Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. Связаться с автором
В одной старой истории рассказывается о шамане, который говорил о себе, что в нем живут два медведя: один — жестокий, воинственный и сильный охотник, а другой — заботливый и сострадательный. Мальчик спрашивает, какой из них победит, и шаман отвечает: тот, которого я буду кормить.
Капитализм одержал победу, провалился, приспособился, снова победил и снова провалился, а затем сумел восстановиться в основном благодаря выборам, сделанным, чтобы его вскормить. Даже когда он садится на мель, большинство хочет лишь того, чтобы он продолжал двигаться. Экономическая система, господствующая в мировой экономике, проникла в нашу культуру, нашу политику и, возможно, даже в наши души, так что сегодня она представляется едва ли не природным явлением. Главные вызовы, брошенные капитализму, были преодолены, а критики охрипли, повторяя одни и те же доводы против него. Так что же дальше? И кто одержит победу — хищники или творцы?
Капиталистическая идея господствовала в истории модерна — и как нечто привлекательное, и благодаря вызываемому ею отвращению, но также из-за отвращения к системам, которые сложились вследствие отвращения к капитализму. Сильнейшая составляющая ее привлекательности заключается в обещании изобилия, то есть благосостояния самого разного уровня, которое ранее было доступно лишь очень немногим. Именно это привлекло людей Восточной Европы в 1989 г, — магазины, наполненные товарами, а не пустые полки. В Средневековье в бедности видели святость, однако современная капиталистическая экономика не испытывает любви к бедности и не уважает ее, она может лишь жалеть ее или пренебрегать ею.
Обещание изобилия было отражено в обещании открытого мира — в расширении уровня личной и географической мобильности. В отдельных профессиях, в отдельные времена и в отдельных городах эта перспектива всегда присутствовала, однако она оставалась исключением в обществах, в которых дети рождались, будучи привязанными к определенным кастам, ролям или гильдиям, В большинстве обществ традиционные обязательства предполагали, что если вы богатели, вы должны были делиться своим богатством с родственниками, а это уже несколько расхолаживало, не говоря об угрозе того, что ваше богатство может присвоить какой-нибудь задолжавший король или барон. Напротив, капитализм обещал мир, в котором личная свобода включала в себя и свободу игнорировать других.
Капитализм не был политической партией или программой. Но когда он сложился, он приобрел некоторые характеристики программы или манифеста. Теперь мы можем понять, что это была цепочка сделок, что, вероятно, вполне соответствует системе, основанной на торге. Одна из них обещала, что если общество отдаст власть на производстве капиталистам, совокупный выигрыш в благосостоянии перевесит ощущение беспомощности и тот факт, что капиталисты будут получать большую часть прибавочного продукта. Даже если все выиграют по-разному, все равно выиграют. Другая заключалась в обещании, что непрестанные эксперименты и инновации, предполагающие высокую частоту неудач, дадут возможность достичь таких выигрышей в производительности и благосостоянии, что позволят значительно компенсировать траты, обусловленные бесплодными повторами и провалами. А третья обещала, что значительные непроизводительные издержки, связанные с рыночной экономикой, страховщиками, бухгалтерами, юристами и посредниками, на долю которых, по некоторым оценкам, приходится более трети всех рабочих мест, также окупятся в силу огромного роста, который произойдет в экономике в том числе и благодаря им.
Это поразительные заявления, совершенно расходящиеся со средневековой или ренессансной ментальностью. Никто не стал бы делать вид, будто они общеприняты. Они не были самоочевидны и тем людям, которым, казалось, они наиболее близки,— инвесторам и трейдерам. Не были они очевидны и Адаму Смиту или Давиду Рикардо, и ни тот, ни другой не понимали огромных задач по координации, связанных с современной экономикой, как и ее зависимости от науки и технологии. И при этом имели место динамичные сделки, которые предлагали движение с неопределенной конечной целью, без окончательно свершившейся утопии, наоборот, они предлагали бесконечный рост и беспредельное умножение желаний и способов их удовлетворения.
У всех обществ есть самоубийственные склонности: в монархии это склонность к чрезмерным военным расходам и долгам, в религии склонность к такому лицемерию, что даже ее адептам становится тошно. В капитализме склонность к самоубийству проявляется в стремлении к бездумным рискам и долгу, в избыточном оптимизме и ничем не сдерживаемой алчности. Как и в случае с хищными животными, слишком большой успех может оказаться контрпродуктивным. В мире животных проблема состоит в том, что исчезает жертва. На рынках же риск заключается в том, что извлечение слишком большой прибыли не позволяет производить достаточные инвестиции в будущее, а колонны, соединяющие основание живой стоимости со сложными башнями и турелями денежной стоимости, рушатся.
Многие критические аргументы, выдвинутые против капитализма, не стали достоянием прошлого, поскольку по-прежнему бьют в цель, выделяя его слабости. Его хищнические наклонности снова и снова сдерживались, но потом они неизменно проявлялись заново. Капитализм обладает определенной способностью устанавливать равновесие внутри самого себя, но ему недостает способности к более широкому равновесию, к сдерживанию своих собственных динамических дисбалансов. Вот почему общества находились в состоянии постоянного диалога, а иногда и борьбы с капитализмом, пытаясь сгладить его эксцессы, справиться с издержками, направить его продуктивные силы в нужное русло. Сегодня можно понять, что они были захвачены динамической борьбой, направленной на то, чтобы вырастить нужное им и не выращивать то, что было для них нежелательным.
Антикапиталистические революционеры мечтали о зеркальном мире, который был бы противоположностью того, что они видели вокруг себя,— миром без собственности, без денег, без неравенства и хищников. Эти утопии нужны нам, чтобы понять пластичность мира и чтобы нейтрализовать наше стремление видеть нечто вечное и естественное в том, что является всего лишь временным и случайным. Нам нужны радикальные идеи, бросающие вызов реальности: чтобы вообразить мир без пустой траты — сырья или людей, мир, уделяющий отношениям не меньше внимания, чем деньгам; чтобы помыслить время и счастье в качестве универсальных валют, мерила вещей; чтобы представить себе, как мы будем легко ступать по земле. Однако зеркальные миры не были реализованы. Их влияние обусловлено взаимодействием с миром, который они критикуют, а не тем, что они его собой заменили.
Задавайте вопросы нашему консультанту, он ждет вас внизу экрана и всегда онлайн специально для Вас. Не стесняемся, мы работаем совершенно бесплатно!!!
Также оказываем консультации по телефону: 8 (800) 600-76-83, звонок по России бесплатный!
Итальянский политик и философ Антонио Грамши написал из своей тюремной камеры, что единственный способ, которым мы можем подтвердить социальные предсказания, заключается в коллективном действии, при помощи которого мы способны их осуществить. Воображаемое будущее в его различных вариантах служит поводом к действию; оно обещает открытые возможности, но не может гарантировать их, и любая такая псевдогарантия остается всего лишь видимостью. Как говорил один герой Клинта Иствуда, «если вам нужна гарантия, покупайте тостер». Но если не использовать будущее в качестве шпоры для настоящего, нам грозит ничем не обоснованное заточение в прошлом, и мы можем так и не познать пределы возможного.
Революционеры считали, что лобовая атака способна ускорить переход от настоящего к будущему, от черного к белому, от ада к раю. Альтернативный способ — приближаться к проблемам по касательной. Это метод поэта, и, возможно, сегодня мы предпочтем именно его, чтобы разобраться в проблемах, найти гибридные решения, альянсы противоположностей, компромиссы, не отличающиеся кристальной чистотой, и взять на карандаш стремление человеческого мозга к порядку, мешающее тем не слишком чистым компромиссам, которые могут сослужить нам лучшую службу.
На протяжении всей современной эпохи прогрессисты надеялись, что можно будет достигать взаимопонимания и любви во все больших масштабах и все более сложных формах, направляя эгоистические и хищнические амбиции в русло всеобщего блага. Два столетия модерна позволили увидеть в разуме и мудрости наиболее важные способности, которые могут быть у индивида, группы или общества,— способности, которые можно организовать лучше, чтобы миллионы голов достигли наибольшего для себя результата. Демократия, рынки и университеты, Интернет и новые семантические сети — все это инструменты организации разума, демонстрирующие разную успешность. На более поздних стадиях модерна удалось понять, что благосостояние и счастье являются самыми важными целями, на которые только может быть направлен разум. И они подтвердили, что именно отношения, а не вещи или абстракции являются источником того, что мы больше всего ценим.
Итак, какое же место приготовлено капитализму? Любой развитой экономике нужен капитал. Ей нужны запасы ценности; ей нужны деньги для финансирования своих крупных проектов, развития новых технологий и роста собственных предприятий. И ей нужны рынки, чтобы решать все эти задачи, поскольку они представляют собой лучшие механизмы по распределению денег среди конкурирующих задач, чем любые альтернативы рынку. Но, как мы выяснили, капитализм теперь уже не настолько хорошо выполняет эти функции. Он отделился от реальной экономики; капитал стал служить капиталу, а не ценности; а финансовые системы слишком часто становились хищниками. Результат—не просто очередной кризис экономики и чрезмерного риска. Это еще и кризис смысла и значений. Система, обещающая производительность, отдачу и устранение пустых трат, слишком часто провоцирует расточительность и презрение к потребителям. Нам нужны рынки капитала, которые накапливают деньги и могут разумно инвестировать их.
Но для этого должно остаться лишь немного степеней разделения; у игроков должны быть мотивы, координирующие их интересы с теми, которым они должны служить; а каждая часть системы нуждается в соразмерности, в верном балансе рисков и активов, А для всего этого нужны сдержки и противовесы: сильные медиа, сильные институты гражданского общества, которые могли бы проконтролировать, предупредить, а иногда и пристыдить. И если все эти вещи нужны правительствам, чтобы те оставались честными, не меньше нужны они и банкам с инвесторами.
В экономиках, которые успешно удовлетворяют нужды и желания людей, все же может оставаться много места для жесткой конкуренции и щедрого вознаграждения успешных предпринимателей и авантюристов. Однако таким экономикам не нужно избыточное хищничество, не нужны издержки секторов и фирм, чья первичная цель — отбирать ценность у других, а не создавать ее.
Выдвигаемые здесь аргументы предлагают иное будущее, отличное от традиционных описаний, в которых капитализм отбрасывается и замещается совершенно новым порядком. Они также ставят под вопрос общепринятую для большинства профессиональных экономических комментаторов и практиков историю, согласно которой капитализм будет еще долго продолжать вести свои дела точно так же, как раньше.
Также вероятна постепенная маргинализация капитала и капиталистической власти в их сегодняшних формах, осуществляющаяся по мере развития новых форм: концентрации капитала в социальных и экологических, а не только коммерческих целях; круговых систем производства; гражданской и социальной экономики; постоянно расширяющихся социальных отраслей, предлагающих медицинские услуги, заботу, образование и поддержку; содействия киберпространства и новых инструментов коллективного разума; домохозяйства, заново утверждающего себя в качестве места производства; миров параллельных обменных систем, коллаборативного потребления и временных счетов.
Более половины выпускников Бизнес школы Гарварда продолжали свои карьеры в сфере финансов, а во многих других странах лучшие, самые яркие из выпускников в областях физики и инженерии также шли в финансы, поскольку их притягивали значительно большие заработки. В других отраслях и сферах остро ощущалась проблема «утечки» талантов, следовавших за деньгами. Сдвиг, который я описывал выше, можно оценить по числу лучших и самых талантливых, которые уходят в области, позволяющие создавать ценности для других граждан (например, в качестве изобретателей и производителей, сотрудников благотворительных организаций или государственных чиновников), а не в сферы, требующие нередко хищнической деятельности, создающей степени разделения между людьми и их деньгами.
Можно усмотреть аналогию в том, что происходило с монархиями и империями. Два столетия назад мир управлялся монархиями. Существовали и немногочисленные республики, например большие итальянские города или молодые Соединенные Штаты. Революционная волна, начавшаяся в Париже в 1789 г. и достигшая пика с казнью королевской семьи, спала. Многие ведущие мыслители пришли к выводу, что демократия представляет собой отклонение, эксперимент, опробованный, но провалившийся. Напротив, монархия просто обязана была добиться успеха, поскольку укоренена в природе человека: люди созданы так, чтобы жить в иерархиях, а общества должны делиться на слабых и сильных, причем ответственность отдается последним. Все остальное — это просто глупости, выдающие желаемое за действительное. Более того, любая попытка отдать власть народу в конечном счете приведет к кровопролитию. Только короли и императоры, служащие богу, могут гарантировать порядок.
Как мы сегодня знаем, все составляющие этого общепринятого тогда мнения были поставлены с ног на голову. И хотя монархия пронизывала все поры социальной жизни, начиная с законотворчества или награждения знаками отличия и заканчивая землевладением или военным делом, ее естественность оказалась ложной. Вскоре монархии были вытеснены на обочину и сохранились лишь в форме невзрачных анахронизмов, тогда как безграничное божественное право было заменено ограниченными и сугубо светскими полномочиями.
Рассуждать при помощи аналогий — рискованное занятие. Однако они могут помочь нашему воображению, не позволяя нам видеть в пластичных и временных социальных институтах нечто обладающее постоянством. По крайней мере, мы можем представить, что судьба баронов и монархов современного капитализма не слишком отличается от того, что случилось с всемогущими властелинами предшествующей эпохи: их почитали и уважали все меньше и меньше, а со временем и вовсе отняли у них власть. Немногие готовы уверенно заявлять, что капитализм укоренен в человеческой природе, когда есть множество данных психологии (в том числе социальной), указывающих на то, что хотя приобретательство и жадность — часть нашей природы, не менее важными ее составляющими являются кооперация и забота. Также и превосходство частной фирмы не кажется сегодня столь же самоочевидным, как раньше: напротив, в некоторых совершенно отличающихся друг от друга областях мы узнаем о ценности плюрализма в экономической жизни, об эффективности и устойчивости моделей с совместным владением, которые открыто ставят те или иные политические и моральные цели, а не просто работают ради прибыли. Экономика какое-то время стремилась стать всеобщей наукой. Более реалистичный и скромный взгляд усматривает в ней собрание закономерностей, но без вечных законов; сложное искусство осмысления денег и ценности, но не науку, способную на слишком уж большое число предсказаний.
Мои доводы указывают на то, что господствующие формы современного капитализма будут замещены новыми формами, отражающими идеи, таящиеся в капитализме: изменившиеся концепции роста, как и концепции роли человеческих отношений; изменившиеся способы представления ценности. Нам следует ожидать, что они породят совершенно иные способы организации и сервиса—более открытые, больше ориентированные на отношения и укорененные в жизни, а также иную этику и эстетику. Некоторые очертания возможного будущего можно найти в любой развитой экономике, они являются семенами, ждущими подходящих условий, когда можно будет превратиться в мейнстрим. Такие условия — это условия как успеха, так и провала, и новые формы экономической жизни, скорее всего, будут распространяться как последствия роста, а не его отсутствия, материального изобилия, а не дефицита, даже если кризисы роста могут повлиять на их развитие. В таком качестве они могут раскрыться во многих возможных сценариях будущего — от pax Sinica
с Китаем в роли гегемона до 6o7iee раздробленного глобального апартеида или мира, в котором старые державы Европы и Северной Америки возродятся как феникс.
Самые славные времена монархий были как раз перед тем, как они утратили свою власть. Некоторые потеряли ее внезапно. Другие же наблюдали за тем, как их сила постепенно слабеет, когда парламенты мало-помалу отбирали у них престиж и их функции, превращая их из основных институтов общества, притягивающих к себе как любовь, так и ненависть, в нечто маргинальное. Пока еще нельзя с уверенностью предсказать похожую участь для господствующих институтов капитализма. Но есть достаточные причины сомневаться в том, что они переживают свой полуденный расцвет. Возможно, сегодня мы наблюдаем то мгновение перед закатом, когда блеск солнца, которое вот-вот скроется за горизонтом, особенно величествен.
Если это так, их вскоре могут заместить изменившиеся взгляды на то, что представляет собой благосостояние, как оно создается и какую долю его объема следует использовать. Чтобы выяснить, что нас ждет, возможно, следует взглянуть вверх. Линия горизонта — простейший тест, позволяющий определить, что именно ценит общество и где контролируется его прибавочный продукт. Несколько столетий назад самыми величественными строениями в городах по всему миру были крепости, церкви и храмы, отражающие приоритеты обществ, управляемых военными и священниками. Затем на какое-то время их сменили дворцы. В XIX в. на короткий промежуток времени выше них взмыли гражданские здания, вокзалы и музеи. Но к концу XX в. самыми высокими зданиями стали банки, отличающиеся роскошнейшими атриумами и холлами. Центральные бизнес-районы высятся над всеми остальными частями городов, а их стеклянные башни излучают уверенное превосходство. Но что придет им на смену? Большие дворцы развлечений, казино или спортивные стадионы? Университеты и художественные галереи? Водонапорные башни, висячие сады и вертикальные фермы? Или, возможно (как во многих голливудских фильмах), биотехнологические империи? Никто не знает ответа. Но воображать то, что могло бы заполнить небеса,— это один из способов оживить нашу способность видеть в системах, в которых мы существуем, жизнь и движение.
В бар зашли три зэка и заказали: гроб с костями, многоэтажку и то что мы строили. Официант им все принес и говорит: вот вам гроб с костями и многоэтажка. А то что вы строили – нет. Есть только то где вы были. Что заказали зэки?
Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. 
