Многонациональная империя — это инкубатор народов. Бывает, что птенцы вырастают и разрушают свой дом, но счастья им это не приносит. Так было после распада СССР, так было после распада Австро-Венгрии.
Владимир Путин назвал распад СССР, к 15-й годовщине которого мы приближаемся, «крупнейшей геополитической катастрофой» минувшего столетия. Близящийся полуюбилей, однако, хороший повод вспомнить о том, что катастрофы под названием «крушение крупной континентальной империи» случались в истории не раз. И, хотя, возможно, исчезновение СССР было самым масштабным, у них есть общие черты и закономерности, позволяющие понять, почему империи рушатся и что из этого происходит. Мы всего лишь люди, и пережитое нами самими, на собственной шкуре, зачастую кажется нам уникальным, ни с чем не сравнимым, однако история то и дело рассеивает наши иллюзии своим холодным «все это было, было...».
Австро-Венгрия, о распаде которой пойдет речь ниже, — на первый взгляд, не совсем удачный кандидат в аналоги СССР. Империя Габсбургов создавалась в течение нескольких веков практически с нуля, с маленького княжества в Альпах, а не была, как советское государство, отчасти продолжением, отчасти антиподом ранее существовавшей на той же территории иной великой империи. В отличие от Советского Союза, в основе дунайской монархии лежал династический, а не идеологический принцип: империя Габсбургов опиралась на традицию, империя, основанная Лениным, — на революцию. К тому же советский режим, даже близясь к закату, оставался куда более репрессивным, чем габсбургский, хотя и австрийских монархов «вегетарианцами» считать никак не следует. Наконец, в отличие от «первого в мире государства рабочих и крестьян», империя Габсбургов не ставила перед собой глобальных, универсалистских задач. Тем не менее, и общего у них было предостаточно.
Обе многонациональные империи были враждебны любому национализму — его торжество означало бы их исчезновение.
Что в конце концов и произошло. Искренность «пролетарского интернационализма» советского руководства можно во многих случаях обоснованно подвергать сомнению, но несомненно, что СССР не был национальным государством русских или какого-либо другого из населявших его народов. То же можно сказать и о дунайской монархии: миф о «тюрьме народов» появился уже после ее крушения и активно поддерживался пропагандой и националистической историографией стран-преемниц. В действительности можно вести речь скорее об «инкубаторе народов», в котором были созданы достаточно благоприятные условия для культурного, экономического, а затем и политического развития множества этносов и постепенного превращения их в современные нации. К началу ХХ века «гнездо» стало тесным для «птенцов», Первая мировая довершила дело, и «инкубатор народов» был разрушен.
Будучи сложными и громоздкими административными организмами, Австро-Венгрия и СССР жили в ситуации то затихавшего, то вновь обострявшегося конфликта между центральной и региональной властью, и в обоих случаях центр в конце концов проиграл. Основные причины краха обеих империй опять-таки схожи. Их две. Первая — война (в случае с Австро-Венгрией — «горячая» Первая мировая, в случае с СССР — «холодная»), которая привела к обострению диспропорций в экономике страны и острому социально-экономическому кризису. Вторая — неурегулированность отношений между центром и «национальными окраинами», в результате которой крепнущие национальные элиты, возникшие во многом благодаря умышленным или невольным усилиям центра, начали предъявлять центру ультиматумы и в конце концов дали ему «шах и мат».
Да и масштабы крушения советской империи и дунайской монархии, вообще-то, вполне сопоставимы.
Оба события отразились на судьбах десятков миллионов людей. Оба привели к резкому изменению геополитической картины Европы и мира. После распада СССР биполярный мир превратился в однополярный Pax Americana. Как видим, во многих отношениях менее стабильный и безопасный, чем мир времен «холодной войны», но в определенном смысле и более свободный. (Если не забывать о том, что люди склонны порой чудовищным образом злоупотреблять своей свободой.) После распада Австро-Венгрии Центральная Европа, ранее во многих отношениях ключевой регион Старого Света, утратила самостоятельную геополитическую роль и превратилась в сферу влияния сменявших друг друга внешних акторов — Франции, Германии, СССР, США...
Поражение в «семинедельной войне» поставило монархию Габсбургов в сложное положение. Помимо военной катастрофы и дипломатического унижения, империя переживала острый кризис авторитарно-централистской системы правления, заведенной юным императором Францем Иосифом I и его советниками сразу после подавления революции. С начала 60-х императорское правительство проводило ограниченные либеральные реформы, но после поражения в войне с Пруссией стало ясно, что сохранить древнюю империю можно лишь ценой кардинального изменения ее устройства. Речь шла, в первую очередь, об уступках политической элите Венгрии, которая в течение почти 20 лет, после того, как австрийские и русские войска разгромили венгерское национально-освободительное движение, находилась с Габсбургами в состоянии «холодной войны».
Итогом непростых переговоров между Веной и Будапештом стало принятое соглашение, вошедшее в историю под названием Ausgleich (нем. «выравнивание»). Франц Иосиф торжественно короновался в Будапеште в качестве венгерского короля, а монархия была преобразована на основе принципа дуализма: отныне она состояла из двух равноправных частей, располагавших широкой автономией, почти независимостью. Венгерское королевство, в состав которого, помимо собственно венгерских земель, входили тогда нынешние Словакия, Хорватия, Трансильвания, Воеводина и Закарпатье, получило почти полную самостоятельность от западной части империи, которую в обиходе называли Австрией, официально же она носила длинное и неуклюжее наименование — «земли, представленные в Имперском совете». Земель этих было немало, от собственно Австрии до Чехии и Галиции, каждая из них обладала собственными государственно-правовыми традициями и непростой историей отношений с центральным правительством и династией. Западную часть империи объединяли с Венгерским королевством, помимо особы монарха, именовавшегося в «большой» Австрии императором, а в «большой» Венгрии — королем, также единая армия и три общих министерства — иностранных дел, обороны и финансов (последнее ведало лишь небольшой общей «кассой» обеих частей империи).
Сложное государственное устройство было следствием многочисленных компромиссов между династией и ее разноплеменными подданными.
Недовольными остались многие, как к западу, так и к востоку от внутренней австро-венгерской границы. В 1871 году чехи почти уговорили Франца Иосифа короноваться в Праге — в качестве чешского короля, однако позднее император вынужден был отказаться от своего обещания под давлением венгерских политиков, опасавшихся, что Чешскому королевству будет предоставлена столь же широкая автономия, как и королевству Венгерскому.
В самой Венгрии тем временем был принят весьма демократичный, по тогдашним меркам, «закон о национальностях», где говорилось о наличии «единственной политической нации — единой и неделимой венгерской нации, членами которой являются все граждане страны, к какой бы национальности они ни принадлежали».
На деле, однако, все было иначе. Декларируя гражданский национализм, признающий права членов нации за всеми гражданами страны, политическая элита Венгрии на практике склонялась к национализму этнокультурному, распространяющему эти права только на носителей титульного языка и культуры. В последней четверти XIX века в Венгерском королевстве осуществлялась программа мадьяризации административных органов и системы образования, принуждавшая представителей этнических меньшинств ассимилироваться, превращаться в мадьяронов — людей, отказавшихся от собственных этнических и культурных корней во имя более «высокой» венгерской культуры. Естественно, такая политика не могла не натолкнуться на сопротивление меньшинств — хорватов, словаков, сербов, румын, у которых начался процесс формирования наций. Вдобавок меньшинства, строго говоря, являлись таковыми, лишь будучи взятыми по отдельности: в начале ХХ века этнические мадьяры составляли лишь 48% населения королевства, а остальные народы — 52%! В этих условиях политика мадьяризации, естественно, вызывала все более сильный отпор.
В западной части империи самый тугой гордиев узел затянули чехи и немцы, которых на тот момент в чешских землях проживало около трех миллионов. Быстрая культурная, экономическая, а затем и политическая эмансипация чехов во второй половине XIX столетия привела к острой конкуренции между ними и местными немцами. В 90-е годы обстановка обострилась настолько, что в ряде городов Чехии и Моравии власти несколько раз вводили чрезвычайное положение. Трения на национальной почве наблюдались и в других провинциях — между словенцами и немцами в Каринтии, Горице и Крайне, поляками и украинцами в Галиции, сербами, хорватами и итальянцами в Хорватии и Далмации... Постепенно многие народы в обеих частях Австро-Венгрии начинали воспринимать государственный строй империи как монархию «на двоих», благоприятствующую главным образом венграм и австрийским немцам — за счет славян и румын.
Межэтнические противоречия были характерны главным образом для крупных городов. Кроме того, габсбургская традиция и вырабатывавшаяся веками соответствующая идентичность, которая связывала подданных императора-короля прежде всего с монархией и династией, а уже во вторую очередь с той или иной территорией и народом, оставалась достаточно сильной вплоть до последних полутора-двух десятилетий существования Австро-Венгрии. У некоторых бывших подданных дунайской монархии эта идентичность даже пережила крах государства: известны случаи, когда бывшие офицеры, чиновники, представители интеллигенции отказывались принимать гражданство той или иной страны-преемницы, предпочитая «нансеновские паспорта» и иные документы лиц без гражданства.
Обострение межнациональных противоречий, протекавшее в течение многих десятилетий и отнюдь не лавинообразно, казалось, не мешало монархии добиваться экономических успехов.
Серьезным экономическим потрясением стал крах венской биржи в 1873 году, после чего Австро-Венгрию ожидали четверть века экономического подъема и роста благосостояния — пусть даже распределенного весьма неравномерно между процветающими областями и отсталыми провинциями. Вплоть до рокового 1914 года экономика дунайской монархии знала гораздо больше благополучных лет, чем периодов спада и кризисов.
Развитие капитализма в Австро-Венгрии вело к формированию единого обширного центрально-европейского рынка, разрушение которого после 1918 года весьма отрицательно сказалось на экономике практически всех стран-преемниц.
В Австро-Венгрии (как и в кайзеровской Германии) проводилась наиболее передовая по тем временам социальная политика. Уже в конце XIX века были введены пенсии по инвалидности и специальные накопительные счета для рабочих, запрещено использование детского труда (до 14 лет), а в 1917 году, за год до крушения монархии, было создано первое в мире министерство социальной защиты населения.
Задавайте вопросы нашему консультанту, он ждет вас внизу экрана и всегда онлайн специально для Вас. Не стесняемся, мы работаем совершенно бесплатно!!!
Также оказываем консультации по телефону: 8 (800) 600-76-83, звонок по России бесплатный!
Возможно, благодаря всем этим обстоятельствам времена Австро-Венгрии по сей день остаются в исторической памяти жителей Центральной Европы своего рода «золотым веком».
Власти хорошо сознавали, что национальный вопрос является главной угрозой для монархии. Франц Иосиф говорил о себе «Я немецкий князь», имея в виду скорее культурную и историческую принадлежность Габсбургов к германскому миру, нежели их политику, последовательно антинационалистическую, в том числе и по отношению к национализму части их подданных-немцев, которые ориентировались на Германию и мечтали о присоединении к ней.
В конце 90-х годов XIX века император несколько раз подряд отказывался утвердить в должности популярного политика Карла Люгера, побеждавшего на выборах бургомистра Вены, пеняя ему на антисемитские и антиславянские взгляды, которые, по мнению монарха, могли бы обострить обстановку в многонациональной столице империи.
В качестве одного из средств борьбы с национализмом императорское правительство рассматривало демократизацию — прежде всего, введение всеобщего избирательного права, надеясь, что на всеобщих выборах победят умеренные антинационалистические силы.
В 1907 году, незадолго до того, как это право было предоставлено всем подданным-мужчинам в западной части монархии, один из приближенных пытался предупредить императора о грозящей, по его мнению, опасности получить «красный» парламент.
Франц Иосиф с непроницаемым лицом кивал головой, а потом спокойно и даже с каким-то удовлетворением заметил: «Да, будет много социалистов». Монарх, кстати, просчитался: преимущество в рейхсрате все равно получили разнообразные националисты.
В начале ХХ века Габсбурги начали рассматривать умеренных социалистов с их интернационалистской идеологией не как противников, а как тактических союзников в борьбе с главной угрозой — националистической.
Отношение австрийских левых к монархии также менялось в лучшую сторону — настолько, что во дворце Шенбрунн шутили насчет «императорской и королевской социал-демократии», а на собраниях социалистов, в свою очередь, в шутку называли престарелого императора «товарищем Францем Иосифом».
Неудивительно, что именно «австромарксисты» сделали наиболее убедительные теоретические попытки разрешить национальный вопрос в рамках дунайской монархии. Свои планы реформирования монархии вынашивал и эрцгерцог Франц Фердинанд, наследник австрийского и венгерского престолов.
Но день, когда наследник престола и его супруга были убиты в Сараеве сербским националистом Гаврилой Принципом, положил конец не только планам реформирования Австро-Венгрии, но и многим другим малым и большим планам миллионов людей.
К тому времени в империи не было ни одного сепаратистского движения, всерьез угрожавшего ее существованию.
Проблемы Австро-Венгрии носили хоть и хронический, но скорее латентный, неострый характер, и лишь великая катастрофа 1914–1918 годов резко обострила их, поставив 400-летнюю монархию на грань гибели.
Парень задает вопрос девушке (ей 19 лет),с которой на днях познакомился, и секса с ней у него еще не было: Скажи, а у тебя до меня был с кем-нибудь секс? Девушка ему ответила: Да, был. Первый раз – в семнадцать. Второй в восемнадцать. А третий -… После того, как девушка рассказала ему про третий раз, парень разозлился, назвал ее проституткой и ушел вне себя от гнева. Вопрос: Что ему сказала девушка насчет третьего раза? Когда он был?
Статью подготовила доцент кафедры социально-гуманитарных дисциплин Волгушева Алла Александровна. 
