Главная » Юристу »
Государство, гражданское общество и самоуправление
Государство, гражданское общество и самоуправление
Статью подготовил ведущий корпоративный юрист Шаталов Станислав Карлович. Связаться с автором
Специфика взаимодействия государства и самоуправления, характер их отношений, правовые основы различных видов самоуправления в рамках демократического режима предполагают обсуждение и анализ природы гражданского общества в контексте теории государства и теории самоуправления. «Всякая государственная работа требует, чтобы люди, принадлежащие к разным классам, но к одному государству, умели находить условия для взаимного доверия и самоорганизации». Можно построить смысловой треугольник: государство — самоуправление — гражданское общество. При этом смысл вышесказанного будет выявлен только тогда, когда будут рассмотрены разные аспекты проблемы.
Так, чтобы провести анализ взаимоотношений государства и гражданского общества следует прояснить важные методологические моменты:
а) Когда обращаешься к современной западной литературе по проблемам гражданского общества, то бросается в глаза какая-то несоразмерность между бесспорной значимостью темы и довольно скромным научным материалом, который по ней наработан. Ведь речь идет, как свидетельствует классик западной политологии Р. Дарендорф, об одном из трех китов (economic opportunity — civil society — political liberty), на которых стоит западное общество. Между тем солидарных работ на эту тему, вышедших в последние лет пятнадцать, можно назвать немного, — если не считать давней литературы XVIII—XIX вв. (от А. Фегюсона до Г.В.Ф. Гегеля и К. Маркса). Да и в современных исследованиях их авторы больше склонны обращаться к этой прошлой традиции, истории идей о гражданском обществе, а также процессов его становления, нежели к сегодняшним структурам гражданского общества и реальным механизмам их функционирования. Основные элементы или блоки гражданского общества (политические партии, профсоюзы, предпринимательские объединения, неформальные организации и пр.), конечно, изучаются, но — сами по себе, вне связи с тем, что всех их объединяет в общем контексте гражданского общества.
б) Такое отношение можно было бы объяснить тем, что гражданское общество стало на Западе как бы привычным явлением, атрибутом повседневности, в которой «все ясно». Однако положение отнюдь не таково. В истории западных обществ гражданское общество не было всегда чем-то равным самому себе, оно эволюционировало, менялось — причем не только в лучшую сторону. Были периоды ослабления гражданских институтов, подавления их государством или обстоятельствами — например, в первой половине XX в., когда западные общественные механизмы разладились под воздействием мировых войн или режимов фашистского типа. Это, в частности, дало основание Э. Геллнеру, долгое время работавшему в Англии, в своей последней книге обозначить период нормального функционирования гражданского общества на Западе где-то.
в) Сейчас есть мнения, что гражданское общество на Западе существовало скорее в прошлом. На индустриальном этапе модернизации оно уступило место «массовому обществу», где связи между людьми стали формальными, безличными, а права человека обеспечиваются государством. Поэтому идея гражданского общества сегодня более актуальна в странах «третьего мира» или в бывших коммунистических государствах, где гражданское общество еще только создается. Такая позиция является, конечно, преувеличением — имеется слишком много доказательств разносторонней общественной самодеятельности в странах Запада, чтобы отрицать существование там гражданского общества. Но можно согласиться с тем, что западное гражданское общество значительно изменилось по сравнению с эпохой раннего капитализма; что в XX в. оно постоянно подвергалось и продолжает подвергаться различного рода испытаниям на прочность. По мнению Р. Дарендорфа, серьезной опасностью гражданскому обществу на Западе сейчас стал процесс глобализации, характерный для начинающейся постиндустриальной стадии и нового витка научно-технической революции. Распространение новых, «информационных» технологий и ужесточившаяся конкуренция на мировом рынке приводит к вымыванию из производства значительного контингента наемного труда, к росту социального неравенства, а также к ослаблению национальных общественных организмов, которые могли бы противостоять этим дисбалансам. Маргинализация части населения означает, что люди становятся псевдо-гражданами (wouldbe citizens). Они не могут защищать свои права, скажем, так, как это делало европейское рабочее движение в XIX в., потому что они как бы не нужны. «Богатый может становиться богаче без них; правительства могут быть переизбраны без их голосов; а ВНП может расти, расти и расти». Не будем загадывать, чем закончиться это противостояние элитарных тенденций постиндустриальной эпохи и гражданских структур. Во всяком случае, западное общество не раз демонстрировало способность реагировать на различные угрозы демократическим институтам и правам человека, которые возникли в нем же самом. Вот и сейчас в противовес процессам глобализации, росту социальной дифференциации, сужению центров принятия решений и т. д. уже достаточно ясно намечается тенденция децентрализации: усиление местной власти и местных организаций, движений протеста против сокращения рабочих мест, бесконтрольной деятельности транс-националов, загрязнения окружающей среды и т. д.
г) В современной российской литературе несоответствие между темой гражданского общества и ее освещением также наблюдается, но по другим причинам. Долгие десятилетия проблематика гражданского общества была для нашего обществоведения практически закрытой. Да и самого гражданского общества не существовало, имелись лишь его суррогаты. Что же касается последнего десятилетия, то за это время успели возникнуть лишь отдельные ростки гражданского общества (нередко неудачные), дающие пока не слишком много материала для размышления. Поэтому количество публикаций на эту тему исчисляется лишь несколькими статьями. Тем не менее, в них ясно зафиксировано понимание того, сколь большое значение имеет становление институтов гражданского общества: интеграция социума, введение социальных конфликтов в цивилизованные рамки; продуцирование норм и ценностей, которые затем скрепляет своей санкцией государство; образование среды, где формируется общественно активный индивид. К этому можно, пожалуй, прибавить функцию воздействия на государство, формирования его в соответствии с демократическими нормами и интересами граждан. Следует отметить, что все познается в сравнении. Изучая становление гражданского общества в Росси, казалось бы, логично «примерять» его к развитым, классическим формам гражданского общества на Западе. Такое составление, конечно, возможно, но недостаточно продуктивно. Дело в том, что, будучи исторически первым и как бы «задававшим тон» всем последующим аналогичным образованиям в других регионах, гражданское общество на Западе отличается от них как по своему генезису, так и по типу. По генезису — ибо гражданское общество на Западе создавалось в течение ошибок, органически вырастая из архаических институтов, которые корректировались и приспосабливались к потребностям усложняющегося общества. В других странах и регионах гражданское общество в собственном смысле слова стало создаваться значительно позже и во многом сознательно, под воздействием западного примера.
д) При сравнении России и стран Запада необходимо учитывать то принципиальное отличие, что Россия изначально развивалась и все еще развивается в рамках вторичной, догоняющей модели. Это означает, что простой и непосредственный перенос на почву России опыта и форм становления гражданского общества, его взаимоотношений с государством на Западе невозможен. Первые элементы гражданского общества в европейских странах, таких как Англия, Франция, начали возникать в заключительной фазе феодализма, т. е. в период абсолютизма, что происходило на базе глубоких социально-экономических сдвигов. После первых политических революций они получили дальнейшее развитие в начальной, раннекапиталистической фазе в ходе их противоборства с бонапартистскими и реставрационными монархистскими режимами. А завершилось формирование полноценного гражданского общества с переходом во вторую фазу, фазу развитого частно-хозяйственного капитализма, что сопровождалось становлением демократических форм жизни общества и государственного правления.
Трудно сказать, когда впервые был употреблен термин «гражданское общество». В той или иной форме его можно найти уже в литературе средневековья и нового времени. Как осознанное научное понятие он становится достоянием западной политологической литературы начиная, по крайней мере, с XIX в., хотя употребляется в разных значениях.
Если попытаться как-то суммировать все имеющиеся толкования, то на первый план выступят две основные дистинкции:
1. Гражданское общество как сфера, отличная от государства. Это разделение сопровождается различными оценками. Скажем, у Гегеля гражданское общество находится где-то «посредине между семьей и государством»; последнее определяется как «политическое тело» и как бы опекает гражданское общество. Государство представляет собой более высокую степень, нежели институты гражданского общества. Примерно такой же подход у И. Бентама, Ж. Сисмоди, Л. фон Штейна. Но существует и другая тенденция — возвышения гражданского общества над государством (Т. Спенс, X Ходжскин, Т. Пейн). Она особенно ярко выражена у Томаса Пейна, для которого государство есть просто необходимое зло, и чем меньше будет сфера его воздействия, тем лучше. В умеренной форме эта позиция характерна также для А. Токвиля и Дж. С. Милля. Обе названные позиции все же являются крайностями, и в них опускаются различные аспекты взаимодействия общества и государства, хотя само по себе разделение государства и гражданского общества как неких идеальных типов — эвристически полезно. Хотя в реальной жизни государство и гражданское общество как были, так и остаются достаточно тесно связанными.
2. Другое различие — между узким и широким пониманием гражданского общества, что предполагает также дифференциацию оценочных подходов. В узком понимании гражданское общество основывается на ценностях личной независимости, обеспечении прав человека, прежде всего его собственности. В этом смысле гражданское общество связывается главным образом с либеральной традицией, причем иногда в негативном плане.
Данный подход воспринял К. Маркс. Он почти буквально повторял Гегеля, когда писал, что в гражданском обществе человек «рассматривает других как средство, низводит себя самого до роли средства и становится игрушкой чуждых сил». У Маркса гражданское общество сужено, — сводясь то к совокупности производственных отношений, то к организации семьи, сословий, классов, и выступает источником отчуждения человека от других людей и от себя самого. Гражданское общество сведено Марксом, по существу, к базису и, будучи тем самым отделенным от надстройки, полностью деполитизировано, является синонимом «буржуазного общества». Отсюда следовали всем известные социалистические выводы: от узкой, «лично-эгоистической» трактовки гражданского общества Маркс шел к тезису об исторической исчерпанности буржуазной демократии, как отвечающей интересам лишь сравнительно узкой группы частных собственников. В итоге понятие «гражданское общество» постепенно выпадает из марксистского обществоведения.
Однако широкое понимание гражданского общества соотносит его не только с индивидуалистической, либеральной тенденцией, но и с тем, что принадлежит коллективистским или групповым традициям. Автор специального исследования на данную тему английский историк и политолог Энтони Блэк показывает, что становление гражданского общества в Европе происходило через различного рода коллективистские структуры — свободные города, ремесленные гильдии, коммуны и корпорации. Они постепенно и формировали естественную среду политической демократии «снизу».
По мнению Э. Блэка, элементы и ценности гражданского общества, по сути, сложились в Европе уже в XIII в.
К ним относились такие представления о нормах индивидуального существования, как:
Задавайте вопросы нашему консультанту, он ждет вас внизу экрана и всегда онлайн специально для Вас. Не стесняемся, мы работаем совершенно бесплатно!!!
Также оказываем консультации по телефону: 8 (800) 600-76-83, звонок по России бесплатный!
1) требование личной безопасности;
2) свобода от доминации с чьей-либо стороны;
3) принцип равенства всех перед законом;
4) право на частную собственность;
5) право на частную жизнь (privacy);
6) институт договорных отношений между индивидами, равно как между индивидом и группой;
7) признание индивидуальных различий, уважение к другому человеку.
Несущими, структурообразующими элементами в этом наборе были три: личность, собственность и самоуправление. Они соответствовали основным интересам становящегося новоевропейского человека, порождающим ряд других, производных интересов. Но механизм реализации этих интересов был групповой, коммунальный, что не могло не наложить отпечаток на саму систему ценностей. Исторически этот механизм формировался в особых группах — гильдиях.
Первые гильдии как особые самоуправляющиеся образования появляются в Европе. Основными принципами, их скреплявшими, были солидарность, взаимопомощь, чувство профессиональной и групповой чести, общее понимание справедливости. Примерно в это же время по всей Европе — от Балтики до Прованса — наблюдается мощный подъем городов. По сравнению с гильдиями города формируют более сложные структуры самоуправления: в них существуют магистратуры, ополчение, полиция, суд, взимаются налоги. Особо крупные города чеканят собственную монету.
Вместе с тем налицо общий это с города и гильдии. Не случайно термин «гильдия» порой применялся к городу, а некоторые города (Флоренция, Падуя и др.) реконструировали себя как города гильдии (townsmen). Общими принципами города и гильдии были самоуправление, принцип взаимопомощи, клятва, объединявшая их членов, определенные правовые гарантии.
В силу того, что в рамках западного ареала происходило уникальное взаимодействие нескольких исторических тенденций и культурных традиций, во-первых, дало о себе знать наследие античности, которое так или иначе сохранялось в средневековой Европе и вновь было востребовано в эпоху Возрождения. Опыт античного полиса и римское право с его краеугольным понятием частной собственности создали определенные предпосылки для возникновения структур гражданского общества. Показательно, что многие термины (consuls, senatus, universitas), применявшиеся в средневековых европейских городах, восходят ко временам Древнего Рима.
Во-вторых, следует отметить воздействие христианства. В нем по сравнению с другими мировыми религиями идея свободы человека, личности получила наиболее полное выражение. Человек свободен не только по тому, что в нем есть «частица Божья», но и поскольку он обладает свободой выбора в своей самоорганизации. Кроме того, христианская церковь культивировала различные формы автономных и самоуправляющихся объединений верующих.
В этом контексте также имели большое значение Возрождение с его культом свободы человеческой личности и, конечно, Реформация.
Разумеется, это не означало, что процесс оформления гражданского и возникновения различных видов самоуправления общества в Европе шел все время по восходящей, кумулятивно. Так, гильдии периодически демонстрировали склонность к монополизму и становились тормозом развития. Нередко власть в городах захватывали всякого рода олигархи.
Тем не менее, есть основания говорить в целом о непрерывности «гражданской» юридической традиции европейских обществ, когда, несмотря на временное ослабление или даже уничтожение тех или иных форм групповой и личностной автономии самоуправленческих начал, последние периодически возрождались и вновь усиливались. Например, реформация обозначила возврат к ценностям малых групп и социальных образований — общин верующих, городских коммун, и не случайно немецкие города стали главным проводником ее идей.
Горожане-протестанты оказались ведущей силой и в ранних буржуазных революциях. В этих революциях законодательно закреплялись индивидуальные права граждан, принцип верховенства закона и равенства всех, в том числе представителей государственной власти, лишь перед ним. Точно так же протестантские общины с их началами выборности и самоуправления во многом способствовали становлению форм буржуазной демократии.
Эта преемственность политико-правовых и культурных традиций в западноевропейском регионе и привела, в конце концов, к кристаллизации того, что можно назвать гражданским обществом. Бывшие гильдии трансформировались в самоуправляемые профсоюзы, кооперативы, промышленные корпорации. «Город-государство» стал моделью для nation state, а институты городского самоуправления открыли дорогу современным мэриям и муниципалитетам.
В результате гражданское общество на Западе сложилось как «система независимых от государства общественных институтов и отношений, которые призваны обеспечить условия для самореализации отдельных индивидов и коллективов, реализации частных интересов и потребностей». Эта дефиниция данного общества, по К.С. Гаджиеву, представляется вполне приемлемой. Гражданское общество включает различные группы и сообщества: семья, церковь, политические партии, профсоюзы, ассоциации по интересам, школы и т. д.
Но из всего вышеописанного не следует, что гражданское общество есть исключительный продукт Запада или что в не западных регионах гражданское общество может считаться таковым, только будучи копией западного. Напротив, становление гражданского общества есть составная часть общемирового процесса модернизации, перехода от традиционного общества к современному, от аграрного к индустриальному. Если исходить из понятия «гражданского общества» в широком смысле слова, т. е. как комплекс самодеятельных организаций населения помимо государства и в каких-то случаях вопреки государству, то сходные тенденции возникновения таких организаций имели место, как на Западе, так и на Востоке, причем на Востоке до поры до времени независимо от Запада. Другое дело, что на Западе этот процесс шел интенсивнее и обрел более законченные формы, что и сделало западный регион историческим инициатором. Что же касается не западных обществ, то им пришлось ориентироваться на западные образцы гражданского общества, хотя эти образцы, конечно, попадали на другую почву, им не вполне соответствующую, что и приводило к отличающимся результатам.
Однако в России нельзя наблюдать этих естественноисторических процессов последовательной и диалектической смены одних фаз другими. Здесь все фазы — и феодального, и капиталистического развития были смазаны, сжаты и накладывались друг на друга. Причем на формирующийся «сверху», т. е. усилиями правящих верхов, абсолютизм начали накладываться структурные элементы индустриального капитализма, а вскоре также и отдельные элементы бюрократического монополистического капитализма. В результате фаза полноценного или развитого частно-хозяйственного капитализма с соответствующим ей демократическим строем общества вообще выпала (как самостоятельная). Естественно, вызревавшие во второй половине XIX в. структуры гражданского общества были крайне слабы и не могли противостоять даже самодержавному авторитаризму. Они тем более не могли стать препятствием в период кризиса самодержавия для возникающего тоталитаризма.
Первые проявления такого демонтажа установившегося. Государственного режима начинаются еще при Н.С. Хрущеве. Развенчание культа Сталина положило начало процессу политизации общества. Ведь при тоталитаризме общество было до крайности идеологизировано государством, но псевдо-политизировано. Причем последнее было ориентировано, прежде всего, вовне: все митинги и собрания, отчетные доклады генсека ЦК КПСС и секретарей всех уровней начинались с обзора международного положения. Но какая либо несанкционированная партией реальная политическая активность (независимо от ее содержания) категорически воспрещалась, ибо была противоестественна самой сути тоталитаризма. Публичное же осуждение «культа личности» принципиально меняло ситуацию в партии и стране. Новый культ создать уже не удалось, и, таким образом, из системы тоталитаризма был изъят один из основополагающих стержней. Разоблачение Сталина повлекло за собой также и частичную реабилитацию его политических жертв, и ослабление репрессий. Если не в обществе в целом, то в его части — партии и интеллигентских кругах — стало возможным приглушенное инакомыслие (с антисталинских позиций), в той или иной форме прорывавшееся на страницы партийной печати.
Даже незначительный выход во внешний мир («оттепель») вызвал определенный «демонстрационный эффект», сначала в узких интеллигентных кругах, и породил феномен диссиденства. Но более массовое проявление «демонстрационного эффекта» было связано с изменением внешнеполитической стратегии, осуществленной КПСС при Хрущеве. Однако осознав, что ориентация исключительно на международное коммунистическое движение не сулит в будущем ни политических, ни экономических выгод, руководство КПСС в значительной мере переориентировалось на новую «прогрессивную силу современности» — национально-освободительное движение и, особенно, страны «социалистической ориентации». Экономическое и политическое сотрудничество с развивающимися странами вызвало довольно массовый поток советских специалистов за рубеж. Наконец, рядовые советские граждане увидели «другой мир», который существенно поколебал их уверенность в абсолютном превосходстве «советского социализма».
Брежневский период усилил коррозию тоталитаризма и привнес в этот процесс новые моменты. Теперь уже все стремились любыми способами уклониться от таких общественных повинностей, как хождение на субботники, овощные базы, поездки в колхозы на уборку овощей, коллективные посещения театров или чтение произведений «вождей» и т. п.
Следует отметить, что в сфере экономики важным признаком разложения системы было гигантское разрастание масштабов «теневой экономики», понимаемой не только в узком смысле криминального подпольного бизнеса, но и в широком плане полуофициальной системы лоббирования в Госплане, Госснабе, министерствах, постоянного завышения сметной стоимости объектов, повседневной практики приписок и г. д. и т. п. В целом, однако, отмеченное выше и многое другое, что ускорило разложение тоталитарной системы, еще не означало ее полного крушения. Общество, отчуждаясь от тоталитарного государства, всецело оставалось в его рамках и тисках. И эту систему нельзя даже характеризовать как «бюрократический абсолютизм», как это сделали в свое время некоторые наши известные социологи. Ведь при абсолютизме в Западной Европе на базе глубоких социально экономических изменений сформировались сословия, которые, несмотря на абсолютную власть монарха, непосредственно взаимодействовали друг с другом (да и самим монархом), встречаясь на рынке, в ростовщической лавке, в парламенте, наконец, и которые сохранились и консолидировались даже после ликвидации представительной монархии. Именно они составили после первых буржуазных революций социальную основу становящегося гражданского общества. В СССР же даже «творческие союзы» писателей, художников, архитекторов или кинематографистов были не более чем бюрократическими отростками центрального партийно-государственного аппарата. Верно, было замечено, что «общество поглощалось государством, государство — «аппаратом».
Начало горбачевской перестройки было «эпохой пробуждения России» (и некоторых других республик СССР) в рамках «просвещенного» авторитарного режима. Но когда ожидаемого (и обещанного) экономического ускорения не получилось, то слишком быстро последовала политическая «революция сверху», которая в значительной мере усилиями «радикальных демократов» еще более стремительно стала «забегать вперед». Одна из кардинальных ошибок М.С. Горбачева заключалась в том, что верхушечное пробуждение общественного сознания он принял за готовность всего реального общества к серьезным переменам в общественном строе и производстве. Горбачев и его ближайшие соратники не учли факта все еще сохраняющегося массового «патриархального правосознания», идеологии и правовой психологии, надежд на заботу верхов. С. Файбисович в газете «Сегодня» справедливо указывал, что демократия — это власть свободных граждан, а у нас превалировал идеал полного делегирования всех прав и ответственности государству. Но и он в своих дальнейших рассуждениях не учитывает, что круг лиц с подлинно демократическими устремлениями был необычайно узок. «Кажущаяся массовость демократического течения была обманчивой («масса» быстро образовалась за счет моды). Это была скорее имитация демократии, тем более что слово «демократический» и слово «народный» имеют между собой мало общего. Народ не означает «демократических» классов и «народ» может не иметь «демократических» убеждений. Народ может держаться совсем не демократического образа мыслей, может быть совсем не демократически настроен». Проблема была не только в том, что партийно-государственная власть довлела над обществом, но и в том, что само общество (по крайней мере, значительная его часть) было «антиобщественным». Его психологическая не свободность была наиболее труднопреодолимым препятствием в становлении полноценного гражданского общества. Бюрократический партийно-государственный каркас, обрамлявший и пронизывающий все реальное общество, уже при Горбачеве начал давать трещины, высвобождая некоторые элементы будущего гражданского общества, но это было только начало процесса. До «критической массы», необходимой для формирования гражданского общества, было еще очень далеко. Вот почему плохо работали законы «О предприятии», «О кооперации», «Об аренде», «О фермерстве» и т. п. И даже те немногие элементы будущего гражданского общества, которые возникли в этот период («независимые профсоюзы», различные «ассоциации» промышленников и предпринимателей малого и среднего бизнеса, банков, организации ветеранов и т. п.), оказались втянутыми в политическое противоборство. А проблемы создания правовых гарантий, общественно-договорных отношений и т. п., необходимых условий формирования гражданского общества, были отнесены на задний план и служили лишь предметом «общетеоретических» и бесплодных обсуждений в средствах массовой информации.
И все же перестройка обеспечила многие важные предпосылки ускорения процесса формирования гражданского общества. Гласность, плюрализм, возможность публичной критики властей, включая даже президента, открытость внешнему миру и значительное облегчение выезда за рубеж — все это способствовало созданию атмосферы всеобщего раскрепощения, гигантскому расширению кругозора большой массы людей. Словом, это была целая эпоха пробуждения советского общества, которая характеризовалась резким ослаблением роли партии в обществе, внутренним размежеванием внутри самой партии между реформистами и ортодоксами, началом процесса отмежевании партии от государства. При всей ограниченности и недостаточной результативности экономических реформ были все же заложены и некоторые социально-экономические предпосылки, необходимые для формирования гражданского общества.
Особенно следует выделить, что принципиально новая и противоречивая ситуация сложилась в постсоветский период развития России. С одной стороны, произошло полное «физическое» устранение партии из структуры государственной власти (хотя засилье старых партийных элементов в некоторых региональных органах власти сохранялось). В стране поначалу царила почти абсолютная свобода действий и слова, свойственная обычно кратковременным послереволюционным периодам. На волне всеобщего энтузиазма, вызванного ожиданием «чудодейственных перемен», небольшая группа новорожденных российских либералов вместе с примкнувшими к ним более многочисленными попутчиками приобщалась к власти. Они избрали своим знаменем западный либерализм в его «классическом» варианте и попытались реализовать его принципы в экономической и политической сфере. «Российское демократическое течение, опиралось на довольно широкую поддержку той части советского общества, которой импонировала критика коммунистических порядков. Весьма интересное исследование, проведенное в рамках российско-французского проекта среди активистов новых социальных движений в России, показало, что весьма значительную массу людей объединяло отрицание существующих порядков, т. е. негативная платформа, но у них совершенно отсутствовала позитивная программа переустройства общества. Исключительно характерным представляется высказывание одного из «демократических» активистов: «Я знаю, что я хочу жить хорошо... знаю, что для этого нужны определенные демократические перемены...» Десятки миллионов россиян думали тогда: вот учредят умные дяди демократию, и будем жить хорошо. Что при этом нужно еще хорошо и много работать, мало кому приходило тогда в голову. Когда же выяснилось, что жить стало хуже, многие из бывших демократических активистов заговорили о необходимости «авторитаризма», «сильной руки» и т. п.».
Положение усугублялось и отсутствием политического консенсуса, наглядно проявившегося в противоборстве законодательной и исполнительной властей, а также различных функций последней. «История знает примеры того, как представители меньшинства, вознесенные волной политических событий к вершинам власти, сумели удержаться там ценой определенных компромиссов».
Следует сказать, что среди фактов, блокирующих образование гражданского общества в современной России, отнюдь не на последнем месте стоит незавершенность процесса национально-государственного строительства. «Исторически гражданское общество всегда формировалось в рамках национальной государственности. Это естественно, ведь наличие последней означало превалирование гражданского сознания над всеми ориентациями (семья, род, этнос, конфессия). Оно также означало наличие отчетливого чувства идентичности независимого от классовой принадлежности, на чем и основывалась идея управления по согласию. Но именно этого нет пока в России, зато есть неравномерность социально-экономического и политического развития разных частей Российской Федерации, разнородность ее национально-этнического и конфессионального состава». И если говорить о чувстве идентичности в российском обществе, то нужно признать, что сегодня нет еще какой-то одной универсальной идентичности.
Все вышеуказанное способствовало ослаблению доминирования над обществом центральной государственной власти, но это не было подлинным обретением свободы для граждан. Во-первых, на место общегосударственного господства заступил деспотизм (подчас более жесткий) региональных властей. Во-вторых, и это может быть еще более важно, за прошедшие годы произошло глубокое отчуждение реального общества от государства. Последнее было всецело поглощено своими собственными, чисто бюрократическими проблемами: удержанием власти и внутренним фракционным противоборством; массовым обогащением через коррупцию; поддержанием зарубежного престижа на «должностном» уровне и т. д. Государство в те годы практически перестало выполнять свои функции.
Власть в России в рассматриваемый период не выполняла по отношению к обществе даже обычных неотъемлемых от самого понятия «государство» функций и, прежде всего — по обеспечению легального правопорядка. Исполнительная власть периодически создавала видимость озабоченности решением социальных проблем, принимая различные указы и программы, но все обычно оставалось на бумаге и не реализовывалось никем на практике в связи с отсутствием «механизма реализации». Аналогична и судьба правительственной программы «Реформы и развитие российской экономики», предусматривавшей систему социально-экономической защиты работников наемного труда, включая механизмы современной выплаты заработной платы, а также усиления социальной поддержки слабозащищенных групп населения с целью сокращения масштабов бедности (это приводит к впечатлению, что российские власти создают проблему, а потом долго и безуспешно решают ее).
Вряд ли даже опытные специалисты способны определить процентное соотношение трех составляющих государственной социальной политики:
а) наплевательского отношения к населению;
б) непрофессионализма и в) осознанного бюрократического и политического умысла. Но в любом случае государство фактически подало «на развод» с большей частью реального общества».
В результате обозначился спад общественного интереса к политике. В одной из своих статей С. Перегудов отмечал: «В качестве основополагающих принципов, на базе которых функционирует гражданское общество, Гегель называет, наряду с принципами частной собственности и личной свободы, «публичность» и «всеобщую осведомленность», свободно формирующееся общественное мнение, а также справедливые и строго соблюдаемые законы». Таким образом, ни один из этих принципов не функционировал нормально и в достаточном объеме. Произошло прогрессирующее сужение доступа общества к полноценной, неискаженной информации.
Следует отметить, что процессы становления партийно-парламентских структур в качестве одного из главных каналов взаимодействия между государством и реальным обществом затормозились и даже повернулись вспять. Скорее всего, это было объективно обусловлено, так как вновь возникшие политические партии были еще весьма незрелыми, не имели глубоких корней в реальном обществе. Они пытались имитировать политическую структуру западных обществ, а не выражать конкретные социальные интересы своего общества, и носили персоналистский характер (партии отдельных амбициозных личностей).
Представление о том, что между средним классом (или новыми средними слоями) и гражданским обществом существует сильная, позитивная и прямая зависимость, стало одним из важнейших компонентов демократического сознания или даже демократической идеологии, как перестроечного периода, так и постготалитарной эпохи.
В западной социологии и политологии утверждается представление о том, что адекватными агентами гражданского общества выступает так называемые новый средний класс, или новые средние слои городского общества или — короче — средний класс. Это предположение казалось вполне обоснованным в данной временной и локальной реальности. Более того, оно стало переноситься и в не западные социумы, где эти же слои мыслились подлинными субъектами и становящегося здесь гражданского общества. И политической демократии.
Подъем авторитарных режимов и дирижистских социальных систем в значительной мере подорвал убеждение западных политологов в том, что именно новые средние слои (сокращенно — НСС) есть подлинные субъекты политической демократии, свободного рынка, правового государства и гражданского общества.
Общие черты взаимоотношений официального государства и реального общества в современной России выглядят, естественно, мрачновато, но не совсем безнадежно. В конце концов, речь идет лишь о «пробуждении России», и в этом смысле достигнуто уже немало. Капитализм везде и всегда рождался значительно раньше демократии, которая возникла лишь при более или менее зрелом частно-хозяйственном капитализме. Демократические течения появились у нас под влиянием внешнего мирового опыта, поэтому-то у них не оказалось достаточно глубоких корней в реальном обществе. И именно поэтому после бурного, во многом иллюзорного и кратковременного расцвета демократии, она начала «угасать», а российские демократы и либералы не смогли эффективно использовать свое пребывание во власти и либо сами обюрократились, либо тихо отошли на обочину большой политической «дороги». Даже реальный шанс сформирования более или менее деятельной и сравнительной массовой демократической оппозиции оказался упущенным. И возможно, это также было объективно неизбежным на данном этапе развития российского общества. Таким образом, России предстоит еще не одно десятилетие упорной и самоотверженной борьбы и консолидации демократических сил, прежде чем она придет к подлинной демократии. Это будет, вместе с тем, процесс кристаллизации гражданского сознания, формирования различных самоуправленческих структур и полноценного гражданского общества.
Статью подготовил ведущий корпоративный юрист Шаталов Станислав Карлович. 
