Мировая психология зародилась в учениях древних мыслителей Запада и Востока, философов и врачевателей, но современная западная психология произошла из Греции, так же как и большинство терминов этой дисциплины. История психологии началась в VII в. до н. э. с работ эллинистических философов, и предшественники многих современных теорий имеют эллинистическое происхождение. Эмпиризм Локка первоначально присутствовал в рассуждениях Демокрита, Эпикура и Аристотеля, а когнитивная психология имела своих предшественников в скептицизме и вере в рационализм, которую демонстрировали Пифагор, Демокрит, Анаксагор, Сократ, Платон и Аристотель. Платон обсуждал взаимоотношения натуры и воспитания (природы и культуры), и его интуитивная трактовка роли сновидений в психике намного предвосхитила концепцию бессознательного 3. Фрейда. Он утверждал, что во сне душа обращается к внешним и внутренним влияниям и выражает желания, которые не определились в состоянии бодрствования. Размышления Платона о теле и его отношениях с миром разума, желаний и чувств содержат удивительное интуитивное предвидение позднейших научных взглядов. Представления Аристотеля повлияли на решение многих проблем в области психологии. Обладая поразительной наблюдательностью он описал пять чувств и содержание сознания, но разум считал божественным, следовательно — священным.
Прикладная психология также берет свое начало в эллинскую эпоху. Идеи Платона и Аристотеля были не только теоретическими, но и затрагивали социальную и политическую жизнь. Философы показывали возможность использования психологического знания для улучшения качества жизни, пытались его применить для установления взаимоотношений между жителями Афин и между гражданами и государством в таких областях, как законодательство, образование, благосостояние, права человека. Олимпийские игры были вдохновлены идеей взаимодействия души и тела и существовали в рамках социальной системы, которая внесла такой большой вклад в процесс интеграции личности Й самоактуализации ее граждан.
Даже своим названием наука психология обязана греческой мифологии. Слово «психология» образовано от двух греческих слов — psyche («душа») и logos («учение, наука»). Немецкий философ Христиан Вольф (16791754) впервые ввел слово «психология» в своих книгах «Рациональная психология», «Эмпирическая психология».
Имя Психея (Псюхе) переводится как «бабочка, дыхание, душа». Так звали героиню одноименного мифа, прекрасную земную девушку, красота которой была так совершенна, что не поддавалась описанию ни одного смертного, и которую полюбил Эрот (Амур), сын Афродиты (Венеры). Уже в VIV вв. до н. э. Психея стала олицетворением человеческой души (в древнейшие времена душа представлялась в виде птицы или дыма, испарения, бабочки, покидающей человеческое тело после смерти). Психея, смертная, обретшая бессмертие, превратилась в символ человеческой души, которая, по мнению греческих философов, до сошествия своего на землю живет в тесном общении с добром и красотой, — души, ищущей свой идеал. Для греков этот миф был образцом истинной любви, высшего проявления человеческой души.
В мифе отражено вечное стремление человеческой души ко всему возвышенному, к красоте, дающей человеку высшее счастье и блаженство, но при этом показаны и низменные инстинкты и страсти, сопровождающие ее земное странствие. Наказанная за свое любопытство, Психея бродит по земле, исполняя всевозможные работы, проходит через целый ряд испытаний, наконец, опускается в жилище смерти и, очищенная от зла, обретает бессмертие и остается вечно жить среди богов. Несмотря на все испытания, в ней не исчезает стремление к возвышенному, добру и красоте. Любовь Психеи была так сильна, и ее желание вновь встретиться с Эротом столь велико, что это произвело впечатление на богов и богинь и они решили помочь ей выполнить все требования Афродиты. Эроту удалось убедить Зевса превратить Психею в богиню. Зевс даровал ей бессмертие и пригласил богов на свадебный пир, таким образом, влюбленные были соединены навеки. От союза Психеи и Амура родилась дочь Блаженство (Счастье).
В искусстве Психею всегда изображали как прелестную нежную девушку с крыльями бабочки или в виде бабочки; очень часто на камеях рядом с ней — зеркало, в котором душа до своей земной жизни видит отражение ее (жизни) обманчивых, но привлекательных картин. Как в древнем, так и в новом искусстве существует много художественных произведений, созданных на основе этого поэтичного мифа. Прекрасная скульптурная группа А. Кановы «Психея, пробужденная поцелуем Амура» находится в Лувре, а полностью миф отражен на восьми полотнах Мориса Дени, выставленных в Государственном Эрмитаже в Санкт-Петербурге.
Именами героев древнегреческой мифологии и античной литературы названы различные психические явления. Память получила свое название в честь греческой музы Мнемозины; имена Аполлона, Прометея, Диониса, Эпиметея были позаимствованы для обозначения психологических типов в концепции К. Юнга и методике оценки темперамента Майерс — Бриггс; названия бессознательным комплексам в концепции Зигмунда Фрейда дали имена Нарцисса, Эдипа и Электры. Попутно хотелось бы заметить, что хотя практически все психологи с легкостью оперируют понятиями «эдипов комплекс» и «комплекс Электры», не все из них читали трагедии Софокла и Еврипида «Царь Эдип» и «Электра».
Большинство психологических терминов, используемых в современной западной психологии, — греческого и латинского происхождения.
Попытаемся составить маленький психологический словарь, чтобы это показать:
• Аграфия (от греч. а — отрицат. частица и graphP — «пишу») — нарушения письма, возникающие при различных расстройствах речи.
• Адаптация (от лат. adaptare) — в широком смысле: приспособление к окружающим условия,
• Бинокулярное зрение (от лат, bini — «два», okulus — «глаз») — зрение двумя глазами.
• Гипотеза (от греч. hypothesis — «основание, предположение») — компонент процесса мышления, направляющий поиск решения задачи.
• Деменция (от лат. dementia — «безумие») — приобретенное слабоумие.
• Индивидуальность (от лат. individuum — «неделимое, особь») — неповторимость, уникальность свойств человека.
• Креативность (от лат. creatio — «созидание») — творческие возможности (способности) человека, которые могут проявляться в мышлении, чувствах, общении, отдельных видах деятельности, характеризовать личность в целом.
• Параллакс (от греч. parallaxis — «уклонение») — кажущееся смещение рассматриваемого объекта при изменении угла наблюдения,
• Темперамент (от лат. temperamentum — «надлежащее соотношение частей») — закономерное соотношение устойчивых индивидуальных особенностей личности, характеризующих различные стороны динамики психической деятельности.
• Характер (от греч. character — «черта, признак, примета, особенность») —индивидуальное сочетание устойчивых психических особенностей человека, обусловливающих типичный для данного субъекта способ поведения в определенных жизненных условиях и обстоятельствах.
Наиболее полно миф о Психее представлен в изложении Апулея, и знакомство с психологией мы начнем именно с него. Работа с текстом мифа поможет вам: развить ассоциативное мышление — миф послужил основой многих сюжетов мировой и русской литературы: научиться выделять содержание, касающееся психических свойств человека, поступков людей, различных ситуаций взаимодействия людей, познакомиться с самой поэтической «историей» человеческой судьбы.
Жили в некотором государстве Царь с Царицею. Было у них три дочки красавицы, но старшие но годам, хотя и были прекрасны на вид, все же можно было поверить, что найдутся у людей достаточные для них похвалы, младшая же девушка такой была красоты чудной, такой неописанной, что и слов-то в человеческом языке, достаточных для описания и прославления ее, не найти. Так что многие из местных граждан и множество иноземцев, которых жадными толпами собирала молва о необычайном зрелище, восхищенные и потрясенные недосягаемой красой, прикрывали рот своей правою рукою, положив указательный палец на вытянутый большой, словно они самой богине Венере священное творили поклонение. И уже по ближайшим городам и смежным областям пошла молва, что богиня, которую лазурная глубина моря породила и влага пенистая волн воздвигла, по своему соизволению являет повсюду милость, вращается в толпе людей, или же заново, из нового семени светил небесных, не море, но земля произвела на свет другую Венеру, одаренную цветом девственности.
Задавайте вопросы нашему консультанту, он ждет вас внизу экрана и всегда онлайн специально для Вас. Не стесняемся, мы работаем совершенно бесплатно!!!
Также оказываем консультации по телефону: 8 (800) 600-76-83, звонок по России бесплатный!
Такое мнение со дня на день безмерно укреплялось, и растущая слава по ближайшим островам, по материкам, по множеству провинций распространялась. Толпы людей, не останавливаясь перед дальностью пути, перед мореною пучиною, стекались к знаменитому чуду. Никто не ехал в Пафос, никто не ехал в Книд, даже на самый остров Киферу для лицезрения богини Венеры никто не ехал; жертвоприношения стали реже, храмы заброшены, священные подушки раскиданы, обряды в пренебрежении, не украшаются гирляндами изображения богов, и алтари вдовствуют, покрытые холодною золою. К девушке обращаются с мольбами и под смертными чертами чтут величие столь могущественной богини; когда поутру дева появляется, ей приносят дары и жертвы во имя отсутствующей Венеры, а когда она проходит по площадям, часто толпа ей дорогу усыпает цветами и венками.
Чрезмерное перенесение божеских почестей на смертную девушку сильно воспламенило дух настоящей Венеры, и в нетерпеливом негодовании, потрясая головой, так в волнении она себе говорит:
— Как, древняя матерь природы! Как, родоначальница стихий! Как, всего мира родительница, Венера, я терплю такое обращение, что смертная дева делит со мною царственные почести, и имя мое, в небесах утвержденное, оскверняется земною нечистотой? Да неужели я соглашусь делить сомнительные почести со своей заместитель няней, принимающей под моим именем искупительные жертвоприношения, и смертная девушка будет носить мой образ? Напрасно, что ли, пастырь пресловутый, суд и справедливость которого великий подтвердил Юпитер, предпочел меня за несравненную красоту столь прекрасным богиням? Но не на радость себе присвоила та самозванка, кто бы она ни была, мои почести! Устрою я так, что раскается она даже и в самой своей недозволенной красоте!
Сейчас же призывает она к себе сына своего крылатого, крайне дерзкого мальчика, который, в злонравии своем общественным порядком пренебрегая, вооруженный стрелами и факелом, бегает ночью по чужим домам, расторгая везде супружества, и, безнаказанно совершая такие преступления, хорошего решительно ничего не делает. Его, от природной испорченности необузданного, возбуждает она еще и словами, ведет в тот город и Психею, — таково было имя девушки, — воочию ему показывает, рассказывает всю историю о соревновании в красоте; вздыхая, дрожа от негодования, говорит она ему:
— Заклинаю тебя узами любви материнской, нежными ранами стрел твоих, факела твоего сладкими ожогами, отомсти за свою родительницу. Полной мерой воздай и жестоко отомсти дерзкой красоте, сделай то единственное, чего мне больше всего хочется: пусть дева эта пламенно влюбится в последнего из смертных, которому судьба отказала и в происхождении, и в состоянии, и в самой безопасности, в такое убожество, что во всем мире не нашлось бы более жалкого.
Между тем Психея, при всей своей очевидной красоте, никакой прибыли от прекрасной своей наружности не имела. Все любуются, все прославляют, но никто не является — ни царь, ни царевич, ни хотя бы кто-нибудь из простого народа, кто бы пожелал просить ее руки. Дивятся на нее, как на божественное явление, но все дивятся, как на искусно сделанную статую.
Старшие две сестры, об умеренной красоте которых никакой молвы не распространялось в народе, давно уже были просватаны за женихов из царского рода и заключили уже счастливые браки, а Психея, в девах, вдовица, сидя дома, оплакивает пустынное свое одиночество, недомогая телом, с болью в душе, ненавидя свою красоту, хотя она всех людей привлекала. Тогда злополучный отец несчастнейшей девицы, подумав, что это знак небесного неблаговоления, и страшась гнева богов, вопрошает древнейшее прорицалище — милетского бога — и просит у великой святыни мольбами и жертвами для обездоленной девы мужа и брака. Аполлон же, хотя и грек и даже иониец, из уважения к составителю милетского рассказа дает прорицание на латинском языке:
Царь, на высокий обрыв поставь обреченную деву и в погребальный наряд к свадьбе ее обряди;
Смертного зятя иметь не надейся, несчастный родитель;
Будет он дик и жесток, словно ужасный дракон,
Он на крылах облетает эфир и всех утомляет,
Раны наносит он всем, пламенем жгучим палит,
Даже Юпитер трепещет пред ним, и боги боятся.
Стиксу внушает он страх, мрачной подземной реке.
Услышав ответ святейшего прорицателя, царь, счастливый когда то, пускается в обратный путь недовольный, печальный и сообщает своей супруге предсказания зловещего жребия. Грустят, плачут, убиваются немало дней. Но ничего не поделаешь, приходится исполнять мрачное веление страшной судьбы. Идут уже приготовления к погребальной свадьбе злосчастнейшей девы, уже пламя факелов чернеет от копоти и гаснет от пепла, звук мрачной флейты переходит в жалобный лидийский лад, и веселые Гименеи оканчиваются мрачными воплями, а невеста отирает слезы подвенечной фатой. Весь город сострадает печальной участи удрученного семейства, и по всеобщему согласию тут же издается распоряжение об общественном трауре.
Но необходимость подчиниться небесным указаниям призывает бедненькую Психею к уготованной муке. Итак, когда все было приготовлено к торжеству погребального бракосочетания, трогается в путь в сопровождении всего народа, при общей скорби, похоронная процессия без покойника, и заплаканную Психею ведут не как на свадьбу, а как на собственное погребение. И когда удрученные родители, взволнованные такой бедою, медлили совершать нечестивое преступление, сама их дочка такими словами подбодряет их:
Зачем долгим плачем несчастную старость свою мучаете? Зачем дыхание ваше, которое скорее мне, чем вам, принадлежит, частыми воплями утруждаете? Зачем бесполезными слезами лица, чтимые мною, пятнаете? Зачем темните мой свет в очах ваших? Зачем рвете седины? Зачем грудь, зачем сосцы эти священные поражаете ударами? Вот вам за небывалую красоту мою награда достойная! Поздно опомнились вы, пораженные смертельными ударами нечестивой зависти. Когда народы и страны оказывали нам божеские почести, когда в один голос новой Венерой меня провозглашали, тогда скорбеть, тогда слезы лить, тогда меня, как бы уже погибшую, оплакивать следовало. Чую, вижу, одно только название Венеры меня погубило. Ведите меня и ставьте на скалу, к которой приговорил меня рок. Спешу вступить в счастливый этот брак, спешу увидеть благородного супруга моего. Зачем мне медлить, оттягивать приход того, кто рожден всему миру на пагубу?
Сказав так, умолкла дева и твердой уже присоединилась к шествию сопровождавшей ее толпы. И дут к указанному обрыву высокой горы, ставят на самой вершине ее девушку, удаляются, оставив брачные факелы, освещавшие ей дорогу и тут же угасшие от потока слез, и, опустив головы, расходятся все по домам. А несчастные родители ее, удрученные такою бедою, запершись в доме, погруженные во мрак, предали себя вечной ночи. Психею же, боящуюся, трепещущую, плачущую на самой вершине скалы, нежное веяние мягкого Зефира, всколыхнув ей полы и вздув одежду, слегка подымает, спокойным дуновением понемногу со склона высокой скалы уносит и в глубокой долине на лоно цветущего луга, медленно опуская, кладет.
Психея, тихо покоясь на нежном, цветущем лугу, на ложе росистой травы, отдохнув от такой быстрой перемены в чувствах, сладко уснула. Вдосталь подкрепившись сном, она встала с легкой душой. Видит рощу большими высокими деревьями украшенную, видит хрустальные воды источника прозрачного. Как раз в самой середине рощи рядом со струящимся источником дворец стоит, не человеческими руками созданный, но божественным искусством. Едва ступишь туда, сразу узнаешь, что перед тобою какого-нибудь бога светлое и милое пристанище. Штучный потолок, искусно сделанный из туи и слоновой кости, поддерживают золотые колонны, все стены выложены чеканным серебром с изображением зверей диких и других животных, словно устремившихся навстречу входящим. О, поистине то был удивительный человек, полубог, конечно, или, вернее, настоящий бог, который с искусством великого художника столько серебра в зверей превратил! Даже, составленный из мелких кусочков дорогих камней, образует всякого рода картины. Поистине блаженны, дважды и многократно блаженны те, что ступают по самоцветам и драгоценностям! И прочие части дома, в длину и ширину раскинутого, бесценны по ценности; все стены, отягченные массою золота, сияют таким блеском, что, откажись солнце светить — они сами залили бы дом дневным светом; каждая комната, каждая галерея, каждая даже створка дверная пламенеет. Прочее убранство не меньше соответствует величию дома, так что поистине можно подумать, будто великий Юпитер создал эти чертоги небесные для общения со смертными.
Привлеченная прелестью этих мест, Психея подходит ближе, расхрабрившись немного, переступает порог и вскоре с восхищенным вниманием озирает все подробности прекраснейшего зрелища, осматривая находящиеся по ту сторону дома склады, выстроенные с большим искусством, куда собраны были великие сокровища. Нет ничего на земле, чего бы там не было. Но кроме необычайности стольких богатств, было всего дивнее то, что сокровища целого мира никакой цепью, никаким засовом, никаким стражем не охранялись. Покуда она с величайшим наслаждением смотрела на все это, вдруг доносится до нее какой-то голос, лишенный тела.
— Что, — говорит, — госпожа, дивишься такому богатству? Это все принадлежит тебе. Иди же в спальню, отдохни от усталости на постели; когда захочешь, прикажи купание приготовить. Мы, чьи голоса ты слышишь, мы, твои рабыни, усердно будем прислуживать тебе, и, как только приведешь себя в порядок, не замедлит явиться роскошный стол.
Психея ощутила блаженство от божественного покровительства и, вняв совету неведомого голоса, сначала сном, а затем купаньем смывает остаток усталости; увидев тут же подле себя появившийся полукруглый стол, накрытый, как о том свидетельствовал обеденный прибор, для се трапезы, охотно возлегает за него. И тотчас вина, подобные нектару, и множество блюд с разнообразными кушаньями подаются будто гонимые каким-то ветром, а слуг нигде нет. Никого не удалось ей увидеть, лишь слышала, как слова раздавались, и только голоса имела к своим услугам. После обильной трапезы вошел кто-то невидимый и запел, а другой заиграл на кифаре, которой также она не видела. Тут до слуха ее доносятся звуки многих поющих голосов, и, хотя никто из людей не появлялся, ясно было, что это хор.
По окончании развлечений, уступая увещеваниям сумерек, отходит Психея ко сну. В глубокой ночи какой-то легкий шум долетает до ее ушей. Тут, опасаясь за девство свое в таком уединении, робеет она и ужасается и боится какой-либо беды тем более, что она ей неизвестна. Но вошел уже таинственный супруг и взошел на ложе, супругою себе Психею сделал и раньше восхода солнца поспешно удалился. Тотчас же голоса, дожидавшиеся в спальне, окружают заботами потерявшую невинность новобрачную. Так продолжалось долгое время. И по законам природы новизна от частой привычки приобретает для нее приятность, и звук неизвестного голоса служит ей утешением в одиночестве.
Меж тем родители ее старились в неослабевающем горе и унынии, а широко распространившаяся молва достигла старших сестер, которые все узнали и, быстро покинув свои очаги, поспешили, мрачные и печальные, одна за другой, повидаться и поговорить со своими родителями.
В ту же ночь со своей Психеей так заговорил супруг — ведь только для зрения он был недоступен, но не для осязания и слуха:
— Психея, сладчайшая и дорогая супруга моя, жестокая судьба грозит тебе гибельной опасностью, к которой, считаю я, следует отнестись с особым вниманием. Сестры твои, считающие тебя мертвой и с тревогой ищущие следов твоих, скоро придут на тот утес; если услышишь случайно их жалобы, не отвечай им и не пытайся даже взглянуть на них, иначе причинишь мне жестокую скорбь, а себе верную гибель.
Она кивнула в знак согласия и обещала следовать советам мужа, но, как только он исчез вместе с окончанием ночи, бедняжка весь день провела в слезах и стенаниях, повторяя, что теперь она уже непременно погибнет, накрепко запертая в блаженную темницу, лишенная общения и беседы с людьми, так что даже сестрам своим, о ней скорбящим, никакой помощи оказать не может и даже хоть краткого свидания с ними не дождется. Не прибегая ни к бане, ни к пище, ни к какому другому подкреплению, горько плача, отходит она ко сну.
Не прошло и минуты, как на ложе возлег супруг, появившийся немного раньше обыкновенного, и, обняв ее, еще плачущую, так ее вопрошает:
— Это ли обещала ты мне, моя Психея? Чего же мне, твоему супругу, ждать от тебя, на что надеяться? И день, и ночь, даже в супружеских объятиях, продолжается твоя мука. Ну, делай, как знаешь, уступи требованиям души, жаждущей гибели. Вспомни только, когда придет запоздалое раскаяние, о серьезных моих увещеваниях.
Тогда она просьбами, угрозами, что иначе она умрет, добилась от мужа согласия на се желание повидаться с сестрами, умерить их печаль и поговорить с ними. Так уступил супруг просьбам молодой своей жены, больше того, разрешил даже дать им в подарок, что ей захочется из золотых .украшений или драгоценных камней, неоднократно предупреждая при этом и подкрепляя слова свои угрозами, что если она, вняв гибельным советам сестер, будет добиваться увидеть своего мужа, то святотатственным любопытством этим она низвергнет себя с вершины счастья и навсегда впредь лишится его объятий. Она поблагодарила мужа и с прояснившимся лицом говорит:
— Да лучше мне сто раз умереть, чем лишиться сладчайшего твоего супружества! Ведь кто б ты ни был, я люблю тебя страстно, как душу свою, и с самим Купидоном не сравняю. Но молю тебя, исполни еще мою просьбу: прикажи слуге твоему Зефиру так же доставить сюда сестер моих, как он доставил меня. — И запечатлев поцелуй для убеждения, ведя речь нежную, прильнув всем телом для соблазна, прибавляет к этим ласкам: — Медовенький мой, муженек мой, твоей Психеи нежная душенька! — Силе и власти любовного нашептывания против воли уступил муж и дал обещание, что все исполнит, а как только стал приближаться свет, исчез из рук супруги.
А сестры, расспросив, где находится утес и то место, на котором покинута была Психея, спешат туда и готовы выплакать себе глаза, бьют себя в грудь, так что на частые крики их скалы и камни откликаются ответным звуком. Несчастную сестру свою по имени зовут, пока на пронзительный вопль их причитаний, доносившихся с горы, Психея вне себя, вся дрожа, не выбежала из дому и говорит:
— Что вы напрасно себя жалобными воплями убиваете? Вот я здесь, о ком вы скорбите. Прекратите мрачные крики, отрите, наконец, щеки, мокрые от продолжительных слез, раз в вашей воле обнять ту, которую вы оплакиваете.
Тут, призвав Зефира, передает ему приказание мужа. Сейчас же, явившись на зов, он спокойнейшим дуновением доставляет их безопасным образом. Вот они уже обмениваются взаимными объятиями и торопливыми поцелуями, и слезы, прекратившиеся было, снова текут — от радостного счастья.
— Но войдите, — говорит, — с весельем под кров наш, к нашему очагу и утешьте с Психеей вашей скорбные души.
Промолвив так, начинает она и несметные богатства золотого дома показывать, и обращает внимание их слуха на великое множество прислуживающих голосов, щедро подкрепляет их силы прекраснейшим купанием и роскошью стола, достойного бессмертных, так что в глубине их душ, досыта насладившихся пышным изобилием поистине небесных богатств, пробуждается зависть. Наконец, одна из них с большой настойчивостью и любопытством принялась расспрашивать, кто же хозяин всех этих божественных вещей, кто такой и чем занимается ее муж. Но Психея, боясь нарушить супружеские наставления, не выдает сокровенной тайны, а наскоро придумывает, что он человек молодой, красивый, щеки которого только что покрылись первым пушком, главным образом, занятый охотой по полям и горам: и чтобы при продолжении разговора случайно не нарушить принятого ею решения, нагрузив их золотыми вещами и ожерельями из драгоценных камней, тут же призывает Зефира и передает их ему для доставления обратно.
Когда приказание это было без замедления выполнено, добрые сестры по дороге домой, преисполняясь желчью растущей зависти, много и оживленно между собой говорили. Наконец, одна из них так начала:
— Вот слепая, жестокая и несправедливая судьба! Нравится тебе, чтобы рожденным от одного и того же отца, одной матери, столь различный жребий вышел нам на долю. Нас, старших как-никак по возрасту, ты предаешь иноземным мужьям в служанки, отторгаешь от родного очага, от самой родины, так что вдали от родителей влачим мы существование, как изгнанницы, она же, самая младшая, последний плод уже утомленного чадородия, владеет такими богатствами и мужем божественным, а сама и пользоваться-то как следует таким изобилием благ не умеет. Ты видела, сестра, сколько в доме находится драгоценностей, какие сверкающие одежды, какие блестящие перлы, сколько, кроме того, под ногами повсюду разбросано золота. И если к тому же муж ее так красив, как она уверяет, то нет на свете более счастливой женщины. Может быть, как усилится привычка ее божественного мужа, укрепится привязанность, он и ее самое сделает богиней. Клянусь Геркулесом, к тому идет дело! Так она вела себя, так держалась. Да, метит она на небо, богиней держится эта женщина, раз и невидимых служанок имеет, и самими ветрами повелевает. А мне, несчастной, что досталось на долю? Прежде всего муж в отцы мне годится, плешивее тыквы, телосложением тщедушнее любого мальчишки и все в доме держит на замках и запорах.
Другая подхватывает:
— А мне какого мужа терпеть приходится? Скрюченный, сгорбленный от подагры и по этой причине крайне редко в любви со мной находящийся; большую часть времени растираю я его искривленные, затвердевшие, как камень, пальцы и обжигаю эти тонкие руки мои пахучими припарками, грязными тряпками, зловонными пластырями, словно я не законная супруга, а сиделка, для работы нанятая. Видно, что ты, сестра,— я скажу открыто, что чувствую, — переносишь это с полным или даже рабским терпением. Ну а что касается до меня, так я не могу больше выдержать, что такая блаженная судьба досталась на долю недостойной. Вспомни только, как гордо, как вызывающе вела она себя с нами, самое хвастовство это, неумеренно проявленное, доказывает надменность ее духа; потом от таких несметных богатств, скрепя сердце, бросила нам крошку и тотчас, тяготясь нашим присутствием, приказала удалить нас, выдуть, высвистать. Не будь я женщиной, перестань я дышать, если не свергну ее с вершины такого богатства. Если и тебя, что вполне естественно, возмутило это оскорбление, давай обе вместе серьезно посоветуемся и примем решение, что нам делать. Но подарки, которые мы принесли с собою, не будем показывать ни родителям, ни кому другому, также совсем не будем упоминать, что нам известно что-либо о ее спасении. Довольно того, что мы сами видели, чего бы лучше нам не видеть, а не то, чтобы нашим родителям и всему народу разглашать о таком ее благополучии. Не могут быть счастливы те, богатство которых никому неведомо. Она узнает, что не служанки мы ей, а старшие сестры. Теперь же отправимся к супругам и к бедным, но вполне честным, очагам нашим; не спеша и тщательно все обдумав, мы более окрепшими вернемся для наказания гордыни.
По душе пришелся злодейский план двум злодейкам; итак, спрятав все богатые подарки, выдирая себе волосы и царапая лицо, чего они и заслуживали, притворно возобновляют они плач. Затем, напугав родителей, рана которых снова открылась, полные безумия, быстро отправляются по своим домам, строя преступный, поистине отцеубийственный замысел против невинной своей сестры.
Меж тем неведомый Психее супруг снова убеждает ее в ночных своих беседах:
Видишь ли, какой опасности ты подвергаешься? Судьба издалека начала бой и, если очень крепких не примешь ты мер предосторожности, скоро лицом к лицу с тобой сразится. Коварные девки эти всеми силами готовят против тебя гибельные козни, и главная их цель — уговорить тебя узнать мои черты, которые, как я тебя уже не раз предупреждал, увидавши, не увидишь больше. Итак, если через некоторое время эти негодные, полные злостных планов, придут сюда, — а они придут, знаю это, — то не говори им ни слова. Если же, по прирожденной простоте твоей и по нежности душевной, сделать этого ты не сможешь, то по крайней мере не слушай никаких речей про своего мужа и не отвечай на них. Ведь скоро семья наша увеличится, детское еще чрево твое носит в себе новое дитя для нас, божественное, если молчанием скроешь нашу тайну, если нарушишь секрет — смертное.
Психея при вести этой от радости расцвела и, утешенная божественным отпрыском, в ладоши захлопала, и славе будущего плода своего возвеселилась, и почтенному имени матери возрадовалась. В нетерпении считает она, как идут дни и протекают месяцы, дивится непривычному, неведомому грузу и постепенному росту плодоносного чрева от столь кратковременного укола. А те две заразы, две фурии гнуснейшие, дыша змеиным ядом, торопились снова пуститься в плаванье с преступной поспешностью. И снова на краткое время появляющийся супруг убеждает свою Психею:
— Вот пришел последний день, крайний случай: враждебный пол и кровный враг взялся за оружие, снялся с лагеря, ряды выстроил, сигнал протрубил; уже с обнаженным мечом преступные сестры твои подступают к твоему горлу. Увы, какие бедствия грозят нам, Психея нежнейшая! Пожалей себя, пожалей нас, и святою воздержанностью спаси дом, мужа, самое себя и нашего младенца от несчастья нависшей гибели. О, если бы тебе негодных женщин этих, которых после смертоубийственной ненависти к тебе, после попранной кровной связи непозволительно называть сестрами, не пришлось ни слышать, ни видеть, когда они, наподобие сирен, с высокого утеса будут оглашать скалы своими губительными голосами.
Заглушая речь жалобными всхлипываниями, Психея отвечала:
— Насколько знаю я, ты имел уже время убедиться в моей верности и неразговорчивости, теперь не меньшее доказательство дам я тебе душевной крепости. Отдай только приказание нашему Зефиру исполнить его обязанность и, в замену отказанного мне лицезрения священного лика твоего, позволь мне хоть с сестрами увидеться. Заклинаю тебя этими благовонными, по обе стороны спадающими, кудрями твоими, твоими нежными, округлыми, на мои похожими ланитами, твоей, каким-то таинственным огнем наполненной. — да узнаю я хоть в нашем малютке черты твои! — в ответ на смиренные просьбы и мольбы нетерпеливые доставь мне радость обнять своих сестер и душу верной и преданной тебе Психеи утешь чтим счастьем. Ни слова больше не спрошу я о твоем лице, самый мрак ночной мне уже не досаждает, так как при мне — свет твой. Зачарованный речами этими и сладкими объятьями, супруг ее, отерев слезы ей своими волосами, обещал ей все исполнить и исчез, предупреждая свет наступающего дня.
А чета сестер, связанная заговором, не повидав даже родителей, прямо с кораблей проворно направляется к обрыву и, не дождавшись появления переносившего их ветра, с дерзким безрассудством бросается в глубину. Но Зефир, памятуя царские приказы, принял их, хоть и против воли, на свое лоно и легким дуновением опустил на землю. Они, не мешкая, сейчас же поспешным шагом проникают в дом, обнимают жертву свою, лицемерно прикрываясь именем сестер, и, под радостным выражением храня в себе тайник глубоко скрытого обмана, обращаются к ней со льстивою речью:
— Вот, Психея, — теперь уже ты не прежняя девочка, Сама скоро будешь матерью. Знаешь ли ты, сколько добра ты носишь для нас в этом мешочке? Какой радостью все наше семейство обрадуешь? Для счастье какое, что будем нянчить это золотое дитятко. Если, как и следует ожидать, ребенок по красоте выйдет в родителей, наверное, Купидона ты на свет произведешь.
Так с помощью поддельной нежности они мало-помалу овладевают душою сестры. Как только они отдохнули с дороги на креслах и освежились горячими парами бани, она принялась угощать их в прекраснейшей столовой удивительными и совершенными кушаньями и закусками. Велит кифаре играть — звенит, флейте исполнять — звучит, хору выступать — поет. Всеми этими сладчайшими мелодиями невидимые музыканты смягчали души слушателей. Но преступность негодных женщин не успокоилась и от мягкой нежности сладчайшего нения: направляя разговор к заранее обдуманной, коварной западне, принимаются они с хитростью расспрашивать, кто ее муж, откуда родом, чем занимается. Она же по крайней простоте своей, забыв, что говорила прошлый раз, заново выдумывает и рассказывает, что муж ее из ближайшей провинции, ведет крупные торговые дела, человек уже средних лет с редкой проседью. И, не задерживаясь на этом разговоре, снова нагружает их богатыми подарками и передает для отправления ветру.
Пока, поднятые спокойным дуновением Зефира, возвращаются они домой, так между собой переговариваются:
— Что скажешь, сестрица, о такой чудовищной лжи этой дурочки? То юноша, щеки которого покрыты первым пушком, то человек средних лет, у которого уже пробивается седина. Кто же он такой, что в столь короткий промежуток времени внезапно успел состариться? Не иначе, сестрица: или негодница все наврала, или мужа в глаза не видела; что бы ни было правдой, прежде всего надо низвергнуть ее с высоты благополучия. Если она не знает лица своего мужа, значит, вышла за какого-нибудь бога и готовится произвести на свет бога. А уж если она (да не случится этого!) прослывет матерью божественного ребенка, я тут же на крепкой петле повешусь. Однако вернемся к родителям нашим и, как начало тех речей, с которыми к Психее обратимся, сплетем подходящую ложь.
Так воспламененные, поговорив надменно с родителями, усталые от бессонно проведенной ночи, ранним утром летят они к утесу и оттуда, с помощью обычного ветра быстро снесенные вниз, выжимают из глаз своих слезы и с такой хитростью начинают свою речь к сестре:
— Счастливая, ты сидишь, не беспокоясь о грозящей тебе опасности, блаженная в неведении такой беды, а мы всю ночь напролет, не смыкая глаз, думали о твоих делах и горько скорбим о твоих бедствиях. Мы наверняка узнали и не можем скрыть от тебя, разделяя скорбь и горе твое, что тайным образом спит с тобою по ночам огромный змей, извивающийся множеством петель, шея у которого переполнена вместо крови губительным ядом и пасть разверзнута, как бездна. Вспомни предсказания нифийского оракула, что провозвестил тебе брак с диким чудовищем. К тому же многие крестьяне, охотники, поблизости охотившиеся, множество окрестных жителей видели, как он под вечер возвращался с пастбища и переправлялся вброд через ближайшую реку. Все уверяют, что недолго он будет откармливать тебя, льстиво угождая кушаньями, но пожрет, отягощенную лучшим из плодов. Теперь тебе представляется выбор: или захочешь послушаться сестер твоих, заботящихся о дорогом твоем спасении, и, избежав гибели, жить с нами в безопасности, или же быть погребенной во внутренностях жесточайшего гада. Если тебе нравится уединение этой деревни, наполненной голосами, или тайные соединения зловонной и опасной любви и объятия змея ядовитого, — дело твое, мы, по крайней мере, свой долг честных сестер исполнили.
На бедняжку Психею, простую душой и нежненькую, ужас напал от таких зловещих слов: из головы вылетели все наставления супруга, забылись и собственные обещания; и готова броситься в бездну несчастий, вся трепеща, покрывшись смертельной бледностью, заикаясь, прерывающимся шепотом начинает она говорить сестрам такие слова:
— Вы, дражайшие сестры, как и надо было ожидать, исполняете священный долг ваш, и те, по-видимому, не солгали, кто сообщил вам такие сведения. Ведь я никогда в глаза не видела лица своего мужа, совсем не знаю, каков он; лишь по ночам слышу я голос таинственного супруга, и мне приходится мириться с тем, что при появлении света он обращается в бегство, так что я вполне могу поверить вашим утверждениям, что он некое чудовище. Он сам часто и грозно запрещал мне искать его лицезрения и грозил большим бедствием, если я полюбопытствую увидеть его внешность. Если можете вы предпринять что-нибудь для спасения сестры вашей, находящейся в опасности, теперь же делайте; иначе дальнейшая беззаботность уничтожит благодеяние первоначальной предусмотрительности.
Тогда, подступив через открытые уже ворота к незащищенной душе сестры своей, преступные женщины отбрасывают всякое прикрытие тайных ухищрений и, обнажив мечи обмана, нападают на пугливое воображение простодушной девочки. Наконец, одна из них говорит:
— Так как кровные узы заставляют нас ради твоего спасения забывать о всякой опасности, мы укажем тебе средство, давным-давно уже обдуманное нами, которое может служить единственным путем к спасению. Возьми отточенную бритву и, проведя медленно для придания большей остроты по ладони, тайно спрячь ее в постели с той стороны, где ты всегда ложишься, затем хорошую лампу, до краев наполненную маслом, ярким пламенем горящую, прикрой каким-нибудь горшочком; все эти приготовления сделай в величайшем секрете. Затем, когда он извилистыми движениями подымется, как на ложе растянется и погрузится в глубокий покой, объятый тяжестью первого сна, соскользни с кровати босая, ступая на цыпочках как можно осторожнее, освободи лампу от покрывала слепого мрака, воспользуйся для совершения славного подвига твоего помощью света, высоко воздень правую руку с обоюдоострым оружием и сильным ударом голову зловредного змея от туловища отдели. Не будет тебе недостатка в нашей помощи: как только убийством ты спасешь себя, мы поспешим сюда, с нетерпением будем ожидать и, быстро унеся вместе с тобой все это добро, посватаем тебя, принадлежащую к человеческому роду, надлежащим браком за человека.
А сами, зажегши столь пламенными речами огонь в сердце сестры, уже совсем пылающем, быстро покидают ее, сильно боясь оказаться даже поблизости от подобных несчастий, и, принесенные как обычно, дуновением крылатого ветра на утес, поспешно обращаются в бегство и, тотчас сев на корабли, отъезжают.
Между тем Психея, оставшись одна (хотя злые Фурии тревожили ее и не оставляли в покое), волнуется в скорби подобно бурному морю, и, хотя решение принято и душа непреклонна, все же, готовясь протянуть руку к преступлению, она еще колеблется в нерешительности, и противоречивые чувства отвлекают ее от злого дела. Спешит, откладывает; дерзает, трепещет; отчаивается, гневается и, наконец, в одном и том же геле ненавидит чудовище и любит мужа. Но вечер уже шел к ночи, и Психея в торопливой поспешности делает приготовления к безбожному преступлению. Вот и ночь пришла, супруг пришел и, предавшись сначала любовному сражению, погрузился в глубокий сон.
Тут Психея слабеет телом и душою, но, подчиняясь жестокой судьбе, собирается с силами и, вынув светильник, взяв в руки бритву, решимостью преодолевает женскую робость. Но как только от поднесенного огня осветились тайны постели, видит она нежнейшее и сладчайшее из всех диких зверей чудовище, видит самого Купидона, бога прекрасного, прекрасно покоящегося, при виде которого даже пламя лампы веселей заиграло и ярче заблестело бритвы святотатственной острие. А сама Психея, устрашенная таким зрелищем, не владеет собой, покрывается смертельной бледностью и, трепеща, опускается на колени, стараясь спрятать оружие, но — в груди своей; она бы и сделала это, если бы оружие, от страха перед таким злодейством, выпущенное из дерзновенных рук, не упало.
Изнемогая, потеряв всякую надежду, чем дольше всматривается она в красоту божественного лица, тем больше собирается с духом. Видит она золотую голову с пышными волосами, пропитанными амброзией, окружающие молочную шею и пурпурные щеки, изящно опустившиеся завитки локонов, одни с затылка, другие со лба свешивающиеся, от крайнего лучезарного блеска которых сам огонь в светильнике заколебался; за плечами летающего бога росистые перья сверкающим цветком белели, и, хотя крылья находились в покое, кончики нежных и тоненьких перышек трепетными толчками двигались в беспокойстве; остальное тело видит гладким и сияющим, так что Венера могла не раскаиваться, что произвела его на свет. В ногах кровати лежали лук и колчан со стрелами, благодетельное оружие великого бога.
Ненасытная, к тому же и любопытная Психея не сводит глаз с мужниного оружия, осматривает и ощупывает его, вынимает из колчана одну стрелу, кончиком пальца пробует острие, но, сделав более сильное движение дрожащим суставом, глубоко колет себя, так что на поверхности кожи выступают капельки розовой крови. Так, сама того не зная, Психея воспылала любовью к богу любви. Разгораясь все большей и большей страстью к богу страсти, она, полная вожделения, наклонилась к нему и торопливо начала осыпать его жаркими и долгими поцелуями, боясь, как бы не прервался сон его. Но пока она, таким блаженством упоенная, рассудком своим не владеющая, волнуется, лампа ее, то ли по негоднейшему предательству, то ли по зловредной зависти, то ли и сама пожелав прикоснуться и как бы поцеловать столь блистательное тело, брызгает с конца фитиля горячим маслом на правое плечо богу. Эх ты, лампа, наглая и дерзкая, презренная прислужница любви, ты обожгла бога, который сам господин всяческого огня! А наверное, впервые изобрел тебя какой-нибудь любовник, чтобы как можно дольше ночью пользоваться предметом своих желаний. Почувствовав ожог, бог вскочил и, увидев запятнанной и нарушенной клятву, быстро освободился от объятий и поцелуев несчастнейшей своей супруги и, не произнося ни слова, поднялся в воздух.
А Психея, как только поднялся он, обеими руками ухватилась за правую его ногу — жалкий привесок в высоком взлете — но наконец, устав долгое время быть висячей спутницей в заоблачных высях, упала на землю. Влюбленный бог не оставляет ее, лежащую на земле, и, взлетев на ближайший кипарис, с высокой верхушки его, глубоко взволнованный, так говорит ей:
— Ведь я, простодушнейшая Психея, вопреки повелению матери моей Венеры, приказавшей внушить тебе страсть к самому жалкому, последнему из смертных и обречь тебя убогому браку, сам предпочел прилетать к тебе в качестве возлюбленного. Я знаю, что поступил легкомысленно, но, знаменитый стрелок, я сам себя ранил своим же оружием и сделал тебя своей супругой для того, значит, чтобы ты сочла меня чудовищем и захотела бритвой отрезать мне голову, за то что в ней находятся эти влюбленные в тебя глаза. Я всегда то и дело убеждал тебя остерегаться, всегда дружески уговаривал. Почтенные советчицы твои немедленно ответят мне за свою столь гибельную выдумку, тебя же я накажу только моим исчезновением. — И окончив речь эту, на крыльях ввысь устремился.
А Психея, распростертая на земле, следя, покуда доступно было взору, за полетом мужа, душу себе надрывает горькими воплями. Когда же все увеличивающееся расстояние скрыло от глаз ее супруга, на крыльях стремительно уносившегося, ринулась к ближайшей реке и бросилась с берега вниз. Но кроткая речка, несомненно, в честь бога, способного воспламенить даже воду, и из боязни за себя, сейчас же волной своей вынесла ее невредимою на берег, покрытый цветущей зеленью. На береговом гребне случайно сидел деревенский бог Пан, обняв горную богиню Эхо, которую учил он петь на разные голоса; неподалеку от воды на широком пастбище резвились козочки, пощипывая прибрежную травку. Козлиный бог милостиво подзывает к себе измученную, расстроенную Психею и, так как несчастие ее небезызвестно было ему, ласковыми словами успокаивает:
— Девушка милая, я деревенский житель, пасу стада, но благодаря своей глубокой старости научен долгим опытом. Так вот, если правильно я сужу, — а это именно умные люди и называют даром провиденья, — то неровная, часто колеблющаяся походка, крайняя бледность всего тела, вздохи частые, а главное — заплаканные глаза твои говорят, что от любви чрезмерной ты страдаешь. Послушайся же меня и не старайся вперед погубить себя, снова бросившись в воду или каким-либо другим способом насильственной смерти. Отложи грусть и брось печаль, а лучше обратись с мольбами к Купидону, величайшему из богов, и так как он юноша избалованный и капризный, то постарайся ласковой предупредительностью расположить его в свою пользу.
Ничего не ответив на слова пастушеского бога, только поклонившись спасительному божеству, Психея тронулась в путь. Когда она усталой походкой прошла довольно большое расстояние, уже к вечеру какой-то неизвестной тропинкой достигла она некоего города, где был царем муж одной из ее сестер. Узнав об этом, Психея пожелала сообщить сестре о своем присутствии; как только ввели ее, после взаимных объятий и приветствий, на вопрос о причине ее прибытия, она начала таким образом:
— Ты помнишь ваш совет, а именно, как вы меня уговаривали, чтобы я чудовище, которое под обманным названием мужа проводило со мною ночи, раньше, чем оно пожрет меня, бедную, своей прожорливой глоткой, зарезала обоюдоострой бритвой? Но едва лишь, согласно уговору, при свете лампы взглянула я на его лицо, вижу дивное и совершенное божественное зрелище — самого сына преславного богини Венеры, самого, повторяю, Купидона, сладким сном объятого. И пока, приведенная в восторг видом такой красоты, смущенная таким обилием наслаждений, я страдала от невозможности вкусить от них, в это время но злейшей случайности пылающая лампа брызнула маслом ему на плечо. Проснувшись тотчас же от этой боли, как только увидел меня с лампой и оружием в руках, говорит: «Ты за столь жестокое преступление уходи немедленно с моего ложа и забери свои пожитки, я же с сестрой твоей, — тут он назвал твое имя, — торже ответным браком сочетаюсь». И сейчас же приказал Зефиру, чтобы он выдул меня из его дома.
Не успела еще Психея кончить своей речи, как та, воспламенившись порывом безумного вожделения и губительной зависти, обманув мужа тут же придуманной ложью, будто получила какое-то известие о смерти родителей, сейчас же взошла на корабль, прямо направилась к известному берегу, и хотя дул совсем не тот ветер, все же она, охваченная слепой надеждой, крикнула:
— Принимай меня, Купидон, достойную тебя супругу, а ты, Зефир, поддержи свою госпожу! — и со всего маху бросилась в бездну. Но до места назначения даже в виде трупа она не добралась. Ударяясь о камни скал, члены ее разбились и разлетелись в разные стороны, и она погибла, доставив своими растерзанными внутренностями, как заслуживала этого, легкую добычу для птиц и диких зверей. Так она погибла. Не заставила себя ждать и следующая мстительная кара. Психея, снова пустившись в скитания, дошла до другого города, где, подобно первой, была царицей вторая ее сестра. И эта также поддалась на приманку родной сестры и — соперница Психеи — поспешила к утесу на преступный брак, но также упала, найдя себе гибель и смерть.
Между тем пока Психея, занятая поисками Купидона, обходила страны, он сам, страдая от ожога, лежал и стонал в самой спальне у своей матери. Психея, переходя с места на место, днем и ночью с беспокойством ища своего мужа, все сильнее желала если не ласками супруги, то хоть рабскими мольбами смягчить его гнев. И вот, увидев какой-то храм на вершине крутой горы, подумала:
— Как знать, может быть, здесь местопребывание моего владыки! — И тотчас направляет она туда свой быстрый шаг, которому надежда и желание вернули утраченное в постоянной усталости проворство. Вот уже, решительно поднявшись по высокому склону, приблизилась она к святилищу. Видит перед собою пшеничные колосья, ворохами наваленные и в венки сплетенные, и колосья ячменя. Были там и серпы, и всевозможные орудия жатвы, но все это лежало по разным местам в беспорядке и без призора, как случается, когда работники во время зноя все побросают. Психея все это по отдельности тщательно разобрала и, старательно разделив, разложила как полагается, думая, что не следует ей пренебрегать ни храмом, ни обрядами никого из богов, но у всех их искать милостивого сострадания.
За этой внимательной и усердной работой застает ее кормилица Церера и издали еще восклицает:
— Ах, достойная жалости Психея! Венера в тревожных поисках по всему свету, неистовствуя, твоих следов ищет, готовит тебе страшную кару, всю божественную силу свою направляет на месть тебе, а ты заботишься тут о моих вещах и ничего больше для своего спасения не предпринимаешь?
Тут Психея бросилась к ее ногам, орошая их горючими слезами, волосами землю и богинины следы подметает и всевозможными просьбами взывает к ее благосклонности:
— Заклинаю тебя твоей десницей плодоносной, радостными жатвы обрядами, сокровенными тайнами корзин, крылатой колесницей драконов, твоих прислужников окажи помощь душе несчастной Психеи, к твоей защите прибегающей. Позволь мне схорониться хоть на несколько деньков в этой груде колосьев, покуда страшный гнев столь великой богини с течением времени не смягчится или, по крайней мере, покуда мои силы, ослабленные долгими муками, от спокойной передышки не восстановятся.
Церера отвечает:
— Слезными мольбами твоими я тронута и хочу помочь тебе, но совсем не намерена вызывать недовольство моей родственницы, с которой я связана узами старинной дружбы, и к тому же — женщины доброй. Так что уходи сейчас же из этого помещения и будь довольна, что я не задержала тебя и не взяла под стражу.
Психея, получив, вопреки своим ожиданиям, отказ и удрученная двойной скорбью, снова пускается в путь и видит среди сумеречной рощи в глубокой долине храм, построенный с замечательным искусством; не желая пропускать ни единого, хотя бы и неверного, средства улучшить свою судьбу, наоборот, готовая заслужить милость какого угодно божества, приближается она к святым вратам. Видит и драгоценные приношения, и полотнища с золотыми надписями, развешанные по веткам деревьев и дверным косякам; вместе с изъявлением благодарности значилось в них и имя богини, которой дары посвящались. Тут, отерев прежде всего слезы, она склоняет колени и, охватив руками еще не остывший алтарь, возносит следующую молитву:
— Сестра и супруга Юпитера великого — будь мне в моей крайней нужде Юноной покровительницей и изнемогшую в стольких переживаемых мною мучениях от страха грозящих опасностей освободи! Насколько знаю я, охотно приходишь ты на помощь беременным женщинам, находящимся в опасности.
Когда она взывала таким образом, вдруг предстала ей Юнона во всем величии, приличном столь могущественной богине, и сейчас же говорит:
— Поверь мне, я охотно склонилась бы к твоим просьбам, но противодействовать воле Венеры, моей невестки, которую я всегда, как дочь, любила, мне совесть не позволяет. Да, кроме того, и законы, запрещающие покровительствовать чужим беглым рабам без согласия их хозяев, от этого меня удерживают.
Устрашенная новым крушением своих надежд, Психея, не будучи в состоянии достигнуть крылатого своего супруга, отложив всякую надежду на спасение, предалась такому ходу мыслей:
— Кто же еще может попытаться помочь мне в моих бедствиях, кто может оказать мне поддержку, когда никто из богинь, даже при желании, не в силах принести мне пользы? Куда теперь направлю стопы свои, окруженная со всех сторон западнями, и под чьей кровлей, хотя бы во мраке притаившись, укроюсь я от неотвратимых взоров Венеры великой? Вооружись, наконец, по-мужски присутствием духа, смело откажись от пустой, ничтожной надежды, добровольно отдай себя в распоряжение своей владычице и, может быть, этой, хотя и запоздалой, покорностью ты смягчишь ее жестокое преследование? Кто знает, может быть, и того, кого ты так долго ищешь, ты там найдешь в материнском доме. — Итак, готовая покориться, но не надеясь на успех этой попытки, вернее же — к несомненной гибели готовая, она обдумывала, с чего начать свою просительную речь.
А Венера, отказавшись от мысли найти ее земными средствами, устремляется на небо. Она приказывает, чтобы приготовили ей колесницу, которую искусный золотых дел мастер Вулкан с изощренным умением перед совершением брака соорудил ей как свадебный подарок. Тут сейчас же она направляется к царским палатам Юпитера и надменным тоном заявляет, что ей необходимо воспользоваться помощью звучно-голосого бога Меркурия. Не выразили отказа темные брови Юпитера. Тут, торжествуя, немедленно, в сопровождении Меркурия, Венера опускается с неба и в волнении так говорит:
— Братец мой Аркадиец, ты ведь знаешь, что никогда Венера, сестра твоя, ничего тайком от Меркурия не предпринимала, небезызвестно тебе также, сколько уже времени не могу я отыскать скрывающуюся от меня служанку. И мне ничего больше не остается, как через твое глашатайство объявить всенародно, что за указание, где она находится, будет выдана награда. Так вот, поспеши с моим поручением, причем подробно перечисли приметы, по которым можно ее узнать, чтобы провинившийся в недозволенном укрывательстве не мог отговариваться незнанием. — С этими словами передает она ему лист, где обозначено имя Психеи и прочее, после чего сейчас же удаляется к себе домой.
Не замедлил Меркурий послушаться. Обегая все народы, он так провозглашал повсюду, исполняя порученное ему дело:
— Если кто-либо вернет из бегов или сможет указать место, где скрывается беглянка, царская дочь, служанка Венеры, по имени Психея, да заявит об этом глашатаю Меркурию за муртийскими метами и в виде награды за сообщение получит тот от самой Венеры семь поцелуев сладостных и еще один самый медвяный с ласковым языка прикосновением.
После такого объявления Меркурия желанность подобного вознаграждения побудила всех людей наперебой приняться за поиски. Все это окончательно заставило Психею отбросить всякую медлительность. Она уже приближалась к воротам своей владычицы, как вдруг подбегает Привычка, из числа Венериной челяди, — и смело вцепившись ей в волосы, потащила ее, меж тем как та не оказывала никакого сопротивления.
Как только Венера увидела, что Психею привели и поставили пред лицом ее, она разразилась громким хохотом, как человек, доведенный гневом до бешенства, затрясла головой, принялась чесать правое ухо и говорит:
— Наконец-то ты удостоила свекровь посещением! Или, может быть, ты пришла проведать мужа, который мучается от нанесенной тобою раны? Но будь спокойна, я сумею обойтись с тобою, как заслуживает того добрая невестка! — и кричит: — Где тут Забота и Уныние, мои служанки? — Им, явившимся на зов, она передала ее на истязание. А те, согласно приказу хозяйки, избив бедняжку Психею плетьми и предав другим мучениям, снова привели ее пред господские очи. Опять Венера покатилась со смеху и говорит: — Наверное, ты рассчитываешь, что во мне вызовет сострадание зрелище вздутого живота твоего, славное отродье которого собирается осчастливить меня званием бабушки? Действительно, большая для меня честь в самом цвете лет называться бабушкой и слышать, как сына рабыни низкой зовут Венериным внуком. Впрочем, я, глупая, напрасно произношу слово «сын»: брак был неравен, к тому же заключенный в загородном помещении, без свидетелей, без согласия отца, он не может считаться действительным, так что родится от него незаконное дитя, если я вообще позволю тебе доносить его.
Сказав это, налетает она на ту, по-всякому платье ей раздирает, за волосы таскает, голову ее трясет и колотит нещадно, затем берет рожь, ячмень, просо, мак, горох, чечевицу, бобы — все это перемешивает и, насыпав в одну большую кучу, говорит:
— Думается мне, что такая безобразная рабыня ничем другим не могла любовникам угодить, как усердной службой: хочу и я попытать твое уменье. Разбери эту кучу смешанного зерна и, разложив все, как следует, зерно к зерну отдельно, до наступления вечера, представь мне свою работу на одобрение.
Указавши на множество столь разнообразных зерен, сама отправляется на брачный пир. Психея даже руки не протянула к этой беспорядочной и не поддающейся разбору куче, но, удрученная столь жестоким повелением, молчала и не шевелилась. Вдруг какой-то крошечный деревенский муравьишко, знающий, как трудна подобная работа, сжалившись над сожительницей великого бога и возмутившись ненавистью свекрови, принимается бегать туда-сюда, ревностно сзывает тут все сословие окрестных муравьев и упрашивает их:
— Сжальтесь, проворные питомцы земли, всех питающей, сжальтесь над молоденькой красавицей, супругой Амура, придите со всей поспешностью ей, в беде находящейся, на помощь. Ринулись одна за другой волны шестиногих существ, со всем усердием по зернышку всю кучу разбирают и, отдельно по сортам распределив и разложив, быстро с глаз исчезают.
С наступлением ночи прибывает Венера с брачного пира, опьяненная вином, распространяя благоухания, по всему телу увитая гирляндами роз блистающих, и видя, как тщательно исполнена чудесная работа, восклицает:
— Не твоя, негодница, не твоих рук эта работа! Тот это сделал, кому на его и на твое несчастье ты понравилась! И, бросив ей кусок черствого хлеба, пошла спать. Меж тем Купидон, одинокий узник, запертый внутри дома в отдельную комнату, усердно охранялся, отчасти для того, чтобы пылкою резвостью рану себе не разбередил, отчасти — чтобы с желанной своей не встретился. Так прошла мучительная ночь для разделенных и под одной крышей разлученных любовников.
Но как только Аврора взошла на колесницу, Венера позвала Психею и обратилась к ней с такими словами:
— Видишь вон там рощу, что тянется вдоль берега текущей мимо речки? Кусты на краю ее расположены над соседним источником. Там, пасясь без надзора, бродят откормленные овцы, покрытые золотым руном. Я приказываю тебе немедленно принести мне клочок этой драгоценной шерсти, добыв его каким угодно образом.
Психея охотно отправляется, не для того, чтобы оказать повиновение, но для того, чтобы, бросившись с берега в реку, обрести успокоение от бед своих. Но вдруг из реки, сладчайшей музыки кормилица, легким шелестом ветерка нежного свыше вдохновенная, так вещает тростинка зеленая:
— Психея, столько бед испытавшая, не пятнай священных вод этих несчастною своей смертью и смотри, не приближайся в этот час к ужасным овцам; когда палит их солнечный зной, на них обычно нападает дикое бешенство, и они причиняют гибель смертным то острыми рогами, то лбами каменными, а подчас ядовитыми укусами. Когда же после полудня спадет солнечный жар и приятная речная прохлада стадо успокоит, тогда ты можешь спрятаться под тем широчайшим платаном, что черпает себе влагу из той же реки, что я. И как только утихнет бешенство овец и они вернутся в свое обычное состояние, ты найдешь золотую шерсть, застрявшую повсюду среди переплетенных ветвей — стоит лишь потрясти листву соседних деревьев.
Так наставляла простодушная милосердная тростинка страдалицу Психею, как избавиться ей от гибели. Она прилежно внимала ее советам, и раскаиваться ей не пришлось; все в точности исполнив, она тайком набирает полную пазуху мягкой золотисто-желтой шерсти и приносит Венере. Однако не вызвало одобрения у госпожи вторичное исполнение вторичного, сопряженного с опасностью, приказа. Нахмурив брови и злобно улыбнувшись, говорит она:
— Небезызвестен мне и этого подвига распутный совершитель! Но вот я испытаю, как следует, вполне ли ты обладаешь присутствием духа и особенным благоразумием. Видишь там высящуюся над высочайшей скалой вершину крутой горы, где из сумрачного источника истекают темные воды? Приблизившись к вместительной, замкнутой со всех сторон котловине, они орошают стигийские болота и рокочущие волны Коцита питают. Оттуда, из самого истока глубокого родника зачерпнув ледяной воды, немедленно принесешь ты ее мне в этой скляночке. — Сказав так, она, с еще более страшными угрозами, передает ей бутылочку из граненого хрусталя.
А та с усердием, ускорив шаг, устремляется к самой вершине горы, думая, не найдет ли хоть там конца горестной своей жизни. Но, добравшись до мест, прилежащих к указанному хребту, видит она смертельную трудность необъятного этого подвига. Невероятная по своей громадности и безнадежная по недоступной крутизне высоченная скала извергала из каменистых теснин приводящие в ужас родники; выброшенные из жерла наклонного отверстия, они сейчас же сбегали по круче и, скрывшись в выбитом русле узкого канала, неприметно для глаза стекали в соседнюю долину. Направо и налево из углублений в утесах выглядывали, вытянув длинные шеи, свирепые драконы, глаза которых обречены были на неусыпное бдение и зрачки вечно глядели на свет, К тому же воды, обладающие даром речи, и сами себя охраняя, поминутно восклицали:
— Назад! Что делаешь? Смотри! Что задумала? Берегись! Беги! Погибнешь! — Окаменела Психея, видя невыполнимость своей задачи, телом была там, но чувствами отсутствовала и, совершенно подавленная тяжестью безвыходной опасности, была она лишена последнего утешения — слез.
Но не скрылись от справедливых взоров благостного провидения страдания души невинной. Царственная птица Юпитера всевышнего, хищный орел, предстал внезапно, распростерши в обе стороны крылья, и, вспомнив старинную свою службу, когда по наущению Купидона похитил он для Юпитера фригийского виночерпия, подумал, что, оказав своевременную помощь супруге Купидона в ее трудах, почтит он самого бога, и, покинув высоты стезей Юпитеровых, стал летать над головой девушки и так к ней повел речь:
— И ты надеешься, простушка, неопытная к тому же в таких делах, хоть одну каплю достать украдкой или хотя бы приблизиться к этому столь же священному, сколь грозному источнику? Разве ты хоть понаслышке не знаешь, что эти стигийские воды страшны богам и даже самому Юпитеру, ибо как вы клянетесь обычно вышнею волей богов, так небожители — величием Стикса? Но дай мне твою склянку. — Быстро взяв ее в свои когти и приведя в равновесие громаду колеблющихся крыльев, он спешит, уклоняясь, то вправо, то влево, средь ряда драконовых пастей с оскаленными зубами и трехжалыми извивающимися языками к противящимся водам, грозно кричащим ему, чтобы удалился он, пока цел. Тогда он отвечает, что стремится к ним по приказанию Венеры, исполняя ее порученье, и выдумка эта немного облегчает ему возможность доступа.
Так, с радостью получив наполненную скляночку, Психея как можно скорее отнесла ее Венере. Но даже и теперь не могла она снискать одобрения у разгневанной богини. Та со зловещей улыбкой, грозящей еще большими и злейшими бедами, обращается к ней:
— Как вижу, ты — великая и прямо-таки опытная колдунья, что так совершенно исполняешь столь трудные задачи. Но вот что, куколка моя, должна ты будешь для меня сделать. Возьми эту баночку, — и вручает ей, — и скорее отправляйся в преисподнюю, в загробное царство самого Орка. Там отдашь баночку Прозерпине и скажешь: «Венера просит тебя прислать ей немножечко твоей красоты, хотя бы на один денек, так как собственную она всю извела и истратила, покуда ухаживала за больным сыном». Но возвращайся не мешкая, так как мне нужно тут же умаститься, чтобы пойти на собрание богов.
Тут больше чем когда-либо почувствовала Психея, что настал последний час, так как ясно поняла, что без всякого прикрытия посылают ее на верную гибель. Чего же больше? Приказывают ей отправляться в Тартар, к душам усопших, добровольно, на собственных ногах. Не медля более, устремилась она к какой-то высочайшей башне, собираясь броситься оттуда вниз, так как считала, что таким путем лучше и успешнее всего можно сойти в преисподнюю. Но башня неожиданно издает голос и говорит:
— Зачем, бедняжка, искать тебе гибели в пропасти? Почему новые опасности и труды так легко удручают тебя? Ведь раз дух твой отделится однажды от тела, конечно, сойдешь ты в глубокий Тартар, но назад оттуда ни при каких условиях не вернешься. Вот послушайка меня.
Неподалеку отсюда находится Лакедемон, знаменитый город Ахайи; по соседству с ним отыщи Тенар, скрытый среди безлюдных мест. Там расщелина Дита, и через зияющие врата видна дорога непроходимая; лишь только ты ей доверишься и переступишь порог, так прямым путем достигнешь Оркова царства. Но только вступать в этот сумрак должна ты не с пустыми руками: в каждой держи по ячменной лепешке, замешанной на меду с вином, а во рту неси две монеты.
Пройдя уже значительную часть смертоносной дороги, встретишь ты хромого осла, нагруженного дровами, и при нем хромого же погонщика: он обратится к тебе с просьбой поднять ему несколько поленьев, упавших из вязанки, но ты не говори ни единого слова и молча иди дальше. Вскоре дойдешь ты до реки мертвых, над которой начальником поставлен Харон, тут же требующий пошлины и тогда перевозящий путников на другой берег в утлом челне. Значит, и среди умерших процветает корыстолюбие; даже такой бог, как Харон, сборщик податей у Дита, ничего не делает даром, и умирающий бедняк должен запастись деньгами на дорогу, потому что если нет у него случайно в наличии меди, никто не позволит ему испустить дух. Грязному этому старику ты и дашь в уплату за перевоз один из медяков, которые будут у тебя с собою, но так, чтобы он сам, своей рукой вынул его у тебя изо рта. Это еще не все: когда будешь ты переправляться через медлительный поток, выплывет мертвый старик на поверхность и, простирая к тебе сгнившую руку, будет просить, чтобы ты втащила его в лодку, но ты не поддавайся недозволенной жалости.
Когда, переправившись через реку, ты пройдешь немного дальше, увидишь старых ткачих, занятых тканьем: они попросят, чтобы ты приложила руку к их работе, но это ничуть не должно тебя касаться. Ведь все это и многое еще другое будет возникать по коварству Венеры, чтобы ты выпустила из рук хоть одну лепешку. Не думай, что потерять эти ячменные лепешки — пустое, ничтожное дело: если одну хотя бы утратишь, света белого больше не увидишь. Преогромный пес с тремя большими головами, громадный и страшный, извергая громоподобное рычание из своей пасти и тщетно пугая мертвых, которым зла причинить не может, лежит у самого порога черных чертогов Прозерпины и постоянно охраняет обширное жилище Дита.
Дав ему для укрощения в добычу одну из двух лепешек, ты легко пройдешь мимо него и достигнешь скоро самой Прозерпины, которая примет тебя любезно и милостиво, предложит мягкое сиденье и попросит отведать пышной трапезы. Но ты сядь на землю и возьми только простого хлеба, затем доложи, зачем пришла, и, приняв, что тебе дадут, возвращайся обратно; смягчи ярость собаки оставшейся лепешкой, заплати скупому лодочнику монетой, которую ты сохранила, и, переправившись через реку, снова вступишь на прежнюю дорогу и снова увидишь хоровод небесных светил. Но вот о чем я считаю особенно нужным предупредить тебя прежде всего: не вздумай открывать баночку, которая будет у тебя в руках, или заглядывать в нее, не проявляй любопытства к скрытым в ней сокровищам божественной красоты.
Так прозорливая башня изложила свое наставление. Психея не мешкая направляется к Тенару, взяв, как положено, монеты и лепешки, спускается по загробному пути, затем, молча пройдя мимо убогого погонщика ослов, дав монету перевозчику за переправу, оставив без внимания просьбы выплывшего покойника, пренебрегши коварными мольбами ткачих и успокоив страшную ярость пса лепешкой, проникает в чертоги Прозерпины. Не польстившись на предложенное хозяйкой сиденье мягкое и кушанье сладкое, но сев смиренно у ног ее и удовольствовавшись простым хлебом, передала она поручение Венеры. Сейчас же запрятала наполненную закупоренную баночку и, заткнув глотку лаявшему псу брошенной с хитрым умыслом другой лепешкой, заплатив оставшейся монетой лодочнику, выбралась она из преисподней гораздо веселее, чем шла туда. Снова увидела Психея свет белый и поклонилась ему. Но хотя и торопилась она поскорее исполнить поручение, дерзкое любопытство овладело ею.
— Какая я глупая, — говорит она, — что несу с собой божественную красоту и не беру от нее хоть немножечко для себя, чтобы понравиться прекрасному моему возлюбленному!
И, сказав так, открывает баночку. Там ничего решительно нет, никакой красоты, только сон подземный, поистине стигийский, сейчас же вырвавшийся из-под крышки, на нее находит, по всему телу разливается густое облако оцепенения и овладевает ею, упавшей в тот же миг на той же тропке. И лежала она недвижно, словно спящий мертвец. А Купидон, выздоровев от тяжкой своей раны и не перенеся столь долгого отсутствия своей Психеи, ускользнул через высокое окно комнаты, где был заключен, и, с удвоенною быстротой долетев на отдохнувших за время долгого бездействия крыльях, мчится к своей Психее, тщательно снимает с нее сон и прячет его на прежнее место в баночку, Психею же будит безопасным уколом своей стрелы и говорит:
— Вот ты, бедняжка, опять чуть не погибла все из-за того же твоего любопытства. Но пока что усердно исполни поручение, которое мать моя дала тебе своим приказом, а об остальном я позабочусь. — С этими словами проворный возлюбленный вспорхнул на крыльях, Психея поспешила отнести Венере Прозерпинин подарок.
Меж тем Купидон, снедаемый сильной любовью и боясь внезапной суровости своей матери, принимается за старые хитрости и, достигнув на быстрых крыльях самой выси небес, со скорбным лицом обращается с мольбами к великому Юпитеру и излагает ему суть дела. Тогда Юпитер, потрепав Купидона но щеке и поднеся к своему лицу его руку, целует и так говорит ему:
— Хоть ты, сынок, господин мой, никогда не оказывал должного почтения, присужденного мне собранием богов, — но все же, памятуя о своей снисходительности, а также и о том, что ты вырос на моих руках, я исполню все твои желания, сумей только уберечься от своих недоброжелателей.
Сказав так, приказывает он Меркурию немедленно созвать всех богов на заседание и объявить, что на того, кто не явится на небесный совет, будет наложен штраф в десять тысяч нуммов. Боясь этого, небожители быстро наполняют покои, и Юпитер, сидя выше всех на возвышенном седалище, так возглашает:
— Боги, внесенные в списки Музами, конечно, все вы знаете этого юношу, который вырос у меня на руках. Решил я какой-нибудь уздой сдержать буйные порывы его цветущей молодости; хватит с него, что ежедневно его порочат рассказами о прелюбодеяниях и всякого рода сквернах. Уничтожить надлежит всякий повод к этому и связать мальчишескую распущенность брачными путами. Он выбрал некую девушку и невинности лишил ее; пусть же она останется при нем, пусть он ею владеет и в объятиях Психеи да наслаждается вечно любовью.
И, обратясь к Венере, продолжает:
— А ты, дочка, отбрось всякую печаль и не бойся, что твой знаменитый род и положение пострадают от брака со смертной. Я сделаю так, что союз не будет неравным, но законным, сообразным гражданским установлениям.
Тут он отдает приказ Меркурию сейчас же взять Психею и доставить на небо и, протянув ей чашу с амброзией, говорит:
— Прими, Психея, стань бессмертной. Пусть никогда Купидон не отлучается из объятий твоих и да будет этот, союз навеки веков.
Немедленно свадебный стол роскошный накрывают. На почетном ложе возлежал новобрачный, прижав к груди своей Психею. Подобным же образом возлежал и Юпитер со своей Юноной, а за ними по порядку и все боги. Чашу с нектаром, что богам вино заменяет, Юпитеру подавал кравчий его, славный отрок сельский, остальным
гостям подносил Либер. Вулкан кушанья готовил, Орры осыпали всех розами и другими цветами, Грации окропляли благовониями, Музы оглашали воздух пением, Аполлон пел под кифару, прекрасная Венера в такт музыке сладкой плясала в таком сопровождении: Музы пели хором, Сатир играл на флейте, а Паниск дул в свирель. Так надлежащим образом передана была во власть Купидона Психея, и, когда пришел срок, родилась у них дочка, которую зовем мы Наслаждением.
Психологическое знание в философских трактатах древних
Рассуждения о природе окружающего мира и душе легли в основу многих философских трактатов древних. Поэма «О природе вещей» написана в середине 1 в. до и. э. и принадлежит перу выдающегося древнегреческого философа Тита Лукреция Кара (ок. 99 — ок. 55 до н. э.). Это великий литературный памятник и, одновременно, важнейшее философское и естественнонаучное произведение. На Лукреция огромное влияние оказало учение философа-материалиста Древней Греции Эпикура, чье атомистическое учение излагается и обосновывается в поэме. Она охватывает широкий круг проблем из различных областей знаний: физики, биологии, психологии, астрономии, метеорологии, этики, политики и права. Лукреций намного опередил свое время, дав объяснения явлений природы и общественной жизни, которые научно подтвердились много веков спустя. Каждую идею, каждое принципиальное положение автор стремился доказать множеством примеров, фактов, подходил к каждой идее с различных точек зрения, учитывая всевозможные возражения противника. Несомненно, поэма Лукреция — результат наблюдений и размышлений, и нельзя ее рассматривать с позиции конкретных достижений современного естествознания. Возможно, сегодня мы прочитываем у Лукреция гораздо больше, чем он знал когда-то и намеревался сказать.
Поэма состоит из шести книг, каждая из которых имеет свой собственный предмет изложения. Для современной психологии наибольший интерес представляют третья и четвертая книги, но их анализ будет неполным, если опустить первую и вторую, в которых выражены основные философские и естественнонаучные взгляды Лукреция.
Философ пытается объяснить нам начала всех вещей, подлинную сущность природы, ее законы, освободить человека от власти суеверий. Он глубоко вскрывает их причины, видит их в невежестве, незнании явлений природы, неумении объяснить их истинное основание. В то же время на протяжении всей поэмы постоянно упоминаются боги, чье существование для автора неоспоримо. Вот только живут они в пространстве между мирами, совершенно не вмешиваясь в жизнь людей, не будучи ни его творцами, ни управителями, и страх людей перед ними, с его точки зрения, совершенно напрасен. Природа действует без вмешательства богов, которые телесны, как и человек, и находятся в состоянии полного покоя, полной пассивности и лишь одним этим служат идеалом для людей.
В первой и второй книгах Лукреций излагает основные положения атомистического учения и подготавливает переход к построению учения о душе и человеческом познании.
Прежде всего он определяет предмет поэмы — объяснение начала вещей, из которых все творится и на которые все разлагается. Лукреций полагает, что люди страшатся вечной кары, так как им неизвестны природа небесных явлений, происхождение планет, законы земли, что такое дух и душа, наше тело и смерть:
...выяснить, в чем состоит души природа и духа,
Так же, как то, что порой пугает во время болезни Нас наяву, иль когда мы покоимся сном беспробудным,
Так, что как будто бы мы иль воочию видим, иль слышим Тех, кого смерть унесла...
Суть этих первоначал — материя. У Лукреция они названы родовыми телами, или семенами вещей, изначальными телами.
Основное положение философа — «Из “ничего” не творится “ничего” по божественной воле».
По его мнению, придерживаться подобного вывода заставляет ряд причин:
1) изгнать страх из души можно с помощью объяснения явлений природы;
2) страх возник из-за невозможности объяснить эти явления и причины их возникновения;
3) если учесть, что ничто не может возникнуть «из ничего», то более ясной станет задача объяснить, «откуда являются вещи и каким образом все происходит без помощи свыше».
Как это доказать? Вот последовательное доказательство Лукреция:
1. Если бы «из ничего» рождались вещи, то существа рождались бы без внешних семян — люди появлялись бы из моря, скот — с неба; все бы произвольно изменялось, не было бы родительских особей.
2. Все создается из определенных семян определенной материи; отдельным вещам присущи определенные свойства. Все вырастает из своей материи и в ней живет.
3. Можно признать, что имеется много общих тел у различных вещей, «Всему, что способно родиться, при зарождении дана точная доля материи».
Далее следует вывод о том, что начала вещей — в почве, а земля — матерь всего рожденного. Ей отводится важная роль в питании организмов. «Наивный материализм» Лукреция так необходим нам сегодня, чтобы сполна осознать экологические проблемы, с которыми сталкивается человечество.
Основная мысль «из “ничего” не творится “ничего” по божественной воле» ведет к другому очень важному суждению: природа все разлагает на основные тела и «в ничто ничего не приводит». Во-первых, если бы вещи были смертны, то они бы исчезли. Во вторых, не потребовалась бы сила, способная разрушить внешние и внутренние связи. Полной гибели вещей нет. Отсюда следует основной тезис о вечности материи. Вещи не превращаются «в ничто», а разлагаются на основные тела. Итак, все приведенные рассуждения можно свести к следующим: признание объективной, материальной, а не божественной обусловленности всех вещей и явлений природы; признание вечности материи:
...Природа всегда возрождает одно из другого и ничему не дает без смерти другого родиться.
Третья книга для нас наиболее интересна, так как посвящена сущности духа и души, которые Лукреций называет animus и anima, и уничтожению страха смерти. Душа и дух составляют части человеческого тела:
...дух — мы его и умом называем,
Есть отдельная часть человека, как руки и ноги Или глаза составляют живого создания части.
Далее дается опровержение представления о том, что: ...ощущающий дух не особую часть занимает,
Но представляет собой состояние тела живое,
То, что греки зовут «гармонией», что, не имея Места отдельного, нам дает ощущение жизни.
Для доказательства приводятся примеры: иногда при здоровом теле бывает болен дух, и наоборот, когда страдают больные части тела, например рука, голова не терпит никакого страдания:
...душа, как и дух, во членах находится наших,
И не гармония в нас возбуждает телесные чувства.
...духа природа,
как и природа души, есть некая часть человека.
Затем Лукреций выявляет связь между душой и духом, которые, по его представлению, тесно между собою связаны и образуют единую сущность. Разум зовется умом, или духом, и составляет главу над телом. Он расположен в середине груди. Остальная часть души расселена по телу, движется волею ума. Душа порождается силой духа и толкает и бьет тело. Итак, Лукреций пытается доказать, что природа духа и души материальна, телесна, так как дух и душа движут всеми членами тела, а дух страдает от ударов оружия:
И человеком она целиком руководит и правит,
Этого можно достичь не иначе, как осязанием,
А осязания нет без тела...
...дух одинаково с телом чувствует в теле у нас,
И все действия их обоюдны...
Каково же строение духа и души? Лукреций пытается и это объяснить.
Дух, как и душа, складывается из тончайших и мельчайших основных тел. Движение ума наиболее быстрое из всех движений. Поэтому дух должен состоять из округлых и гладких семян. Когда душа покидает тело после смерти, его вес и объем не изменяются.
Дух и душа имеют четыре части. Вообще, природа духа тройственна и включает в себя ветер (дуновение), тепло (жар) и воздух. Но нужна еще четвертая сущность — безымянная. В природе она самая тонкая и подвижная, состоит из наиболее гладких элементов. Она первая возбуждает в членах движенье. Следом за ней движутся тепло и ветер, затем воздух, а потом все остальное — кровь и другие жидкости. Эти силы смешиваются и действуют стройно:
Первоначала вещей при движении взаимном друг другу перебивают пути таким образом, что невозможно Их обособить и действия их разграничить пространством.
Но как бы множество сил они в теле одном составляют.
Воздух, тепло и ветер, вместе смешавшись,
Одно существо порождают, и ими движет Четвертая сущность — душа души.
Во всем теле находятся в смешении силы души и способности духа. Дух развивает тело в период гнева, неистовой страсти. Воздух создает спокойное состояние. Лукреций стремится также пояснить тесную взаимосвязь души, духа и тела: душа для тела — страж и причина здоровья:
На общих корнях они держатся цепко друг с другом.
Их нельзя расторгнуть без обоюдной гибели. Их начала перемешаны с рождения человека. Ни тело, ни душа не способны существовать самостоятельно. Поскольку причина их здоровья одна, таковой же должна быть и их природа.
Между духом и душой существует различие. При их взаимной связи дух преобладает над силой души, никакая часть которой не может остаться в членах без него, без ума. Напротив, когда душа покидает тело, члены парализуются, но ум, дух, может по прежнему действовать.
Дух господствует над жизнью в большей мере, чем душа. Но, несмотря на такое подчинение, их сущность едина. Соответственно, когда идет речь о душе, о ее смертности, подразумевается и смертность духа. Единая сущность состоит из мелких тел. Она очень подвижна. Тело — сосуд души. Если кровь перестает двигаться по телу, то душа покидает тело, неспособное более ее сдерживать.
Дух и душа рождаются вместе с телом, с которым одновременно ум родится, с ним растет и стареет (разум хромает, язык заплетается, ум убывает). Душа и дух подвержены болезням, а следовательно, и смерти. Дух может быть отягощен заботами, болью и страхами, подобно телу:
А потому надлежит ему также причастным быть смерти.
Когда болезни «захватывают» тело, дух начинает блуждать и приводит к вздорным мыслям. Иногда он погружается в летаргический сон. Дух разлагается, если недуг проникает в него глубоко. Боль и недуг — зодчие смерти. Воздействует на дух и вино, вызывая побочные эффекты; поскольку он поражается, то при применении еще большей силы может погибнуть. Пример болезни духа — эпилепсия.
Душа, расторгаясь в суставах силой болезни, кипит и пенится. Когда дух и душа возмутятся, раздробятся, происходит помрачение ума. Поскольку их потрясают телесные болезни и расторгают ужасные недуги, они не могли бы существовать самостоятельно, независимо и без защиты тела. Но они могут быть излечены, что указывает на их смертность. Душа испытывает ту же агонию, что и тело, которое теряет чувствительность в момент умирания; следовательно, душа в членах разрушается. Если бы она просто уходила и скапливалась, то было бы место с наибольшей чувствительностью в теле, но его нет.
И душа в клочья растерзана, вся разлетается, гибнет. Подтверждая, что дух не может существовать вне тела, Лукреций приводит следующие аргументы:
• Дух вне тела жить не способен, так как оно ему служит как бы сосудом.
• Ум есть часть тела, в котором он занимает определенное место, как глаз или ухо, или любой из чувствительных управляющих движений жизни.
• Без тела, без своей оболочки, душа не способна продержаться даже очень недолго.
• Ум и сознание духа родятся и содержатся в определенной области.
• Если душа обладает бессмертной природой и имеет чувства, отделенные от тела, то ее надо наделить всеми пятью органами чувств.
• Но у души нет органов чувств, следовательно, и жизнь, и чувства для души без тела невозможны.
Жизнеспособность тела и духа обусловлены их взаимной связью. У живых способностей тела и духа жизнь бывает только тогда, когда они связаны вместе. Самостоятельно, друг без друга они существовать не могут. Дух и тело находятся в смешении по всему телу. Первоначально им невозможно разойтись на большой промежуток. С разложением телесной оболочки, с исходом дыхания духа должны рассеяться и чувства духа. Тело с душой не выносит разрыва и, загнивая, всегда издает ужасный запах. Душа разлагается прежде в теле, а затем выходит наружу. При жизни существуют моменты, когда душа готова выйти из тела; мы говорим, что «душа замерзла», «дух захватило», «ум потрясен и душевные силы в расстройстве».
Затем Лукреций приводит подробное доказательство смертности души: душа разделима и, следовательно, смертна. Разрушая тело пополам, мы разрушаем также и душу:
То же, что может, дробясь, разделяться на разные части,
Не позволяет признать за собой бессмертной природы.
Части тела, оторванные от целого, еще некоторое время продолжают жить. Можно предположить в каждой из них целую душу. Но если в теле одного существа заключаются многие души, то, следовательно, распадается душа, бывшая единой вместе с телом. Значит, она также смертна. Дух и душа не могут жить вне тела, ибо смертное не сочетается с бессмертным:
...Духа природа не может без тела возникнуть И пребывать самобытно, отдельно от мышц и от крови.
Нельзя соединить вечное и обреченное на умирание. Кроме того, душа часто страдает от предчувствий:
Места от страха себе не находит, заботой томится,
И за проступки ее угрызения совести гложут.
Итак, по Лукрецию, душа смертна, и в заключение он рассуждает о том, что боязнь смерти у человека и отвращение к жизни происходят от незнания законов природы. Если предположить смертность души, страх окажется ничтожным: смерть не страдание, а избавление от него. Смерть неизбежна — так утверждает Лукреций, отвергая идею о наказании после смерти.
Подведем некоторые итоги:
• Человек и его душа не отчуждены от природы, а составляют ее часть, проистекают из нее.
• Существование живого организма возможно только в том случае, если душа и тело неразрывно взаимосвязаны.
• Душа рождается, растет и дряхлеет вместе с телом.
• Дух, отождествляемый с разумом, есть душа души, а душа, отождествляемая с органами чувств, есть исполнитель воли духа. Последний управляет душой, а через нее и телом. Дух находится в средней части груди, душа разлита по всему телу. Дух и душа состоят из мелких, округлых телец. Душа смертна, как и тело.
Предмет четвертой книги тесно связан с этими размышлениями. Содержание ее — теория призраков (или образов).
У вещей есть призраки; подобно тонкой плеве, они отделяются от поверхности, летают в воздухе во всех направлениях. Эти призраки человек видит наяву или во сне:
С поверхности всяких предметов отображения их отделяются тонкого вида.
Лукреций приводит доказательства существования образов:
Прежде всего от вещей для нас очевидных и доступных много таких выделяется тел, что расходится сразу:
Дым от полей, например, или жар, от огня исходящий.
Так как поверхность предметов заключает множество тонких тел, они способны отрываться в точном порядке, сохраняя форму предмета, двигаясь с колоссальной скоростью:
...Следы несомненные форм существуют;
Реют повсюду они, состоя из прозрачнейшей ткани,
И, отделяясь, совсем недоступны для зрения порознь.
Призраки должны состоять из образов, что исходят из этих предметов:
Значит, у всякой вещи существуют тончайшие формы
Или подобия их, хоть никто не способен их видеть порознь, но все же, путем беспрерывных своих отражений,
Видны бывают они, отдаваясь от глади зеркальной,
И сохраняться нельзя, очевидно, им иначе, чтобы в точности отображать всевозможных предметов фигуры.
Рассуждая о природе образов, Лукреций говорит, что первоначально они лежат за пределами нашего чувства, так как мельче того, что доступно для глаза. В доказательство он приводит факт существования мелких животных и запаха растений. В книге третьей недоступность первоначал для видения была сравнена с невидимостью предметов, удаленных на большое расстояние.
Образы возникают двумя путями: существуют призраки, которые рождаются от вещей; существуют призраки, рождающиеся самостоятельно и способные сами возникнуть в небе (воздушном пространстве).
Пишет Лукреций также о быстроте образования и скорости движения образов. Поверхность вещей источает всегда изобильно то, что летит от нее. Истечения эти, встречая какие-нибудь ткани, проникают насквозь, но, сталкиваясь с преградами, рассыпаются и вновь соединиться не могут.
Зеркало — гладкая преграда, через которую нельзя пройти и в которой нельзя расщепиться. С поверхности вещей непрерывно льются тонкие ткани вещей и тонкие фигуры. Они зарождаются быстро. Скорость их распространения велика, поскольку очень мал их вес; для начала движения нужна лишь незначительная сила, и они могут просочиться через любые преграды. Истечения исходят отовсюду:
...неизбежно признать вытеканье
Телец, которые бьют по глазам, вызывая в них зренье;
Запахи также всегда от известных вещей истекают...
Холод от рек, зной от солнца, звуки, соленая влага...
В книге изложена теория зрения. Осязание и зрение возбуждаются сходным путем:
Так что когда мы впотьмах осязаем квадрат и таким он нам представляется тут, то что же квадратным при свете Взора способно достичь, как не образ того же квадрата.
Причиной зрения служат образы. Там, куда обращен взор, могут «ударить» окраска и форма предметов, их образы. Расстояние, отделяющее нас от предмета, позволяет нам видеть образ и его распознавать. Отойдя от вещи, он (образ) толкает и гонит воздух, который расположен между ним и глазами. Воздух проскальзывает между нашими глазами, задевая зрачки, и проходит дальше. Мы различаем удаленность вещи следующим образом: чем дальше вещь, тем больше и продолжительнее струя задевает наши глаза. Все это происходит очень быстро, так что мы сразу видим и вещь, и расстояние.
Лукреций предлагает нам и теорию отражения в зеркале. Почему виден образ, но кажется, будто он далеко отодвинут вглубь? Это видение вызывается двойным воздухом:
...когда отразится от зеркала, тотчас к нашему взору идя, пред собой он толкает и гонит Воздух, который меж ним и глазами у нас расположен,
Делая так, что его целиком ощущаем скорее,
Нежели зеркало мы. Но, лишь только мы зеркало видим,
Тотчас приходит от нас до него доносящийся образ и, отраженный, опять до наших глаз достигает,
И перед собою струю он нового воздуха гонит,
Делая так, что его мы до образа видим, и это
Видеть нам образ дает в расстоянье от зеркала должном.
Лукреций описывает различные явления зрения. Глаза стремятся убежать и укрыться от блеска. Сила света очень велика, и его призраки падают тяжело и ударяют в глаза, разрушая при этом ткани. Яркий блеск опаляет глаза, так как в нем заключено много семян огня, которые, проникая в глаза, порождают боль.
У желтушного больного в глазах много желтизны, и поэтому все вокруг ему кажется желтым.
Из темноты ж потому освещенные видим мы вещи,
Что, хотя мрачная мгла ближайшего воздуха раньше Нам проникает в глаза открытые, их застилая,
Следом, однако, идет белизною сияющий воздух и очищает нам взор, разгоняя все черные тени Воздуха темного: он несравненно его и подвижней,
Тоньше гораздо и более мощен.
Только лишь светом своим он проходы глазные заполнит, Освободивши пути, что до этого заняты были Воздухом темным, тотчас появляются призраки следом всех освещенных вещей, заставляя нас тут же их видеть.
Из освещенных же мест ничего в темноте мы не видим из-за того, что во след надвигается мрачною мглою Воздух пустой и собой отверстия все заполняет;
Все занимает он тут, проходы глазные, и призрак Вещи уже никакой, ударяясь, глаза не затронет.
На большом расстоянии квадратные вещи нам кажутся круглыми, острые углы — тупыми, так как не всякий удар доходит до глаза.
Размышляет Лукреций и о зрительных иллюзиях. Глаз может слегка ошибаться. Вопрос о свете и тени, их движении и принадлежности должен решать наш разум. Глаз не может познавать природу вещей. Автор приводит также примеры зрительных иллюзий. Нам кажется, что корабль, на котором плывем, неподвижен, а тот, который неподвижно стоит, движется. Кажется, что убегают предметы, мимо которых едем, а звезды висят неподвижно, в то время как они непрерывно движутся, и т. д. Правильной формы портик кажется к концу сходящимся конусом. Если снизу надавить на глазное яблоко, то появляются двойные изображения;
...Тут большей частью ведут к заблуждению Нас измышленья ума, привносимые нами самими,
Видимым то заставляют считать, что чувствам не видно,
Ибо труднее всего отделить от вещей очевидных Недостоверную вещь, привносимую умственно нами.
Таким образом, Лукреций строит теорию зрительных ощущений. В основу берется положение об истечении призраков от предметов. Познание человеком окружающего мира происходит при помощи чувств, которые порождают в нас понятие истины. Их невозможно ничем опровергнуть. Разум целиком исходит из чувств.
ЕСЛИ ОНИ неверны, то он должен быть целиком ложным. Каждому чувству дана особая область и сила, и поэтому необходимо: ...чувству особому в нас ощущать то, что мягко, что твердо, Холодно, горячо или окрашено.
Вкус обладает особой силой, как запах или звук. И поэтому чувства не могут сами себя опровергнуть. Суждение о вещах будет лживо и вздорно, если оно исходит из заведомо ложного чувства.
Интерес представляет и описываемая в поэме теория слуха. Всякий звук слышится, как только проникающие в ухо первоначала своим телом затрагивают чувство. Голос и звук непременно должны быть телесны, если они способны приводить наше чувство в движение. Голос скребет гортань. Первоначало его вырывается наружу через узкую щель. Он должен состоять из темных начал, так как наносит ранения. Длительная речь истощает организм и нервную систему. Грубость голоса зависит от грубости первоначал, а гладкость — от гладкости. В ум внедряются различные первоначала — человек слышит звуки. Когда из тела вытесняются звуки, язык и губы разделяют их в слова. Если слово произносится на близком расстоянии, то слышится отчетливо. Если для звука далек путь, то в воздушной толще слова сливаются вместе и, проходя сквозь нее, меняется голос. Звуки слышатся, но неясно значение слов.
Слух и зрение, по мнению Лукреция, — способы чувственного познания. Но существует разница между распространением звука и путем зрительных образов. Звук проходит сквозь преграды, которые не может преодолеть зрительный образ. Голос распространяется по всем направлениям, образы же — только по прямому первоначальному пути.
Следующий вид чувствительности — вкусовая чувствительность. Вкус мы ощущаем во рту, когда выдавливаем сок из еды, который проникает в язык по извилистым порам. Ощущение сладкого возникает, если основные тела сочащейся жидкости гладкие. Шершавые первоначала колют и раздирают язык. Вкусовые ощущения возникают только в области, ограниченной полостью нёба; в горле и в нижних отделах его вкус мы не чувствуем. Разница во вкусах объясняется следующим образом: семена у вещей перемешаны многообразно; все живые существа состоят из различных семян; в нёбе, в членах между семенами существуют промежутки, различающиеся по форме, по величине; поэтому семена по-разному воздействуют на различные структуры.
Особое место уделено изложению специфики обоняния. Существуют различные виды запахов. Все они трогают ноздри. Есть много вещей, откуда поток запахов, изливаясь, течет и струится. Они разносятся повсюду, растекаясь. Для разных существ приятен различный запах вследствие неодинаковости форм. Нюх различен у созданий. Запахи могут разноситься на разные расстояния, но никогда не доходят до нас так далеко, как голоса и звуковые образы. Распространяются они медленно и погибают в пути, растворяясь в дуновении ветра. Запах с трудом проникает в недра предметов, так как всегда вытекает из глубин. Начала у него больше, чем у звука или зрительного образа, поскольку он не способен пройти через каменную преграду. По запаху трудно определить местоположение предмета.
Когда рассматриваются умственные образы и признаки их возникновения, то основным вопросом становится следующий: чем движется дух и откуда происходит то, что приходит на ум. Призраки разных вещей много витают различным путем и разлетаются во всех направлениях. В воздухе они легко сходятся вместе. Их ткань по строению значительно тоньше образов, бьющих в глаза и вызывающих у нас зрение. Они проникают в тело через поры, тревожат тонкую сущность души и приводят в движение чувство. Так появляются вымышленные образы (кентавров, умершего человека). Призраки отделяются от различных вещей или сами возникают в пространстве и соединяются между собой:
Любые из образов легких сразу ударом одним сообщают движения духу,
Тонок ведь ум наш и сам чрезвычайно подвижен.
Подробно рассматривает Лукреций и органические потребности человека. Потребность в пище возникает из стремления поддержать постоянство организма, так как в деятельности он расходует силы. Затрагивается проблема двигательной активности и волевого управления движениями, к которому способен человек. Сначала появляется призрак движения и его ударяет. Затем настает черед воли, поскольку никто не может начать никакого дела, пока дух не предвидит, что он желает:
Что он предвидит, то и является образом вещи.
Когда дух возбужден и охвачен стремлением двигаться, он тотчас сообщает удар силе души, что рассеяна в теле по суставам. Затем ударяет душа и приводит в движение все тело. Снаружи через поры в тело проникает воздух и тоже приводит в движение тело. Стало быть, движение происходит от двойной причины — внешней и внутренней.
Не остается в стороне и вопрос о механизме сна:
...Сон наступает тогда, когда разбежится по членам Сила души, и она выгоняется частью наружу,
Частью же, сбившись плотней, в глубину удаляется тела,
Все расслабляются тут и становятся дряблыми члены.
Во время сна только часть души изгоняется из тела, иначе наступила бы смерть.
Таким образом, Лукреций выстраивает стройную теорию чувственного познания. Единственный объект познания для него — материальный мир, природа. Единственный достоверный источник познания — человеческие чувства, ощущения, восприятия. Они выступают критериями истины. Выводы Лукреция иногда несколько наивны, но его теория представляет собой стройную, завершенную систему взглядов; его догадки намного обогнали достижения конкретных наук того времени и были подтверждены экспериментальными психологическими исследованиями XIX и XX вв.
В пятой книге рассматриваются такие вопросы, как возникновение, образование и гибель мира и его отдельных частей; движение звезд, Солнца и Луны, закономерность смены дня и ночи; развитие земли, происхождение растительного и животного царств; возникновение первобытного общества, происхождения языка, частной собственности и царской власти; возникновение права и законов, происхождение религии и развитие материальной и духовной культуры.
Шестая книга посвящена уничтожению суеверных страхов путем объяснения явлений природы. Лукреций предпринимает попытку раскрыть сущность таких метеорологических феноменов, как гром, молния, гроза, смерч, дождь, радуга, землетрясение, приливы и отливы, извержение вулканов.
Несомненно также, что философ был первопроходцем в области латинского стихосложения; поэма оказала влияние на Вергилия, а в дальнейшем даже на Вольтера, Гете, современную европейскую литературу. Цицерон в письме к своему брату Квинту упоминает о поэме и признает в ней «многие проблески гения, а также немалое искусство». При жизни Лукреция его сочинение «О природе вещей» не было опубликовано, его отредактировал и опубликовал Квинт Цицерон. Идеи Лукреция оказали значительное влияние на развитие материалистических философских учений эпохи Возрождения и Нового времени.
Описания человеческих поступков и черт характера в литературных памятниках
История культуры сохранила для нас замечательные литературные памятники, дающие примеры психологических наблюдений и описаний человеческих поступков, индивидуальных психических особенностей, черт характера, типичных ситуаций, вызывающих различные эмоции и состояния. Психологи подчеркивают, что интерес к старинным описаниям сохраняется и сегодня, так как их обладатели хорошо узнаваемы в повседневности, несмотря на смену исторических эпох и условий жизни. Примерами такого описания служат трактат «Характеры» древнегреческого мыслителя Теофраста (Theophrastos) (ок. 372 — ок. 287 гг. до н. э.), в котором дается описание человеческих индивидуальностей в различных жизненных ситуациях и уникальное но своей глубине и современности произведение философа XVII в. Бальтасара Грасиана «Карманный оракул, или Наука благоразумия, где собраны афоризмы, извлеченные из сочинений Лоренсо Грасиана».
Вообще следует признать, что наиболее яркие и точные описания характеров и поступков людей представлены во множестве фольклорных и литературных произведений, где отражены нравы и ментальность народов, совокупная житейская мудрость человечества.
Немалый интерес представляет и история философской мысли. Многие философы обращались к осмыслению человека, мотивов его поведения, отношения к жизненным явлениям, к самому себе и к окружающим людям, морально-нравственным проблемам, вопросам человеческого достоинства.
1. Все уже достигло зрелости, и более всего личность. Нынче от одного мудреца больше требуется, чем в древности от семерых, и в обхождении с одним человеком в нынешнее время надо больше искусства, чем некогда с целым народом.
2. Натура и культура — два стержня, на коих красуются все достоинства. Одно без другого — поддела. Образования мало, надобно еще дарование. Но беда невежды в том, что он ошибается насчет своего призвания в жизни, в выборе занятий, места в краю родном, в кругу друзей.
4. Мудрость и доблесть — основа величия. Бессмертные, они даруют бессмертие. Сколько человек знает, настолько он человек; знающий всемогущ. Для невежды мир — потемки. Разум и сила — глаза и руки; без доблести мудрость бесплодна.
6. Зрелость человека. Зрелыми не рождаются, но изо дня в день, совершенствуя свою личность, изощряясь в своем деле, человек достигает высшей зрелости, полноты достоинств и преимуществ — это сказывается в изысканности вкуса, в утонченности ума, в основательности суждений, в безупречности желаний.
16. Сочетать в себе ум с благой целью — залог премногих успехов. Высокий ум и низкая воля — чудовищная, насильственно обрученная чета. Злое намерение — яд для высоких достоинств, с помощью ума оно лишь искусней творит зло. Презрения достоин высокий ум, примененный для низких целей! Разум без благоразумия — двойное безумие.
21. Искусство быть счастливым. Есть для этого немало рецептов, но не всякий годится для мудреца. Успеху может содействовать предприимчивость. Правильно рассуждая, нет лучшего пути, чем путь добродетели и усердия, ибо нет высшего счастья, чем благоразумие, как и худшего несчастья, чем неблагоразумие.
24. Управлять своим воображением. Где надо, придержи его, а где и подстегни, ведь в нем — все наше блаженство; само благоразумие порой у него на поводу. Оно — тиран. Не довольствуясь мечтаниями, вмешивается в деяния, господствует над жизнью нашей, делает ее по своей прихоти радостной и тягостной: от него зависит, довольны мы собой или нет.
26. К каждому подбирать отмычку. В этом искусство управлять людьми. Для него нужна не отвага, а сноровка, уменье найти подход к человеку. У каждого своя страстишка — они разные, ибо различны природные склонности. Все люди — идолопоклонники: кумир одних — почести, других — корысть, а большинства — наслаждение. Штука в том, чтобы угадать, какой у кого идол, а затем применять надлежащее средство, ключ к страстям ближнего.
28. Избегать общедоступности. Особенно во вкусе. О, велик был мудрец, огорчавшийся, когда его творения нравились многим. Всеобщая хвала претит разумному, как хамелеоны питаются воздухом, так иные люди упиваются поклонением толпы, и грубое ее дыхание им приятнее сладчайшего дыхания Аполлонова. Также в понимании: не дивись чудесами, изумляющими или пугающими невежд; толпа глупа, мыслить трезво дано лишь немногим.
34. Знать главное свое достоинство: развивать лучшую из своих способностей, не забывая об остальных. Каждый мог бы в чемто достигнуть больших высот, кабы знал свои преимущества. Определи главный свой дар и приложи усердие. Большинство людей насилуют свою натуру и потому ни в чем не достигают превосходства.
38. Вовремя прекратить удачную игру. Правило опытных игроков. Уметь достойно отступать так же важно, как отважно наступать; когда совершено достаточно, когда достигнуто много, — подведи черту. Непрерывное везение всегда подозрительно.
48. Насколько человек глубок, настолько он личность. Всегда и во всем внутри должно быть больше, чем снаружи. Есть люди с одним фасадом, как дома недостроенные за недостатком средств: по входу — дворец, по жилью — лачуга. На пристанище здесь не надейся, толковать с ними не о чем: после приветствий при встрече смолкают речи.
50. Человек рассудительный и приметливый. Он не подчиняется обстоятельствам, но управляет ими. Да будет твоя совесть мерилом твоей правоты и строгость собственного приговора важнее чужих мнений. Не делай неподобающего, страшась не суда людского, а голоса своего благоразумия.
52. Никогда не раздражаться. Важное правило благоразумия — не выходить из себя. Большое самообладание говорит о большом сердце — душу великую нелегко стронуть с места. Итак, умей владеть собой, дабы ни в счастье, ни в несчастье тебя не осудили за несдержанность, но дивились бы высоте духа.
53. Решительный и рассудительный. Решительность быстро вершит то, что рассудительность обдумывает долго. Поспешность — страсть глупцов; не видя помех, они действуют без оглядки. Разумный, напротив, часто грешит медлительностью: кто многое видит, тяжел на подъем. Из-за долгих споров нередко даже удачный замысел идет прахом. Быстрота — мать успеха. Не откладывай на завтра, и ты совершишь многое. Августейший девиз — торопись не спеша.
58. Сдерживать себя. Не должно перед всеми без разбору красоваться, тратить силы сверх надобности. Ни умом, ни доблестью не бросайся попусту. Не выставляй напоказ все, что имеешь, — назавтра уже НИКОЕЙ не удивишь. Всегда держи про запас, чем бы вновь блеснуть; кто каждый день открывает новое, от того ждут многого — и никогда не доберутся до дна его сокровищницы.
59. Человек удачного завершения. Кто входит в чертог Фортуны через врата радости, выходит через врата скорби — и наоборот. Посему думай о конце дела, заботься о том, чтобы счастливо выйти, а не о том, чтобы красиво войти. Обычная беда баловней Фортуны — громкое начало и горький конец.
65. Изощренный вкус. Для вкуса, как и для ума, необходима культура. Кто тонко чувствует, тот острее жаждет лучшего. Глубина понимания узнается по высоте стремления. Вкусы прилипчивы, передаются общением и по наследству; посему общество людей хорошего вкуса — великое счастье. Не следует и брать за правило все осуждать — одна из нелепых крайностей, особенно противная, когда вызвана не желчностью, а жеманством.
68. Наводить на мысль. Это более тонко, чем приводить на намять. Иной раз надо напомнить, а иной — посоветовать. Люди часто не делают нужного шага потому, что в голову не приходит; в таких случаях уместно по-дружески дать совет. Одно из ценнейших свойств ума — вовремя сообразить, что важно. Кто этим обделен, удачу часто упускает. Пусть же сметливый подаст помощь, а недогадливый попросит о ней; один да будет обстоятелен, другой — внимателен.
69. Не поддаваться пошлой переменчивости настроения. Велик тот, кто не подвластен прихотям. Благоразумие учит размышлять о себе самом — познавать нынешнее свое состояние и исправлять его, даже настраивать себя на противоположное, дабы между действительным и искусственным обрести среднюю линию синдересиса. Чтобы направлять себя, надобно познать себя.
74. Не быть самодуром. Подлинные звери — в многолюдных городах. Недоступность — порок тех, кто не познал себя; чем больше прав, тем круче нрав. Хочешь уважения, не начинай с оскорбления. Только поглядеть на этого неприступного зверя, всегда готового впасть в ярость! Кто от него, себе на горе, зависит, на беседу с ним идет, как на бой с тигром, вооружаясь осторожностью и опаской. Подымаясь к своему месту, все угрожают, а поднявшись, в отместку всем досаждают. По должности им положено быть со всеми, но их грубость и спесь отталкивают. Пристойная кара для подобных — держаться от них подальше, благоразумно избегая их общества.
87. Культура и шлифовка. Человек рождается дикарем; воспитываясь, он изживает в себе животное. Культура создает личность, и чем ее больше, тем личность значительнее. Культурная Греция вправе была называть остальной мир варварским. Неотесанность — от невежества; для культуры нужны прежде всего знания, но сама ученость будет грубовата, коли не отшлифована. Изящны должны быть не только мысли, но и желания, и особенно — речь. Одни люди от природы наделены изяществом внутренним и наружным, в мыслях, в словах, в каждой части тела и в каждом свойстве души — подобно плоду, его кожуре и мякоти. Другие, напротив, так неотесанны, что все их природные качества, порой превосходные, меркнут из-за несносной дикарской грубости.
89. Само7юзнапие. Познай свой нрав, свой ум, свои суждения, пристрастия. Пока себя не знаешь, нельзя собой властвовать. Для лица есть зеркало, для духа — нет; пусть же тут будет зеркалом трезвое размышление о себе. Можно забыть о наружном своем облике, но всегда помни про облик внутренний, дабы его улучшать, совершенствовать. Проверяй, насколько ты тверд в благоразумии, насколько способен к деятельности; испытывай свою горячность, измеряй глубину духа. Взвешивай способности.
90. Искусство долго жить: жить достойно. Две вещи быстро приканчивают человека: глупость и распутство. Одни потеряли жизнь потому, что хранить ее не умели, а другие — потому что не хотели. Как добродетель — сама себе награда, так порок — сам себе кара. Кто торопится жить в пороке, погибает быстро в обоих смыслах; кто торопится жить в добродетели, никогда не умрет. Здоровье духа сообщается телу, жизнь праведных долга не только делами, но и годами.
93. Универсальный человек. В нем сошлись все достоинства, он один стоит многих. Он вносит в жизнь огромную радость и заражает ею близких. И если Натура, дабы возвысить человека, сделала его неким сводом всего лучшего в природе, пусть искусство путем воспитания вкуса и ума сделает его малой вселенной.
98. Скрывать свои намерения. Страсти — окно духа. Мудрость житейская требует скрытности: кто играет в открытую, рискует проиграться. Пусть не знают, чего ты хочешь, не то помешают — одни противодействием, другие угодливостью.
104. Испробовать различные занятия. Они разнообразны, важно их знать, а для этого — понимать. В одних требуется отвага, в других — тонкость. Трудное дело — управлять людьми, вдвойне — безумцами или глупцами; дабы с теми справляться, у кого нет головы, надобно иметь две головы. Тягостны занятия, требующие человека целиком. Наиболее достойны те, где меньше зависимость от других или она более далекая.
108. Кратчайший путь, чтобы стать личностью, — умей выбирать друзей. Велико воздействие общения — передаются вкусы и привычки, незаметно меняется характер, даже ум. Пусть быстрый дружит с медлительным, и так же пусть поступает каждый; без всякого принуждения он достигнет умеренности, а умерять себя — важнейшее дело. Сочетание противоположностей украшает мир и поддерживает его строй; оно порождает гармонию в сфере натуральной, тем более — в моральной. Следуй же сему поучительному примеру, подбирая приближенных и подчиненных, — во взаимодействии крайностей установится разумная середина.
110. Не ждать, пока станешь солнцем заходящим. Правило благоразумных — удалиться от дел прежде, чем дела удалятся от тебя. Умей и свой конец обратить в триумф — само солнце порой в полной силе прячется за облака, дабы не видели его закат; нам остается лишь гадать — зашло оно или нет. Загодя уйди от скорбей, чтобы не страдать от дерзостей. Не жди, пока повернутся к тебе спиной, похоронят, и еще живой для огорчения, ты уже труп для почтения. И пусть красавица разумно и вовремя разобьет зеркало — не дожидаясь, пока оно разгневает ее горькой правдой.
111. Обзаводиться друзьями. Дружба — второе бытие. Всякий друг для друга своего хорош и умен; меж друзьями все улаживается. Человек стоит столько, во сколько другие его оценят, а путь к их устам лежит через сердце. Нет сильнее чар для друга, чем добрая услуга. Лучший способ заслужить дружбу — выказывать ее.
113. В дни благоденствия готовиться к черным дням. Разумен тот, что летом запасается на зиму; можно не торопиться, милости достаются дешево, друзей множество. Хорошо сберечь на черный день, когда все дорожает и во всем нехватка. Имей в запасе друзей и должников: придет день, и весьма кстати окажется то, что нынче не ценишь. Подлость же не имеет друзей — в дни благополучия она их не признает, в дни бедствий — не признают ее.
116. Общаться с людьми порядочными. Им можно верить в долг и самому у них одолжаться. От человека без чести — беги без ОГЛЯДКИ; КТО чести не чтит, не чтит никакой добродетели. Честь — престол честности.
127. Непринужденность во всем. Она животворит достоинства, вдохновляет речи, одушевляет дела, красит все прекрасное в человеке. Прочие достоинства украшение натуры, а непринужденность — украшение самих достоинств; даже в рассуждениях ее весьма ценят. В основном она дается природой, меньше — усердием, ибо она выше любых правил.
131. Красота поведения. И у души есть свое изящество, некое щегольство духа — красота поступка доставляет немалое наслаждение сердцу. Не всем она дана, в ней сказывается величие души. Первый ее признак — о враге отзываться хорошо, обходиться с ним еще лучше. И ярче всего блистает она в тех случаях, когда ждут мести: она не просто отказывается от мести, но все кончает по-хорошему в тот миг, когда кажется, что вот сейчас последует месть, поражает нежданным великодушием.
132. Семь раз обдумать. Всегда надежнее перед делом осмотреться, особенно коль успех не очевиден. Оттягивай время, либо чтобы отказаться, либо чтобы утвердиться, когда на ум придут новые доводы в пользу твоего решения. Если дело идет о том, чтобы дать, то выше оценят данное по совести благоразумия, нежели в угоду страсти: чем больше желают, тем больше ценят.
148. Владеть искусством беседы, ибо в беседе сказывается личность. Ни одно из занятий человеческих не требует большего благоразумия, хотя в жизни ничего нет обычнее — тут можно и все потерять и все выиграть. Чтобы письмо написать — а письмо та же беседа, только обдуманная и записанная, — надобно размышление, насколько же больше требуется его для беседы обычной, мгновенного экзамена ума! Благоразумие в беседе важнее, чем красноречие.
178. Верить сердцу. Тем паче — опытному. Не спорь с ним, в делах важных оно пророчит истину: это домашний оракул. Есть сердце вещее, особый дар природы, оно всегда предупреждает, а в лихую годину бьет в набат, торопя к спасительному действию.
194. Трезво судить о себе, о своих силах. Особенно когда начинаешь жить. Все люди о себе высокого мнения — тем больше мнят, чем меньше стоят: мечтая о блистательной фортуне, полагают себя чудом природы. Надежда безрассудно обещает, жизнь ничего не исполняет, и для тщеславного воображения постижение подлинной жизни становится горькой мукой. Пусть же поможет в подобных заблуждениях благоразумие — не возбраняется желать лучшего, но ждать надобно худшего, дабы хладнокровно встретить свою судьбу.
195. Ценить других. Нет человека, который не может чему-то научить, и нет мастера, которого в чем-то не превосходит другой мастер.
Заимствовать полезное от каждого — умение весьма важное. Мудрый ценит всех, ибо замечает в каждом хорошее и знает, как трудно сделать хорошо. Неразумный же никого не ценит, ибо не видит хорошего и замечает только дурное.
222. В речах сдержанный — благоразумный. Язык — дикий зверь: как вырвется на волю, нелегко посадить снова на цепь. А в нем пульс души, мудрые по языку определяют ее здоровье, проницательные нащупывают движения сердца.
227. Не поддаваться первому впечатлению. Иные вступают с первым впечатлением в законный брак, и последующие для них — любовницы, а так как вперед всегда выскочит ложь, то для правды уже пет места. Не заполняй же чувство первым впечатлением, ниже разум — первым сообщением; это признак небольшой глубины. У первого впечатления во власти — один шаг до слепой страсти.
238. Знать, чего тебе не хватает. Многие могли бы стать вполне личностями, не будь лишены какого-то качества, без коего не достигнуть совершенства полного. Иной достиг бы много, исправив в себе малость. Кому не хватает серьезности, из-за чего меркнут блестящие способности; кому — мягкости обхождения, недостаток более всего ощутимый для домочадцев, особенно у персон важных. Этим не мешало бы добавить решительности, тем сдержанности. От всех этих недостатков, коль познал их в себе, нетрудно избавиться — усердие обратит привычку во вторую натуру.
262. Забывать — это скорее благодать, чем искусство. Что прежде всего надо бы забыть, о том больше всего вспоминаешь. Память наша и коварна — когда всего нужнее, тогда-то изменяет, — и неразумна — является, когда не нужна; в том, что огорчает, удержу не знает, а там, где могла бы порадовать, нс старается. Порой лучшее лекарство от беды — забыть о ней, но о лекарстве этом мы забываем. Надобно приучать память стать для нас полезной — ведь одной ее достаточно, чтобы вознести в рай или ввергнуть в ад.
273. Знать нрав тех, с кем имеешь дело, — чтобы понять их намерения. Зная причину, поймешь следствие, вначале исходя из причины, а только затем — из повода.
Учись разгадывать выражение лица, по внешним признакам читать душу. Различай: кто всегда смеется — от глупости; кто никогда не смеется — от злости. Избегай любопытного — от легкомыслия, от наглости. Не жди добра от урода, таких обидела сама природа, и как она их не уважила, так и они ее не уважают. А у красивости: чем больше красивости, тем больше глупости.
276. Обновляй свой прав с помощью природы и искусства. Говорят, через каждые семь лет меняется характер, пусть же перемена скажется в улучшении и изощрении вкуса. Примечай эти перемены натуральные, дабы им содействовать, ожидая лучшего и от дальнейших. А ведь многие поведение свое меняют лишь при перемене положения или должности, а в характере это заметным становится, уже когда в глаза бросается. В двадцать лет он павлин, в тридцать — лев, в сорок — верблюд, в пятьдесят — змея, в шестьдесят — собака, в семьдесят — обезьяна, в восемьдесят — ничто.
287. Никогда не действовать в пылу страсти — все сделаешь не так. Кто не в себе, тот и не отвечает за себя. Страсть изгоняет разум. Пусть его заменит благоразумный бесстрастный посредник: зрители видят больше, нежели игрок, они не горячатся.
291. Подвергать пробе. Немалый ум требуется, чтобы понять чужой ум, — пусть проницательность разумного тут состязается со сдержанностью скрытного. Важнее разбираться в видах и свойствах людей, чем трав и камней. Это одно из самых тонких житейских искусств; металл узнается по звону, человек — по слову. Порядочность обнаруживается в речах, но куда вернее в делах. Тут надобны внимание преострое, наблюдательность неустанная, тонкая приметливость, трезвое суждение.
292. Пусть человеческая натура возвышается над обязанностями сана, а не наоборот. Как ни высок пост, покажи, что личность выше. У кого велик запас духовного, тот с каждым новым делом сам растет и выказывает все больше достоинств.
293. О зрелости. Она блистает в облике, но еще вернее — в нраве. Вес материальный указывает цену золоту, вес моральный — личности: украшая дарования, он внушает уважение. Осанка человека — фасад души; степенность — не косая ограниченность, как полагает пустомыслие, но спокойная уверенность: в словах наставительна, в делах Образцова. Зрелость свойственна лишь человеку во всем смысле слова — насколько он зрел, настолько он личность; выйдя из детства, он обрел важность и авторитет.
297. Поступать всегда так, будто на тебя смотрят. Осмотрителен тот, кто смотрит, как на него смотрят — или посмотрят. Он знает, что у стен есть уши, что зло совершенное рвется наружу. Даже наедине он так себя ведет, словно мир его видит, ибо знает, что все узнается: видит свидетелей уже сейчас в тех, кто, возможно, ими станет впоследствии.
298. Три качества делают из человека чудо — и это высшие дары верховной щедрости: плодовитый талант, глубокий ум, тонкий и счастливый вкус. Велико преимущество — хорошо придумать, еще большее — хорошо продумать. И оценить хорошее.
300. Одно слово: святость. Этим все сказано. Добродетель — центр всех совершенств, сосредоточение всех радостей. Она делает человека благоразумным, внимательным, проницательным, рассудительным,
мудрым. Мужественным, осмотрительным, прямодушным, счастливым, достохвальным, истинным и универсальным героем. Три дара даруют блаженство: святость, здоровье и мудрость. Добродетель — солнце малого мира нашего, его небосвод — чистая совесть; прекрасная, она снискала любовь Бога и людей. Ничего нет любезней добродетели, ничего нет отвратительней порока. Лишь добродетель — подлинное, все прочее — поддельное. Глубина и величие измеряются не фортуной, но добродетелью. Пока жнв человек, его любят, умрет — помнят.
Народная мудрость, художественная литература и живопись как хранилища житейского психологического знания
Нам с детства знакомо высказывание А. С. Пушкина о русских народных сказках как кладезе мудрости. Библия, ставшая самой читаемой книгой на Руси, без сомнения, формировала не только религиозное, но и обыденное сознание; не случайно библейское слово, библейские «крылатые выражения», касающиеся человеческих поступков и помыслов, вошли в нашу обыденную речь. Удивительное собрание наставлений содержит и свод семейных законов XVI в. — «Домострой».
И конечно же, житейский опыт, наблюдения, характеристики сконцентрированы в пословицах и поговорках.
Порой в них, хотя речь и идет об одном и том же предмете (любви, счастье, богатстве), встречаются взаимоисключающие высказывания и разнящиеся смыслы, что, безусловно, свидетельствует о сложности и неоднозначности трактовки многих человеческих свойств.
Интересные примеры дает нам также афористика как отдельный литературный жанр, известный с незапамятных времен. Сборники мудрых изречений составлялись в древности в Египте,
Китае, Индии; афоризмы запечатлены на вавилонских клинописных табличках; их можно отыскать в скандинавском эпосе и древнегреческой поэзии.
Многие писатели очень внимательно относились к кратким и точным изречениям, Л. Н. Толстой всю свою жизнь выписывал заинтересовавшие его цитаты. Так что для более полной картины обыденных психологических представлений нужно непременно познакомиться с мудростью тысячелетий.
Современная психология обратила свое внимание и на уникальное наследие восточной мудрости и житейской психологии коренных народов, населяющих земной шар.
Духовные практики этих этнических групп, оккультные обряды, шаманские ритуалы, эзотерическое знание сегодня рассматриваются как глубинные корни ряда современных психологических представлений об этнопсихологических особенностях человека, его сознании или технике психотерапии.
Например, в истории Китая были периоды Весны и Осени (770-476 гг. до и. э.) и Противоречивых состояний (475-221 гг. до и. э.), когда значительные социальные изменения стимулировали появление различных школ научной мысли, которые обсуждали вопросы социального, культурного и морального развития. Позже эти периоды были названы «Сто соперничающих мыслительных школ и сто благоухающих цветов». Наиболее значительным было учение Конфуция, объяснившего ритуал через «благожелательность, благосклонность» и подчеркивавшего его влияние на психологические и эмоциональные эффекты человеческого поведения и интернационализацию этих норм в сознании. Идеи Конфуция оказали огромное влияние на формирование культурной традиции и социально-психологических характеристик многих поколений людей в Китае. Собрание житейской восточной мудрости представляют собой и произведения Лао Цзы. Аналогично можно представить себе влияние коренной (местной, туземной) концепции «амаэ» — интерпретация поведения другого человека или его просьбы, — принятой в Японии.
Вся история искусств изобилует примерами удивительных и ярких психологических наблюдений и описаний. Великий русский писатель Ф. М. Достоевский говорил, что человек есть тайна, которую надо разгадывать всю жизнь. Создавая характер, сцену, обдумывая сюжет, Л. Н. Толстой постоянно обращался к себе, к «тайнам своей души» и в то же время советовался «с жизнью», соизмерял свой шаг с конкретными наблюдениями действительности.
Жизненные ситуации, человеческие отношения, индивидуальные особенности людей привлекают и современных художников. Большая часть серийных картинок популярного датского художника Херлуфа Бидструпа, на которых за мягким юмором скрывается глубокий подтекст, создана им на
гом», конечно, используя это понятие метафорически. В первом российском психологическом журнале, инициатором издания которого стал Н. Я. Грот (1852-1899), профессор Московского университета, Ф. М. Достоевскому и Л. Н. Толстому было отведено почетное место в проекте создания отечественных философии и психологии.
Потрясающей глубины психологические зарисовки, начиная с эпохи Возрождения, представляет нам портретная живопись, раскрывая неповторимые индивидуальные черты человека. Замечательные портреты выдающихся художников никогда не являются просто точным изображением лица; они передают характер, мысли, чувства
основе личного опыта, собственных наблюдений и переживаний. Серии его зарисовок «Четыре типа темперамента» и «Зеркало души», без сомнения, могут быть названы лучшими психологическими иллюстрациями и очень часто используются психологами в различных учебниках и монографиях.
То, что мы сегодня называем психологическим знанием, знанием о душе, ее исканиях, знанием о человеке, его поведении, поступках, мыслях, суждениях и т. д., появилось в глубокой древности, существовало на протяжении всего периода развития мировых цивилизаций и неразрывно связано со всеми пластами человеческой культуры. Для будущего психолога этот культурологический контекст составляет фундаментальную основу, на которой и будет построено профессиональное знание.
Статью подготовила доцент кафедры социально-гуманитарных дисциплин Волгушева Алла Александровна. 
