенный только для отдыха и купания. Размеры, форма и глубина господского пруда определялись не столько гидрогеологическими условиями, сколько богатством и амбициями хозяина. В Переславском уезде (входившем прежде в состав Владимирской губернии) известен пруд, являвшийся как бы моделью Чесменской битвы, в которой в молодости участвовал хозяин. По берегам пруда, на акватории, на острове посередине воспроизведены (насколько это было возможно) очертания и рельеф Чесменской бухты; все это было декорировано древесными и кустарниковыми насаждениями, мостами и мостками и прочими формами малой архитектуры.
Пруды с островом посередине вообще были популярны при устройстве парков, поскольку в этом случае создавались дополнительные рекреационные возможности: акватория между островом и материком выглядела как канал (иногда его делали в форме «барочной пряжки» или гитары), берега обсаживали деревьями (чаще — липами), которые, разрастаясь, затеняли поверхность воды и почти перекрывали небо над головой. В таком пруду помимо обычного купания, прыжков в воду с веревки (которую в начале XX в. назовут «тарзанкой») было возможно и катание на лодке вокруг «острова-материка», причем в жаркий летний день лодочная прогулка по затененной водной глади могла доставить немалое удовольствие. Зимой этот же пруд с островом посередине превращался в прекрасный каток, на который кроме членов семьи могли допускаться и окрестные ребятишки.
В целом можно констатировать, что трехсотлетний опыт осознанного конструирования рекреационных ландшафтов, обогащение видового состава флоры, чрезвычайно искусное обращение с водой и моделирование рельефа — все эти составляющие паркового искусства есть своего рода золотой фонд современной ландшафтной архитектуры, фонд, к сожалению, пока весьма слабо используемый при создании современных рекреационных комплексов.
Было бы заблуждением полагать, что рекреационные ландшафты создавались только в помещичьих усадьбах. Повседневная деятельность крестьянства, особенно в части дополнительных видов природопользования, также приводила к возникновению ландшафтов явно рекреационного назначения. В этом плане весьма интересна существовавшая на русском Севере традиция заказа лесов. Общинные леса, подвергавшиеся комплексному воздействию (рубке дров, выпасу, сенокошению, заготовке корья и лыка и т. д.), со временем приходили в плачевное состояние, утрачивая не только товарные свойства, но и рекреационные функции. Поэтому крестьяне заключали устный общинный договор (данные об этом приводятся в исследованиях, проводившихся в различных регионах России Императорским географическим обществом), суть которого сводилась к запрету «ходить топору, сохе и косе», т. е. к принятию на себя членами общины добровольных обязательств по ограничению хозяйственного использования леса.
Как правило, народное предпочтение отдавалось сосновым лесам, особенно расположенным на речных надпойменных террасах, долинных зандрах, материковых дюнах речных долины. Известно, например, что крестьяне Верхневолжья часто сажали сосновый лес на берегах рек и озер. Так, саженный крепостными крестьянами села Соломидино полуторавековой бор до сих пор
украшает берега Плещеева озера. Подобными обстоятельствами (а не только пирогенной динамикой) объясняется практически абсолютное превосходство сосняков среди перестойных лесов Европейской части России.
Такое пристрастие к соснякам легко объяснимо именно с рекреационных позиций: сосновый бор светлее, чище и приветливей темнохвойного массива классического ельника, в нем лучше дышится (фитонциды!), легче переносятся жаркие летние дни с высокой влажностью, в нем практически всегда меньше комаров и других кровососущих насекомых, словом, он комфортней для отдыха. Неслучайно именно сосновый бор являлся традиционной ареной большинства скрыторекреационных видов природопользования, причем такое отношение к борам сохранилось вплоть до последнего времени: среди памятников природы — лесов, выделенных в шести областях российского Центра (Вологодской, Костромской, Ивановской, Ярославской, Тверской, Владимирской), сосняки преобладают абсолютно (75 %) относительно прочих типов лесных биогеоценозов.
Вторым по популярности и рекреационной значимости типом лесного биогеоценоза являлись лиственные рощи. Практически все они были саженными либо полученными в результате рубок формирования, поскольку естественные сукцессии в зоне южной тайги не приводят к формированию монодоминантных лиственных лесов ни после сплошных рубок, ни после пожаров, ни в результате зарастания пустошей и заброшенных полей. Поэтому излюбленные населением «гуленошные» березовые рощи могли возникнуть либо в результате посадки, либо в ходе многократных выборочных рубок формирования (когда осина, ольха и рябина намеренно выбирались из древостоя, а береза оставлялась на корню). Все сказанное относится и к ставшим уже очень редкими в регионе чистым дубнякам.
В иные годы в травяных березняках России можно собрать хороший урожай белых грибов, но не прагматическое использование сохранило их до нашего времени. Рощи даже в большей степени, чем сосновые боры, использовались для явной рекреации, поскольку в народном восприятии светлый лиственный лес несет особую семантическую и мифологическую нагрузку. Культурные березняки всегда были местом деревенских гуляний, встреч и ухаживаний молодых людей, проведения различных народных (а в более позднее время — советских) праздников, с ними были связаны сложные, забытые ныне обряды. Из чудом сохранившихся приведем лишь обычай молодых непосредственно после венчания приезжать в Рощу невест (Ярославская область) для прогулки «на счастье».
Явно рекреационные функции несли и мелкомассивные фрагменты рощ и лесов, оставляемые крестьянами посреди полей и лугов. Некоторые из них воспринимались как значимые символы еще с тех далеких времен, когда они служили межевыми знаками (такова огромная Николо-Кормская межевая сосна, уцелевшая до нашего времени на правом берегу Верхней Волги недалеко от Рыбинска), но, вероятно, они также служили как своего рода островки-оазисы, дававшие тень, временное укрытие от непогоды, возможность отдохнуть от тяжелых трудов, перевести дух.
Рекреационные черты свойственны и другим менее значительным элементам и деталям культурного ландшафта России. Как основные прагматические виды природопользования (вырубка, распашка, залужение), так и множество побочных видов деятельности человека в ландшафте всегда имели в большей или меньшей степени выраженный рекреационный аспект, следовательно, приводили к появлению если не целых ландшафтов, то хотя бы небольших урочищ, комплексов или приспособлений. Таковы целые массивы лесов, острова лиственных рощ, островки и полосы живописных насаждений, расчищенные луговины у реки, обустроенные деревенские броды с валунами, выложенным вдоль переката, купальни, оформленные срубными венцами и лавочками родники и многое другое.
Явления, которые мы называем сегодня туризмом и рекреацией, на самом деле возникли очень давно: поскольку в жизни человека прошлых эпох труд и отдых не разделялись столь резкими границами, как это происходит в наше время. Люди не «ходили на работу», они просто жили в ландшафте, отдельные стороны этого пребывания были больше похожи на труд, другие — на отдых, третьи занимали промежуточное положение. Поэтому истоки туризма и рекреации кроются в скрыто и явнорекреационной деятельности этноса в пространстве вмещающего ландшафта. Уже в средневековой Руси рекреация и перемещение в пространстве вмещающего ландшафта несли важные информационно-эвристические и социально-психологические функции, поскольку позволяли решать одну из основных проблем первоначального освоения — проблему «выбора места».
Не только попытка «взять» от природы (урожай, полезный компонент, сырье и т.д.), но и неосознанная скрыто или явно рекреационная деятельность приводили к возникновению феномена культурного ландшафта. При этом процессу становления культурного ландшафта соответствовал параллельный процесс оформления и выделения рекреации как самостоятельного самоценного вида деятельности, сначала в форме неявной рекреации (совершавшейся «между делом»), а впоследствии и в форме нарочитого отдыха. Это обстоятельство следует иметь в виду при проектировании современных туристско-рекреационных систем, поскольку абсолютное большинство действий современного туриста и рекреанта уходят своими корнями в далекое прошлое: как в плане поведения человека в ландшафте, так и в отношении оформления специальных мест для отдыха в пространстве дикой природы.
Приходит отец домой, а его ребенок плачет. Отец спрашивает ребенка: - Почему ты плачешь? Отвечает ему ребенок: - Почему ты мне папа, а я не сын тебе? Кто же это плакал?
Приходит отец домой, а его ребенок плачет. Отец спрашивает ребенка: - Почему ты плачешь? Отвечает ему ребенок: - Почему ты мне папа, а я не сын тебе? Кто же это плакал?
Статью подготовила доцент кафедры социально-гуманитарных дисциплин Волгушева Алла Александровна. 
