Главная » Экономисту »
Основы внутренней устойчивости постэкономического общества
Основы внутренней устойчивости постэкономического общества
Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. Связаться с автором
На нынешнем этапе становления постэкономического общества главным фактором его развития выступает технологический прогресс. Хотя изменение приоритетов и ценностей человека, экспансия творчества и вытеснение им традиционных форм труда имеют основополагающее значение и в рамках этого периода, они, как правило, еще не воздействуют на социальное развитие непосредственным образом. Самореализация людей проявляется в их техническом и социальном поиске, в создании систем производства и управления, позволяющих и далее продвигаться по пути постиндустриального прогресса, однако наиболее заметное влияние на мировые хозяйственные процессы в период 70-х — 90-х годов нашего столетия оказывает еще не творческая деятельность как таковая, а ее материализованные результаты и последствия.
Технологическое развитие западных стран в течение последних десятилетий обеспечило решение трех фундаментальных проблем. Первой из них следует считать формирование современной экономики как мирового хозяйства, обеспечивающего максимальную эффективность производства и вовлекающего значительное число стран в орбиту влияния постиндустриальных держав; этот процесс имеет огромное значение для становления человечества как сообщества терпимых к чужим обычаям и мнениям личностей, для преодоления элементов национальной, расовой и религиозной вражды.
Его результатом стала очевидная сегодня невозможность нецивилизованных форм разрешения крупномасштабных конфликтов в среде постиндустриальных и близких к ним по уровню развития стран. Вторая из этих проблем связана с поддержанием гармоничного взаимодействия между человеком и природой. 80е годы ознаменовали эпохальный перелом в процессе распространения новых технологий, способных резко сократить как загрязнение окружающей среды, так и потребности в невоспроизводимых ресурсах; и хотя этот процесс не приобрел еще ощутимых масштабов в рамках всего человечества, сложившиеся в постиндустриальных странах тенденции внушают обоснованный оптимизм. Третье значительное достижение связано с тем, что западному миру удалось преодолеть первую фазу постэкономической трансформации, не допустив широких общественных конфликтов, роста безработицы и социальной напряженности. Решение этих трех проблем заложило основы внутренней стабильности развитых обществ; рассмотрим каждую из них более подробно.
Основным источником социального прогресса в последние десятилетия стали глобальные технологические изменения. Сама глобализация хозяйственной жизни, являющаяся одной из наиболее характерных черт современной эпохи, в значительной мере обусловлена экспансией информации как основного ресурса производства.
В течение всего послевоенного периода в развитых странах прослеживалась четкая ориентация на быстрое развитие научно-технического потенциала. Если в весьма благополучные времена, предшествующие Великой депрессии, в США на сто занятых приходилось только три выпускника колледжа, то в середине 50-х годов их число увеличилось до восемнадцати; количество научных работников в исследовательских учреждениях выросло более чем в десять раз только с начала 30-х по середину 60-х годов, а доля управленческого персонала на предприятиях возросла с 4% в 1940 году до 14% в 1990м. При этом затраты на образование в период между 1958 и 1972 годами выросли с 11,8 до 14,8% ВНП, а производство информационных услуг — с 4,9 до 6,7%. Аналогичным образом развивалась ситуация и в европейских странах. Подойдя к концу 70х годов с научным и технологическим потенциалом, достаточным для развертывания информационной революции, западные державы оказались способны осуществить ряд мер по быстрому внедрению этих достижений в экономику. Приход к власти неоконсервативных правительств в США, Англии и ФРГ и последующее изменение налоговой политики обеспечили активный приток инвестиций в наиболее передовые отрасли. Так, инициированное администрацией президента Р.Рейгана в 1981 году снижение налогов высвободило средства, эквивалентные 58% всех затрат на техническое перевооружение промышленности США в первой половине 80х годов, что вызвало экономический бум, определявший ведущее положение Соединенных Штатов в мире на протяжении целого десятилетия.
В результате страны «большой семерки», вступившие в 70е годы в условиях относительной неуверенности и неопределенности, подошли к началу 90х более влиятельными в экономическом отношении, чем они были когда-либо ранее. В 1990 году члены «клуба семи» обладали 80,4% мировой компьютерной техники и обеспечивали 90,5% высокотехнологичного производства. Только на США и Канаду приходилось 42,8% всех производимых в мире затрат на исследовательские разработки, в то время как Латинская Америка и Африка, вместе взятые, обеспечивали менее 1 % таковых; если среднемировое число научно-технических работников составляло 23,4 тыс. на 1 млн. населения, то в Северной Америке этот показатель достигал 126,2 тыс. Развитые страны контролировали 87% из 3,9 млн. патентов, зарегистрированных в мире по состоянию на конец 1993 года. Таким образом, технологический прогресс обеспечил как сближение уровней хозяйственного развития наиболее передовых постиндустриальных держав и взаимопроникновение их экономик, так и увеличение разрыва между ними и остальным миром.
Период становления основ постэкономического общества стал эпохой быстрого роста взаимозависимости национальных хозяйственных систем, обычно называемого глобализацией современной экономики; по мнению ряда исследователей, именно возросшая взаимозависимость сделала возможными успехи современных западных стран, обеспечила хозяйственный рост в ряде регионов третьего мира и способствовала падению коммунистических режимов. Сегодня данное явление представляет собой совокупность сложных и противоречивых процессов, в ряду которых следует выделить возрастающую взаимозависимость самих производств, активизацию торговых потоков, новый характер финансовых связей и активную миграцию рабочей силы.
Развитие производства за рамками национальных государств во многом связано с экспансией транснациональных корпораций, представляющих высокотехнологичные отрасли. Используя преимущества, порожденные различиями рынков труда, капитала и технологий в отдельных странах, они не только обеспечивают рост своих экономических показателей [так, отношение объемов продаж пятидесяти крупнейших транснациональных корпораций (ТНК) к американскому ВНП выросло с 28 до 39% между 1975 и 1989 годами], но и превращают сам принцип глобальной активности в универсальный, подготавливая понимание того, что «ограниченная локальными рамками компания может скоро стать совершенно неконкурентоспособной». Сегодня пятьсот крупнейших транснациональных корпораций обеспечивают более четверти общемирового производства товаров и услуг; при этом их доля в экспорте промышленной продукции достигает одной трети, а в торговле технологиями и управленческими услугами — четырех пятых. Триста крупнейших корпораций обладают 25% всего используемого в мировой экономике капитала и обеспечивают 70% прямых зарубежных инвестиций.
Задавайте вопросы нашему консультанту, он ждет вас внизу экрана и всегда онлайн специально для Вас. Не стесняемся, мы работаем совершенно бесплатно!!!
Также оказываем консультации по телефону: 8 (800) 600-76-83, звонок по России бесплатный!
Развитие современных компаний, исповедующих принцип глобализма, безусловно расширяет рамки экономического взаимодействия отдельных стран. Как отмечает Дж.К.Гэлбрейт, «хорошее общество (good society) не может позволить себе отождествляться только лишь с национальным государством (nationstate); оно должно признавать и поддерживать более широкие международные силы, от которых зависит конкретная страна, причем это не вопрос выбора, а веление современности». Следует также иметь в виду, что подобное взаимопроникновение представляет собой сегодня один из важнейших инструментов не столько масштабного открытия границ, сколько сближения государств, обретающих черты постэкономических; внешние же рубежи постэкономического мира становятся все менее прозрачными.
Так, высокие показатели отношения экспорта к ВНП в странах ЕС (47% в Голландии, 27 в Швейцарии, 25 в Германии и по 18% во Франции и Великобритании14) связаны в первую очередь с товарооборотом внутри границ Сообщества; импорт США также приходится в основном на развитые страны или поднимающиеся экономики Юго-Восточной Азии (между 1981 и 1986 годами экономический рост Южной Кореи и Тайваня на 42 и 74% соответственно был обусловлен американским импортом продукции этих стран), И, несмотря на то, что в середине 80х годов на каждый доллар, на который американская семья покупала товары отечественного производства, приходилось 45 центов, потраченных на импортные блага и услуги, перечень стран-импортеров по-прежнему оставался довольно ограниченным. При этом не следует забывать и того, что экономический рост в самих США на одну треть был обеспечен ростом поставок за рубеж, а страна оставалась крупнейшим в мире экспортером.
Гораздо большие масштабы приняла в конце XX века глобализация финансовых потоков. Основной показатель интернационализации капитала — соотношение между ВВП и объемом международных операций с акциями и облигациями (crossborder operations in shares and obligations), — не достигавший в развитых странах в 1980 году и 10%, к 1992 году составил в Японии 72,2, в США — 109,3, а во Франции — 122,2%. При этом в течение второй половины 80х и первой половины 90х годов повсюду в мире росли обороты фондовых бирж, увеличившись с 1986 по 1995 год более чем в восемь раз. Другим важным направлением активизации финансовых потоков стал валютный рынок. Еще в конце 80-х годов исследователи отмечали, что он был единственным сектором, оборот которого удвоился с 1979 по 1984 год, в период относительно медленного хозяйственного роста; финансовые потоки, ежедневно проходящие через действующую в США компьютеризованную систему межбанковских расчетов, с 1993 года превосходят 1 трлн, долл. Между тем основные финансовые центры еще более явным образом сосредоточены в постиндустриальных державах, и их обороты лишь подчеркивают степень контроля таковых над остальным миром.
В то же время движение рабочей силы в современных условиях гораздо менее интенсивно по сравнению с товарными и финансовыми трансакциями. Но это также указывает скорее на успехи постэкономического общества, чем на его недостатки. Отмечая, что «глобализация продвинулась намного дальше в сфере финансовых операций и организационных структур, нежели в развитии рынка труда», М.Уотерс обращает внимание на то, что сокращение иммиграции в развитые страны стало реальностью начиная с середины 70-х годов, когда принципы постиндустриализма оказались доминирующими. Сегодня, при одинаково высоком уровне образования и квалификации рабочей силы в большинстве развитых стран, компании предпочитают привлекать к сотрудничеству местных работников, не направляя в страну собственный персонал; единственным полем приложения усилий иммигрантов становятся работы, не требующие квалификации и предполагающие низкий уровень оплаты, в силу чего выходцы из других регионов пополняют низшие классы развитых обществ. Характерно, что в рамках ЕС, где фактически полностью отсутствуют ограничения на передвижение и работу, лишь 2% рабочей силы находят свое применение вне национальных границ, и только для относительно отсталой Португалии соответствующий показатель оказывается выше 10%; в Японии доля иностранцев не превышает 0,5% населения. Все это прекрасно иллюстрирует, сколь озабочен развитой мир, внутри которого отсутствуют в массовом масштабе экономические стимулы миграции населения, проблемой защиты от переселенцев, движимых примитивными материальными мотивами.
Интернационализация современного хозяйства, характерная в первую очередь для сообщества развитых постиндустриальных держав, свидетельствует о растущей самодостаточности постэкономического мира. Это же подтверждает и политика, проводимая в сфере использования природных ресурсов и охраны окружающей среды.
Успехи в этой области весьма впечатляют. Хотя активную структурную перестройку промышленности нередко связывают с нефтяным кризисом середины 70х годов, мы полагаем, что более фундаментальной ее причиной стало формирование основ информационной экономики, способной наиболее эффективно развиваться в том случае, когда не только собственно информация, но и большинство иных ресурсов не являются лимитированными. Развитие современных технологий в этом направлении привело к тому, что «сегодня мы живем в мире фактически неограниченных ресурсов — в мире неограниченного богатства». При этом важно подчеркнуть, что такой эффект был достигнут вовсе не путем вовлечения в хозяйственный оборот действительно нелимитированных ресурсов, а с помощью кардинального обновления методов использования тех из них, которые всегда считались и сегодня считаются конечными и исчерпаемыми.
Так, человечеству не удалось за последние годы научиться эффективно использовать солнечную энергию, поступление которой на Землю в 16 тыс. раз превосходит совокупную мощность всех современных энергетических источников: издержки ее применения между 1970 и 1990 годами снизились более чем в тридцать раз, но для того, чтобы она стала реальным конкурентом энергии, производимой на сжигающих уголь станциях, необходимо добиться, чтобы технологии ее использования стали еще на порядок дешевле. Основной же эффект был достигнут на пути активного сокращения потребления традиционных видов природных ресурсов, что далеко отодвинуло перспективу их исчерпания, казавшуюся ранее весьма близкой.
Рост производства опережает сегодня увеличение масштабов потребления энергии и минеральных ресурсов, и это является важной характерной чертой общества, прогресс которого основан на использовании новейших технологических достижений. С 1973 по 1985 год валовой национальный продукт основных развитых стран увеличился на 32%, а потребление энергии — всего на 5; во второй половине 80х и в 90е годы дальнейший хозяйственный подъем происходил уже на фоне абсолютного сокращения энергопотребления. При выросшем в 2,5 раза валовом национальном продукте Соединенные Штаты используют сегодня меньше черных металлов, чем в 1960 году; сельское хозяйство — одна из наиболее энергоемких отраслей — сократило прямое потребление энергии с 1975 по 1987 год в 1,5, а общее (включая косвенное потребление) — в 1,65 раза, и подобные примеры можно продолжать как угодно долго.
Беспрецедентные успехи были достигнуты в последние десятилетия на поприще, которое в конечном счете, как ни фантастично это выглядит, представляет собой замещение материальных составляющих готовых продуктов информацией и знаниями. Так, если вскоре после Второй мировой войны стоимость материалов и энергии в затратах на изготовление применявшегося в телефонии медного провода достигала 80%, то при производстве оптико-волоконного кабеля эта доля сокращается до одной десятой. С 1973 по 1986 год потребление бензина средним новым американским автомобилем снизилось с 17,8 до 8,7 л/100 км; крупные промышленные компании все чаще отказываются от использования материалов, не столько дорогих, сколько редких и связанных с масштабным вмешательством в природу. Создание корпорацией «Кодак» метода фотографирования без применения серебра резко сократило рынок этого металла; то же самое произошло, когда компания «Форд» объявила о появлении катализаторов на основе заменителя платины, а производители микросхем отказались от использования золотых контактов и проводников; в результате рынки большинства минеральных ресурсов в последнее время обнаруживают устойчивые тенденции к снижению цен, принимающему порой катастрофические для производителей масштабы; достаточно сказать, что «в первом полугодии 1997 года цены на энергию в США снижались темпами, соответствовавшими 16% в годовом исчислении».
Ответной реакцией развивающихся стран стало увеличение добычи и экспорта сырья с целью поддержания относительного благосостояния. Результаты, однако, оказались в значительной мере неожиданными для экспортеров. С одной стороны, рост производства, натолкнувшись на сократившийся потребительский спрос, вызвал резкие корректировки цен на большинство минеральных ресурсов. На протяжении 80-х годов реальные цены экспортируемых из стран Юга товаров упали на 40%, при том что цены на нефть и иные энергоносители снизились на 50%, а «рассчитываемый Международным валютным фондом индекс цен по 30 позициям сырьевых товаров упал по меньшей мере на 74%». С другой стороны, во всем мире с середины 70х годов были предприняты дополнительные усилия по обнаружению новых запасов полезных ископаемых, принесшие весьма обнадеживающие для потребителей результаты: увеличение объема разведанных природных ресурсов оказалось самым большим за последние сто лет. Если накануне «энергетического кризиса» запасы нефти оценивались в 700 млрд., баррелей, то в 1987 году, вместо того чтобы сократиться до 500 млрд., баррелей, они выросли до 900 млрд., причем ожидаемые дополнительные месторождения способны увеличить разведанные запасы в ближайшие десятилетия до 2 трлн., баррелей. С 1970 по 1987 год оценки запасов газа выросли с 1,5 до 4 трлн., кубических футов, меди — с 279 до 570 млн. тонн, серебра — с 6,7 до 10,8, а золота — с 1 до 1,52 млрд., тройских унций. «В период с 1970 по 1990 год, — пишут Д.Г. и Д.Л. Мидоузы, — для удовлетворения потребностей мировой экономики было сожжено 450 млрд., баррелей нефти и 90 млрд., тонн угля. Однако за этот же период были открыты новые месторождения нефти, угля и газа. По этой причине, хотя сегодня темпы потребления ископаемого топлива выше, чем в 70е годы, срок исчерпаемости разведанных запасов возрос и для нефти, и для газа», соответственно с 31 до 41и с 38 до 60 лет.
Важнейшей характерной чертой постэкономического типа развития становится сегодня то, что новые технологии использования ресурсов распространяются все шире, несмотря на падение цен на энергоносители и минеральное сырье. Хотя в течение последних десятилетий сформировалась тесная связь между стоимостью ресурсов и масштабами их потребления, ресурсосберегающие технологии развиваются сегодня наиболее быстрыми темпами не в странах с высокими ценами на энергоносители, а там, где развертывание информационной революции создает для их внедрения необходимые предпосылки. В авангарде находятся США, задающие новый уровень экономичности автомобильного двигателя для первого десятилетия следующего века в пределах между 1,2 и 2,1 л/100 км, трижды за последние десять лет радикально снижавшие стандарты потребления воды и создающие технологии, обеспечивающие возможность отказаться от 99% расходов на обогрев, 90% — на освещение и 50% — на водоснабжение офисных помещений; а также страны ЕС, где, как в Голландии, используются методы, позволяющие экономить до 92% потребляемой в домашнем хозяйстве энергии, и где, как в Германии, потребности бумажных фабрик в воде сократились почти в 30 раз за последние двадцать лет.
Нельзя не отметить, что развитие этого сектора рынка представляется весьма перспективным, так как, во-первых, природоохранные системы в большинстве своем не приводят к удорожанию конечного продукта, а обеспечивают значительную экономию на материалах, сырье и энергии, и, во-вторых, потребности в них удовлетворены далеко не полностью. Характерно, что в Европе около 80% всех экологических технологий обеспечивают борьбу с загрязнением посредством утилизации и обеззараживания выбросов или сливов, и лишь 20% нацелены на изменение производственного процесса с целью минимизации таковых. Поэтому создание и использование технологий, позволяющих совершенствовать сам характер производственного процесса, а не преодолевать его негативные последствия, имеет большие перспективы; по мнению П.Дракера, этот сектор представляет собой рынок, уступающий по потенциалу развития лишь рынку коммуникационных и информационных продуктов.
Одновременно развитые страны существенно снизили и масштабы загрязнения окружающей среды. В США в 1969 году был принят Закон о национальной политике в области охраны природы, за которым последовали Закон о чистом воздухе от 1970 и Закон о чистой воде от 1972 года, а также более 13 тыс. других нормативных актов, составляющих сегодня экологическое законодательство в этой стране; в Германии ряд соответствующих мер был открыт принятием Закона о качестве воздуха, одобренного в 1963 году ландтагом федеральной земли Северный Рейн-Вестфалия, и дополнен Законом об удалении отходов 1972 года и Федеральным законом о выбросах 1974 года. Значительное улучшение экологической ситуации в Европе и США в 80е годы стало первым явлением подобного рода с момента завершения формирования основ индустриального строя и одним из выдающихся достижений постиндустриализма.
Устойчивый характер развития современных постиндустриальных обществ проявляется также в области социальных проблем и занятости. В течение второй половины нынешнего столетия западные страны осуществили наиболее масштабную трансформацию структуры рабочей силы из всех, какие знала история. На глазах двух поколений гигантские массы населения покинули сферу примитивного, монотонного ручного труда и были вовлечены в производство технологически сложной продукции или услуг. В этом процессе следует, на наш взгляд, отметить две важные составляющие.
С одной стороны, происходило высвобождение рабочей силы из сельскохозяйственного производства и ее вовлечение отчасти в промышленность, но в гораздо большей степени в сферу услуг; в США число занятых в этой сфере превзошло число занятых в промышленности уже вскоре после окончания Второй мировой войны, а доля работников сельского хозяйства сократилась с более чем 60% самодеятельного населения в 1850 году до менее чем 2,7% в начале 90х годов XX века. Соответственно, если в 1900 году в сфере материального производства США работало около 13 млн. человек, а в сфере услуг — не более 5 млн., то к концу 80х годов XX века эти показатели составляли 35 и 65 млн. человек. Подобные процессы начиная с 50х годов проявились и в европейских странах: в Германии и Франции с 1960 по 1991 год доля занятых в сельском хозяйстве уменьшилась с 14,0 до 3,4% и с 23,2 до 5,8%; в добывающих отраслях, доля которых в валовом национальном продукте стран ЕС не превышает сегодня 3%, занятость сократилась более чем на 12% только за последние пять лет. Параллельно шел процесс расширения сферы услуг в хозяйстве всех ведущих постиндустриальных стран: составив более половины ВНП США в середине 50х годов, третичный сектор обеспечивает сегодня более 73% такового; в ЕС на его долю приходится около 63% ВВП и 62% от числа занятых, а для Японии данные цифры составляют 59 и 56%. На этом примере как нельзя лучше можно наблюдать тенденцию к унификации производственной структуры в наиболее развитых государствах современного мира.
С другой стороны, начиная с 50х — 60х годов нашего столетия при сохранении роста численности работников сферы услуг наметился процесс переориентации занятости в направлении информационного сектора. Свидетельством тому стала поляризация сегментов хозяйства, причем наиболее быстрое развитие получили высокотехнологичные производства и те отрасли сферы услуг, в которых более всего проявлялись элементы субъект-субъектного взаимодействия, характеризующего постэкономическое общество. Занятость в информационном секторе возросла с 30,6% в 1950 году до 48,3% в 1991, а ее отношение к занятости в промышленном производстве — с 0,44 до 0,93; при сохранении наблюдавшейся в 80-е годы динамики соответствующих изменений численность информационных работников должна превысить число создателей промышленных товаров и воспроизводимых услуг в 1996—1997 годах.
Огромным достижением стали практически бесконфликтное перераспределение занятых и активная политика по созданию новых рабочих мест; результаты этих процессов стали особенно заметны в 80-е и 90-е годы. Так, доминировавшие во второй половине 70х годов прогнозы, согласно которым безработица в США в следующем десятилетии могла достичь 15 —20 процентов трудоспособного населения, оказались совершенно несостоятельными. К началу 90х годов уровень безработицы в США, Франции, Германии и Великобритании составлял от 6,6 до 7,8% трудоспособного населения; впервые за послевоенные десятилетия динамика этого важнейшего показателя оказалась обнадеживающей (так, Дж.Рифкин, описывающий ужасы безработицы, признает, что если в 50е годы ее средний уровень в США составлял 4,5%, в 60-е, 70-е и 80-е уверенно повышался — до 4,8, 6,2 и 7,3% соответственно, то в начале 90-х снизился до 6,6%). В этой связи стоит также указать на то, что достигнутые успехи в значительной степени связаны именно с завершением периода становления постиндустриальной структуры; так, в период формирования ее основ, с начала 70-х до начала 80-х годов, во всех основных западных экономиках уровень безработицы рос; когда же плоды структурной перестройки хозяйства стали достаточно очевидными, ее динамика сменилась на противоположную.
Между тем тенденции в США и странах ЕС оказались различными. К июлю 1997 года в Соединенных Штатах, стране, наиболее полно воплощающей основные преимущества информационных технологий, безработица упала до минимальной за последние двадцать четыре года отметки в 4,8%, тогда как в Германии и Франции она достигла 12,4 и 13,1% соответственно. Единственный элемент сходства между тенденциями в развитии занятости в этих двух основных сегментах постиндустриального мира прослеживался в том, что как в США, так и в основных европейских странах уровень безработицы среди выпускников университетов стабильно был в три раза ниже, чем среди лиц, получивших неполное среднее образование.
Распространенное представление об относительном отставании Европы не вполне корректно и требует специального объяснения. На наш взгляд, оно имеет как субъективные, так и вполне объективные корни. С одной стороны, существует радикальное отличие европейского и американского менталитетов; если европейские мыслители уверены в том, что «каждая страна обладает неким историческим предназначением, которое в значительной мере определяет ее черты и характеристики», то американские социологи сегодня слишком самоуверенно полагают, что «могущество (power) и культура, как правило, связаны между собой» и европейцы «зря считают, что их континент останется главным очагом культуры, даже если утратит политическое влияние». С другой стороны, обеспечив своим гражданам высокий уровень материального благосостояния и высокое качество жизни, резко сократив существовавшее 60-е годы отставание от США по данным показателям, европейские страны поставили себя в сложное положение исключительно высокими производственными издержками (основными среди которых оказались затраты на наем рабочей силы) и непомерными налогами, необходимыми для обеспечения достигнутого уровня социальной защищенности. Между тем это не служит непреодолимым препятствием для экономического прогресса; высокотехнологичные компании развиваются с должным динамизмом, континент располагает наиболее высококвалифицированной рабочей силой и наиболее образованным населением, а прямые зарубежные инвестиции европейских компаний растут быстрее, чем у их американских конкурентов.
Мы склонны полагать, что Европа является сегодня сообществом, показывающим Соединенным Штатам и другим постиндустриальным регионам скорее их будущее, нежели прошлое. Достигнув высокого качества жизни, европейские страны пожинают сегодня плоды постэкономического развития в виде снижающейся мобильности людей, доминирования ценностей саморазвития над материальным успехом и т. д. В современных условиях ничто не угрожает внутренней стабильности европейских обществ; единственным серьезным конфликтом становится противостояние социальных слоев, образующих постэкономические структуры и оставшихся вне их рамок. Исключительно острая проблема европейской безработицы порождена не только сокращающимися потребностями в индустриальном труде, но и изменяющимися предпочтениями и ценностями населения континентальных стран.
Между тем успехи США в обеспечении высоких показателей занятости связаны в первую очередь с мобильностью рабочей силы, адекватной размаху перемен, опосредующих становление постэкономического общества. Только между 1990 и 1999 годами в США ожидается сокращение 10 из 20,5 млн. рабочих мест в промышленном секторе; при этом более 9 млн. из них будут воссозданы в измененном виде на других производственных участках, а нетто потери в индустриальном производстве составят всего 834 тыс. мест. Общие же показатели занятости, как ожидается, вырастут на 25% при росте населения всего на 15%. Согласно прогнозам, с 1992 по 2005 год в США появится более 26 млн. рабочих мест, что превосходит рост данного показателя за период между 1979 и 1992 годами; такие прогнозы выглядят вполне реалистическими: только за июль 1997 года в американской экономике было создано 316 тыс. рабочих мест, и это фактически вдвое превысило прогнозировавшийся уровень. В 90е годы для США в большей мере, чем для других развитых стран, характерна также тенденция к повышению доли своих граждан в общем числе работников крупнейших транснациональных корпораций; статистика показывает, что эти компании предпочитают также организовывать собственные производства в развитых странах, на которые сегодня приходится более двух третей их зарубежного персонала, тогда как в развивающихся они лишь приобретают необходимые им сырье и комплектующие, производящиеся на формально независимых предприятиях.
Важными средствами решения рассматриваемых проблем в условиях постэкономической трансформации служат рост индивидуальной занятости и увеличение числа рабочих мест в сфере мелкого бизнеса, естественные для периодов радикальных социальных изменений.
Мы уже отмечали, что к 1995 году в США было создано около 20,7 млн. семейных производств на дому, и этот процесс представляет собой лишь один из элементов развития альтернативной занятости. По подсчетам Д.Бэрча, между 1987 и 1992 годами в Соединенных Штатах крупные корпорации сократили 2,236 млн. рабочих мест, во многом из-за перенесения технологически рутинных операций в третьи страны; но мелкие компании создали за этот же срок 2,296 млн. рабочих мест, причем более высокооплачиваемых. Безусловно, процессы смены занятий проходят весьма болезненно: сегодня 8,1 млн. американцев заняты на временных работах, 2 млн. работают «по вызову», 8,3 млн. представляют собой «независимых подрядчиков», занятых собственным бизнесом, — общее их число достигает 14% рабочей силы и может увеличиться до одной трети к началу следующего столетия, но это явление, на наш взгляд, свидетельствует не о безысходности проблемы, а, напротив, о том, что она решается и может быть решена. Между тем нельзя не согласиться с О. и X. Тоффлерами, полагающими, что «более не представляется возможным сокращать безработицу путем увеличения числа рабочих мест, поскольку отныне проблема заключается не в численности; безработица из количественной превратилась в качественную». Безработица сегодня действительно является в большей мере «качественной», чем «количественной»; это порождает множество проблем (некоторые из них мы рассмотрим ниже), однако опыт последних лет дает, на наш взгляд, больше оснований для оптимистических, чем для пессимистических прогнозов. Современное положение дел в данной области показывает, что один из самых трудных этапов постэкономической трансформации не вызвал серьезных социальных катаклизмов; в условиях, когда общество может позволить себе затраты, необходимые для дальнейшего переструктурирования рынка рабочей силы, для формирования потребностей в высококвалифицированных кадрах и поддержки высвобождаемых работников, процесс становления структуры, адекватной новым задачам, не будет создавать потенциальной угрозы да я общей направленности нынешних преобразований.
Следующая важнейшая проблема, которую невозможно обойти в ходе анализа положения постиндустриального мира, связана с оценкой его хозяйственной мощи и влияния накануне XXI века; обратившись к ней, мы сможем также определить, насколько реален тот вызов западной цивилизации, который, как сегодня полагают, способны бросить ей страны Азии, Латинской Америки и Персидского залива.
К концу 80-х годов в мире отчетливо сложились три центра экономической мощи, причем все они представлены странами, которые можно отнести к постиндустриальной цивилизации. Если рассматривать в качестве показателя значимости той или иной экономики объем добавленной стоимости, то на первом месте стоят США, обеспечивающие 25,8% мирового показателя, затем следует ЕС с 19,4 %, и замыкает список Тихоокеанский регион, где Япония, Китай и страны АСЕАН, вместе взятые, обеспечивают 16,2% мировой добавленной стоимости. Положение ЕС, остающегося самым емким в мире рынком, выглядит в этой связи даже несколько лучше, чем положение США, поскольку Европейское сообщество имеет хорошие торговые позиции, обеспечивая более 40% мирового товарооборота, и при этом не обладает большим суммарным отрицательным торговым сальдо по операциям с другими крупными экономическими центрами. Напротив, США имеют значительный дефицит в торговле как с ЕС, так и с Юго-Восточной Азией, превращающейся в единственного в мире неттоэкспортера.
Противостояние трех этих центров, которому уделяется сегодня столь значительное внимание в экономической и политологической литературе, не следует, на наш взгляд, оценивать с негативной точки зрения. В последние десятилетия постиндустриальная цивилизация, охватывающая США, страны Западной Европы, Японию, а также в определенной степени некоторых членов Британского содружества — Канаду, Австралию и Новую Зеландию, не только достаточно жестко отделена от пытающихся стать полноправными членами этого клуба стран Юго-Восточной Азии, Персидского залива, некоторых государств Южной Америки и Мексики, а также ряда других, но и обнаруживает показатели хозяйственного развития, не позволяющие сомневаться в стабильности сложившегося баланса сил. Хотя в течение послевоенной эпохи доля старых индустриальных стран в объеме мирового производства товаров и услуг устойчиво снижалась, нельзя переоценивать ни степени ее падения, ни значимости динамики соответствующих процессов. Известно, например, что доля США в мировом промышленном производстве к середине 80х годов сократилась до 33% с 58 в 1955 году, как и то, что аналогичный показатель для всего западного мира снизился с 74,6 до 57,8% между 1953 и 1980 годами. Однако такая картина обусловлена искусственным вычленением из числа развитых стран Японии, с учетом потенциала которой снижение оказывается гораздо менее резким — с 77,5 до 67,0%.
При этом сам фактор экономического роста Японии представляется нам не дестабилизирующим развитие постиндустриального мира, а скорее придающим ему подлинную глобальность и самодостаточность. Несмотря на то, что Япония не является в той же мере порождением всей западной цивилизации, в какой Америка, при всех ее достижениях, является порождением Европы, происходящее сегодня перераспределение центров силы среди развитых стран имеет в первую очередь позитивное значение, представляя собой не нарушение определенных оптимальных пропорций, а их поддержание. Хорошо известно, что вторая половина 70х и начало 80х годов прошли под знаком впечатляющих японских успехов, заставивших США на некоторое время усомниться в прочности своих лидирующих позиций. Если в 1971 году 280 из 500 крупнейших транснациональных корпораций были американскими, то к 1991 году таковых осталось лишь 157; к этому времени Япония фактически догнала США, обладая 345 крупнейшими компаниями из 1000 (против 353 у США); в конце 80-х годов она располагала 24 крупнейшими банками при том, что в странах ЕС таковых было 17, а в Северной Америке — всего 5; 9 из 10 крупнейших сервисных компаний также представляли Страну восходящего солнца.
Между тем подобная статистика отражает лишь одну сторону имеющих место хозяйственных процессов, и для более полного осмысления происходящих изменений необходимо обратиться к дополнительным фактам.
Во-первых, анализ соотношения валового национального продукта трех центров постиндустриального мира свидетельствует, что изменения гораздо менее масштабны, чем это может показаться на первый взгляд. Так, между 1973 и 1986 годами доля США в мировом производстве товаров и услуг снизилась с 23,1 до 21,4%, доля ЕС — с 25,7 до 22,9%, а доля Японии возросла с 7,2 до 7,7. В условиях, когда Япония увеличила свой ВНП с 27 до 38% показателя США, сами Соединенные Штаты жестко сохраняли соотношения ВНП с европейскими странами — с Германией на уровне 16, Францией — на уровне 13—14, Великобританией — 11-12%; в результате с 1975 по 1990 годы отношение суммарного ВНП стран ЕС и Японии к ВНП США повысилось со 107 до 112%, что составляет рост всего на 0,29% в год.
Во-вторых, не следует забывать и важных характерных черт японской экономики. Страна относительно недавно двинулась по пути ускоренной индустриализации, и рост ее доли в мировом хозяйстве вполне объясним, особенно на фоне европейских стран и США, которые, будучи наиболее богатыми регионами мира, обнаруживают стремление к максимальному снижению нормы сбережений и низкому хозяйственному росту. Более того, японская промышленность сегодня в значительной мере ориентирована на рост отраслей, производство в которых отличается наиболее массовым и серийным характером: например, как на американском, так и на европейском рынках азиатские компании достигают наибольших успехов в реализации бытовой электроники, офисного оборудования, машин и мотоциклов, сотовых телефонов, компьютеров и т. д. При этом, хотя в торговле с Японией ЕС имело в 1991 году в сфере одной лишь электроники дефицит в 35 млрд., долл., а США в 1990-м — в 22,3 млрд., долл., эти цифры не означают технологического превосходства Японии над Европой и США; гораздо более важны масштабы использования новейших технологий в хозяйстве той или иной страны. Интересно, что сегодня кабельными сетями связаны 80% американских домов против 12% японских; в США на 1000 человек населения используются 233 персональных компьютера, в Германии и Англии — около 150, тогда как в Японии — всего 80; электронной почтой регулярно пользуются 64% американцев, от 31 до 38% жителей континентальной Европы и лишь 21% японцев, и ряд подобных примеров можно продолжить.
Нельзя не отметить также, что японский вариант индустриализации основан на максимальном использовании потенциала экстенсивного роста и в значительной мере ориентирован на развитие крупных предприятий и промышленных групп, что искусственно поддерживает число японских компаний в рейтингах лидеров мирового бизнеса; при этом США в большей мере основывают свой хозяйственный прогресс на интенсивных методах и ориентированы на развитие мелкого и среднего предпринимательства, принимающее все более широкие масштабы по мере перехода к информационной экономике. Последнее подтверждается и тем фактом, что в Японии в 1992 году десять крупнейших компаний производили 15,1% ВНП, в то время как в США этот показатель не поднимался выше 12,5%.
В-третьих, следует обратить внимание на то, что с начала 90х годов данная пугающая западный мир тенденция была в определенной мере преодолена. Если к середине 80-х годов японская промышленность добилась максимального успеха, обеспечивая 82% мирового выпуска мотоциклов, 80,7% производства домашних видеосистем и около 66% фотокопировального оборудования, то в последние годы положение в значительной степени изменилось. Опираясь на бурное развитие высоких технологий, предпосылки которого были заложены в 80е годы, США вступили в период устойчивого и быстрого хозяйственного развития, в то время как темпы роста японской экономики ощутимо замедлились, а на фондовых рынках обнаружился резкий и продолжительный спад. 1991 год стал годом наибольшего успеха европейских и японских производителей, присутствовавших в списке 500 крупнейших компаний мира: тогда в нем были представлены 168 европейских, 157 американских и 119 японских корпораций, что в целом адекватно отражало экономические потенциалы Европы, США и Японии. К началу 1997 года ситуация изменилась: количество американских компаний в списке возросло до 203 (+29%), европейских — снизилось до 126 (—25%), японских — до 110 (7,5%); более того, первые по своей рыночной капитализации, составлявшей 4,25 трлн., долл., лишь немного уступали европейским и японским, вместе взятым, имевшим соответствующий показатель в 4,3 трлн. долл.. Наиболее же заметным данный сдвиг стал годом позже, когда в полной мере проявился постиндустриальный потенциал США и Западной Европы. По состоянию на 1 января 1998 года американские компании составляли в списке уже 222 позиции (+9,4% к началу года), европейские увеличили свое присутствие до 142 (+12,7%), тогда как число японских упало до 71 (—35,5%), Отметим, что численность населения США в два раза меньше суммарного населения ЕС и Японии.
И наконец, в-четвертых, сравнивая потенциалы различных центров экономической мощи в канун XXI века, необходимо прежде всего учитывать открытость тех или иных тенденций в будущее. Японская промышленность достигла огромных успехов, в частности, в области производства электронных систем; так, с конца 70х годов она успешно вытесняла американских производителей с рынка микрочипов, опередив США в 1985 году и обеспечив в 1989-м разрыв в 16 процентных пунктов. Однако, допустив подобную ситуацию в отрасли, характеризующейся массовым производством, США никогда не уступали лидирующих позиций ни в создании новых систем обработки данных, ни тем более в области разработки программного обеспечения. В начале 90х годов мировой рынок программных продуктов контролировался американскими компаниями на 57%, и их доля превышала японскую более чем в четыре раза; в 1995 году сумма продаж информационных услуг и услуг по обработке данных составила 95 млрд., долл., из которых на долю США приходится уже три четверти. Как следствие, в середине 90х годов равенство на рынке производства микрочипов, нарушенное десять лет назад, было восстановлено, и доли США и Японии выровнялись.
В конце 80-х годов японское экономическое чудо продемонстрировало, насколько далеко может зайти страна, исповедующая индустриальную парадигму, в окружении соседей, принадлежащих постиндустриальному миру. Акции промышленных гигантов на бирже в Токио котировались по ценам, которые обеспечивали их держателям дивиденд менее 1% годовых на вложенный капитал; страна обладала самыми большими в мире финансовыми резервами. Однако такая ситуация не могла быть устойчивой, и сегодня от былого величия осталось немного: многие предприятия работают с 70-процентной загрузкой производственных мощностей, темпы роста приближаются к нулевой отметке, фондовый индекс снизился с середины 1996-го по ноябрь 1997 года от уровня в почти 23 до менее чем 14 тыс. пунктов, ценные бумаги крупнейших финансовых компаний, в том числе такого оператора рынка, как «Ямайичисекьюритиз», подешевели более чем в 10 раз. Вполне понятно, почему в последние годы 40% руководителей японских компаний убеждены, что именно США останутся в XXI веке мировым лидером, хотя в самих Соединенных Штатах такую уверенность разделяют лишь 32% их коллег. Эти данные свидетельствуют о постепенном осознании того, что количественные показатели динамики производства не определяют хозяйственного прогресса в эпоху качественных перемен.
Все это убеждает нас в том, что на наших глазах устанавливается оптимальное соотношение между тремя центрами постиндустриального мира. Современное его состояние остается весьма стабильным, а конкурентная борьба между формирующимися очагами постэкономической цивилизации лишь помогает всем трем регионам добиваться больших хозяйственных успехов. Неизменной остается и лидирующая роль Соединенных Штатов в мировой экономике и политике, являющаяся важным залогом стабильности постиндустриальной цивилизации. В последние двадцать пять лет США совершили, казалось бы, невозможное: при весьма умеренных темпах экономического роста, исключительно высоком благосостоянии населения и крайне низкой (recessive) склонности хозяйственных субъектов к сбережениям они обеспечили беспрецедентно масштабные инвестиции в самые передовые отрасли промышленности, усовершенствовали сферу высокотехнологичного производства, систему образования и научную инфраструктуру, что обеспечило им позиции в канун XXI века.
Сегодня Соединенные Штаты находятся на вершине успеха, в положении, отличающемся беспрецедентной стабильностью. Вклад страны в мировое промышленное производство более чем в пять раз превосходит ее долю в населении Земли; американские производители контролируют 40% всемирного коммуникационного рынка, около 75% оборота информационных услуг и 80% рынка программных продуктов. Стабильный хозяйственный рост сопровождается укреплением в обществе отношений социального партнерства. Имея наиболее совершенную структуру занятости, применяя в сельском хозяйстве лишь 2,7, а в добывающих отраслях — не более 1,4% рабочей силы, Соединенные Штаты располагают сегодня 156 рабочими местами на каждые 100, существовавшие в 1975 году, тогда как европейский показатель составляет лишь 96. Самые низкие за последние десятилетия уровни безработицы, расходов на оборону и дефицита федерального бюджета, достигнутые в середине 90-х годов, непосредственно обусловливают стабилизировавшиеся и даже снижающиеся индикаторы всех видов асоциальных проявлений, с которыми США вступают в новое столетие.
Соединенные Штаты — это сегодня единственная страна, иностранные инвестиции в экономику которой оптимально сочетаются с масштабами внутреннего производства и общим уровнем хозяйственного потенциала. Приобретение ряда американских корпораций иностранными инвесторами, нередко рассматриваемое как угроза национальным интересам США со стороны Японии и стран Азии, сегодня таковой не является. Речь идет даже не о том, что основными инвесторами в экономику США выступают страны постиндустриального мира — Великобритания, Германия, Франция, а Япония отстает от Соединенного Королевства в семь раз; более важным представляется иное обстоятельство. В 1986 году американские инвесторы владели ценными бумагами зарубежных компаний, стоимость которых не превышала трети той суммы американских акций, которая находилась в собственности иностранцев. К1995 году они впервые в XX веке обеспечили контроль над большим количеством акций зарубежных эмитентов, нежели то, которым владели иностранные инвесторы в самих США. Характерно, что около 70% этих приобретений было сделано американскими корпорациями только в течение первой половины 90х годов, а суммы, которые Соединенные Штаты способны инвестировать в экономику зарубежных стран в период до 2000 года, оцениваются сегодня в 325 млрд., долл.
Важно обратить при этом внимание на три характерных обстоятельства.
Первое. Рост инвестиций извне не только не лишает страну реципиента каких-либо возможностей, но и обеспечивает дополнительные условия для ее развития. По мнению Р.Райча, министра труда в первой администрации президента Б.Клинтона, «когда американский метод определения и решения проблем подкрепляется иностранными деньгами, это может иметь для США даже более благоприятные последствия, чем прежде», так как подобные инвестиции в своем большинстве направляются не в секторы, характеризующиеся массовым производством и применяющие низкоквалифицированную, но весьма дорогую в условиях развитых стран рабочую силу, а в новые отрасли, что имеет своим результатом позитивные изменения структуры занятости и активизацию спроса на персонал, обладающий высокой квалификацией.
Второе. Подобные процессы, при всей их значимости, не могут быть источником реальной угрозы для технологического потенциала Европы и США со стороны новых индустриальных стран: если
обратиться к анализу того, в какие отрасли американской и европейской экономики направляются наиболее масштабные инвестиции из Японии и стран Юго-Восточной Азии, то легко заметить, что среди таковых лидируют банковское дело, операции на рынке недвижимости и некоторые отрасли сферы услуг. Между тем европейские и американские инвесторы остаются наиболее активными агентами на рынке высокотехнологичных производств, куда направляются более 80% германских инвестиций, около 63 — американских и лишь 57 — японских; более того, именно в Японию и другие регионы Азии европейские и американские компании вторгаются сегодня наиболее решительно и с наибольшим успехом. Так, американские фирмы только с 1986 по 1987 год на 33% увеличили затраты на осуществляемые ими в Японии научно-исследовательские и внедренческие проекты, тогда как аналогичный показатель для самих США составил всего 6%; одним из следствий этого стало превращение компании «АйБиЭм», которая использует в Японии 18 тыс. работников и имеет годовой объем продаж в 6 млрд, долл., в одного из ведущих японских экспортеров компьютерной техники. Отсутствие для традиционных индустриальных центров реальной опасности утратить свое технологическое превосходство подтверждается также и тем, что доля средств, направляемых азиатскими инвесторами в производящие отрасли, снижается по мере роста потенциала страны реципиента, достигая для ЕС всего лишь 16%.
Третье. Рост инвестиций в США (с 11,2 до 29,0% мирового объема иностранных прямых инвестиций в период между 1975 и 1985 годами) происходит на фоне снижения доли Европы (с 40,8 до 28,9%); таким образом, по мере того как тот или иной регион обретает постиндустриальную зрелость, он становится менее активным реципиентом инвестиций, так как их возможности оказываются ограниченными сократившимся индустриальным потенциалом, а высокотехнологичные отрасли требуют вливаний скорее не финансовых, а интеллектуальных ресурсов.
Можно уверенно утверждать, что традиционные индустриальные центры — Европа и особенно США — обнаруживают в настоящее время устойчивое и динамичное продвижение по пути формирования основ постэкономического общества. Сегодня Соединенные Штаты лидируют по росту производства, динамике основных фондовых индексов, имеют минимальную безработицу за последние десятилетия и один из самых высоких в мире уровней инвестиций в образование и науку. Список самых богатых, в расчете на душу населения, стран также возглавляется ими и очень схож с перечнем государств, являющихся крупнейшими инвесторами американской экономики. По состоянию на 1991 год близкие к США показатели, исчисленные с учетом покупательной способности национальных валют, имели лишь Швейцария и Люксембург — основные европейские финансовые центры; уровень валового национального продукта в пределах от 17 до 20 тыс. долл., на человека в год обеспечивали только (в порядке убывания) Германия, Канада, Япония, Франция, Бельгия, Австрия, Дания и Швеция. Отметим, что все рассмотренные показатели могут служить подтверждением единства постиндустриальной цивилизации в ее противостоянии остальному миру. С каждым годом она становится все более обособленной от менее удачливых соседей по планете, будучи не только источником 97% всех транснациональных инвестиций, но и оставаясь реципиентом более трех четвертей таковых, в то время как доля стран третьего мира, составлявшая две трети в канун Второй мировой войны, сегодня снизилась до одной четверти.
В последние годы много говорится об экономических успехах азиатских стран. Способны ли они составить серьезную конкуренцию западному миру? Не исключая полностью подобной перспективы, необходимо трезво оценивать их возможности в условиях основанного на информации и знаниях современного хозяйства. Ведь реальной базой относительного богатства и благосостояния этих государств остается занятие ими определенной ниши в системе мирового индустриального хозяйства. Став сборочными цехами, куда сегодня активно выносится массовое промышленное производство, они основывают свой успех на импортированных технологиях и дешевой рабочей силе. Степень подобного процветания никогда не будет столь же высокой, как в странах постиндустриального блока, а его устойчивость — столь же прочной и долговременной. Да, расчеты показывают, что Китай при сохранении темпов роста, достигнутых им в конце 80х годов, к 2008 году будет обладать валовым национальным продуктом, большим, чем США, а при вдвое замедлившихся темпах он достигнет этого рубежа к 2014 году; известно, что пятимиллионный Гонконг, ставший 1 июля 1997 года особым административным районом Сянган в составе КНР, имеет второй в мире по пассажирообороту аэропорт, является «восьмым по значимости мировым торговым центром» и с 1992 года потребляет больше предметов роскоши — коньяка, дорогих вин, автомобилей и престижной мебели, — чем почти 60миллионная аристократическая Великобритания, колонией которой он до недавнего времени оставался. Но что отражает абсолютная величина валового национального продукта Китая, если к началу 90х годов потребление на душу населения основных продовольственных продуктов в стране оставалось меньшим или в лучшем случае совпадало с аналогичными показателями, достигнутыми на Тайване еще в конце 60х. Нельзя забывать, что даже когда КНР обгонит США по размеру ВНП, его показатели в расчете на душу населения останутся на уровне, в шесть раз меньшем американского. Что можно сказать о Гонконге, кроме того что он является финансовым центром, необходимым Западу для ведения трансакций во всех часовых поясах одновременно, и местом сосредоточения рабочей силы эмигрантов со всей Азии, производящих дешевые изделия для среднего класса Америки и Европы?
Нередко можно услышать о блестящих успехах азиатских компаний, об их выходе на новые рынки и о неправдоподобно высоких темпах роста. В этом аспекте ситуация еще более очевидна. Так, по состоянию на начало 1997 года среди 500 крупнейших компаний мира насчитывалось всего 30 корпораций, представляющих Гонконг, Сингапур, Малайзию, Тайвань, Индонезию, Южную Корею, Таиланд и Филиппины. Их суммарная рыночная стоимость составляла около 412 млрд. долл.; характерно, что аналогичный показатель для входивших в тот же список компаний Швейцарии и Голландии (без учета находящихся в совместном голландско-британском и швейцарско-шведском владении) составлял 470 млрд., долл., а с учетом указанных фирм достигал 691 млрд, долл. Заметим, что население Швейцарии и Голландии в двадцать раз меньше населения названных стран Азии. Все это еще раз подчеркивает ограниченность возможностей экономик, ориентированных не на создание технологий, информации и знаний, а на производство индустриального типа, и углубляет понимание того, в какой степени сообщество наиболее богатых государств современного мира ограничено лишь постиндустриальными державами.
Завершая эту главу, мы хотим отметить, что сегодня, в эпоху усиления разграничения между постэкономической частью мира и прочими территориями, единственным способом добиться признания мировой элиты является успешное развитие по пути, задаваемому постиндустриальными закономерностями. Страны, стремящиеся войти в это сообщество на основе экстенсивного развития и импорта технологий, до тех пор не вступят в заветный круг, пока не станут развиваться на собственной базе, пока не создадут новые технологические решения и разработки, пока не воспитают работников постиндустриального типа, являющихся носителями постэкономических ценностей. Это непросто, но исключать возможность успеха подобного «догоняющего» развития нельзя. Однако следует понимать и то, что прошедшая таким путем страна уже не будет воплощением противостояния западному миру, так как к моменту вступления в его ряды она станет его естественной частью, быть может, не по своим культурным традициям, но по методам производства, уровню образования, моральным устоям и жизненным ориентирам населения. Именно поэтому реальный вызов западному миру сегодня невозможен, догнать передовые страны можно, только войдя в их число на основе ими заданных принципов, а ход такого процесса безусловно будет контролироваться самим постэкономическим сообществом. Таким образом, возникает жесткая, но пока еще преодолимая граница между постиндустриальным миром и остальной частью человечества; переходы через нее, и на этом мы подробно остановимся ниже, окажутся, видимо, возможны в обозримом будущем для значительного числа стран, хотя с каждым новым десятилетием постэкономические ориентиры будут становиться для большей части мира все более недосягаемыми.
В то же время следует иметь в виду, что видимость благополучия, которое «разлито» над всем постиндустриальным миром, может рассеяться, если уже в ближайшие десятилетия не будет уделено должного внимания противоречиям, назревающим параллельно с формированием тех устойчивых тенденций, которые приводят к становлению постэкономических элементов социальной организации. Сегодня, когда наиболее развитые страны мира вступают во второй этап постэкономической трансформации, конфликты, присущие этому периоду, представляются достаточно опасными и требуют не только внимательного изучения, но и социальной и политической мудрости, взвешенных решений и продуманных действий, способных обеспечить их эволюционное и не катастрофическое разрешение.
Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. 
