Общественно-политические условия возникновения и развития российского капитализма
Особенностью развития капитализма в современной России явился не столько взрывной характер данного процесса (в конце концов, огораживание и прочие подобные явления тоже протекали весьма бурно в сжатые сроки и произвели ошеломляющее воздействие на современников), сколько возможность иметь перед глазами руководства страны и общественности примеры развитого капитализма открывающие, казалось бы, широчайшие возможности для выбора и заимствования.
Вместе с тем нельзя сказать, что капиталистические отношения получили свое развитие на совершенно пустом месте. Вся история Советского Союза и его экономика являет собой непрерывную и по большей части тщетную борьбу со всходами капитализма, пробивавшимися через все устанавливаемые препоны. Основоположники коммунизма отчетливо сознавали, что главным отличием предлагаемого ими нового, более справедливого строя является отсутствие внутри него основополагающей базы любого неравенства — собственности. Неравенство людей как таковых, порожденное самой природой, не игнорировалось, но предполагалось, что оно может быть сглажено как общим улучшением нравов, так и механизмом нового общественного устройства. Вопрос об обеспечении управления в условиях полного отказа от механизма собственности всерьез не дебатировался по той простой причины, что предшествующее, как предполагалось, коммунизму улучшение человеческой природы действительно делало данный вопрос не слишком актуальным.
Однако уже попытка реально построить новое общество после Великой Октябрьской социалистической революции натолкнулась именно на ущербность человеческого материала. РСДРП к октябрю 1917 г. насчитывала не более 20 тысяч членов, даже при увеличении этой цифры в пять раз за счет наиболее сознательных сочувствующих и просто порядочных людей число тех, кто мог стать базой для построения нового общества, оставалось ничтожным. Исход Гражданской войны был по сути решен именно чуждой победителю идеологией — крестьянские массы, поставившие большую часть контингента Красной Армии, сражались под лозунгом «Земля крестьянам» — лозунгом собственническим и буржуазным. Дальнейший конфликт с этой крестьянской мелкобуржуазной массой, вылившийся по сути в перманентное восстание и создавший ситуацию, в которой режим мог удерживаться у власти только ценой экстраординарных усилий и прогрессирующих репрессий, описан достаточно подробно, а его политическая составляющая лежит в стороне от темы данного исследования. Итогом этой борьбы, в которой большевики, не обладавшие отлаженным репрессивным аппаратом и надежными вооруженными силами, по сути были обречены на поражение и явился НЭП, который и самим В.И. Ленином определялся как компромисс с буржуазией, с капитализмом. НЭП, действительно, снимал многие возникшие противоречия. Отпадала необходимость безнадежной борьбы с идеологией собственника, поскольку и достижение личного богатства и сама собственность вновь стали доступны всем жителям страны. Вместе с тем о капитализации экономики речи по сути не шло. Продовольственное снабжение крупных городов в таких критических областях, как хлебный завоз, оставалось в руках государства, а сбой экономических механизмов в данной сфере мог быть постоянно восполнен остававшимися в арсенале власти продотрядами и такими ее агентами на местах, как пользовавшиеся всемерной поддержкой комитеты бедноты.
Нельзя сказать, что власти не чувствовали всю неустойчивость столь искусственной системы, как НЭП. И высокий уровень образования тогдашних руководителей, и свойственный им научный склад ума постоянно подталкивали их к выводу, что мелкий капитализм рано или поздно породит крупный, а богатеющая буржуазия рано или поздно предъявит претензии на политическое господство. В области экономической проблемы первоначально могли преодолеваться достаточно просто. Способствовал этому и тот факт, что представители крупной и даже средней буржуазии покинули страну еще в ходе Гражданской войны, а мелкие буржуа, в т.ч. и сельские создавшие экономическую основу НЭПа, не могли еще питать серьезных хозяйственных, и тем более, политических амбиций (тем более, что и в Российской Империи никакими значимыми политическими правами, пусть даже и неформальными, эта часть буржуазии не обладала).
От крупной национализированной промышленности мелкая буржуазия была отсечена уже проведенной национализацией и отсутствием всякой возможности повернуть данный процесс вспять — ни с помощью приватизации (даже само такое понятие отсутствовало), ни с помощью ползучего переворота, для которого не было такой совершенно необходимой базы, как акционерный капитал. Весьма важным было и то, что широкие массы российского населения и до Революции не имели привычки к участию в акционерном деле, которое почти целиком являлось прерогативой состоятельных жителей столицы, а в основном — иностранных финансовых институтов. Допущенные после Революции в российскую промышленность на концессионных условиях иностранные капиталы старались максимально изолировать от связей с прочими субъектами экономики и даже собственными рабочими, руководство которыми осуществляли подконтрольные государству профсоюзы.
Впрочем, в финансовой сфере присутствовали самые серьезные предпосылки для последующего развития полноценных капиталистических отношений в виде кооперативных кредитных учреждений. До тех пор, пока область действия данных институтов была ограничена финансированием сельских хозяев, она не могла играть системообразующей роли. Однако неизбежное увеличение капитальной базы должно было бы неизбежно распространить сферу интересов данных институтов на другие отрасли экономики. Рынок ценных бумаг эпохи НЭПа также оставался весьма ограниченным и в основном был представлен таким характерным для раннего этапа развития капиталистических отношений инструментом, как вексель. Уже отмечавшаяся выше слабость традиций акционерного дела в России, а также общая ограниченность финансовых ресурсов страны и особенно частных лиц позволяли до поры до времени обходиться такими более примитивными, по сравнению с акционерным капиталом формами долевой собственности, как кооперативно-паевая.
Основная же опасность для устойчивости этой системы таилась, на наш взгляд, в серьезнейших идеологических противоречиях. По сути дела в области идеологии НЭП предоставлял индивидууму альтернативу — выбрать в качестве базовых ценности собственника или ценности строителя нового общества, собственность отрицающего (как каждый отдельный человек видел это общество, по сути не так уж важно). При этом выбор ценностей собственника, к которым тяготело, естественно, подавляющее большинство населения, накладывал на их адепта печать определенной ущербности, лишал его возможности видеть себя в исторической перспективе и, по крайней мере, косвенно ставил в ряды тех сил, которые потерпели поражение в недавнем гражданском противостоянии. В идеологическом плане в данном случае разница с условиями, которые существовали в период становления капитализма в Европе, была огромна. Нарождавшаяся европейская буржуазия всем существом ощущала себя провозвестницей нового, более светлого мира, вершительницей собственных судеб и лучшей частью общества, возвышающейся и над забитым, темным крестьянством, и над паразитическим дворянством, и над невежественным, разложившимся духовенством. Концентрированным выражением этого чувства избранности явилась идеология протестантизма, внесшего совершенно новое, буржуазное насыщение в такие старые понятия, как честь, долг, самопожертвование и цель человеческого существования. Независимо от личных качеств, Нэпман совершенно не мог рассчитывать на общественное признание. Он был полностью отсечен от общественно-политической жизни, государственная идеология была ему прямо враждебна, а все институты государства относились к нему с нескрываемым подозрением.
Впрочем, и у его идеологического антагониста — строителя нового общества — моральная позиция была крайне уязвимая. Ежечасно создаваемые частной инициативой соблазны общества потребления не могли хотя бы на бессознательном уровне не коррозировать душевное спокойствие сторонников новой морали. Искренний сторонник коммунистической идеологии должен был хотя бы периодически испытывать отчаяние от того мелкобуржуазного моря, которое его окружало и сама безгласность которого являлась угрозой возможности реального и близкого воплощения светлого будущего. Обыкновенный же карьерист не мог добросовестно служить государству, поскольку, по крайней мере, в идеале общественная служба не подразумевала возможности полноценного удовлетворения его материальных потребностей — необходимо было раз и навсегда выбирать между карьерой и богатством, реализовать себя последовательно в политике и бизнесе (или наоборот) было невозможно. Нравственный конфликт, вызванный таким положением вещей, нашел широкое отражение в литературе того времени.
Задавайте вопросы нашему консультанту, он ждет вас внизу экрана и всегда онлайн специально для Вас. Не стесняемся, мы работаем совершенно бесплатно!!!
Также оказываем консультации по телефону: 8 (800) 600-76-83, звонок по России бесплатный!
Господствующая идеология требовала от ее сторонников соблюдения такой аскезы, которая не практиковалась в широких масштабах, вероятно, со времен раннего христианства. В той же степени, в которой отказ от аскезы и капитуляция перед мирскими соблазнами отдельных ее членов, подорвали в свое время авторитет католической церкви, постоянное воздействие стандартов общества потребления постепенно разлагало единство.
Коммунистической партии и, следовательно, власти. В данной области компромисс представлялся невозможным — принадлежность к власти, так или иначе, должна была обеспечивать индивидууму преимущественные условия существования (по крайней мере, этот постулат верен в отношении того человеческого материала, который составляет подавляющее большинство общества и по сей день). Речь, таким образом, не могла идти об отказе от собственности как таковой, напротив, следовало или допустить собственников во власть, или передать собственность власти. Избранный второй путь позволил стабилизировать внутреннее самоощущение человека — успехи на общественном поприще не только не требовали отказа от жизненных благ, но и прямо вели к их умножению. Тем не менее, идеологическая база для капитализма не только не ослаблялась, но и усиливалась. Именно в период 30-50-х гг. расслоение советского общества было особенно заметно и четко ощущалось всеми его членами. Деньги имели вполне весомую цену, а самоидентификация верхнего, среднего и низшего класса была крайне высока. Наиболее явным доказательством такого состояния вещей являлось широкое распространение института прислуги. Безусловно, платное услужение одного человека другому находится в вопиющем противоречии с идеями коммунистической морали. Если отвлечься от экономической базы, стиль жизни сталинского общества весьма напоминал имперский — на фоне огромных масс полуголодных неквалифицированных сельских и городских рабочих существовала узкая прослойка технических, творческих и военных образованных профессионалов с намного более высоким уровнем жизни. Элита же вообще находилась как бы вне материальных проблем, не испытывая потребности ни в собственности, ни, на самом высоком уровне, в деньгах.
Такая конструкция, естественно, могла удерживаться в статичном состоянии только методами откровенного принуждения и постоянной ротации, поскольку в противном случае привилегированные слои общества попытались бы так или иначе закрепить свои преимущества формально с целью иметь возможность передать их своим наследникам. Дальнейшие реформы советского строя смогли, казалось бы, снять данные противоречия за счет общего повышения благосостояния населения с одновременным его выравниванием. Но производительные силы общества не могли сколько-нибудь долго поддерживать это равенство. Выбор был сделан в пользу дефицитной экономики (еще раз подчеркнем, что в данном случае рассматривается исключительно потребительская ее часть), при которой деньги в значительной степени теряли ценность. При этом следует помнить, что отказа от института собственности не было и быть не могло, поскольку ни общественные структуры, ни население не могли его обеспечить. В результате из эвфемизма «личной собственности» постоянно произрастала идеология собственника частного. Развитие дефицитной экономики придало развитию этой идеологии новый импульс, поскольку процесс распределения ресурсов приобрел частный характер. Особенно это было заметно в области розничной торговли, где принципы капиталистического хозяйствования получали все большее распространение. Деградация официальной идеологии поразила буквально все сферы общества и популярность профессии торговца (вне или внутри страны) среди детей элиты стала одним из ее наиболее явных симптомов.
Следует отметить, что возможность построения рыночной, говоря шире — признающей отношения собственности некапиталистической экономики в современных условиях является достаточно спорной. Опыт подобного рода попыток, конечно, имеется и связан в первую очередь со странами, которые отрицают капитализм как носитель чуждой им христианско протестантской религиозной традиции. Одним из интереснейших примеров является попытка создать специфические принципы исламского банковского дела, т.е. создать необходимый современной промышленности кредит без такого института капитализма, как процент в виде платы за деньги. Исламское банковское дело не вполне понятно для человека, воспитанного в культурных и деловых традициях Запада и идеологически зиждется на религиозном законодательстве — шариате.
Ислам из всех мировых религий более других покровительствует коммерции, причисляя купцов к воинам, сражающимся за ислам. И действительно, арабские купцы на протяжении всего средневековья практически контролировали международную торговлю, их влияние упало только после открытия Америки.
Ислам через нормы традиционного права одновременно постулирует деловую порядочность, обязательные благотворительные отчисления (не менее 10%), категорические запрещает спекуляцию и ростовщичество. Решительно возбраняется «риба», т.е. процент как механическое делание денег из денег. Такие же нормы, кстати, содержало и христианство в его католической форме вплоть до XVI века, но в борьбе с протестантством как религией буржуазии католицизм вынужден был поступиться принципами.
Одновременно шариат осуждает тезаврацию, т.е. образование сокровищ, поскольку активы индивидуального собственника переданы ему Аллахом на время земной жизни и должны через частный коммерческий успех приносить пользу обществу в целом. Отсюда следует вывод, что роль банков состоит в аккумулировании свободных, неиспользуемых средств и их активном вложении в обеспечение базовых потребностей общества.
Ввиду же фатализма, свойственного исламу, по учению которого никто не может предвидеть последствий любого своего деяния (сама такая попытка кощунственна, ибо «что написано, то написано» (Аллахом в Книге Жизни), недопустимо, чтобы кто-либо, хотя бы и банк, страховал себя от возможных потерь, оговаривая гарантированное вознаграждение за участие в деловом предприятии. Таким образом степень рисков в исламском банковском деле куда выше.
Каждая сделка, проводимая исламским банком, передается на рассмотрение в его религиозный совет, который выносит не подлежащее ревизии решение (фетву) о соответствии шариатским нормам.
Первые банки, построенные по исламским принципам, начали функционировать в 1975 г. ОАЭ и Саудовской Аравии. Сегодня их уже более 160 (вместе с филиалами 1850), хотя реальный вес имеют лишь несколько десятков. Объем активов превысил на сегодня 80 млрд., долларов и прирастает на 15% в год.
Тем не менее очевидно, что такая экзотика, как исламское банковское дело, возможна только в условиях, когда оно питается постоянными поступлениями нефтедолларов. Да и в самих экономиках «нефтяных монархий» роль неисламского фактора (в т.ч. и наемных западных специалистов), действующая по вполне западным принципам, очень высока. Для такого порождения капитализма, как банковское дело (а оно реально имеет мало общего со средневековым ростовщичеством, чтобы ни говорили теологи) ориентир на средневековые ценности неприемлем. Тем более невозможной была попытка построения какой-либо специфической, некапиталистической рыночной экономики на территории Советского Союза, даже у мусульманского населения, находящегося на периферии исламского мира под сильным культурным воздействием представителей иных культур, которого нравственные религиозные мотивы были сильно размыты. Что же касается граждан, воспитанных в христианской культурной традиции, то они традиционно отождествляли свою культуру с западной и не имели каких-либо этических преград для восприятия современной капиталистической морали.
Таким образом, к моменту реставрации в России капиталистических отношений ситуация уже коренным образом отличалась от наблюдавшейся во времена НЭПа — капитализм имел под собой не только экономическую (индустриальное производство), но и идеологическую (культ собственности как символ успеха) базу. Обществоведческие вопросы не являются темой данного исследования, тем не менее, позволим себе вывод о том, что прекращение раздвоения между общепринятой идеологией и внутренними потребностями основной массы населения, вероятно, придало обществу ту внутреннюю стабильность, которая позволила ему избежать хаоса, несмотря на последовавшие катаклизмы.
Формирование финансовой системы современной России
Сегодняшнему наблюдателю может показаться странным, что на протяжении достаточно продолжительного, по меркам молниеносности происшедших перемен, времени финансовые операции не привлекали к себе особенного внимания. Мелкая торговля и кустарное производство не нуждались ни в кредите, ни даже в кассовом обслуживании, вполне довольствуясь тем криминальным, ростовщическим по сути кредитом, который существовал и во времена социалистической экономики. Государственные крупные предприятия вполне были удовлетворены государственной же кредитной системой. Не требовала каких-либо изменений и система финансового обслуживания внешнеэкономической деятельности, и ранее работавшая по рыночным принципам.
Государственная кредитная система, конечно, служила источником личного обогащения, однако обогащение это носило сугубо криминальный характер и существующее положение вещей ему не только не препятствовало, но и способствовало. Подобного рода ситуация могла бы просуществовать достаточно долго, если бы не совпадение интересов ряда субъектов экономики.
Во-первых, совершенно неожиданно для большинства наблюдателей выявился острейший дефицит инвестиционных ресурсов внутри страны. В России постсоциалистической ситуация оказалась усугубленной и крайне нерациональной структурой производства. Отказ от административного ограничения потребления привел к необходимости отказаться и от значительной части инвестиционных ресурсов, а отказ от тотального контроля и экономики дефицита привел к тому, что инвестиционные потоки стало выгодно превращать не во влияние и связи, а непосредственно в деньги. Таким образом, образовалась потребность в институтах, которые могли бы осуществлять инвестиционный процесс на базе саморегулирующихся механизмов. При этом первоначально государство стремилось даже не столько к оптимизации инвестиционного процесса, сколько к снятию с себя ответственности за его осуществление.
Во-вторых, в результате ориентации на инфляционное финансирование бюджета и падения, вследствие ряда конфискационных мероприятий, доверия к банковской системе вообще и национальной валюте в частности, государство в значительной степени утратило интерес к средствам населения и, следовательно, было готово отказаться от монополии на их аккумуляцию.
В-третьих, рост потребления и личных состояний привели к тому, что как у руководителей предприятий, так и у чиновничества проснулся интерес к действительно масштабному обогащению, что требовало уже специальных институтов для обеспечения этого процесса.
Последним, и наименее значимым фактором явились потребности растущих новых частных предприятий в уровне финансовых услуг, более соответствовавших современному рынку.
Как следствие стали образовываться первые российские чисто рыночные финансовые институты — коммерческие банки. Строго говоря, с финансовыми операциями и рынком ценных бумаг Россия познакомилась несколько раньше — в период кратковременного расцвета товарных бирж в 1991 г., когда продажа по рыночным ценам товаров, приобретенных по ценам фиксированным, приносила колоссальную прибыль. Ничего родственного, кроме названия, эти структуры с финансовыми рынками не имели, однако их акции, позволяющие принимать участие в процессе торговли, некоторое время котировались крайне высоко. Спекуляции с ними были, естественно, всего лишь азартной игрой на ничтожные ценности, поскольку реальную прибыль давало не место на бирже, а доступ к источникам все еще дефицитных товаров.
В результате в российской экономике появилось два типа финансовых институтов — тесно связанные с государством банки, так или иначе возникшие на базе бывших специализированных, государственных, и получившим в наследство от них клиентуру и контакты с экономическими ведомствами и вновь созданные банки. Отношение ко вторым первоначально было пренебрежительным. Автор сам слышал уничижительное высказывание о «банке, созданном тремя шашлычными». Парадокс, однако, заключался в том, что в дальнейшем потребности этих шашлычных оказались более долговременным фактором, а сами они — более надежными клиентами, что в конечном итоге и определило повышенную выживаемость вновь образованных банков.
Первоначально, тем не менее, бывшие специализированные банки вполне справлялись со своими задачами. В период инфляционного финансирования, осуществляемого за счет централизованного кредитования сама инфляция обеспечивала коммерческим банкам высочайшую доходность. Естественно, популярность подобного рода институтов привлекала к ним капиталы, что вызвало в данной сфере самое настоящее грюндерство, пик которого пришелся на 199-394 гг. Именно акции коммерческих банков явились первой полноценной и массовой ценной бумагой, появившейся в России. Уже сама отрасль, ставшая объектом грюндерства, наглядно демонстрировала всю узость инвестиционной базы в России. Число коммерческих банков в стране никогда не превышало 2500, а капиталы большинства из них по мировым меркам были просто ничтожны. Грюндерство по сути осуществлялось в крайне замкнутой сфере, где даже малый объем инвестиций мог обеспечить необходимый для этого процесса постоянный рост котировок.
Параллельно население, в силу своей низкой обеспеченности и низкого уровня экономических знаний, не имевшее возможности участвовать в акционерном капитале банков, созданных с более-менее долговременными целями, вкушало все прелести грюндерства на рынке финансовых пирамид и вкладов в откровенно дутые общества и банки. Соответствующей была и инфраструктура рынка, с большим числом фондовых бирж, о месте которых в экономике красноречиво свидетельствует тот факт, что входящих туда посетителей внимательно обыскивали на предмет огнестрельного оружия.
Отказ от эмиссионного финансирования бюджетного дефицита не только потряс всю банковскую и финансовую систему в ходе кризиса ликвидности, последовавшего за стабилизацией валютного рынка и обвалом доходности на рынке межбанковского кредитования (август-сентябрь 1995 г.), но и породил новые требования участников экономической деятельности к финансовой системе.
В первую очередь изменился взгляд на финансовую систему со стороны государства. Если до этого ни банковский сектор, ни рынок ценных бумаг не привлекали к себе внимание монетарных властей, видевших в них в лучшем случае каналы эмиссионного насыщения экономики, то теперь необходимость в организации финансирования бюджетного дефицита за счет рынка ценных бумаг ставили на повестку дня как вопрос об организации этого рынка, так и о срочном выборе его участников. Далее, отказ от эмиссионного финансирования совершенно менял взгляд государства на приватизацию. Если ранее этот процесс имел сугубо прикладное значение — построение рыночной экономики — цель абстрактная, позволяющая не торопиться с действиями, то теперь целью приватизации стало избавление бюджета от необходимости содержания множества дурно управляемых и убыточных структур.
Данные цели в общем и целом вполне разделялись наследниками специализированных банков. Привыкшие существовать за счет взаимодействия с государственными структурами в ходе процессов централизованного кредитования и обросшие необходимыми связями, эти институты были готовы продолжить взаимодействие с государством и на новых рынках, тем более, что переход осуществлялся достаточно плавно — по мере того, как снижалась роль кредитов Банка России, предоставленных правительству страны для финансирования бюджетного дефицита (в 1992 г. эта доля составила 100 процентов, 1993 г. — 86 процентов, 1994 г. — 68 процентов, банки переориентировались на государственные ценные бумаги, роль которых, напротив, возрастала. Наиболее значительные из этих структур со временем с такой же готовностью выступили партнерами государства и при приватизации государственных пакетов акций наиболее привлекательных предприятий.
Новые условия потребовали и новых принципов функционирования экономики. В результате образовалось такое специфическое явление, как экономика неплатежей. С самого начала рыночных реформ в рамках одной экономики сосуществовали как капиталистические, так и социалистические элементы. Политические причины привели к тому, что в социальной области единовременный отказ от социалистических элементов представлялся властям невозможным. В торговой сфере, как уже отмечалось выше, капиталистические принципы получили скрытое развитие еще при социализме, и переход этой области на чисто капиталистические рельсы произошел достаточно быстро и решительно. В области же производства ситуация сложилась крайне сложная. Сама структура советской промышленности была слабо приспособлена к рыночным условиям. Обеспечить приемлемый уровень потребления и выдержать конкуренцию с импортной продукцией большинству отраслей было крайне трудно. Протекционистские меры вследствие высокой степени монополизации не давали долговременного эффекта, не говоря уже о сложности их практического осуществления в условиях открытых после распада СССР границ. Военно-промышленный комплекс при относительной конкурентоспособности своей продукции не мог организовать сбыт всего объема своего производства, что вызывалось главным образом стремительным сокращением закупок внутри страны. Легкая промышленность также оказалась жертвой структурной неприспособленности к рынку. Широко известны масштабы сокращения производства в текстильной и швейной промышленности Ивановской области, достигшее 80 процентов. Автор еще в 1988г. был в Иваново и имел возможность познакомиться с местным производством (приводимые сведения в то время являлись секретными и были получены при частном общении). 80 процентов производимых тканей использовалось для пошива униформы для заключенных и военнослужащих. Было накоплено огромное количество этой продукции, достаточное для мобилизации армии для нескольких войн. Естественно, такие мощности в условиях рынка и начавшейся демилитаризации экономики востребованы быть не могли (не были бы они востребованы и при сохранении военных заказов, т.к. требования, предъявляемые к обмундированию военными за прошедшее время, изменились).
Машиностроение оказалось поражено сокращением спроса не только из-за неконкурентоспособное (в некоторой степени компенсировавшейся низкими ценами), сколько из-за сокращения спроса на продукцию своих потребителей.
Экономика неплатежей не возникла в одночасье. Первоначально предпринимались попытки ликвидировать ее с помощью взаимозачетов, однако это лишь оттягивало развязку. То, что неплатежи послужили источником обогащения для целого ряда структур, послужило причиной того, что источник этой практики относился на счет чьей-то злой воли. Конечно, мошенники во все века проявляют завидную изобретательность, однако создать систему, пронизывающую всю экономическую жизнь страны им, вероятнее всего, не под силу. На наш взгляд, источником экономики неплатежей явилось сосуществование единовременно социалистической и капиталистической систем хозяйствования. В капиталистической экономике сколько-нибудь длительное существование предприятия, производящего не пользующуюся спросом продукцию, совершенно невозможно. При социализме такая практика допускалась достаточно часто, причем сбыт осуществлялся или в результате абсолютного отсутствия конкуренции или в результате административных указаний (классическим является пример фабрики, производящей счеты, для которой был рассчитан план увеличения объемов производства вплоть до 2000 г.). В результате многие предприятия просто не могли в прежнем виде вписаться в рыночную экономику. Их продукция принималась потребителям только бесплатно. Отсутствие политической воли для прекращения функционирования этих предприятий и заставляло их влачить жалкое существование в призрачной надежде на очередной взаимозачет. Таким образом, неплатежи — это своеобразные антитела, которые со слепой жестокостью отторгают от тела рыночной экономики чуждые ей, искусственно поддерживаемые образования. Объем задержанных банками платежей в бюджеты всех уровней за 7 лет существования банковской системы составил 876 трлн. р.
Частью экономики неплатежей являлось и широкое распространение бартера. Доля его постоянно возрастала и достигла в первом квартале 1998 г. 49 процентов сделок в обороте предприятий. Это значение является максимальным из зафиксированных с 1992 г. Краткосрочная тенденция к снижению доли бартера в оборотах предприятий наблюдалась только осенью 1997 г., до наступления мирового кризиса и последовавшего ужесточения эмиссионной политики Банка России. В 1996 и 1997 гг., т.е. в период наиболее жесткого проведения политики на сжатие денежной массы, доля бартера в обороте предприятий выросла в 2,5 раза.
Формирование правовой системы современной России
Если процессы формирования рыночных механизмов при переходе России к капиталистической экономики носили чрезвычайно своеобразный характер, то правовая система прошла в, общем и целом, те же этапы трансформации, что и аналогичные системы прочих европейских стран (при учете, конечно, как ускоренное этих процессов, так и их незавершенности). В то время как целые пласты социалистической экономики, не говоря уже о ряде ее институтов, вовсе не могли быть трансплантированы в экономику рыночную, советское право явилось по сути базой для современного российского права.
Данную адаптацию облегчало, как уже отмеченное выше, признание института личной собственности, чье отличие от частной определялось только весьма зыбкими количественными параметрами, так и возможность распространения старого хозяйственного права на новые отношения собственности без изменения принципов его функционирования.
В результате российская правовая система выступила по отношению к советской в той же роли, в которой современное буржуазное право выступило по отношению к праву средневековому и римскому. Отвергнув ряд принципиально несовместимых с капитализмом понятий (в праве средневековом — о греховности процента, в праве социалистическом — о преступности производительной частной собственности) новое буржуазное право совершенно не собиралось отказываться от старых традиций. Особенно сила старой традиции сказалась в хозяйственном судопроизводстве — характерным примером является целый ряд разъяснений Высшего арбитражного суда России, по сути дела ставящий под сомнение абстрактность векселя. Новые экономические отношения достаточно спокойно сосуществовали со старым законодательством, причем зачастую противоречия просто игнорировались — так, долгое время приобретение иностранной валюты в повсеместно распространившихся обменных пунктах являлось нарушением не только гражданского, но и уголовного законодательства. Тем не менее новое право, вобрав в себя многие элементы старого, в общем и целом к 1997 г. полностью заместило его, за исключением такой весьма специфической области, как аграрные отношения. Что же касается правового обеспечения функционирования финансового рынка вообще и рынков ценных бумаг в частности, то почти полное отсутствие подобного рода областей в праве советском способствовало их развитию. Здесь также не обошлось без некоторых парадоксов, связанных в первую очередь с исключительной слабостью отечественного законодательства в данной сфере. Так, полностью заимствованное из советского права (правда, из сферы, применявшейся исключительно в области внешнеэкономических отношений) вексельное законодательство ничем не уступает национальным законодательствам наиболее развитых стран, а относительно недавно переработанное чековое законодательство (также ранее базировавшееся на международных соглашениях) настолько нелогично и неудобно, что полностью блокирует возможность применения данного инструмента рынка ценных бумаг в России.
Так же как и в европейских странах, на функционирование российского хозяйственного права большое влияние оказывает право традиционное. Речь здесь идет не только о старых традициях, воздействовавших на хозяйственную жизнь даже в советские времена (наиболее яркий пример — обычное мусульманское право, или адат), но и о новых традициях. В современной России криминальные традиции, выросшие из старого, феодально-кастового по сути воровского «закона», обычаев, сложившихся среди подпольных советских «цеховиков» и практики современного криминалитета воздействуют на экономику с особой силой. Причем неповоротливость и коррумпированность официального правосудия, сочетающаяся с его полной «негражданственностью» (безразличие к общественному мнению, неподконтрольность общественности, слабое развитие присяжного судопроизводства) зачастую делает традиционное правосудие предпочтительным как для граждан, так и для хозяйственных субъектов. Специфические особенности традиционного негласного российского права сильно затрудняет развитие процесса иностранных инвестиций.
Об определенной субъективности данных оценок свидетельствует перечень наших соседей — в Албании отсутствует вмешательство государства в экономику, т.к. отсутствует по сути само государство. Так что оценка Албании должна колебаться около ноля.
Криминальная статистика свидетельствует, что в 1997 г. было выявлено 29160 преступлений в кредитно-финансовой системе, из них 22 процента — совершены в крупном или особо крупном размере. 10 тысяч преступлений было выявлено непосредственно в банковской системе, более половины из них — хищения чужого имущества.
Традиционное право оказывает непосредственное воздействие и на рынок ценных бумаг — так, криминальное правосудие обеспечивает по сути более действенное и быстрое взыскание по векселю, чем официальное, причем криминальная традиция применяет к векселю правила, относящиеся к расписке.
Исходя из всего вышеизложенного, можно констатировать, что в России были созданы необходимые социально-политические, моральные и правовые предпосылки для полноценного развития рынка ценных бумаг.
Парень задает вопрос девушке (ей 19 лет),с которой на днях познакомился, и секса с ней у него еще не было: Скажи, а у тебя до меня был с кем-нибудь секс? Девушка ему ответила: Да, был. Первый раз – в семнадцать. Второй в восемнадцать. А третий -… После того, как девушка рассказала ему про третий раз, парень разозлился, назвал ее проституткой и ушел вне себя от гнева. Вопрос: Что ему сказала девушка насчет третьего раза? Когда он был?
Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. 
