Переходя к рассмотрению характерных черт постэкономического общества — основного предмета нашего исследования, сделаем ряд предварительных замечаний.
Проведенный выше анализ теорий исторического прогресса, как, в частности, марксистских представлений, так и воззрений современных социологов, показывает, что в марксизме понятие экономической общественной формации является центральным элементом доктрины, позволяющим логично разделить эволюцию общества на три больших периода. В то же время в концепциях постиндустриалистов, построенных на подобном методологическом подходе, данный термин фактически не используется. Такая ситуация представляется внутренне противоречивой и требующей серьезного объяснения.
Поэтому, определяя терминологические и методологические основы нашего исследования, мы должны остановиться на двух вопросах. Во-первых, следует определить как обстоятельства, обусловившие столь активное использование термина «экономическая эпоха» основоположниками марксизма, так и причины, по которым он не получил широкого распространения в современной социологии. Это поможет нам понять возможности возрождения данного термина и определить преимущества, предоставляемые его использованием для изучения новой социальной реальности. Во вторых, учитывая особенности современной хозяйственной, социальной и политической ситуации, необходимо обозначить как границы использования данного понятия, так и те реальные пределы, которыми ограничена экономическая эпоха в истории человечества. В зависимости от различных вариантов определения этих пределов сама постэкономическая эпоха выступает в том или ином свете.
Каждая из обозначенных нами проблем требует относительно самостоятельного рассмотрения, что и обусловливает структуру данной главы. Подготавливая читателя к оценке роли и значения теории постэкономического общества, мы начнем наш анализ с терминологических вопросов и лишь затем подробно остановимся на оценке сущностных черт экономической эпохи, определении ее исторических границ, а также изучении движущих сил, обусловливающих генезис постэкономического состояния как завершающего этапа диалектической триады, образуемой основными стадиями развития человеческой цивилизации.
Приоритет в обозначении одной из основных стадий развития цивилизации как экономической эпохи, безусловно, принадлежит К. Марксу. Применяя в качестве главной структурной единицы своего понятийного аппарата термин «общественная формация» (Gesellschaftsformation), он в 1858 году в Предисловии к работе «К критике политической экономии» ввел понятие экономической общественной формации (okonomische Gesellschaftsformation), которым определил значительную эпоху истории, объединяющую целый ряд существенно отличающихся друг от друга периодов. Как известно, К.Маркс писал тогда: «В общих чертах азиатский, античный, феодальный и современный, буржуазный, способы производства можно обозначить как прогрессивные эпохи экономической общественной формации... этой (курсив наш. — В.И.) общественной формацией, — продолжал он, — завершается предыстория человеческого общества».
Концепция экономической общественной формации играла важную роль в системе материалистического понимания истории, которого придерживался К.Маркс и которое разделяется ныне большинством социологов. Обозначая данным термином целый ряд достаточно разнородных общественных форм, основоположники марксизма достигали важной цели, выделяя в историческом развитии человечества эпоху, на протяжении которой объективные элементы хозяйственной жизни проявлялись наиболее явным образом и в наибольшей степени воздействовали на всю социальную структуру. Экономическими они считали такой способ взаимодействия между членами социума, такую «форму общения», которые определены не религиозными, нравственными или политическими, а в первую очередь производственными факторами, порождены взаимодействием людей в процессе создания материальных благ, что является основным содержанием их жизни и основным условием социального воспроизводства. При этом экономическая эпоха как отрицание прежних исторических состояний не рассматривается К.Марксом и Ф.Энгельсом открытой в будущее; в той же мере, в какой она сменяет традиционное общество, она ограничена новым типом организации взаимоотношений между людьми, где цели максимизации не только прибыли, но и полезности производимого продукта будут замещаться стремлением человека к максимальной реализации своих личностных характеристик в деятельности, свободной от внешнего принуждения. Таким образом, самым общим определением экономического общества в марксовом понимании является обозначение его как периода истории, основанного на превалировании материальных интересов в качестве главного мотива деятельности людей и предполагающего существование институтов частной собственности, индивидуального товарного обмена и возникающей вследствие этого эксплуатации.
Отсюда вытекает и понимание исторической ограниченности данного периода. В трактовке этого вопроса К.Маркс и Ф.Энгельс обнаруживают исключительную последовательность и корректность. С одной стороны, говоря о том, что экономическая общественная формация включает в себя целый ряд способов производства, и, отмечая, что капиталистическая система отношений формируется «на такой ступени развития экономической общественной формации, которая уже сама есть результат целого ряда предшествующих этапов развития», основоположники марксизма отмечают, что буржуазный строй, являясь воплощением принципов экономической организации социума, не исчерпывает собой экономической эпохи. С другой стороны, они полагают, что этот тип общественного устройства подготавливает основные материальные предпосылки для устранения всей экономической системы как целого; именно капиталистическое развитие, как отмечал К.Маркс в конце 40-х годов, приводит к тому, что «вот уже несколько десятилетий история промышленности и торговли представляет собой лишь историю возмущения современных производительных сил против современных производственных отношений», способного вылиться в конечном счете в социальную революцию, устраняющую экономический порядок.
Задавайте вопросы нашему консультанту, он ждет вас внизу экрана и всегда онлайн специально для Вас. Не стесняемся, мы работаем совершенно бесплатно!!!
Также оказываем консультации по телефону: 8 (800) 600-76-83, звонок по России бесплатный!
Таким образом, можно констатировать, что экономическая форма общества в марксистской теории обозначает период, начавшийся с разложения первобытного строя под воздействием товарного обмена и разделения труда, характеризующийся эксплуатацией, классовым делением общества и товарно-денежными отношениями и завершающийся с преодолением указанных явлений. Социумы, сменявшие друг друга в рамках данной эпохи, базируются на связях экономического порядка, их развитие обусловлено в первую очередь эволюцией хозяйственного базиса, а прогресс выражается прежде всего в разделении труда и следующей за ним экспансии товарно-денежных отношений. Подчиненное экономическим законам и развивающееся вместе с прогрессом товарных связей, общество эволюционировало по пути, определяемому хозяйственными закономерностями, что позволило К.Марксу заявить: «Я смотрю на развитие экономической общественной формации как на естественноисторический процесс».
В соответствии с этим подходом основоположники марксизма разработали и теорию общественной трансформации, согласно которой революции, опосредующие становление и преодоление экономической общественной формации, были названы ими социальными, а все прочие революционные по своей форме события, в том числе и отмечавшие смену способов производства внутри экономической эпохи, относились к революциям политического типа. В качестве социальных К.Маркс и Ф.Энгельс, с одной стороны, называли революционные преобразования, приведшие к устранению общинных порядков в период становления классового общества, причем обращали внимание на то, что переход к азиатскому способу производства не представляет собой столь радикальной трансформации; лишь становление античного общества и устранение архаических социальных форм в ходе европейской колонизации они рассматривали как проявления первой социальной революции, пережитой человечеством8. С другой стороны, они, безусловно, признавали в качестве социальной революцию, направленную на свержение буржуазного строя и представляющую собой, по словам Ф.Энгельса, «нечто совершенно иное, чем происходившие до сих пор политические (курсив наш. — В.И.) революции: в отличие от них она направлена не против собственности монополии, а против монополии собственности». В рамках такого подхода политические революции, разделявшие способы производства внутри экономической эпохи, рассматривались как порожденные не противоречием между производительными силами и производственными отношениями, не принимающим в рамках экономической общественной формации угрожающих социальному развитию форм, а сложным характером взаимодействия между хозяйственным базисом общества и его социально-политической надстройкой. Определяя причины подобных революций, К.Маркс и Ф.Энгельс писали: «Ранний интерес, когда соответствующая ему форма общения уже вытеснена формой общения, соответствующей более позднему интересу, еще долго продолжает по традиции обладать властью в лице обособившейся от индивидов иллюзорной общности (государство, право), — властью, которая, в конечном счете, может быть сломлена только посредством революции»". Последствия подобных революционных перемен также остаются ограниченными и не знаменуют собой радикальных изменений в динамике и направлении эволюции экономической общественной формации.
Рассматривая марксову концепцию революций, преодолевающих экономическую форму общества, следует отметить еще одно обстоятельство, на котором мы подробнее остановимся ниже и которое никогда не рассматривалось в рамках ортодоксальной марксистской теории. Мы имеем в виду единственное «противоядие», позволяющее избегнуть революционного отрицания экономического строя. Говоря о том, что предпосылки его свержения становятся с каждым днем все заметнее, К.Маркс указывал, что скоро «социальная революция станет неизбежной», и подчеркивал при этом: «если до тех пор не изменится... сама человеческая природа». Именно проблемы и последствия ее изменения и станут центральным элементом нашего исследования постэкономического общества.
Основоположники марксизма имели, на наш взгляд, по крайней мере три основания последовательно придерживаться сформулированной ими концепции экономической общественной формации. Во-первых, в рамках только этой концепции развитие социальных структур от азиатских общин до капиталистического способа производства может быть рассмотрено как внутренне единый процесс эволюции ряда фундаментальных отношений, определяющих характер общественного целого. Во-вторых, только в этом случае исследование буржуазных производственных отношений, особенно тщательно проведенное К.Марксом, действительно становится ключом к познанию докапиталистических форм производства — в соответствии с известной формулой, что более развитое общество позволяет глубже исследовать законы эволюции ему предшествующих. И наконец, в-третьих, только понятие экономической общественной формации в полной мере подчеркивает значимость той грядущей социальной революции, которую К.Маркс и Ф.Энгельс считали залогом не только освобождения пролетариата, но и преодоления всех элементов вторичной эпохи, препятствующих развитию общества на принципиально новой основе, на базе максимального развития личных качеств каждого из составляющих его индивидов. Таким образом, созданная К. Марксом концепция общественных формаций представляется вполне комплексным теоретическим построением, пригодным для поиска ответов на многие актуальные вопросы нашего времени.
Эта завершенная концепция не смогла, однако, в полной мере проявить свои прогностические возможности в первую очередь потому, что вся доктрина марксизма оказалась в начале XX столетия поставлена на службу апологии пролетарской революции, приведшей к становлению псевдосоциалистической системы советского типа. Интерпретируя основные положения марксовой теории в духе новых требований, сначала В.Ленин, а затем и И.Сталин сформулировали тезисы, радикально меняющие фундаментальные основы исходного понимания экономической общественной формации. Уже в конце 20-х годов нынешнего столетия в рамках марксистского мировоззренческого подхода таковая не рассматривалась более как единое целое. Попытки восстановить аутентичность марксовой исторической доктрины, предпринимавшиеся советскими исследователями в 60-е годы, были ограничены усилением догматических тенденций в начале 70х годов, а аналогичные усилия, возобновившиеся в конце 80-х, завершились вместе с крахом коммунистических режимов.
Ситуация, складывавшаяся в западной социологии, была существенно иной. В течение XIX и первой половины XX века большинство специалистов по истории народного хозяйства, многократно обращавшихся к проблеме периодизации общественного прогресса, подходили к ней не с точки зрения выделения классовых обществ, как по преимуществу в марксовой концепции способов производства, а с позиций определения основных признаков тех или иных систем организации производственной деятельности, что в большей мере подчеркивало эволюционный характер движения социума и имело глубокие основания в европейской философской традиции. Мы уже упоминали о теориях стадий хозяйства, в том числе о выделении пастушеской, земледельческой, земледельческо-мануфактурной и земледельческо-мануфактурно-коммерческой стадий, как у Ф.Листа, об исследовании этапов замкнутого домашнего, городского и народного хозяйства у К.Бюхера, об анализе периодов естественного натурального, денежного и кредитного хозяйства у Б.Гильдебранда, эпох индивидуального, переходного и социального хозяйства у В.Зомбарта; примеры такого рода не исчерпываются этим рядом. Однако нельзя не отметить, что в первой половине нашего столетия никто из историков хозяйства не предпринимал оценки его развития с точки зрения анализа экономической эпохи как таковой. Это имеет веские причины. Три из них представляются нам наиболее существенными.
Во-первых, определенные проблемы использования понятия «экономическая эпоха» связаны с лингвистическими аспектами немецкой и английской терминологии. Так, в немецком языке, на котором написано большинство работ К. Маркса, понятия «Окопо mie» и «Wirtschaft» существуют как взаимодополняющие и в значительной мере соответствуют русским терминам «экономика» и «хозяйство» в том значении, в котором они использовались в научной литературе конца XIX — начала XX века. В тот период труды немецких и австрийских исследователей доминировали среди прочих работ по хозяйственной истории; между тем в них проводилась достаточно четкая грань между теорией хозяйства (Wirtschaftstheo rie), к которой относились и исторические вопросы, и политической экономией (politische Okonomie), рассматривавшей прежде всего проблемы производственных отношений современного общества, причем в первую очередь сквозь призму товарного хозяйства и рыночного обмена. Это разграничение понятий оставалось весьма устойчивым до начала XX века, когда исследователи были еще достаточно корректными, чтобы помнить, чем предмет трактата Варрона «De agricultura» отличался от описанного в «Traite d’economie politique» А.Монкретьена.
Между тем с утратой немецкими исследователями их позиций и с переходом лидерства к англоязычным авторам изменились и терминологические предпочтения. В отличие от немецкого, в английском языке нет термина, который мог бы считаться комплементарным понятию «economy» в той же мере, в какой дополняют друг друга термины «Okonomie» и «Wirtschaft». Понятие «economy» подразумевает гораздо более глобальное явление, охватывающее все формы производственной деятельности, проявляется ли таковая в товарном обмене или остается ограниченной натуральным хозяйством, принимает ли форму народного хозяйства или же не выходит за рамки отдельных замкнутых общностей. Если в немецкой научной литературе утвердилось понимание Oekonomie как некоторой стадии развития Wirtschaft, в рамках которой хозяйственные отношения (wirtschaftliche Verhaltnisse) уже не исчерпываются отношениями непосредственного производства, а существуют как целостная система, дополненная отношениями обмена, денежным хозяйством и другими атрибутами современного общества, то в английской терминологии подобная ситуация невозможна. Если немецкие исследователи разграничивали систему общественного производства как совокупность хозяйственных и технологических отношений и народное хозяйство как данность, противостоящую иным существующим в мире экономикам, как Volks wirtschaft и NationaloAnno, то английские авторы применяют понятие «экономика» даже для обозначения деятельности, осуществляемой в домашнем хозяйстве, что воплощено, например, в термине «household economy».
Нельзя также не отметить, что в рамках немецкой терминологии Wirtschaft четко понимается как явление, гораздо более широкое по своей природе, нежели Okonomie. Вполне правомерно использование понятия Geld wirtschaft для обозначения денежного хозяйства, но при этом совершенно недопустимо описание примитивных стадий общественного развития как Natural okonomie. Характерно в этой связи, что не только в английском, но и в других европейских языках подобное смысловое различие не может быть отражено вполне адекватно. Так, изданная в 1930 году в Вене книга известного историка народного хозяйства А.Допша, озаглавленная автором «Naturalwirtschaft und Geldwirtschaft in der Weltgeschichte», получила во французском переводе 1934 года вполне точное с точки зрения франкоязычного переводчика, но неприемлемое для немецкого методолога название «Economienatme et есо argent dans l’histoire mondiale». Между тем следует указать, что французская терминология, хотя и не столь восприимчивая к подобным методологическим проблемам, все же позволяет подчеркивать определенные из интересующих нас отличий. Особенно заметно это в трудах наиболее известных и глубоких представителей исторической науки, стремившихся всеми имевшимися в их распоряжении способами обозначить отличия Wirtschaft oTOkonomie. Ф.Бродель, великий исследователь становления буржуазного хозяйства в средневековой Европе, не случайно, на наш взгляд, назвал одну из основных своих работ «Материальная цивилизация, экономика и капитализм», отделяя тем самым «материальную жизнь» (vie ma terielle), которой он обозначал феномен, называвшийся им «примитивной экономикой» (economic tres elementaire), от «экономики» (economie) в привычном для французского читателя смысле. Однако даже эти усилия не находят поддержки в среде англоязычных авторов; так, английский перевод работы Ф.Броде ля носит простое и понятное название: «Civilisation and Capitalism, XV — XVIII», что как нельзя лучше показывает готовность английской аудитории к восприятию соответствующих проблем.
Все это показывает, что сомнения в неизменности и вечности феномена, обозначаемого как «economy», фактически незнакомы англоязычным авторам. Отсюда вытекает и явное предубеждение против понятия постэкономического (posteconomic) общества; проповедь устранения okonomie как disappearance of economy вызывает у исследователей такое же непонимание, какое, несомненно, было бы выражено и немецкой аудиторией в случае, если бы ей доказывалась возможность исчезновения хозяйства как Verschwinden der Wirtschaft. Данное обстоятельство кажется нам первым вполне объективным фактором, серьезно затрудняющим использование понятия «постэкономическое общество» в рамках английской терминологии и, как следствие, препятствующим его распространению в западной социологической теории в целом.
Во-вторых, существенные трудности порождаются также весьма неоднозначным соподчинением в английской терминологии таких понятий, как «экономическое», «индустриальное» и «капиталистическое» общество.
Прежде всего следует отметить, что большинство западных авторов с той или иной степенью четкости констатируют, что капиталистический строй представляет собой элемент экономической организации общества. Когда Й.Шумпетер противопоставляет такое общественное устройство феодальному, он в первую очередь обращает внимание на то, что «буржуазное общество выступает в исключительно экономическом обличье; как его фундаментальные черты, так и его поверхностные признаки — все они сотканы из экономического материала (курсив наш. — В.И.)». Когда Ю.Хабермас говорит о двух основных качествах этого общества, он отмечает, что они опираются на экономические факторы: с одной стороны, на экономический механизм, обеспечивающий постоянное развитие целенаправленных и рациональных действий хозяйствующих индивидов, с другой — на экономическую легитимность, становящуюся базой для политической и юридической практики. Подобные примеры можно продолжить; следует отметить также, что многие современные авторы используют понятие «экономический» для нужд более конкретного анализа, однако сохраняют за ним такие признаки, как рациональность поведения человека, исчислимость условий и результатов деятельности, контролируемость производственного процесса и, что наиболее существенно, обусловленность хозяйственной активности рыночными показателями производительности и эффективности. Одним из последних примеров такого подхода может служить определение «экономической компании» («economic company») как хозяйственного института, относящегося к индустриальной эпохе и противопоставляемого новым формам организации производственной деятельности, основанным на распространении нематериальных стимулов и мотивов. Таким образом, понятие капиталистического общества оказывается более узким, чем понятие экономического строя; при этом последний воспринимается в большей степени как теоретическая абстракция, представляясь скорее набором определенных черт, чем реально существовавшим историческим состоянием.
На удивление похожим оказывается взаимоотношение понятий капиталистической системы и индустриального строя. Единственным существенным отличием в этом случае становится то, что последние несколько десятилетий утвердили исследователей в понимании и одного, и другого не только как теоретической данности, но и как реальных этапов исторического прогресса. Однако, признавая капитализм порождением индустриальной системы, историки, социологи и футурологи отмечают, что индустриальный строй не выступает чистым воплощением капитализма; сформировавшись в недрах феодального общества, он, безусловно, несет в себе заметные элементы добуржуазных систем, и полное отождествление его с капиталистическим способом производства является ошибочным.
Определяя индустриальный строй и капиталистическую систему, исследователи отмечают качественно различные основные отношения этих двух форм организации хозяйственной жизни; примером тому могут служить тезисы, изложенные в работах Э.Гидденса. Рассматривая характерные черты индустриальной системы, он в первую очередь обращает внимание на то, что в ней материальные факторы хозяйства приобретают доминирующее значение, определяющее в конечном счете особое положение производства по отношению к прочим сторонам общественной жизни. В этой ситуации организационные формы, порожденные использованием машинной техники и массовым производством, распространяются на социальную сферу и начинают регулировать любые виды человеческой активности. Говоря же о капитализме, Э.Гидденс акцентирует особое внимание на экономических отношениях, указывая, что главным признаком буржуазного строя является не только господство экономических форм в производстве, но и распространение их на многие другие типы социальных взаимоотношений; три из четырех называемых им основными признаков буржуазного общества содержат указания на его экономический характер.
Таким образом, оказывается, что понятия материальных и экономических отношений не тождественны; первое охватывает более широкий круг явлений, нежели второе. В этом выводе мы можем опереться на авторитет таких историков и социологов, как Ф.Бродель и Дж.Арриги; известно, что они выделяли понятие материальной жизни (vie materielle, material life) для адекватного обозначения той стадии общественного прогресса, которая предшествовала развитию капиталистического отношения. Не имея возможности обозначить среду становления буржуазных порядков в качестве комплекса экономических отношений, они именуют ее товарным хозяйством (market economy), при этом, что следует отметить особо, последовательно называют более ранние периоды неэкономическими (noneconomic).Следовательно, можно достаточно уверенно утверждать, что понятие индустриального общества характеризует период истории, начало которого скрыто в эпохе, предшествовавшей становлению капитализма; между тем солидарность исследователей в этом вопросе не снимает множества проблем в оценке перспективы развития цивилизации, и пока нельзя констатировать столь же единой точки зрения относительно исторического предела индустриального общества.
Современные футурологи избегают излишне решительных формулировок, когда речь заходит о терминологическом обозначении современной трансформации. С одной стороны, многие из них склонны полагать, что она устраняет лишь индустриальный тип производства, не подрывая капиталистической организации хозяйства в целом; в этом случае понятие «постиндустриальный капитализм» не несет в себе неразрешимого противоречия. С другой стороны, ряд исследователей считают, что новый тип социума можно смело называть посткапиталистическим, так как в его рамках преодолеваются важнейшие фундаментальные черты буржуазного общества — собственность одного из классов на основные средства производства, многие формы проявления стоимостных отношений, изменяются методы управления и организации хозяйства; в этом случае оказывается, что устранение индустриального и капиталистического общества либо синхронизировано, либо разделено весьма непродолжительным временным промежутком.
Последняя точка зрения кажется нам более верной, однако нельзя не отметить еще одного важного обстоятельства. Как совершенно справедливо полагает Д.Белл, современная технологическая революция не устраняет индустриального типа хозяйства, а дополняет его новым измерением; между тем происходящая вследствие этого трансформация воздействует на производственные отношения не только внутри новой информационной сферы, но и радикально преобразует их и в рамках более традиционных секторов хозяйственной системы. Поэтому вполне допустимо утверждение, что индустриальный строй не устраняется с преодолением капиталистического способа производства в строгом смысле данного понятия. В конечном счете более правильным является тезис о том, что индустриальный тип организации производства не только возникает раньше капиталистического, но и существует в исторической перспективе дольше него.
Соотношение понятий капиталистического, экономического и индустриального обществ в современной западной социологии не прояснено окончательно. Достаточно уверенно можно утверждать, что понятие капиталистического типа производства представляется наиболее узким; обозначаемое им явление возникает после формирования основ индустриального хозяйства, а его преодоление вполне возможно в условиях, когда эта форма общественного производства еще сохраняет определенное значение для развития социума. Понятия же экономического и индустриального общества, как более абстрактные, соотносятся друг с другом как две относительно близкие сущности. Если рассматривать становление индустриального общества, то затруднительно предположить, будто развитие машинного производства могло происходить без ориентации на спрос, предъявляемый на внутреннем и внешнем рынках; известно, что даже крупное аграрное хозяйство в античные времена было в существенной степени рыночно ориентированным. Таким образом, становление экономических интересов и экономической формы связи между людьми шло параллельно со становлением индустриального хозяйства. Если обратиться к современной трансформации, то легко заметить, что экспансия новых производственных отношений становится возможной только в той степени, в какой снижается роль рыночных регуляторов и ослабевает давление на человека экономической необходимости. Поэтому можно утверждать, что процессы преодоления индустриальной и экономической систем также тесно связаны. Итак, мы приходим к выводу, что понятия экономического и индустриального общества, хотя и не могут быть названы идентичными или даже близкими по кругу охваченных ими явлений, представляются, если так можно выразиться, «неконфликтными» и основанные на их использовании концепции не могут быть названы взаимоисключающими; следующий вывод состоит в том, что капиталистический строй выступает одной из частных форм проявления как экономического, так и индустриального обществ, хотя и отражает их наиболее развитые состояния; наконец, преодоление индустриального общества не только создает предпосылки для устранения экономического порядка, но и в значительной мере совпадает с ним, хотя два данных процесса отражают существенно различные стороны единого по своему внутреннему содержанию процесса.
В-третьих, став фактически синонимом понятия «хозяйство», термин «economy» оказался существенным образом ограничен также и распространившимися подходами к изучению экономических проблем. Если в прошлом столетии преобладало достаточно четкое разделение между предметами частных экономических наук и политической экономии как науки о производственных отношениях и фундаментальных закономерностях развития общественного хозяйства, то к середине XX века это различие оказалось фактически размытым. Формирование дисциплины, получившей название «economics», ознаменовало собой исследование в рамках одного научного направления целого ряда процессов и явлений, далеко не всегда соответствующих друг другу по уровню абстрактности.
Между тем к середине 70-х годов появилась точка зрения, согласно которой процессы, являющиеся предметом изучения «economics», и процессы, составляющие экономическую жизнь общества, фактическом тождественны.
Такая ситуация имела два важных последствия. С одной стороны, нельзя не отметить сужение кругозора исследователей, стремившихся рассмотреть большинство хозяйственных проблем с исключительно утилитарных позиций, объясняя таковые потребностями и стремлениями «экономического человека» в том его смысле, который был заложен еще работами А.Смита. С другой стороны, этот подход вызвал и контр реакцию, суть которой весьма примечательна. Стал расширяться круг исследователей, склоняющихся к тому, что «economics» не объясняет многих социальных явлений и процессов, что сегодня, когда «культура и экономика, мир предметный и мир символический оказываются разделенными», новые хозяйственные процессы уже не находят своего объяснения в рамках привычной теории, а экономическая наука в ее прежнем виде становится весьма уязвимой. В таком контексте возникает стремление сделать экономическую теорию более универсальной, выходящей за рамки серии уравнений и формул, объясняющих рыночное равновесие. Как отмечает О.Джиарини, экономическая наука в последние десятилетия была «теорией индустриального общества (economics of industrialization), а не теорией хозяйства (of the economy), которое включает также все активы и усилия, направленные на повышение благосостояния... экологические и иные движения, — подчеркивает он, — нацелены на реабилитацию тех не выраженных в денежной форме ценностей и тех видов активности, которые содействуют увеличению богатства, но оказываются в маргинализованном состоянии или не принимаются в расчет в традиционной экономической системе».
Этот момент оказывается сегодня тем более важным, что в условиях повышения комплексности современной общественной структуры социальные и экономические факторы становятся связанными настолько тесно, что «оказывается бессмысленным спорить об степени важности тех и других в условиях, когда между этими двумя сферами человеческой активности уже не существует границы». Преодоление прежнего понимания пределов экономических процессов происходит как по мере осознания того, что даже традиционные экономические институты становятся все более социологизированными, так и по мере нарастания проблем, затрудняющих прежние способы хозяйственных оценок, что наиболее заметно на примере стоимостных показателей и пропорций обмена современных информационных благ. Таким образом, становится все более очевидным, что понятие «экономика» заведомо шире понятия индустриального хозяйства и, хотя оно также не охватывает всех закономерностей хозяйственного развития на современном этапе, представляется более оптимальным, нежели понятие индустриализма.
Все эти аргументы и факты в значительной мере объясняют место, занятое термином «постэкономическое общество» в современной западной социологии. В период бурного развития новых представлений, когда теория постиндустриального общества переживала свое становление, а методологические и терминологические поиски были наиболее активными, интерес исследователей к соответствующим проблемам возрастал, и некоторые из них предприняли попытку определить современное состояние социума как постэкономическое. Первым это сделал известный футуролог Г.Кан в докладе, с которым он выступил в конце 60-х годов в Гудзоновском институте в Нью-Йорке; доклад позднее был издан тем же институтом, но широкого резонанса не получил. В то же самое время Г.Кан повторил свое определение в книге, написанной им совместно с А. Винером и посвященной проблеме технологических изменений; это появление термина и отмечается обычно как первый случай его использования. Несколько позже Д.Белл применил данное понятие в своей наиболее известной работе, однако и этот прецедент не нес существенной теоретической нагрузки; он также может быть признан относительно эпизодическим. Тем знаменательнее, что с середины 70-х годов, когда термин «постиндустриальное общество» стал общепринятым, интересующее нас понятие фактически не использовалось. Более того, под влиянием отмеченного исключительно широкого толкования понятия «экономический» в английском языке некоторые исследователи стали склоняться к отрицанию самой возможности преодоления экономической формы социального взаимодействия. Так, Д.Белл уже в следующей своей известной работе указал, что «обстоятельством, неизбежным для любого общества... является невозможность освободиться от экономических критериев», однако аргументом в пользу этого тезиса стало для него утверждение о том, что «люди постоянно меняют оценки своих потребностей, и то, что прежде было их желанием, становится настоятельной необходимостью, ограниченность же ресурсов остается весьма существенным фактором», определяющим то, что основой обмена по-прежнему сохраняется соотношение редкости благ с их полезностью, представляющееся Д.Беллу главной чертой экономической организации. Однако мы полагаем, что на современном этапе развития футурологических концепций, когда становится очевидной нетождественность экономической и хозяйственной сфер, когда все более явным оказывается разрыв между экономикой и многими другими сторонами социальной жизни, термин «постэкономическое общество» станет важным элементом социологических построений.
Завершая этот раздел, необходимо отметить ряд моментов, важных для понимания роли термина «постэкономическое общество» в современной ситуации.
Во-первых, препятствия, возникающие при попытках его применения в рамках английской терминологии, не являются столь трудными, когда используется немецкий или русский понятийный аппарат; лингвистические противопоказания остаются существенными, однако тот факт, что понятие постэкономического общества методологически близко понятию общества постиндустриального и применяется в рамках триадичной концепции общественного прогресса, показывает, что данный термин вполне может быть инкорпорирован в современную социологическую доктрину по мере вызревания необходимых для этого условий.
Во-вторых, ширится понимание того, что многие хозяйственные процессы в условиях информационной революции уже не являются экономическими в той же мере, как в рамках индустриального общества. Это порождает предпосылки для оценки современного хозяйства как сочетающего в себе и экономические, и неэкономические сектора и сегменты. Следствием подобного процесса неизменно станет преодоление присутствующего в социологических и хозяйственных теориях с середины 70-х годов негативистского отношения к понятиям «неэкономический» или «постэкономический».
В-третьих, анализируя современные хозяйственные изменения, исследователи начинают приходить к выводу, что в новых условиях утрачивает свое прежнее значение такой сугубо экономический момент, как утилитарная мотивация деятельности людей, а материальные интересы перестают полностью доминировать над общественным производством. В подобной ситуации становится возможным не только обращение к анализу неэкономических тенденций в современном хозяйстве, но и к трактовке общества, формирующегося в ходе их развития, как постэкономического; данное понятие имеет все основания превратиться не только в инструмент структурного анализа, но и в средство осмысления перспектив развития цивилизации.
Таким образом, мы полагаем, что сегодня имеются все основные предпосылки для того, чтобы понятие постэкономического общества заняло свое место в системе методологических инструментов современной социологии; ниже мы рассмотрим преимущества, которые дает его широкое использование.
Парадигма анализа
Говоря о постэкономическом обществе, мы подразумеваем комплексную социальную систему, существенно отличающуюся от существовавшей как в период господства экономических закономерностей, так и в эпоху, предшествовавшую их становлению. Переход к этой системе ознаменован преодолением глубинных закономерностей и отношений, присущих экономическому обществу; поэтому исследование этого грядущего состояния касается не отдельных изменений социальной структуры, воплощенных в posteconomic society Г.Кана и Д.Белла, apostdkonomische Gesellscha.fi как комплексного явления в его марксовом понимании.
Основой для противопоставления доэкономического, экономического и постэкономического обществ является воплощенная в этих типах социумов система соподчинения индивидуальных интересов. Неоспоримо, что на протяжении всей истории поведение человека задавалось материальными интересами; однако значение их в неэкономическую и экономическую эпоху было различным. В первом случае весь комплекс хозяйственных связей исчерпывался отношениями непосредственного производства и каждый человек мог удовлетворять свои материальные потребности лишь в той мере, в какой это удавалось сделать всему примитивному сообществу. Материальные интересы были одномерными, они как бы находились на одной линии, совпадающей с направлением социального интереса; граница же между доэкономическим и экономическим типами общества проходит там, где человек начинает сознавать свой материальный интерес как противоположный интересам других людей и примитивного сообщества в целом. С этого момента возникает огромное количество различных интересов, взаимодействующих друг с другом в рамках мира, представляющегося двумерным, когда интересы, уже различимые по масштабам и направлению, по-прежнему лежат в единой плоскости, задаваемой их материальным характером. Переход к постэкономической эпохе в рамках этой схемы означает становление многомерного мира, характерного прежде всего тем, что интересы человека выходят из плоскости материальных интересов, покидают пределы, задаваемые одним лишь стремлением людей удовлетворить свои материальные нужды.
Концепция постэкономического общества рассматривается нами в двух аспектах. С одной стороны, мы подобно Д.Беллу, говорившему в свое время о постиндустриальном обществе как о теоретической конструкции, призванной в первую очередь упорядочить знания о современной социальной трансформации и обозначить приоритеты в исследовании хозяйственных, социальных и иных проблем современного общества, стремимся рассмотреть социум постэкономического типа в виде некоей абстракции, позволяющей выделить основные характеристики нового общественного состояния, обнаружить внутренний источник его развития, отметить наиболее вероятные перспективы социального прогресса. С другой стороны, мы подходим к постэкономическому обществу как к конкретной исторической реальности, сменяющей предшествующую ему социальную структуру. Именно в этом аспекте данный тип общества резко отличается от постиндустриального; если постиндустриальное состояние добавляет к прежнему новое измерение, то постэкономическое радикально меняет наиболее принципиальные элементы социального порядка и делает возникающий общественный строй весьма непохожим на все прежние его формы. Это качественное отличие и побуждает нас прежде всего рассмотреть экономическое и постэкономическое общества как этапы социального прогресса и лишь затем обратиться к внутренней структуре нового общества.
Определяя возникающее общественное состояние как постэкономический строй, мы противопоставляем его экономической общественной формации в ее марксовом понимании — гигантской эпохе, включающей в себя разнообразные социальные устройства, от античных полисов до капитализма. Поэтому задача исследования постэкономической перспективы предполагает решение ряда важных вопросов, относящихся к обнаружению признаков, общих всем историческим состояниям, объединяемым в понятии экономического общества. Значимость этих вопросов хорошо видна в ситуации, когда как примитивизированная концепция «общественно-экономических» формаций, так и теория индустриального общества не способны проследить эволюцию социального устройства, рассмотреть экономический строй как единое целое.
Важнейшими характерными чертами вторичной эпохи являются, как мы уже отмечали, рыночный обмен, частная собственность и эксплуатация; их преодоление представляет собой сущность современной социальной трансформации.
Разделение труда и основанное на нем товарное производство были важнейшим источником социального прогресса на протяжении всей экономической эпохи. Развитие общественного производства от античного полисного хозяйства, причудливо сочетавшего товарный сектор с доминировавшей системой натурального хозяйства, через средневековье, в рамках которого начался активный процесс проникновения товарных отношений во все элементы общественного хозяйства, и вплоть до становления буржуазного типа общества, когда сфера товарного обращения инкорпорировала все факторы и результаты производства, в значительной мере представляло собой не столько прогресс политических форм и смену классовых обществ, сколько эволюцию форм товарного хозяйства — от примитивных до наиболее развитых. История показывает, что их развитие представляет собой весьма непростой и продолжительный процесс, и это, в частности, приводит к пониманию того, что преодоление рыночных отношений будет не менее сложным и длительным.
Столь же характерно для экономического общества широкое распространение отношений частной собственности. При этом следует иметь в виду, что собственность в буржуазном обществе существенным образом отличается от ее форм на более ранних фазах данной эпохи. Формирование отношений собственности началось не с возникновения частной собственности, а со становления собственности личной, причем в весьма разнообразных формах — от личной собственности земледельца на часть общинной земли, сельскохозяйственный инвентарь и продукты труда до личной собственности монарха на все достояние государства, включая и подданных. Частная собственность в привычном понимании возникла намного позже, когда политическая власть, основанная на грубом притеснении, уступила место силам, отражающим экономические цели и ориентиры нового строя. Поэтому проповедь необходимости и возможности быстрого преодоления частной собственности на средства производства, будучи реакцией на противоречия капиталистического способа производства, не отражает реалий становления постэкономического общества. Подход, основанный на оценке его как приходящего на смену всей вторичной эпохе, напротив, предполагает, что преодоление частной собственности, представляя собой процесс естественный и неизбежный, станет содержанием весьма продолжительного периода.
Эксплуатация — следующее важнейшее явление экономической эпохи — определяет большинство социальных проблем существующих в ее пределах обществ. И если рассмотрение формирующегося ныне общества лишь как отрицания капитализма приводит к выводу о возможности преодоления эксплуатации через такое реформирование распределительных отношений, когда часть продукта, обычно присваиваемого представителями праздных классов, будет перераспределена в пользу реальных производителей общественного богатства, то трактовка нового социума в качестве отрицания всей экономической эпохи формирует совершенно иной взгляд, согласно которому эксплуатация может быть преодолена как феномен сознания в большей мере, чем как хозяйственное явление. Эксплуатация обусловлена не самим фактом отчуждения у производителя части его продукта, неизбежным при любой форме общества; она существует там, где такое отчуждение воспринимается работником как попрание его материального интереса. Там же, где интересы не определяются главным образом материальными обстоятельствами, эксплуатация преодолевается как значимый элемент социальных отношений. И вновь нельзя не отметить, что преодоление этого характерного атрибута экономической эпохи окажется, скорее всего, гораздо более длительным процессом, чем это представлялось до последнего времени.
Противопоставляя ход современных процессов основным тенденциям экономической эпохи, мы получаем ту точку опоры, на которой возможно построить концепцию нового общественного состояния, обретаем тот инструмент верификации, который может быть применен для оценки значимости тех или иных социальных сдвигов и изменений; при этом удается охватить всю совокупность социальных процессов, не ограничиваясь анализом только лишь технологических или хозяйственных изменений. Подобного инструмента, на наш взгляд, не было в руках обществоведов в последние десятилетия, и хотя даже с его помощью мы не можем сегодня дать более четкого определения будущего общества, нежели обозначения его в качестве постэкономического, представляется, что такой подход достоин совершенствования и развития.
Используя названные методологические приемы, можно обозначить границы okonomische Gesellschaft. Первые его элементы возникали в условиях распада соседской общины, когда отдельные производители только начинали вести индивидуальное хозяйство относительно независимо от остальных членов сообщества. Однако экономический характер такого социума был выражен очень слабо по двум причинам: с одной стороны, взаимодействие между индивидами как хозяйствующими субъектами было ограничено минимально возможными трансакциями; с другой — существовали многочисленные хозяйственные, но не экономические факторы, начиная от влияния традиций и кончая властью племенных вождей. Характерно, что консервация общинных структур в восточных деспотических государствах дает классический пример такой системы хозяйства, в которой все зачатки экономических отношений фактически полностью подавлены.
Напротив, в Европе становление античных, а затем и средневековых порядков привело к тому, что значительная часть хозяйствующих субъектов была поставлена в условия, благоприятные для появления первых ростков экономического прогресса. Уже в обществах, относимых к периоду классической древности, мы встречаем отдельные секторы хозяйства, в рамках которых люди действовали не как исполнители чужой воли, а как самостоятельные субъекты, осуществляющие свою производственную деятельность на основе осмысления стоящих перед ними целей, выбора оптимальных средств их достижения, а также противостояния другим членам общества как столь же свободным и независимым контрагентам. Зачастую прогресс обеспечивался прямым и жестоким принуждением (лучшим примером этому служит ориентированное на рынок и в полной мере экономическое производство на вилле, основу рабочей силы которой составляли военнопленные и рабы), но тем не менее элементы экономической организации постепенно распространились на всю совокупность хозяйственных связей.
Экономические отношения возникают там и тогда, где и когда материальные интересы индивида начинают удовлетворяться в результате деятельности, в которой он выступает как равный контрагент других членов общества. Поверхностным воплощением этой ситуации выступает обмен деятельностью или ее продуктами, который можно назвать товарным обменом; продуктом развития подобной системы становится рыночное хозяйство, а политической формой — национальное государство (nationstate) современного типа. Таким образом, понятие экономической эпохи, с одной стороны, близко понятию индустриальной, с другой — кардинально отличается от него. Хронологические рамки экономической эпохи фактически не подвержены четкому определению; промышленная революция, которую так часто называют провозвестником индустриального строя, ознаменовала собой скорее не начало, а конец процесса формирования экономического общества.
У К. Маркса мы находим интересный отрывок, в котором он анализирует становление экономической общественной формации (okonomische Gesellschaftsformation). Характерно, что, обращаясь к адресату на французском языке, он отказывается от применения термина «formation economique de la societe» или ему подобного, предпочитая рассматривать okonomische Gesellschaftsformation просто как вторую большую фазу общественной эволюции, как formation secondaire. К.Маркс пишет: «Земледельческая община, будучи последней фазой первичной общественной формации, является в то же время и переходной фазой ко вторичной формации, то есть переходом от общества, основанного на общей собственности, к обществу, основанному на частной собственности. Вторичная формация, разумеется, охватывает ряд обществ, основанных на рабстве и крепостничестве».
В данном случае К.Маркс придает излишне большое, на наш взгляд, значение частной собственности как фактору экономического развития, поскольку таковая не указывает однозначно на экономический характер общества; ее использование вполне может быть направлено на подавление собственно экономических отношений. Он более прав, когда говорит, что «в историческом движении Западной Европы, древней и современной, период земледельческой общины является переходным периодом от общей собственности к частной, от первичной формации к формации вторичной». В этом случае речь идет о переходе, происходящем на протяжении столетий, переходе, осуществляемом на целом континенте, древнем и современном. Таким образом, становление экономических отношений представляет собой процесс, занимающий многие столетия; он берет начало с распада земледельческих общин, а в завершенной форме его можно наблюдать тогда, когда хозяйственная свобода впервые проявляется столь же всеобъемлюще, как и доминирование материальных интересов над всеми прочими стремлениями человека, — в период утверждения буржуазного способа производства.
Итак, в течение весьма продолжительного периода хозяйственные отношения все более и более принимали черты экономических отношений. К тому времени, когда окончательно оформилось буржуазное общество, когда товарное производство стало тем всеобщим явлением, которым оно оставалось на протяжении последних трехсот лет, появилась возможность говорить о двух эпохах в развитии человеческой цивилизации и о гигантском переходном периоде, разделяющем их. С одной стороны, в прошлом была оставлена всецело «неэкономическая» эпоха, с другой — человечество вступило в эпоху «экономическую». С нею связаны как усиление рационализма, оптимизация форм и методов удовлетворения материальных потребностей (не зря М.Вебер оценивал «протестантскую этику» как составную часть «духа капитализма»), так и гигантский рост ощущения равенства и свободы (вспомним, что А. де Сен-Симон совершенно искренне обозначал всех представителей класса промышленников как трудящихся и сотрудников). Подобные оценки представляются нам несколько условными, однако они усвоены сторонниками постиндустриализма и служат важным элементом теории, рассматривающей в качестве единого целого более продолжительный период, чем эпоха господства капиталистического строя.
Оценивая сущность и признаки экономической эпохи, следует остановиться на трех моментах: во-первых, указать на основную черту, присущую всем составлявшим его обществам; во-вторых, определить наиболее важные тенденции, отмечаемые в их развитии, и, в-третьих, зафиксировать момент достижения экономическим состоянием его завершенной формы, создающей условия для становления элементов постэкономического устройства.
Главной чертой экономической эпохи является доминирование индивидуальных материальных интересов над всеми прочими стремлениями человека, управляющими им как хозяйствующим субъектом. Особое значение имеет при этом то обстоятельство, что эти интересы в ходе их удовлетворения постоянно вызывают столкновения, которые, хотя и подвергают социальные связи серьезным испытаниям, в большей мере, чем многие другие факторы, конституируют общество как единое целое. В этой связи можно утверждать, что наиболее полным является понимание экономического общества как социума, объединенного противоречивостью индивидуальных материальных интересов составляющих его членов.
Такая трактовка данного вопроса дает дополнительные основания для рассмотрения экономического состояния цивилизации как единого социального организма. Обособление материальных интересов имело место уже на ранних фазах общественной эволюции, где в условиях нехватки большинства благ любой осознанный интерес не мог не быть материальным интересом, а любой реализовавшийся материальный интерес не мог не конституировать выделение человека из сообщества (Gemeinschaft) ему подобных и, как следствие, превращение такого сообщества в общество (Gesellschaft) в строгом смысле этого слова. В этом отношении прав Ж.Ж.Руссо, писавший, что «первый, кто напал на мысль огородить участок земли и сказать: “Это мое!”, кто нашел людей, достаточно простодушных, чтобы этому поверить, был истинным основателем гражданского общества». Именно поэтому можно утверждать, что формирование первых социальных структур, возникновение прецедентов централизованного управления, обмена товарами, частной собственности и эксплуатации, было тождественно формированию экономического общества; при таком подходе ясно, во-первых, насколько глубоко в прошлом укоренены истоки подобного типа общества и, во-вторых, насколько существенна целостность данного социального организма, охватывающего как азиатский способ производства, так и капиталистический строй.
Второй момент связан с основными направлениями совершенствования социальной структуры в рамках экономического общества. Они, на наш взгляд, заданы весьма сложным процессом — разрешением противоречий материальных интересов через возрастание роли и значения хозяйственной свободы.
Значение свободы для экономического общества крайне неоднозначно. С одной стороны, она выступает очевидным условием развития этой социальной структуры, основанной на возможности реализации различных материальных интересов, что невозможно без известной степени самостоятельности каждого человека в реализации хозяйственного и социального выбора. Свободные акты приобретения индивидуальной собственности и обмена деятельностью и товарами обеспечили становление и развитие классового общества, прогресс производительных сил. С другой стороны, известно, что такая свобода приводила не только к прогрессу социального целого, но и к эскалации неравенства, к угнетению людей и утрате ими какой-либо хозяйственной самостоятельности. Именно поэтому развитие экономического общества представляет собой не развертывание изначально данных отношений свободы, а лишь процесс обретения таковой; и хотя расширение юридической самостоятельности граждан, ослабление форм прямого политического и силового принуждения долгие столетия шли параллельно с ростом разнообразия методов чисто экономического закабаления, следует признать, что только пройденный человечеством в рамках экономической эпохи путь и вел к разрешению противоречий хозяйственного прогресса. Развитие экономического строя, а, следовательно и создание предпосылок для формирования основ нового типа общественного устройства, отличающегося качественно иным уровнем интегрального показателя свободы, навсегда останется связанным с тремя фундаментальными чертами прежней социальной системы — частной собственностью, эксплуатацией и товарным обменом.
В современных условиях рост свободы должен ассоциироваться уже не столько с расширением хозяйственной самостоятельности, сколько со способностью человека выйти за пределы системы экономических отношений как таковых. Важнейшим свидетельством этого процесса становится экспансия творчества; рассматривая его в качестве антитезы труда, мы считаем важнейшей задачей анализ влияния нового типа деятельности на отмеченные выше три фундаментальные составляющие экономического устройства.
Наиболее заметна в условиях распространения творческой деятельности модификация рыночной системы, предполагающей разделенность производителей и потребителей, возмездный характер обмена и возможность соизмерения ценности благ. Активно размывается грань между процессами производства и потребления; потребление все более разнообразных благ превращается в продолжение их производства, и наоборот, а прогресс информационных технологий делает такое единство все более неразделимым. Результаты творческой деятельности относятся прежде всего к тем отраслям производства, при обмене продуктами которых принцип возмездности не может жестко соблюдаться. Знания и информация не характеризуются свойствами конечности, истощимости и потребляемости; доступ к ним, как правило, не может быть ограничен, их тиражирование не требует затрат, подобных затратам на создание дополнительных единиц материальных благ, а отсутствие свойства редкости делает данный тип ресурсов, как отмечают экономисты, «неконкурентным» (nonrivalrous). Становление знаний как центрального элемента хозяйства обусловливает невозможность адекватной оценки стоимости большинства благ ввиду неисчислимости ценности основного ресурса производства. Процесс «субъективизации» стоимости радикально ускоряется с развертыванием информационной революции, когда денежные оценки благ уже не отражают реальных затрат труда и ресурсов на их производство, а основываются в большей степени на индивидуальной полезности того или иного продукта.
Что касается частной собственности, то последние десятилетия показывают, что ни попытки «справедливого распределения», ни рассредоточение акционерного капитала среди мелких держателей не приводят к ее реальному подрыву. Преодоление отношений частной собственности возможно лишь как результат сопровождающей развитие творчества экспансии личной собственности на средства производства, что позволит работнику выступать на рынке не в качестве продавца своей рабочей силы, а в качестве создателя готового информационного или технологического продукта, произведенного в результате соединения интеллектуальных усилий с находящимися в его личной собственности условиями хозяйства. Возникающая неразделенность деятельности и ее основных предпосылок приводит к тому, что традиционная частная собственность постепенно превращается в юридическую фикцию, принося ее владельцам значительные доходы, но не обеспечивая того монопольного положения в обществе, которое они имели в индустриальную эпоху.
Экспансия творчества способствует и преодолению эксплуатации — главной причины социальных конфликтов в рамках экономического общества. В современных условиях она устраняется не столько по мере привнесения более «справедливых» принципов в систему распределительных отношений или передачи средств производства в собственность работников, сколько в соответствии с изменением мотивационной структуры деятельности. С распространением творческой активности становится все более очевидным, что деятельность, целью которой выступает не присвоение материальных благ, а самосовершенствование личности, не может быть эксплуатируемой в том смысле, который вкладывался в это понятие в экономическую эпоху.
Третий из названных моментов связан с взаимообусловленностью определенной степени индустриального развития и становления постэкономического типа хозяйства. К ее осмыслению можно подходить с двух позиций, каждая из которых представляется одинаково существенной.
В соответствии с одной из них индустриальный прогресс порождает предпосылки для развития постэкономических тенденций. Таковые проявляются как на чисто объективном уровне (в этой связи следует прежде всего отметить высокий уровень благосостояния, достижение которого делает материальные интересы человека менее настоятельными, а также методы производства, превращающие знания и информацию в основные производственные ресурсы и радикально повышающие спрос на них), так и на уровне субъектов производства (в данном случае особое значение имеют поведенческие ориентиры человека, формирующееся стремление к самостоятельности, новая система ценностей и специфический тип социальной структуры, когда основным критерием причисления человека к высшим классам служат его способности и знания). В этой связи становится очевидной утопичность взглядов социалистов XIX и начала XX века, считавших возможным построить новое общество на основе прежнего технологического базиса. Рассматривая прогресс современных производственных форм, мы еще раз убеждаемся, насколько эволюционным является развитие экономической эпохи и насколько медленным станет процесс преодоления ее глубинных основ.
Другая позиция заключается в следующем. Когда К. Маркс говорил об азиатском, античном, феодальном и буржуазном типах производства как о прогрессивных этапах экономической эпохи, он опирался, на наш взгляд, на оценку соотношения развивающейся системы и ее внешней среды. С момента зарождения вторичной эпохи собственно экономические отношения занимали подчиненное место в ряду других хозяйственных связей; их развитие представляло собой не только достижение ими некоей целостности, но и обретение полностью доминирующего положения в системе иных социальных отношений. Между тем, достигнув такого доминирования, экономические факторы сами оказались средой становления новой системы отношений, базирующейся на творческой деятельности и отрицающей многие прежние закономерности. В этом контексте марксово положение особенно знаменательно, так как оно подчеркивает, что расцвет экономической эпохи, приходящийся на период максимального развития индустриальной системы хозяйства, содержит в себе и предпосылки для ее заката и упадка.
Хозяйственный прогресс создает условия для становления общественной формы, следующей за экономической, однако нельзя не отметить, что, говоря о постэкономическом обществе, мы не можем определить основные характеристики нового социума. Как было показано выше, ожидающие человечество изменения сравнимы не столько с переходом от феодального общества к буржуазному, опосредованным промышленной революцией, значение которой подробно рассмотрено сторонниками постиндустриальной теории, сколько со скачком из периода примитивной общины в состояние относительно развитой рыночной экономики. И в той же мере, в какой даже гениальные философы античности не могли подняться в своих социальных предвидениях выше гипотез о постоянно повторяющемся круговращении форм государственной власти, сегодняшние исследователи не могут заглянуть в будущее настолько, чтобы в полной мере постичь принципы функционирования общества в грядущем тысячелетии. Поэтому наиболее последовательным представляется определение наступающего общественного состояния именно как постэкономического, что, с одной стороны, подчеркивает основное направление социальной эволюции, а с другой — отмечает, что человечество в рамках этого нового периода выходит за пределы экономики и в то же время остается в пределах общества, сохраняя основные принципы социального взаимодействия. Таким образом, говоря о постэкономическом обществе, мы фиксируем в этом определении как изменчивость, так и элементы преемственности, неизбежно присутствующие в развитии цивилизации.
Теперь мы можем попытаться определить характеристику, изменение которой является сущностью современной глобальной трансформации. Мы полагаем, что полнее всего она проявляется в явлении, объединяющем все стороны жизни социума, — в самой человеческой деятельности.
На протяжении тысячелетий таковая принимала две основные формы. Доэкономическому периоду была свойственна деятельность, задаваемая инстинктами или примитивными традициями; экономической эпохе соответствовала осознанная активность, определяемая материальными интересами и направленная на преодоление факторов, препятствующих достижению человеком его материальных целей. Такая деятельность, воплощающая в себе противоречивость материальных интересов, характерную для экономического общества, называется нами трудом (labour) в собственном смысле этого слова. Наиболее удачное ее определение дано А.Маршаллом, понимавшим под нею «любое умственное или физическое усилие, целиком или частично направленное на получение каких-то иных благ, кроме удовольствия, получаемого непосредственно от самой проделанной работы».
Труд возник раньше экономической эпохи; основанный на принципах, достигших наиболее полного развития в рамках вторичной общественной формации, он стал базовой предпосылкой и важнейшим основанием этого типа социального устройства. Становление системы отношений экономического общества может быть представлено в виде развертывания противоречий, скрытых в труде как хозяйственном феномене. Каждый шаг в поступательном движении социума специфическим образом преломлялся в содержании и формах труда, но и сами эти изменения в значительной мере определяли ход и направления общественного прогресса.
Труд является элементом, неизбежно оттеняющим романтическое понимание экономической эпохи как эпохи свободы и равенства. Центральное место, занимаемое им в системе категорий и отношений этого исторического периода, подчеркивает, что свобода человека в рамках экономической эпохи есть только политическая, но не социальная свобода. Человек свободен в выборе путей и методов достижения определенных материальных целей, но само наличие этих целей и доминирование их в системе ценностей и предпочтений показывают, что он еще не стал в полной мере свободным, что его жизнь представляет собой, как говорил Д.Белл, борьбу с преобразованной природой и еще не стала тем, что было обозначено им как взаимодействие между людьми.
В противостоянии природе как внешней силе (в данном случае не имеет значения, идет ли речь о выживании древнего человека перед лицом сил стихии, о борьбе угнетенных классов древних народов за свои права или об обычной современной деятельности наемного работника) человек сознает свой труд как деятельность несвободную, отчужденную, порождающую и укрепляющую противостояние личности и социума. Снятие этих противоречий, обретение обществом возможности перехода к постэкономическому состоянию требует преодоления труда как основной формы человеческой деятельности. Таковое, однако, возможно лишь тогда, когда материальные интересы перестанут составлять основу системы ценностей и предпочтений индивида.
Сегодня для этого имеются все необходимые предпосылки. Их анализ станет содержанием следующих глав; отметим лишь, что труд, являясь центральной из исторических форм человеческой деятельности, представляет собой элемент сложной диалектической триады, которую формы активности человека конституируют в своем прогрессивном развитии.
Примитивные этапы развития человеческой деятельности характеризовались тем, что ее мотивы — инстинкты и традиции — носили внутренний по отношению к индивиду характер; сама же активность, осуществлявшаяся в условиях, когда человек фактически не выделял себя из сообщества себе подобных, была неосознанной. Труд стал столь же полной противоположностью этому виду деятельности, сколь и экономическое общество — примитивным формам общения. Его побудительным мотивом оказался материальный интерес — свидетельство обусловленности этой активности внешними обстоятельствами человеческого существования; его главной чертой стал осознанный характер, предполагающий абстрактное мышление и целеполагание. Таким образом, если следовать гегелевскому принципу, мы можем изобразить примитивную инстинктивную деятельность человека и труд в качестве тезиса и антитезиса. Синтетическим же результатом развития форм человеческой активности в таком случае становится деятельность, с одной стороны, имеющая осознанный характер, который она наследует от труда, и, с другой стороны, движимая внутренним побудительным мотивом, который был присущ ее ранним формам. Такая активность обусловлена стремлением человека к внутреннему совершенствованию и обладает чертами, кардинально отличающими ее от распространенного сегодня труда (labour). Этот вид человеческой деятельности мы называем творчеством (creativity); данное определение не является ни единственно возможным, ни, быть может, даже наиболее удачным, но мы полагаем, что оно способно выполнить две основные задачи: жестко подчеркнуть отличия creativity от labour и относительно непротиворечиво вписаться в терминологические представления современных социологов и психологов, давно разрабатывающих проблемы социального творчества.
Творчество представляет собой глобальный вызов экономическому порядку. Именно оно может рассматриваться как системообразующий элемент нового типа общественного устройства. Такая постановка вопроса не означает абсолютизации творчества, не предполагает, что оно немедленно отрицает труд и что апелляциями к этой новой данности могут быть непосредственно объяснены все характеристики постэкономического общества. Мы хотим лишь отметить, что с рассмотрением творчества в качестве наиболее фундаментального признака грядущего социума становится возможным признать важными три обстоятельства, обычно не учитывающихся при построении концепций ожидающих человечество исторических изменений.
Во-первых, противопоставлением творчества и труда подчеркивается масштабность происходящего перехода и достаточно четко определяется, какую именно эпоху в развитии общества замещает возникающий сегодня социальный строй. При этом формируется понимание связи нового общества с предшествующим историческим состоянием, так как в качестве важнейшего характерного элемента избирается человеческая деятельность — феномен, безусловно основополагающий для любой общественной системы.
Во-вторых, фиксируется важнейший элемент, изменение которого является базовым для оценки происходящей трансформации: именно современные формы деятельности представляются нам этим элементом, именно их становление дает ключ к пониманию значимости происходящих перемен, именно новые мотивы и стимулы деятельности обусловливают ее внутреннюю структуру, столь отличную от структуры как инстинктивной, так и трудовой активности.
В-третьих, рассматривая в качестве основной характеристики будущего социума новую форму деятельности, мы избегаем необходимости отрицать или кардинально пересматривать методологию современного обществоведения, которая в той или иной степени базируется на анализе человеческой активности, будь то инстинктивная неосознанная активность или труд. В этом отношении, при всей значимости происходящего сдвига, его последствия могут быть проанализированы как результат естественного развития формировавшегося тысячелетиями социального строя.
Именно поэтому мы посвящаем следующие главы анализу феномена творчества, обращаясь как к проблемам его терминологического определения, так и к исследованию основных его предпосылок и характеристик, что, на наш взгляд, жизненно необходимо для осмысления последствий, которые распространение данного вида деятельности имеет для будущего человеческой цивилизации.
Возможно, анализ терминологических и методологических аспектов теории постэкономического общества можно счесть несколько затянувшимся. Мы стремились воссоздать в нем предложенный в рамках марксистской теории, но впоследствии преданный забвению подход к анализу общественного прогресса как к последовательной смене доэкономической, экономической и постэкономической эпох.
Важность подобной задачи обусловлена многими обстоятельствами, причем три из них хотелось бы особо отметить. Во-первых, только с помощью понятия постэкономического общества можно адекватным образом противопоставить формирующееся социальное целое всем историческим формам общества, объединяемым в экономическую эпоху; только в этом случае возможно восстановить адекватный характер доктрины, охватывающей весь пройденный человеческой цивилизацией исторический путь. Во-вторых, понятие постэкономического общества позволяет как увидеть главную характеристику нынешней трансформации, каковой выступает переход от трудовой деятельности к творческой, так и определить основные «точки роста», в которых активно происходит формирование новых социальных отношений, осознать важность или, напротив, незначительность тех или иных перемен в жизни современного общества. В-третьих, отношение к сегодняшней трансформации как становлению постэкономического общества позволяет взвешенно подойти к оценке революционного характера переживаемой нами эпохи. Прежде всего оно обусловливает отказ от чрезмерно высокой оценки технологической революции, позволяет рассматривать ее не более как предпосылку того качественного изменения, которое отмечается прежде всего на личностном уровне. В то же время оно подчеркивает глобальный характер переживаемого переворота, гораздо более значительного, чем отрицание одной только индустриальной эпохи. И, на чем мы остановимся далее более подробно, оно приводит к выводу, что человечество находится накануне такого социального состояния, которое не может регулироваться и управляться фактически ни одним из известных доселе способов. Все эти обстоятельства заставляют с максимальным вниманием относиться к оценке направлений и перспектив современного прогресса.
Становление постэкономического общества представляет собой процесс деструкции основ экономического строя. Так же, как раньше экономические отношения расширяли сферу своего господства, устраняя прочие хозяйственные и политические формы, так и ныне новое общество прокладывает себе дорогу посредством постоянного отрицания элементов прежнего социального устройства. Важнейшим характеризующим этот процесс явлением становится преодоление труда как утилитарной активности и замена его творческой деятельностью, не мотивированной материальными факторами. Данный процесс связан с модернизацией системы человеческих ценностей и психологических ориентиров, и, судя по всему, он не будет быстрым. Именно оценка современной трансформации как перехода от экономического общества к постэкономическому дает основу для понимания соответствующего периода как весьма продолжительного и не оставляющего существенного места для революционных экспериментов.
Ничего не пишите и не используйте калькулятор, и помните - вы должны отвечать быстро. Возьмите 1000. Прибавьте 40. Прибавьте еще тысячу. Прибавьте 30. Еще 1000. Плюс 20. Плюс 1000. И плюс 10. Что получилось? Ответ 5000? Опять неверно.
Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. 
