Главная » Экономисту »
Граница как категория современного регионоведения
Граница как категория современного регионоведения
Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. Связаться с автором
Для определения понятия региона в его обобщающем, родовом значении вполне достаточно двух признаков — наличия обособленной общности международных отношений «проблемного узла» и ограниченности этой общности рамками определенного географического региона. Таким образом, признавая наличие региона как теоретической категории и объекта исследования, мы признаем обязательность наличия границы данной территориальной общности.
Теоретической предпосылкой к рассмотрению лимологии (науки о границах) как новой научной дисциплины может являться концепция транснационалистов, характеризуемая четырьмя главными тенденциями:
• размыванием границ между внутренней и внешней политикой, связанной с международной активностью регионов и других объектов федеративных государств, непосредственным влиянием международной жизни на внутриполитические процессы;
• демократизацией международных отношений и внутриполитических процессов, основанной на достижениях постиндустриальной революции и распространении информации;
• расширением состава и ростом многообразия политических акторов (в мировой политике наряду с государствами активно участвуют различные сепаратистские силы, религиозные движения, экологические партии, транснациональные корпорации);
• изменением содержания угроз мировому сообществу и расширением понятия безопасности.
Транснационалисты под международными отношениями понимают «все виды взаимодействий между базирующимися в пределах государства субъектами, осуществляемых с пересечением государственных границ». Сегодня нормы и политическая практика, ассоциируемые с суверенитетом, все более подвергаются сомнению в контексте глобализации. С одной стороны, «в современных условиях государство уже не всегда является основной единицей анализа. Однако следует учитывать, что оно никогда не было единственным актором международных отношений. Его исключительность была теоретической моделью, основывающейся на вестфальской интерпретации международных отношений». С другой стороны, процесс утраты государством своей роли займет десятилетия, а может быть, и столетия.
В настоящее время общепризнано, что границы представляют собой важный объект изучения, еще более актуализированный в связи с коренными изменениями 1990-х гг. на политической карте мира. Соответственно, возникает задача анализа теоретического и практического статуса границ. Будучи частью любого развернутого определения «суверенного» государства, границы одновременно играли важную роль в международных политических процессах. Ведь это не просто линии, отмеченные на картах, не просто место, где кончается одно государство и начинается другое. Они представляют собой институты, учрежденные посредством политических решений и подчиняющиеся действующему законодательству. Границы были и практически остаются основным политическим институтом: в развитых обществах без них не может строиться правовая экономическая, социальная или политическая жизнь.
Во-первых, управление границами (их положением и статусом) традиционно является орудием государственной политики, причем как в экономической, так и в политической, идеологической сфере. Во-вторых, экономический и политический курс, практическая деятельность государства лимитированы государственной границей. В-третьих, границы остаются основным выражением национальной и региональной, а не только государственной идентификации.
В современном мире национальные государства сталкиваются как с внутренними, так и с внешними вызовами. С терроризмом в пределах страны каждое национальное государство справляется собственными силами внутри своих границ или меняет свои границы. Внешние вызовы в течение поствестфальской эпохи предполагали прямое нарушение суверенитета национального государства, а значит и границ. Сегодня требуется заново осмыслить принцип самоопределения, пересмотреть вестфальскую систему, отдающую все права государствам в ущерб прочим национальным сообществам, признать различные типы промежуточного статуса между автономией и территориальным суверенитетом и новые принципы регионального устройства без государственных национальных сообществ. Все это вполне укладывается в рамки возможностей современного государственного управления. (Естественно, такой подход требует адекватной оценки статуса границы как института государства.) Необходимо и новое международное право, поскольку старое, как показали события 11 сентября, в значительной степени дискредитировано. Косвенно террористический акт можно рассматривать как попытку нападения на государство без преодоления границы.
Возможно, XXI век станет периодом развития общемировых процессов на фоне противостояния двух тенденций: стремления национального государства сохранить свой суверенитет и попыток игнорирования границ национального государства в результате расширения и углубления процесса глобализации и деструкции ялтинской системы.
Задавайте вопросы нашему консультанту, он ждет вас внизу экрана и всегда онлайн специально для Вас. Не стесняемся, мы работаем совершенно бесплатно!!!
Также оказываем консультации по телефону: 8 (800) 600-76-83, звонок по России бесплатный!
Эволюция статуса государств как международных акторов происходит постепенно и имеет историческое измерение. При этом, если в течение длительного довестфальского периода политико-правовой статус государств медленно кристаллизовался, то время с 1648 г. до конца XX в. можно назвать их золотым веком. Европа периода Нового времени оказалась «неспособной к самостабилизации старой формы империи, объединяющей множество народов, — империи, продолжавшей существовать в виде старой Римской империи германской нации или Российской и Османской империй. Среднеевропейский пояс городов дал вторую, федеративную структуру формирования государств. Прежде всего, в Швейцарии возникла такая федерация, которая оказалась достаточно сильной для того, чтобы снять этнические напряжения мультикультурного гражданского союза. Но лишь третья форма — централизованное территориальное государство — для европейской системы государств надолго приобрела структурирующую силу». Уже в XIX в. международные отношения стали восприниматься в Европе как своего рода пространственный спектакль. Закономерно, что именно для централизованного территориального государства граница превращается в ключевой институт обеспечения суверенитета. Классик реалистического направления теории международных отношений Г.Дж. Моргентау отмечал, что международная политика может быть определена как «непрерывное усилие, направленное на сохранение и увеличение мощи собственной нации и ослабление мощи других наций». При этом национальное государство есть государство территориальное, его власть зиждется на контроле за определенной местностью.
1960-е годы отмечены массовым появлением независимых государств. Если, по данным ООН, в начале этого процесса существовало около 50 независимых государств, то в конце века их число почти достигло 200, и продолжает расти. Сегодня вопрос о государственных границах актуализировался по следующим причинам: всплеск этно национализма на постсоциалистическом восточноевропейском пространстве; интенсификация процессов общеевропейской интеграции и создания открытых обществ с герметически закрытыми границами, в особенности на востоке; рост проблемных ситуаций в политическом поле, выходящем за пределы национальных государств, т.е. вследствие глобализационных процессов.
К концу XX в. земное пространство, опутанное многочисленными сетями коммуникаций, оказалось не только объектом, но и субъектом общественных и политических отношений. Человечество впервые осознало его как пространство геополитическое. Две мировые войны сильно изменили очертания различных стран: 54,2% границ в Западной Европе образованы после 1910 г., из них 24,3% датируются 1910—1924 гг. и 29,9% возникли после Второй мировой войны.
Вопрос о границах в Европе был снят с повестки дня из-за «холодной войны», а также из-за длительного господства над Европой двух гегемонов — США и СССР. Вследствие этого границы на континенте оставались неизменными вплоть до политического катаклизма 1989 г. и его последствий, выразившихся в установлении 8 тыс. миль новых международных границ в Центральной и Восточной Европе. За 40летний период территориальной стабильности в Европе, конечно же, поднимались вопросы, связанные с границами, однако обычно они рассматривались как второстепенные по сравнению с вопросами внутренней и внешней политики. Проблемы национальных меньшинств, языков, межконфессиональных отношений, экономического сепаратизма оказались отодвинутыми на второй план. Отдельные эксцессы в Северной Ирландии, проблема басков не меняли общей ситуации. Для Европы в целом оправдывалось предположение Э. Гелленера, утверждавшего, что «в эпоху позднего индустриализма — благодаря росту благосостояния, уменьшению дистанций между культурами, появлению всемирного рынка и стандартизации образа жизни — накал националистических страстей постепенно снижается».
С. Роккан и Д. Урвин выделяют три параллельных процесса, влиявших на Западную Европу с 1945 г. Во-первых, процесс интернационализации территориальных экономик и неуклонное размывание межгосударственных границ в ходе распространения сообщений, идеологий и стилей организации. Во-вторых, возрастание спроса на ресурсы и ожидания удовлетворения этого спроса, а также производительной силы механизированного производства в каждом государстве возросли: стоимость затрат инфраструктуры повысилась из-за давления, вынуждающего к распространению благосостояния и услуг в сфере образования, а также к увеличению помощи менее продуктивным секторам и регионам экономики. В-третьих, рост усилий по мобилизации периферии регионов и даже районов, направленной против национальных центров, и утверждение (или подтверждение) меньшинствами требований культурной автономии и полномочий в принятии решений, касающихся данной территории. Обращает на себя внимание и тенденция к переходу унитарных государств к федеративному и квазифедеративному устройству (Бельгия, Великобритания, Испания), сочетающаяся с ростом общественного интереса к местной истории, региональным диалектам, культуре провинций и регионов. При этом, как уже было отмечено, европейский регионализм не предполагает деструкции единого экономического пространства, ухудшения качества жизни, роста региональных различий. Такой регионализм «вписан» в глобализационные процессы. Как пишет К. Зегберс, «в странах Восточной Европы, где после 1989 г. шел процесс строительства нации-государства и возникали новые государства, их роль, казалось бы, возрастала. Однако на деле, начиная с 90-х гг., она (в этом регионе, как и везде) была в структурном и сущностном отношении ослаблена». Этому способствовали глобализация рынков, усиливающееся давление со стороны субнациональных акторов и всеобщего кризиса государственных бюджетов, которые ставили пределы для национальных правительств в перераспределении средств и возможностях контроля. «Коллапс советского блока, объединение Германии, распад Советского Союза, хаотические территориальные размежевания на Балканах снова поставили Европу в фокус конфликтных ситуаций и напряженности». Следует особо остановиться на трансформации юридического статуса границ в Восточной Европе. Во-первых, государственные границы стран Варшавского договора и СЭВ, т.е. границы между союзниками, трансформировались в границы между государствами-конкурентами. В начале XXI в. это относилось к самому широкому спектру конкуренции — от борьбы за право первоочередного вступления в НАТО до конфронтации на западном рынке замороженных овощей. Строительство ГЭС на Дунае «Надьмарош — Габчиково» было начато и успешно осуществлялось в социалистической Восточной Европе. Политики и ученые в Венгрии и Чехословакии, конечно же, помнили о печальных событиях полувековой давности (Венский арбитраж 1939 г., отделивший часть Чехословакии в пользу Венгрии), но не позволяли приносить реальные экономические интересы в жертву прошлому. Ситуация изменилась к 1989—1990 гг., когда идеи демократического развития в Восточной Европе оказались замешаны на националистических лозунгах. Строительство было остановлено, вопрос о территории направлен в Международный суд в Гааге.
Украина начала строительство канала «Дунай — Черное море», которое было подвергнуто критике Румынией, Евросоюзом и США. Согласно оценкам Минтранса Украины, до 60% дунайского грузопотока направлялось в украинскую дельту Дуная. На сегодня этот показатель упал до 1 —2%, а монополистом в сфере предоставления транспортных путей через дельту Дуная выступает Румыния. Дискуссия по поводу целесообразности канала довольно быстро перешла из экономической области к теме законности, исторической и этнографической подоплеки государственной границы между Украиной и Румынией. Таких примеров, к сожалению, можно привести множество.
Во-вторых, помнить отметить, что сами понятия «Восточная Европа», «Центральная Европа» основаны не только на исторической, но и на политической, экономической идентичности. Давно замечено, что территории «восточнее Триеста» (по Шатобриану) или «восточнее Эльбы» (по Энгельсу) обладают многими чертами типологического сходства в социально-экономической, этнополитической и духовной сферах, хотя уровень и темпы их развития, испытывавшего воздействие природно-климатических, этнографических и ряда других внешних факторов, не были синхронными. С 1950-х гг. в западногерманской историографии к региону Центральной Европы, с отнесением к нему заэльбской Германии (тогда ГДР), стали применять понятие «Средняя Европа» (Mittel Europa) или, чаще, «Восточно-Центральная Европа» (Ostmittel Europa). Отмечая проблематичность этой терминологии, известный немецкий историк К. Цернак еще в 1977 г. предлагай трактовать термин «Восточная Европа» в широком смысле как особую территориально-политическую систему, одной из частей которой является Восточно-Центральная Европа. Подобная точка зрения не является единственно возможной.
Центральная Европа, бесспорно, имеет сложную структуру. В конце XX в. этот регион «увеличился» за счет СССР на Украину, Белоруссию, Молдавию. Эти три государства, при всех внутренних различиях, представляют определенную общность, как историко-географическую, так и экономическую. Переходный характер экономики сочетается здесь с очевидной незавершенностью политических трансформаций.
В Западной Европе проблема границ лишь на первый взгляд ушла в прошлое. Включение в атлантические системы экономического и военно-политического сотрудничества не означает автоматического решения всех пограничных проблем. Существовавшее до середины 1980-х гг. понимание политической необходимости взаимной сплоченности начало утрачиваться. Более частыми стали проявления национализма, но их явный всплеск произошел только по окончании «холодной войны», что хорошо иллюстрируют примеры политического феномена Хайдера в Австрии, Ле Пена во Франции, Фортайна в Нидерландах, Северной лиги в Италии. Дезинтеграционные процессы, захлестнувшие страны Восточной Европы, стимулировали лидеров Западной Европы начать в 1992 г. новый этап европейской интеграции. Однако неравномерность экономического развития отдельных регионов западноевропейских стран, исторические комплексы служат благодатной почвой для возникновения региональных противоречий.
Ключевой вопрос, связанный с проблемой государственных границ на постсоветском пространстве, — двойственность и взаимное
несоответствие этнической и территориальной идентификации. Так, и в Приднестровье, и в Крыму, и в Абхазии мы сталкиваемся со значимым изменением этнического состава, произошедшего как насильственным, так и ненасильственным образом. Реконструкция этнического состава привела к путанице в представлениях о так называемой исторической территории нации. На территории современной Абхазии в период инкорпорации в состав России не было полиэтничного населения. Лишь в конце XIX в. в прибрежную зону начали переселяться субэтносы или фактически этноплеменные группы грузинского этноса. Произошло частичное замещение абхазов как части кавказской группы на грузин. Включение в состав России, обеспечив безопасность данного пространства, повысило его демографическую емкость. В результате практика переселений активизировалась, особенно в 1930—1950х гг. Однако ситуация не была критической, пока существовал СССР, сохранявший функцию суперарбитра.
Происходящие процессы не следует рассматривать исключительно как вторую очередь распада СССР. Здесь во многом разворачивается процесс до распада Российской империи. С другой стороны, следует помнить, что деструкция Российской империи как раз и была яркой иллюстрацией триумфа концепции национального государства. Распад СССР произошел в иное время. Национальные государства оказались не способны адекватно реагировать на все вызовы глобализации. Вместе с тем усиливается борьба регионов за свои экономические и политические права. Регионализация в современном мире оказывается, как ни парадоксально, более универсальным процессом, чем глобализация.
Ослабление власти государства охватывает весь мир. В этом плане появление парламента в Эдинбурге и межплеменные войны в Шри Ланке — однопорядковые явления. Культурологический контекст в данном случае очень важен. Культурой национального государства всегда является культура доминирующей этнической группы. Как пишет Э.Д. Смит, «историческое преобладание и культурно-политическое доминирование государство образующей этнической группы было столь велико, что по большей части именно оно определило формы и содержание социальных институтов и политической жизни для всего населения в пределах границ территориального государства». Вместе с тем, по мнению Дж. Камиллери, «мы живем в период перехода к новой форме гражданского общества, где нет ясно очерченных границ, базирующихся на принципе национальной идентичности».
Глобализационные и транснациональные процессы, охватившие современные общества, придают им еще большую транспарентность. Ослабление относительной автономии и суверенитета национальных государств, а также — соответственно — сущности границ этих государств будет сопровождаться разрушением таможенных и валютных границ, которые прежде давали возможность национальным правительствам контролировать богатство своих стран. Неспособность правительств в современном мире обеспечить контроль за перемещением через их границы людей, товаров и информации приводит к изменению как государств, так и самих границ.
С другой стороны, национальное государство со своими границами продолжает оставаться основной единицей в международном праве и мировом сообществе. Оно по-прежнему является фундаментом национального суверенитета, обеспечивает соблюдение прав и свобод своих граждан и тем самым опровергает все имеющиеся постулаты об устарелости дискурса о нации и ликвидации национального государства. Граница не исчезла, она только приобрела иную форму, стала такой же многоплановой, как и новые социальные отношения. Используя формулу Г. Зиммеля, отметим, что граница — это не пространственный факт с социологическим действием, но социологический факт, который принимает пространственную форму. Хотя эта линия всего лишь обозначает различие отношения между элементами одной сферы и между элементами этой сферы и другой, она, тем не менее, становится живой энергией, которая смыкает элементы каждой из сфер и, подобно физической силе, излучает отталкивания в обе стороны, втискивается между обеими сферами.
Граница может исчезнуть на местности, но остаться в сознании людей, сохраниться в воспоминаниях и привычках. Порой ментальная граница оказывается прочнее естественной. Так было с границей между РСФСР и ЭССР (особенно на северном участке). Переезжая через мост из русскоязычного Ивангорода в не менее русскоязычную Нарву, путешественник делал гигантский прыжок на запад, следующим рубежом мог стать только Стокгольм. Альтернативой границе является не отсутствие границы как таковой, но граница, которая не более чем обозначение территории, начала и конца, маркировка места перехода. Случается и наоборот: граница пролегает там, где ее раньше не было. Люди, привыкшие свободно передвигаться в безграничной империи, теперь вынуждены приноравливаться к границам, проверкам, таможням. Границы разделили семьи и поколения, которые до поры жили если и тяжело, то, по крайней мере, в мире друг с другом.
Итак, границы — важнейший элемент суверенитета национальных государств, а также один из главных факторов формирования специфических пространственных отношений между ними.
Понятие «граница» начали изучать в рамках социал-дарвинистской и антропогеографической школ в географии и геополитике. Именно поэтому первые исследования границы связаны с трудами Ф. Ратцеля. Он писал о границе как об органе государства, который является отражением его роста, силы и слабости. Представители данной научной школы рассматривало государство как живой организм, из чего следует, что границы как «живые органы государства» могут перемещаться. Т.Х. Холдич писал о концептуальных различиях между frontier — пограничной полосой и boundary — пограничной линией. К. Хаусхофер, используя теоретические обобщения Холдича, которые были успешно опробованы на практике, сомневается в понятии границы как линии и формулирует идею проницаемости государственных границ.
Последователи Ратцеля акцентировали внимание на барьерной функции границы и ее жесткой линейности. Однако сегодня линейная граница уже не может рассматриваться как универсальная концепция. Границы становятся более прозрачными, через них с разной степенью свободы перемещаются деньги, рабочая сила, информация. Граница между двумя Кореями есть лишь то исключение, которое подтверждает правило.
В настоящее время наряду с официальными границами в различных сферах жизни общества возникают размытые, подвижные границы. В пограничных областях складываются мультикультурные социальные пространства. Возможно и появление особых экономических режимов, вызванных пограничным положением. В течение большей части послевоенного периода правительство ФРГ поддерживало экономику Зональной приграничной области (Zonenrandgebiet) и Западного Берлина.
б) линиями перехода на сопредельную территорию (borders);
в) периферийными, окраинными единицами (margins);
г) линиями соприкосновения с соседями (frontiers);
д) территориями, своего рода региональными единицами, имеющими свою специфику, сформированную под воздействием тесного взаимодействия с соседями и мультикультурализма (borderlands).
Именно так, как отмечено в пункте «д», М. Эмерсон характеризует Россию и Европейский союз. По его мнению, Россия — «эксимперия поневоле», потерявшая большую часть своего влияния на пространстве бывшего СССР, но все же оставшаяся сильным центром, а ЕС — «империя поневоле», постепенно присоединяющая все новые и новые территории на пространстве Европы. И поскольку обе империи существуют в одном и том же географическом и политическом поле, то взаимодействие между ними неизбежно. Если есть центр, то есть и периферия. Проблема в случае с Россией и ЕС состоит как раз в том, что их периферии частично совпадают.
В соответствии с градацией Эмерсона, «регионы пограничной Европы» делятся на:
• четко очерченные периферии (т.е. области, где проходит четкий водораздел между двумя империями и не возникает вопроса о статусе той или иной территории);
• интегрирующиеся периферии (государства, стремящиеся к интеграции с одной из двух империй);
• разделенные периферии (государства, поддерживающие связь с обеими империями);
• частично совпадающие периферии (образования, в которых общины одной из империй окружены или находятся в положении анклава в другой империи).
Рассматривая вопрос о границах, следует учитывать то обстоятельство, что они могут быть не только государственными, но и иными с точки зрения статуса. В частности, можно говорить о феномене региональных границ. Они возможны как минимум в двух вариантах. В первом случае речь идет о выделении с помощью неформальных границ так называемых региональных государств. Региональные государства — двигатели экономического роста, но их процветание возможно лишь при минимальном вмешательстве бюрократии. Основные признаки регионального государства — экономико-географическое единство и целостность воспроизводственного процесса, базирующиеся на формировании межотраслевых структур с относительной замкнутостью производственного цикла. Приведенная формулировка очерчивает границы региона хозяйственными условиями наибольшей экономической целесообразности. Заметим, что такие регионы «замыкаются» в границах административно-территориальных единиц. Но в полной мере административно-территориальные границы не удовлетворяют требованиям эффективного экономического развития, так как часто не совпадают с границами хозяйственных структур. Итак, если политические и националистические силы способствуют укреплению государственной власти и суверенитета, то развитие современной экономики происходит неравномерно и выделяются так называемые регионы-локомотивы или регионы-государства (в терминологии К. Омае). По мнению Омае, это естественные экономические зоны наиболее интенсивного социально-экономического развития. На территории ЕС в качестве примеров регионов-государств он приводит север Италии, Каталонию, Эльзас-Лотарингию. Многие подобные регионы находятся в процессе становления, причем ЕС явно запаздывает на этом пути по сравнению с регионами Юго-Восточной Азии или США.
Основные критерии регионов-государств, по Омае, следующие:
• связь с глобальной экономикой, а не с национальным государством; связи поверх религиозных, этнических или расовых различий;
• численность населения от 5 до 20 млн.: регион-государство должен быть достаточно мал для того, чтобы его жители разделяли общие экономические и потребительские интересы, но достаточно велик для создания транспортной инфраструктуры и инфраструктуры деловых услуг высокого качества.
Второй вариант феномена региональных границ предполагает существование трансграничных регионов. Трансграничные регионы формируются из приграничных территорий сопредельных государств, имеющих экономические связи, пересекающие государственные границы, что еще больше ослабляет возможности правительства и уменьшает сферу государственного регулирования.
Однако границы трансграничных регионов, даже не совпадая с государственными границами, не являются для них угрозой. Фактически речь идет о «достройке» нового уровня индикаторов экономической идентичности в противовес индикаторам государственного суверенитета.
Трансграничные регионы возникают вследствие того, что современные международные отношения детерминируются регионализмом, они все более основываются не на традиционной геополитической совокупности истории, культуры и традиций и классическом понимании суверенитета, а на субъективном осознании элитами своих базовых интересов, в конечном счете, определяемых экономикой. В результате правящие элиты готовы пожертвовать «масштабом управления», соглашаясь на управляющие проекты негосударственного масштаба. Этот масштаб может быть транснациональным. «Одна из самых важных черт сущности трансграничного региона как раз и состоит в том, что он не есть регион в полном смысле этого слова, не является чем-то естественно сложившимся и изначально данным... Трансграничный регион появляется как политическая категория, политический проект или идея, и уже в дальнейшем выбираются подходящие факты... для обоснования возможности существования подобного региона». На уровне ЕС эта закономерность проявляется через деятельность территориальных, субнациональных акторов, которые надеются укрепить свою автономию или, по крайней мере, получить право на представительство и оказание политического влияния в европейских делах. В последние годы изменение в их пользу соответствующих правил было очевидно. Регионы (а затем и муниципальные образования) получили признание в качестве соответствующих политических единиц. Комментируя этот процесс, известный болгарский политолог 3. Млынар писал: «Во-первых, в то время как старый локализм был “подчиненным”, новый является результатом свободной воли и осознанного выбора; старый был “естественным и необходимым”, новый — добровольный и международный. Во-вторых, старый локализм стремился минимизировать контакты с внешней средой, держать свои границы прочно закрытыми, новый же стремится к установлению взаимоотношений с остальным миром». Усиление роли регионов в современном мире дает основания говорить о появлении в их лице новых политико-территориальных образований и становлении их как субъектов региональной экономической политики и международных отношений. Особенностью формирования регионов является их трансграничная сущность или, по крайней мере, необязательность принадлежности к территории одного государства. Но все это не отрицает сохраняющегося влияния административно-территориального (территориально-политического) деления конкретного государства, Регион может обладать свойством пограничности, но не быть включенным в процессы формирования трансграничной общности. Для небольших государств не наблюдается четкого разъединения пограничных функций в пространстве, так как основная часть территории страны рассматривается как пограничная зона.
После окончания «холодной войны» сложились предпосылки появления качественно нового типа общности — трансграничного региона, включающего в себя в качестве акторов одновременно как государства, так и отдельные земли государств, что подчеркивает его гетерогенность в плане составных частей. Важнейшим компонентом трансграничного региона выступают сети многочисленных каналов и связей между этими акторами. Допускаются связи как между однотипными акторами, так и между акторами разных уровней (субрегион — государство). Необходимо понимать, что, говоря о субрегиональных связях, каналах и сетях, следует видеть связь как между этими субрегионами в целом, так и между отдельными фирмами, образовательными учреждениями, неправительственными организациями, т.е. теми, кто наполняет субрегиональное сотрудничество конкретным содержанием.
Существование трансграничных регионов с нечеткими и часто изменяющимися границами в условиях биполярного мира было затруднено, так как государства являлись единственными участниками международных отношений и регионы (особенно на начальном этапе) опирались на межгосударственное (межправительственное) взаимодействие. В рамках регионов всегда особое значение имеют межрегиональные, т.е. горизонтальные, связи. Эти связи могут быть многоплановыми: автаркия и сепаратизм, сотрудничество и интеграция. К важнейшим факторам регионообразования относятся сепаратизм (от лат. separatio — отделение), когда целое разделяется на части, при этом внутренние связи разрушаются, и автаркия (от грен. autarkeia — самоудовлетворение), со свойственным ей укреплением внутренних связей в регионе и их «отрезанием» от внешних воздействий. И в том и в другом случае регионализм не вписывается в концепцию трансграничного сотрудничества. Однако глобализация делает границы регионов динамичными. Иногда даже трансграничные объединения регионов приобретают характер прямого вызова соответствующим национальным государствам. К числу таких примеров можно отнести попытку австрийского Тироля и итальянского Трентино — Альто-Адидже основать свое общее представительство в ЕС.
Рассмотрим данный вопрос более подробно на примере стран Балтии. Существование трансграничного региона в масштабе Балтии связано с двумя плоскостями сотрудничества: межгосударственной и межрегиональной, причем региональная интеграция наилучшим образом достигается как раз на субрегиональном уровне. Это происходит в том случае, когда субрегионы действительно являются акторами международного экономического сотрудничества, т.е. обладают возможностью независимо от своих государств устанавливать трансграничные контакты. Естественно, при этом регион опирается на те или иные конкурентные преимущества.
Балтийский регион не есть территория, естественно сложившаяся и изначально оформленная (таким свойством обладают внутригосударственные регионы). Обычно «естественность» того или иного трансграничного региона доказывается либо сходными географическими или культурными параметрами, которые «естественно» отделяют его от соседних территорий, либо он первоначально появляется как политический проект или идея, но в дальнейшем «оформляется» экономическими связями. Иными словами, зарождаясь искусственно как политический проект, трансграничный регион постепенно приобретает реальные экономические очертания. Балтийский трансграничный регион длительное время мог быть искусственным образованием. Однако в дальнейшем он обязан принять те очертания, которые обеспечивает хозяйственная практика. Построение региона возможно на базе взаимного экономического интереса как стартовой точке, т.е. той области, сотрудничество в которой представляется наиболее актуальным для всех сторон, участие которых выгодно авторам проекта.
В системе понятий регионоведения существует ряд теоретических категорий, родственных понятию «граница». Следует прежде всего упомянуть категорию «лимес» (отлат. limes — граница). Лимес — это полоса земель, представляющая собой границу между двумя цивилизациями , неустойчивая окраина имперской или цивилизационной платформы. Лимитроф — промежуточное пространство между империями или цивилизациями. Фронтир — это скорее пограничная полоса или рубеж освоения. Классическое определение фрон тира — граница между освоенными и неосвоенными землями. В США подобную зону освоения часто воспринимают как линию, поскольку освоение территории не слишком задерживалось. Вслед за первопроходцами быстро приходила цивилизация. Фронтир определяли, например, как границу между проданной и «ничейной» землей, как границу резерваций, наконец, как границу между самыми западными штатами и самыми восточными «территориями» (territory — название административной единицы с особым статусом; чтобы получить статус штата, та или иная «территория» должна была иметь определенную численность населения). В случае расширения территории страны на ее периферии формировался легко узнаваемый регион порубежья. Именно так было в российской практике. «Долгое время (как в случае между Российской и Китайской империями, например) межимперская территория имела характер буферной полудикой территории, населенной редким кочевым населением. Это была своего рода “ничейная земля”, несмотря на ее формальную принадлежность к той или иной империи. “Азиатская граница”, как особый тип границы, представляла собой, с точки зрения европейского наблюдателя, аморфную «геополитическую чересполосицу», большую барьерную территорию между империями, на которой продолжали существовать осколочные местные властные структуры». Это и есть фронтир, в русском варианте — порубежье, но не рубеж.
Следует учитывать, что всякая административная, а тем более государственная граница, будучи однажды проведена, имеет тенденцию сохраняться, увековечиваться. «История, — отмечает Ф. Бродель, — тяготеет к закреплению границ, которые словно превращаются в природные складки местности, неотъемлемо принадлежащие ландшафту и нелегко поддающиеся перемещению» . При этом в переходных зонах, на стыках, в пограничных полосах возникают интересные историко-географические образы. В исследовании «Поэтика пространства» Г. Башляр анализирует образ места. Позднее его идеи были развиты и существенно дополнены Д. Диднеем. Проведя сравнительный анализ различных случаев национализма, он пришел к выводу, что со снижением роли религии в современном обществе национализм заменяет религиозные связи между индивидуумами пространственно-политическими, однако националистическая риторика последовательно использует приемы религиозного символизма. Дидней считает, что «в наиболее ранних концепциях политической идентичности пространство часто определяется как святое место, потому что оно считается населенным духами, богами и божественными силами». Огромное значение имеют и исторические памятники, фиксирующие переходные зоны и превращающиеся в историко-географический образ. Поле историко-географических образов состоит из знаковых объектов природного и историко-культурного типа (к таким объектам относятся, в частности, Нарвская и Ивангородская крепости).
Рассматриваемая граница относится к разряду естественных, в определенной степени охраняющих культуру и язык. Это совпадаете политикой современной Эстонии, стремящейся к гомогенизации своих жителей. Вместе с тем принципы развития и взаимодействия геополитических пространств ведут к появлению и активному функционированию различного рода буферных и промежуточных территориальных зон между сильными или соперничающими государствами, которые, по сути, могут быть самостоятельными историко-культурными образами.
Такие территории, не имея формального двойного подчинения, идентифицируются как предел. Причем предел и граница территориально могут не совпадать. Это явление соответствует концепции вспомогательной идентификации, рассмотренной выше. С одной стороны, региональная идентификация формируется границей. С другой, сформировавшаяся идентификация сдвигает либо размывает границы или пределы. Приграничные регионы занимают двойственное положение в социально-географическом пространстве государства: будучи периферией страны, они становятся центром региона, жизнь которого определяется задаваемыми границей правилами. В некотором смысле можно даже говорить о региональной культурной гомогенности приграничья в противоположность внутригосударственной гетерогенности. Таким образом, центральной категорией социального анализа феномена границ должно стать приграничье (borderland), понимаемое не как два соседних региона, лежащих по обе стороны границы, но как единое социальное пространство. Идентификация границы может иметь различное значение в зависимости от места. Это связано и с тем, что далеко не все границы сформировались искусственно, часто они носят закономерный характер, опираются на естественные рубежи природного и культурного характера, становятся самостоятельным социально-историческим феноменом. Если их отменяют, они оставляют следы в самосознании, в региональной идентификации, которые едва ли когда-либо исчезнут.
В этом случае целесообразно использовать концепцию М. Бауда и В. ван Шенделя жизненного цикла границы. Любая граница имеет несколько возрастных датировок. Старейшая в Европе российско-эстонская граница (первое упоминание о границе между Новгородскими землями и Тевтонским орденом по реке Нарова относится к концу XIII в.) с точки зрения детерминирования экономической и политической жизни весьма молода. Процесс трансформации старых экономических и политических отношений идет более 15 лет, но наиболее прочные трансграничные связи все еще сохраняются, несмотря на весьма жесткий пограничный и таможенный режим. Сейчас социальное пространство на этом участке российско-эстонской границы постепенно переструктурируется в зависимости от контуров границы. Политическая граница и проблемы, связанные с ней, стали частью повседневности. Вместе с тем возможно, что по мере ликвидации границ в пределах Европы функция обеспечения безопасности и пограничного контроля как системный признак границы превратится в символ. В этом случае граница станет такой же, как и большинство внутренних границ, определяемых не столько географическими категориями, сколько чувством этнокультурной принадлежности. Можно сказать, что это набор норм и ценностей, приверженность определенным процедурам. Такие границы есть «маркеры идентичности», а не «агенты обеспечения национальной безопасности».
Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. 
