Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. Связаться с автором
Характерной особенностью финансовой системы России вплоть до реформ 1861 г. являлись одновременное наличие избытка средств в частных руках и хронический недостаток их у бюджета. Причем, если в Западной Европе основная масса денег была сосредоточена в руках торгового и промышленного класса, которые находили помещение не только этим средствам, но и тем избыткам, которые за определенный процент могло предоставить им дворянство.
В крепостнической же России основное богатство было сосредоточено именно в руках дворянства, которое совершенно не нуждалось в средствах для улучшения земледелия. Торговля была достаточно слабо развита, значительная часть населения жила натуральным хозяйством. Слабо, по сравнению с Западной Европой, развитое промышленное производство, в основном базирующееся также на крепостном труде и чрезвычайно монополизированное, также не испытывало потребности в масштабных инвестициях.
Вместе с тем именно эти факторы обуславливали как хронический дефицит бюджета, так и специфику покрытия этого дефицита. Налоговая база дореформенной России была крайне статична и ее увеличение практически было ограничено темпами прироста податного населения. Если для европейских монархий поддержание дворянства было связано в основном с содержанием двора и дворянской армии, то в России к этому добавлялась еще и необходимость постоянного субсидирования неэффективного крепостнического землевладения. Хотя в отличие от Европы, российский бюджет и не имел в лице частной инициативы конкурента в борьбе за средства инвестора, сам этот инвестор был куда малочислен нее и куда менее склонен к накоплениям — крестьяне, если в редчайших случаях и начинали богатеть, тратили свои средства на личный выкуп и дальнейшее развитие своего дела; купечество было весьма малочисленно и не доверяло государству; дворянство же вообще было склонно в основном к непроизводственным тратам. Не способствовала развитию финансовых рынков и само состояние общества, в котором, по меткому выражению Л.Н. Яснопольского, «необходима атмосфера обеспеченности гражданских прав, уверенности в результатах правильного коммерческого расчета, гарантированности плодов честной купеческой деятельности».
Ситуация постоянно ухудшалась, поскольку Россия вынуждена была поддерживать уровень государственных расходов на уровне передовых европейских стран. Недоверие к государству не блокировало инициативу в финансовой сфере полностью, однако придавало ей весьма причудливую форму, при которой создание соответствующих частных учреждений мотивировалось не целью получения прибыли, но идеями благотворительности.
Естественно, государство вынуждено было за неимением экономических прибегать к административным рычагам, что привело к доминированию финансовой системы государственных банков (крупнейший из которых назывался, кстати, Коммерческим). Цели создания государственных банков подвигали их руководствоваться, в первую очередь, интересами казны, что привело к развитию в России совершенно уникальной практики «позаимствований», согласно которой руководство банков безо всякой законной основы передавало средства вкладчиков в бюджет. Так, к концу правления Николая I из более чем 1 млрд., р. вкладов, размещенных в Коммерческом банке, в яму «негласных позаимствований» провалилось более половины. Механизм «позаимствований» был достаточно прост и заключался в передаче средств из Коммерческого банка в Заемный, из которого они уже и направлялись в бюджет. Количественно же «позаимствования» были прямо связаны с бюджетным дефицитом.
Дефицит госбюджета и объемы "позаимствований" из средств вкладчиков Заемного банка в дореформенной России, в млн. р. Серебром.
Мы видим, львиная доля бюджетного дефицита финансировалась за счет «позаимствований». При учете того факта, что вклады Коммерческий и Заемный банки платили 5 процентов годовых, никакой реальной потребности в развитии рынка госбумаг не возникало. Впрочем, и нарастающий разрыв между «позаимствованиями» и дефицитом, и сложность поддержания этой системы равновесия (средства вкладчикам в конце концов приходилось возвращать) заставляли власти постоянно прибегать к непопулярным мерам. Так, в 1830 г. министр финансов граф Канкрин, прославившийся своим неприятием процессов промышленного роста и развития финансовой системы, снизил процент по вкладам до 4 процентов, и вкладчики вынуждены были смириться: иных объектов для инвестиций не было. Однако уже в 1857 г. у его преемника П.Ф. Брока результат был совершенно иной — снизив процент по вкладам до 3 процентов годовых, он вызвал колоссальный отлив вкладов — в 1858 г. — 299 млн. р. в 1859 г. — 355 млн. р. Причина столь разных результатов проста — снижение банковского процента Броком осуществлялось в условиях первого русского грюндерства, в первую очередь ж.д., и инвесторы уже обладали свободой выбора.
Задавайте вопросы нашему консультанту, он ждет вас внизу экрана и всегда онлайн специально для Вас. Не стесняемся, мы работаем совершенно бесплатно!!!
Также оказываем консультации по телефону: 8 (800) 600-76-83, звонок по России бесплатный!
Опыт функционирования финансовых рынков дореформенной России интересен не столько сам по себе, как историческая иллюстрация, сколько для оценок места финансовых рынков, в т.ч. и рынков ценных бумаг в некапиталистической экономике. На наш взгляд, в данном случае вполне допустимо сравнение с финансовой системой Советского Союза 70-80-х гг. Действительно, и в дореформенной России, и в Советском Союзе капиталистические отношения не отсутствовали полностью, но были оттеснены на периферию экономики, в первую очередь в сферу внешней торговли. И в том и в другом случае постоянно пробивающиеся ростки капиталистических отношений подавлялись искусственно, а доходы прибыльных отраслей перераспределялись в пользу неэффективных секторов экономики, в т.ч. и из идеологических соображений. Поскольку объектов для частных инвестиций в случае СССР не было вообще, а в дореформенной России было крайне мало, средства населения концентрировались в государственных кредитных учреждениях на условиях последних и могли использоваться для нужд бюджета. Таким образом, можно сделать вывод о том, что независимо от названия и принимаемых форм реальный, рынок ценных бумаг, выполняющий набор таких функций, как обеспечение процесса расчетов и переводов (векселя), промышленных инвестиций (акции) и рыночного финансирования бюджета (государственные бумаги), формируется только в условиях капиталистической экономики по мере достижения ею определенных уровней развития. Возможно и ограниченное функционирование этих рынков в тех случаях, когда в целом некапиталистическая экономика несет в себе отдельные элементы капиталистических отношений как территориально (наиболее развитые регионы дореформенной России), так и по отраслям (внешняя торговля в СССР).
Естественно, в пореформенной России общая нехватка капитала и потребности бурно растущей промышленности наряду с большим объемов государственных расходов, который диктовался потребностью в модернизации армии и флота (в т.ч. и за счет закупок за рубежом), финансовые рынки не могли бы функционировать без участия коммерческих банков.
Такое успешное развитие не могло не привлечь к акциям коммерческих банков интереса инвесторов, что отчетливо демонстрируется следующими данными: к 1875 г. основной капитал Государственного банка составлял 21 млн. р., а 39 акционерных банков с их 49 отделениями — 105,7 млн. р.
Впрочем, переоценивать совершенный рывок не следует. Конечно, темпы развития страны после отмены крепостного права резко возросли, однако распространившееся в конце 90-х гг. XX века мнение о том, что Россия последней четверти ХIХ начала XX веков была процветающей страной с развитой экономикой, не подтверждается фактами и оценками тогдашних исследователей. Напротив, они считали Россию страной относительно бедной и даже в 1913 г. Dr. М. Thalberg относил ее к той же категории заемщиков, что и Австро-Венгрию, Турцию и Аргентину. Данный факт крайне интересен, поскольку за исключением уже не существующей Австро-Венгрии, распавшейся на столь ныне экономически неравноценные части, как собственно Австрия, Чехия и Венгрия, несколько уступающая им Словакия, а также ряд весьма экономически неблагополучных балканских государств, Россия и сегодня как объект инвестиций относится примерно к той же группе стран. Далее мы отдельно и подробно остановимся на необходимости отказаться от взгляда на наблюдающиеся в экономике России конца 90-х гг. XX века процессы, как на нечто небывалое в своей трагичности, а сейчас лишь отметим, что подобная устойчивая тенденция позволяет говорить о некоторой неизменности реального состояния российской экономики с точки зрения чисто рыночных оценок.
В общем и целом по сравнению с началом века не изменился и состав инвесторов в российскую экономику, хотя роль тех или иных стран и претерпела трансформации.
Доля США и Великобритании возросла в первую очередь за счет Франции и Германии (особенно — Франции, чья доля упала более чем в 47 раз), но это вызвано в первую очередь политическими причинами. Что касается роста доли прочих стран, то в данном случае статистика добросовестно вводит нас в заблуждение — 16,2 процента из 16,9 в 1998 г. из числа прочих приходится на кипрские инвестиции, что, по сути, свидетельствует: что в данном случае речь идет о реинвестициях российского капитала.
Точно также нельзя переоценивать значение для русских коммерческих банков операций на рынках ценных бумаг — тот факт, что биржевой отдел в дореволюционном российском банке существовал совершенно отдельно от фондового (не говоря уже о вексельном), наглядно свидетельствует о вспомогательном характере данных операций, не требовавших для повышения своей эффективности какой-либо централизации внутри кредитного учреждения для достижения общей цели.
Несмотря на усиленный экономический рост, российская финансовая система и рынки ценных бумаг ни по уровню своего развития, ни по масштабу не могли быть сопоставлены с рынками ценных бумаг наиболее развитых европейских государств. Это отчетливо заметно при рассмотрении наиболее значимого тогда рынка ценных бумаг — вексельного. Если в Германии в банковских портфелях не встречалось векселей со сроками более 3х месяцев, то в России средний срок векселя составлял от 3 до 6 месяцев. Ограниченность возможностей ссудной операции подтверждается как длительными сроками большинства векселей (более трех месяцев — 76 процентов, менее трех месяцев и от трех до шести месяцев — 11.5 процентов). Кроме того, краткосрочные векселя были самыми низколиквидными — средний номинал банковских векселей со сроками до трех месяцев составлял 365 р., от трех до шести месяцев — 569 р. и от шести до девяти месяцев — 1102 р. Что же касается прочих векселей, то их средний номинал составлял в 1909 г. 882 р. в Петербурге и 1115 р. в Москве, а в 1911 г. — 1650 и 1760 р. соответственно.
Как следствие для средней и мелкой торговли учетная операция оставлялась в значительной степени недоступной, что существенно увеличивало издержки. Такая ситуация поддерживалась и искусственно — в России второй половины XIX в. «крупные торговцы пользуясь монопольным правом на кредит в крупных банках, заседая там в роли членов кредитных комитетов, не допускают к банковому кредиту среднюю и мелкую торговлю, предпочитая открывать этой торговле товарный кредит из своих складов и амбаров». Безусловно, при наличии достаточного количества капиталов подобная практика была бы совершенно невозможна. Характерно, что и в российской экономике 90-х гг. XX в. складывалась схожая ситуация, при которой мелкая и средняя торговля были практически отсечены от банковских кредитов.
Слабостью финансовой системы России как в конце XIX — начале XX в., так и в конце XX в. являлась крайняя неравномерность уровней финансового развития различных регионов, в т.ч. с точки зрения наличия непрофессиональных инвесторов, что приводило к образованию вполне обособленных местных рынков, различие в количественном уровне которых переходило в качественную категорию, что чрезвычайно затрудняло возможность для межрегионального перелива капиталов:
Хорошо видно, что столичный регион втягивал в себя средства соседних территорий — некоторый прирост наблюдается в основном в более удаленных областях.
В подобного рода условиях недостатка капиталов роль Государственного банка становилась совершенно исключительной. По мере увеличения доли иностранного капитала в российских промышленных акционерных обществах и коммерческих банках Государственный банк по сути оставался единственным чисто российским финансовым учреждением, способным проводить действенную финансовую политику. Если принять во внимание тот факт, что иностранные инвестиции целиком сосредотачивались в банковском деле, крупной промышленности и столичной торговле, Государственный банк по сути оставался единственным источником кредитования для всей прочей экономике. В результате в России сложилась уникальная ситуация, совершенно отличная от имеющей место в Европе: «На Западе рыночный учет всегда почти дешевле, чем в центральном банке. У нас — наоборот».
Легко заметить, что процесс далеко не был последовательным, и доля акционерных банков, возрастая в периоды экономического подъема, в периоды кризисов, вновь начинала падать. Регулирующее значение Государственного банка особенно заметно при анализе тех же данных в их количественном аспекте — легко увидеть, что прирост объемов операций Государственного банка проходил более плавно, не испытывал столь резких колебаний, как у акционерных банков и в среднем достигал примерно тех же значений.
Из этих данных, на наш взгляд, можно сделать вывод о том, что в условиях нехватки отечественных капиталов обеспечить функционирование мелкой и средней промышленности и торговли кредитным и расчетным инструментами без организации переучетной операции в центральном банке практически невозможно. Можно предположить, что если бы в современной России была создана возможность для широкого переучета векселей в Центральном банке, остроту проблемы неплатежей можно было бы несколько смягчить, по крайней мере, в отношении конкурентоспособных предприятий.
Однако активное участие Государственного банка в финансировании экономики приводило и к негативным последствиям — зависимость как промышленности, так и финансовой сферы от государственного вмешательства резко возрастала. Поскольку оказать решительное воздействие на темпы экономического роста никакие финансовые субвенции государства не могли, кризисные явления загонялись вглубь. Развитые европейские страны по сути перекладывали проблемы, возникающие вследствие «фиктивизации» своего капитала на страны, подобные России (эта тенденция была нами рассмотрена выше). Уровень промышленного развития и объемы национальных капиталов ни в коей мере не позволяли России преодолеть кризис «фиктивизации» за счет качественного изменения ее уровня. Нарастание количественной «фиктивизации» государственным вмешательством не столько сдерживалось, сколько скрывалось, в результате кризис был преодолен самым грубым образом в ходе полного экономического краха и распада хозяйственных связей в конце первой мировой войны и последующего полного уничтожения связанного с Россией фиктивного капитала.
Прирост, конечно, очень значительный, причем особенно резким он становится именно одновременно с оживлением в экономике. Учитывая тот факт, что за все время существования (1861-1912 гг.) Государственный банк увеличил объем своей учетной и по специальным текущим счетам под векселя операций на 1577 процентов, а за куда более краткий промежуток 1895-1912 гг. кредитование им частных банков выросло на 1177 процентов можно отметить, что рефинансирование финансового сектора по сути росло опережающими темпами по сравнению с кредитованием промышленности и торговли (следует принимать во внимание, что Государственный банк России, в отличие от современных центральных банков, выступал и в качестве коммерческого кредитного учреждения) Оценивать данное явление как положительное трудно, если учитывать тот факт, что подавляющее большинство контрольных пакетов акций российских банков находилось под контролем зарубежных кредитных учреждений. Таким образом, Государственный банк и государственный бюджет в целом субсидировали финансовую деятельность институтов тех стран, заемщиком которых являлся российский бюджет.
В первую очередь заметно резкое возрастание роли Государственного банка на фоне прироста ссудной под процентные бумаги операции в первый послереволюционный год. В целом же доля в 25-30 процентов на данном рынке давала Государственному банку возможность контролировать протекающие на нем тенденции, поскольку усилия акционерных банков были, естественно, раздробленны.
В России роль Государственного банка в функционировании рынков ценных бумаг не ограничивалась традиционной учетной функцией и рефинансированием. Коммерческие банки в дореволюционной России предпочитали не аккумулировать значительные портфели процентных бумаг непосредственно, а развивать ссудные операции под залог этих бумаг. В условиях, когда капиталы, предназначенные для операций на рынках ценных бумаг, в основном отвлекались на создание контрольных пакетов акций промышленных предприятий и процесс банковской концентрации такую политику следует признать разумной. Кроме того, рассчитывать на ключевую роль на данном рынке банкам не приходилось — рынок российских государственных бумаг находился под влиянием зарубежных инвесторов, а прочие процентные бумаг вообще были малоспекулятивны.
И малая спекулятивность, и присутствие на рынке значительных капиталов Государственного банка привели к тому, что в начале XX в. были выработаны общие принципы выдачи ссуд под процентные бумаги, общие для всего рынка. Ссуды под процентные бумаги выдавались на срок не свыше шести месяцев с отсрочкой не свыше трех месяцев каждая, впрочем, само число отсрочек ограничено не было. Размер процентов по срочным ссудам для государственных ценных бумаг и гарантированных процентных бумаг был на 0,5 процента ниже, нежели для всех прочих. Размер ссуд для государственных или гарантированных процентных бумаг не мог превышать 90 процентов, для закладных листов и облигаций ипотечного кредита— 80 процентов, прочих процентных бумаг — 75 процентов оценочной стоимости.
Заметно, что от попытки Государственного банка на волне экономического роста сократить свое присутствие на рынке ссуд под процентные бумаги, довольно быстро пришлось отказаться. Если же проанализировать долю того или иного вида процентных бумаг в ссудных операциях Государственного банка можно заметить, что существенного изменения эти показатели не претерпели, при некотором снижении доли ссуд под государственные бумаги и постепенном наращивании доли ссуд под ипотечные бумаги. Такая стабильность может свидетельствовать только об одном — о долгосрочном планировании политики Государственного банка в данной области.
В общем и целом интересы финансовой политики приносились Государственным банком в жертву прочим интересам бюджета, что и неудивительно, поскольку Государственный банк был всего лишь подразделением Министерства финансов. В результате Государственный банк активно скупал государственные бумаги в свой портфель, поддерживая тем самым их курс (впрочем, официально существование такой практики всегда опровергалось). Однако статистика делала из такой политики Государственного банка секрет Полишинеля.
Эти данные свидетельствуют о том, что, невзирая на объемы поступающих государственных ценных бумаг, Государственный банк сталкивался со все большими трудностями с их реализацией — остаток бумаг устойчиво возрастал, такая же тенденция в основном была характерна и для периодов времени, требовавшегося для реализации отдельной бумаги.
Государственный банк, таким образом, по сути кредитовал бюджет, приобретая бумаги, которые он заведомо не мог реализовать. Такой подход особенно хорошо заметен на самом чувствительном рынке — рынке «ручных продаж и покупок» (розничной торговли) государственными ценными бумагами.
Разрыв между уровнем покупок и продаж незначителен и говорить об устойчивой тенденции не приходится, но можно заметить, что приобретение превалирует над продажами в периоды, когда объемы операций с государственными бумагами сокращаются, т.е. Государственный банк искусственным образом поддерживает спрос.
Насколько подобная практика была целесообразной — вопрос весьма актуальный и для сегодняшней России, в которой попытки Центрального банка активно воздействовать на рынок государственных ценных бумаг в конце 1997-начале 1998 гг. обошлись финансовой системе в значительную часть валютных резервов.
В дореволюционной же России активное присутствие Государственного банка на рынке ссуд под процентные бумаги действовало на этот рынок мертвяще — при учете, что большинство этих ссуд выдавались под выигрышные билеты диктат Государственного банка, не всегда руководствовавшегося чисто коммерческими соображениями, привел к тому, что эта операция не была выгодна для коммерческих банков. Как следствие сама идея ссуд под залог ценных бумаг (независимо от того, являлись они процентными или нет) дискредитировалась — в целом за десятилетие 1901-1910 гг. объем ссуд под залог ценных бумаг сократился в провинциальных банках на 25 процентов, в московских — на 30 процентов, Петербургских — на 10 процентов. Большее снижение в провинциальных банках было вызвано скорее всего тем, что столичные банки использовали данную операцию в интересах концентрации и поглощения как финансового, так и в особенности — промышленного капитала.
В целом же русская финансовая система отличалась слабостью и несамостоятельностью, выражавшейся в зависимости, с одной стороны, от государственных структур, регулярно оказывавших им массированную поддержку и от крупных иностранных банков, владевших контрольными пакетами их акций — с другой. Ситуация в общем и целом походила на сложившуюся в современной России — в период первого грюндерства русские коммерческие банки развивались довольно интенсивно, после же неизбежного спада и они сами, и особенно контролируемые ими пакеты промышленных бумаг стали представлять для европейских монополий слишком большой интерес, чтобы их самостоятельность могла продлиться долго.
Прирост капитала именно в момент максимального сокращения числа банков, а также совпадение тенденций роста количества отделений и прироста капитала свидетельствуют о массированном стороннем участии. Интересно также и то, что если по числу акционерных банков уровень грюндерской горячки был достигнут только через 25 лет (к очередному периоду экономического оживления), то по числу отделений и уровню капитала 5 этот уровень был достигнут через десять лет. Вероятно, данная тенденция будет в той или иной степени повторена и в ходе кризиса, последовавшего вслед за крахом 17.08.98 г.
Действительно, изменения коснулись наиболее мелких банков, которые, не обладая связями с промышленными предприятиями, выраженными во владении значительными пакетами акций последних и крупнейших кредитных учреждений. Основной массив банковских учреждений существенным внешним изменениям не подвергся. Это лежит в русле той политики, которая проводилась европейским капиталом в отношении российской экономики — инвестиции осуществлялись через приобретение русских банков резидентов, которые, в свою очередь, скупали акции промышленных предприятий. При таком подходе наращивание капитальной массы осуществлялось не за счет концентрации имеющихся ресурсов, а за счет внешних инвесторов, для которых наличие нескольких контролируемых банков-резидентов было даже более удобным.
Следует заметить, что процессы концентрации не затрагивали значительной массы кредитных учреждений — действительно, на 01.01.1898 г. в России насчитывалось 511 кредитных учреждений, из них — только 41 акционерный банк. Казалось бы, концентрация должна была бы затронуть в первую очередь именно неакционерные кредитные учреждения, однако именно их слабость, отсутствие связи через посредство акционерной собственности с промышленностью и сохранило им самостоятельность - зарубежные инвесторы их просто проигнорировали. Если бы происходила концентрация капиталов внутри страны, именно неакционерные кредитные учреждения были бы поглощены более крупными акционерными банками.
Действительно, общая роль западного капитала совершенно не соответствует количеству «чистых» иностранных компаний. Это подтверждается и тем, что разрыв между числом созданных и реально начавших функционировать российских компаний возрастает не во время политических потрясений, а несколько позже них — нерезиденту действительно в таких условиях более свойственно растянуть паузу между созданием компании и переводом в нее средств, необходимых для начала реальной деятельности.
В целом же структура иностранных инвестиций в российскую экономику в 1914 г. может быть расценена как более взвешенная и ориентированная на долгосрочные цели, нежели в 1998 г.
Итак, можно сделать общий вывод о том, что финансовая система дореволюционной России не отличалась общим высоким уровнем развития. Рынок ценных бумаг практически сразу за первым грюндерством, продемонстрировавшем явный недостаток отечественных капиталов, стал играть подчиненную роль по отношению к процессам поглощения русского финансового и промышленного капитала западными монополиями. Рынок государственных ценных бумаг, также в основном ориентированный на внешнего инвестора внутри страны, находился в искусственно стабилизированном состоянии. Государственный банк мог блокировать любую попытку спекулятивной игры со стороны акционерных банков и в результате невыгодности ссудных операций с процентными бумагами страдала ликвидность последних. Сама по себе финансовая система делилась на незначительное количество акционерных банков, являющихся инструментом проведения промышленной политики западных монополий по отношению к наиболее развитым отраслям промышленности и массу мелких кредитных учреждений, не способных финансировать повсеместный финансовый подъем средней и мелкой промышленности и торговли. Само по себе такое состояние рынка не способствовало «фиктивизации» капитала, однако эти процессы импортировались вместе с капиталами зарубежными, в результате чего качественная «фиктивизация» финансовых рынков более экономически развитых стран достигалась за счет количественной «фиктивизации» стран реципиентов.
Основным итогом этих выводов может стать признание того факта, что исторически в современной России не было никаких предпосылок для появление мощного, самостоятельного и устойчивого финансового рынка, способного самостоятельно обеспечить модернизацию экономики и преодолевать кризисные явления за счет качественной «фиктивизации».
Как сдвинуть с места бетонную плиту размером 50 метров в высоту, 100 метров в длину и весом 202 тонны, не применяя никаких механизмов и приспособлений?
Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. 
