Дезориентация из-за утраты культуры прогнозирования. Описанные вполне объективные и однозначно действующие факторы достаточно жестко ограничивают возможное социально-экономическое развитие России в ближайшие два года.
Российская экономика, привыкшая жить за счет огромной и неуклонно растущей экспортной выручки еще и за счет постоянного увеличения внешних кредитов, столкнулась не просто со «сжатием спроса», но с подлинным исчезновением источников существования.
Масштабы принудительной реструктуризации экономики России колоссальны, так как наиболее успешные отрасли работали преимущественно на экспорт, однако направления этой реструктуризации не определены государством. Более того: они неясны в принципе, так как устойчивое развитие возможно в условиях неопределенности глобального развития и глобальной депрессии только за счет внутреннего рынка, а переориентация на него не просто сложна, но и требует глубочайшей перестройки сознания, в том числе представителей государственного управления.
Пока же, судя по его действиям, экономический блок правительства исповедует теорию «эффективных рынков» Ю. Фамы, по которой участники рынка, действуя порознь и каждый в своих интересах, обеспечивают его наилучшее регулирование. Это косноязычное изложение доиндустриальной теории Адама Смита о «невидимой руке рынка» не имеет никакого отношения к реальности, по крайней мере, после появления конвейера и формирования крупных производственных монополий, однако является едва ли не «священным писанием» либеральных фундаменталистов.
Глобальная депрессия заставила задуматься об этом даже наименее склонную к анализу реальности часть экономистов — фондовых аналитиков, но не представителей российского государства.
Дополнительной проблемой, существенно ограничивающей скорость и адекватность реакции на качественно новые условия, стала разрушенность интеллектуальной и организационной инфраструктуры, обеспечивающей прогнозирование социально-экономического развития страны, с одной стороны, и разработку технологических и инвестиционных проектов — с другой. Даже те группы влияния в правительстве, которые понимают необходимость такой работы, оказались в положении Грефа, искренне собравшегося выделить деньги на реализацию крупных инвестиционных проектов. Вот только, не будучи обремененным излишним образованием, он, по-видимому, просто не знал, что такие проекты сами собой не растут, а разработка их требует не только денег, но и времени, а самое главное — специалистов.
В сегодняшней России почти не осталось действительно независимых специалистов, способных провести исследование и дать заключение о сравнительной выгодности, например, строительства автомобильной и железной дорог в одном и том же направлении. Сторонники «автомобильного» и «железнодорожного» лобби будут, используя научную аргументацию, отстаивать свои интересы, а действительно независимые эксперты в условиях отсутствия финансирования имеют мало возможностей сохранить свою квалификацию и род занятий.
В результате наибольший энтузиазм со стороны представителей государства вызывает «форфейтинг», т. е. попытка прогнозировать будущее на основе не тех или иных моделей и учета возможных закономерностей, а путем обобщения «озарений» и «видений» разнообразных экспертов. Эта техника имеет право на существование при попытках предвидения качественных изменений, однако по самой своей природе она носит вспомогательный характер: всякое «озарение» должно быть оценено с помощью четких логических инструментов. Утрата культуры пользования ими подрывает прогностические и, соответственно, управленческие возможности государства и существенно усугубляет негативное воздействие резкого сжатия спроса.
Первый этап сжатия спроса: прекращение внешнего кредитования. Сейчас уже не вызывает никаких сомнений, что первый этап сжатия спроса, вызванный прекращением внешнего кредитования, не привел к разрушению банковской системы страны. Между тем в середине сентября сложилась поистине критическая ситуация, когда массовый вывод капитала (прежде всего иностранных спекулянтов) с фондового рынка, привел к их обрушению и драматически ухудшил финансовое положение банков, увязших в операциях «репо» (получение кредитов под залог ценных бумаг, которые обесценились, создав необходимость увеличения залога или возврата кредита).
Прекращение вечером 15 сентября торгов на обеих основных фондовых площадках России — ММВБ и РТС — было абсолютно оправданным, однако в последующие дни государство практически бездействовало, что привело к возникновению паники сначала в банковских кругах, а потом и во всем предпринимательском сообществе. К вечеру четверга 18 сентября масштаб невыполненных обязательств стал критическим, паника начала захлестывать и население. Возникла реальная угроза начала в ближайшие дни штурма банков вкладчиками — возможно, прямо в пятницу 19 сентября. В результате на чрезвычайном совещании, собранном в ночь с 18 на 19 сентября, было принято экстраординарное решение оказать крупным государственным банкам всю необходимую финансовую помощь, которая им понадобится. В виде депозитов им были предложены, по-видимому, все свободные на тот момент средства на счетах федерального бюджета — 1,2 трлн. руб., но банкам хватило и вполовину меньшей суммы.
С точки зрения управленческой теории это было абсолютно нерациональное решение, так как банковскую систему должен спасать Банк России, а не Минфин, и делать это следует на основе рациональных формализованных критериев. Однако в тот момент длительное бездействие привело к тому, что время для «правильной» работы было уже упущено: в частности, Банк России начал бы работу только на следующий день, когда спасать, возможно, было бы уже нечего.
Действия были предприняты в критической ситуации «в последний момент» — и потому, несмотря на их несоответствие теории управления и чрезмерную затратность, были совершенно правильными.
Однако они нейтрализовали лишь локальный кризис, а таких в условиях депрессии будет еще много.
Задавайте вопросы нашему консультанту, он ждет вас внизу экрана и всегда онлайн специально для Вас. Не стесняемся, мы работаем совершенно бесплатно!!!
Также оказываем консультации по телефону: 8 (800) 600-76-83, звонок по России бесплатный!
Не стоит забывать, что волна сжатия спроса, вызванного прекращением внешнего кредитования, всего лишь достигла своего максимума. Поднялась она за год до этого когда обострение проблем с ликвидностью в развитых странах привело к болезненному удорожанию внешних кредитов для российских предприятий и дало дополнительный импульс инфляционным процессам.
Помимо шокового воздействия на банковскую систему страны в середине сентября, сокращение внешнего кредитования оказало огромное негативное воздействие на всю экономическую конъюнктуру, которое сохранится в ближайшие годы.
Помимо отсутствия ставшего привычным притока капиталов и связанной с этим «накачки спроса», на экономику серьезным бременем ложится внешний долг российского бизнеса, который приходится оплачивать, не надеясь на рефинансирование и еще более усугубляя этим и без того удушающую нехватку спроса.
В результате бизнес, ориентированный на кредитный спрос, практически остановился, что привело к резкому спаду в строительстве (и, соответственно, промышленности стройматериалов), а также огромным финансовым проблемам в торговле. Финансовый же сектор резко сжался под действием собственно финансовых проблем: инвестиционные банки перешли к тактике выживания, страховые компании столкнулись с реальной угрозой банкротства, а пенсионные вклады россиян, вложенные в ценные бумаги, обесценились в несколько раз.
И это было действие только первого этапа его сжатия, вызванного прекращением масштабного внешнего кредитования.
Второй этап сжатия спроса: удешевление экспорта. Вторым этапом стало драматическое уменьшение экспортной выручки из-за падения цен на экспортное сырье и сокращения спроса на некоторые его виды (например, на черные металлы).
Результат — практическое прекращение промышленного роста в октябре (когда он сократился до 0,6%) и начало полномасштабного промышленного спада в ноябре. Официальная статистика несколько завысила его уровень, не учитывая календарного фактора, количество рабочих дней оказалось меньше прошлогоднего, и спад составил не официально объявленные 8,7%, а примерно 6,5%. Однако затем он лишь нарастал (составив в декабре 10,3%), захватывая по технологическим цепочкам все новые отрасли — черную и цветную металлургию, основную часть гражданского машиностроения, угольную и коксохимическую промышленности, а также ряд подотраслей химической.
Наиболее болезненная ситуация сложилась в черной металлургии и гражданском машиностроении, где сокращение спроса наложилось на технологическую отсталость значительной части производств, низкое качество менеджмента и высокую долю градообразующих предприятий. Последнее существенно для эффективности производства, так как градообразующий характер предприятия, как правило, означает его формальную или неформальную отягощенность вынужденными расходами на социальную сферу.
В наилучшем положении находится, разумеется, нефтяная промышленность — и не только из-за накопленного в прошлые годы «финансового жирка» и относительно высокой рентабельности даже при понизившихся ценах на нефть, но и благодаря прошедшей технологической и управленческой модернизации. В частности нефтяные компании провели жесткую санацию занятости (в металлургии, например, для этого просто не было технологической возможности) и вывели на аутсорсинг вспомогательные подразделения, которые научились выживать самостоятельно (впрочем, «Газпром» этого не сделал).
Существенно и то, что на предприятиях нефтяной и газовой промышленности в значительной степени работают бывшие мигранты, приехавшие туда со всей страны, и их потомки. Они заведомо более адаптивны и мобильны, чем занятые на металлургических предприятиях моногородов, работающие на одном и том же заводе, а порой и на одном и том же оборудовании из поколения в поколение.
Но главное, конечно, в том, что Россия по-прежнему, несмотря на удешевление нефти и газа, живет за их счет, и государство в первую очередь будет помогать именно их производителям (и уже помогает существенным снижением налогов, начатым еще до кризиса, а также кредитами).
Тем не менее, наряду с падением промышленного производства, началось и снижение добычи нефти, обусловленное, впрочем, более долгосрочными факторами, чем начало экономической депрессии.
Соответственно масштабам промышленного, строительного и инвестиционного спада нарастали социальные проблемы, прежде всего в населенных пунктах, жизнь которых полностью определяется несколькими предприятиями, как правило, не слишком эффективными и в условиях благоприятной конъюнктуры. Хотя в число «моногородов» входят Норильск, Череповец и Тольятти, большинство из них представляют собой малые города и даже поселки городского типа, наиболее уязвимые к воздействию кризиса. Низкий уровень жизни, а также образования делает население этих городов и поселков мало мобильным, что в сочетании с бесперспективностью значительной части расположенных там производств грозит превращением многих из них в подлинные «зоны смерти».
Буквально «под новогодней елкой» правительство приняло постановление о выделении на помощь моногородам 43 млрд. руб. Это весомая сумма, но она может (и то если дойдет вовремя) лишь помочь выиграть время для решения системных проблем моногородов и организации общественных работ.
В самом деле, в моногородах России и поселках городского типа, существующих за счет одного, двух или трех предприятий, живут более 20 млн. человек, риски которых, связанные с кризисом, максимальны. Даже если в помощи нуждается только четверть из них, сумма в 43 млрд. руб. означает, что на каждого человека, находящегося в бедственном положении, придется лишь 8,6 тыс. руб. — чуть больше двухмесячного прожиточного минимума!
Однако моногородами проблемы не ограничиваются.
Впервые за пореформенное время масштабные проблемы придется испытать крупнейшим, наиболее модернизированным городам России, наиболее тесно связанным с глобальной экономикой. Они буквально «взошли на дрожжах» возросшего мирового спроса и цен на ресурсы и продукцию первого передела, и падать им будет исключительно больно. Массовые увольнения в финансовой сфере, в строительстве и сетевой торговле — только первый виток проблем.
Мегаполисы, вроде Москвы и Санкт-Петербурга, обладают огромным «запасом прочности» просто в силу своих масштабов, которые генерируют экономическую активность практически сами по себе. Остальные крупные города, с населением от 600 тыс. человек до нескольких миллионов, за годы относительного благополучия также нарастили социальные конструкции, зависящие от внешней конъюнктуры и потому обрушивающиеся сейчас. Однако они не имеют достаточно мощного и диверсифицированного экономического потенциала для того, чтобы продолжать развитие в условиях резко ухудшающейся конъюнктуры, за счет собственной инерции и собственных ресурсов.
Моделью эмитирования денежной массы Банком России. Эта модель была рассчитана на существование в условиях не просто постоянного притока значительных сумм валюты, но и непрерывного нарастания этого притока и представляла собой еще большее ужесточение и так чрезмерно жесткой модели currency board, при которой национальная валюта вводится в обращение исключительно по мере поступления в страну иностранной валюты.
В нашем случае эта политика дополнительно ужесточалась тем, что после выпуска в обращение Банком России рублей их значительная часть стерилизовалась Минфином, выполнявшим совершенно несвойственные ему функции по «замораживанию» денежной массы исключительно оригинальным способом — накоплением средств на счетах бюджета, в первую очередь федерального.
При этом прямое накопление неиспользуемых остатков средств дополнялось, с одной стороны, масштабным выводом их части в развитые страны (в виде Стабилизационного, а затем Резервного фондов и Фонда национального благосостояния), а с другой — «замораживанием» средств на счетах уже не бюджета, а непосредственно бюджетополучателей.
Достижению этой цели служит разработанная достаточно сложная система бюджетного контроля, не препятствующая, насколько можно судить, коррупции, но зато позволяющая, перечислив на счета бюджетополучателя деньги, замораживать их уже там, на основании придирок к оформлению документов, порядок которого искусственно усложнен и оставляет множество возможностей для произвола чиновников Минфина.
Понятно, что в условиях резкого сокращения притока валюты и даже начала ее оттока сложившиеся механизмы обеспечили рефлекторное сжатие финансовой политики, в прямом смысле слова удушающее экономику нехваткой денег. Сокращение притока валюты в страну привело к автоматическому сокращению ввода рублевой массы в обращение — и резкому обострению и без того сильного «денежного голода», искусственно поддерживающегося для борьбы с инфляцией.
Следует отметить, что инфляция одерживалась описанной чрезмерно жесткой политикой крайне незначительно, так как ее основной причиной был и остается произвол монополий, а вот нехватка денег наблюдалась даже в самые благополучные годы. Об этом свидетельствует, например, постоянный огромный рост денежной массы при одновременном практически неуклонном замедлении инфляции — такое бывает лишь при остром дефиците денег.
Сжатие денежной массы началось еще в июле, когда она сократилась на 0,2%. Причина заключалась в стремлении Банка России и Минфина, не предполагавших возможности кризиса, максимально ужесточить финансовую политику. Данная мотивация практически сразу же создала настолько серьезные проблемы для банковской системы, что в августе финансовую политику пришлось смягчить, допустив увеличение денежной массы на 2,3%. Именно для восполнения ущерба, нанесенного ужесточением финансовой политики государства, российские банки и влезли как раз накануне кризиса в операции «репо», оказавшиеся исключительно опасными для них в условиях быстрого оттока спекулятивных капиталов с фондового рынка.
Результатом сжатия денежной массы стал бурный рост неплатежей (в том числе и по зарплате, увеличившиеся за октябрь на треть, а за ноябрь — почти вдвое) и распространение, как в 1990е годы, бартерных расчетов.
Однако важно понимать, что основная опасность модели currency board, дефакто до сих пор продолжающей осуществляться в российской экономике, заключается отнюдь не в чрезмерной жесткости финансовой политики, угнетающей экономическое развитие страны.
Главная проблема заключается в необратимости этой модели: за время ее осуществления полностью атрофируются органы государственного управления, способные проводить гибкую финансовую политику. Соответствующие отделы, прежде всего национального банка, закрываются, их сотрудники переводятся в другие подразделения или просто увольняются — и буквально через год в госаппарате никто уже даже и не вспоминает о принципиальной возможности эмитировать национальную денежную единицу в объемах, необходимых для удовлетворения нужд экономики, а не определяемых притоком в нее иностранной валюты.
В результате, когда ситуация меняется (как, например, в сегодняшней России), проводить необходимую политику оказывается просто некому—соответствующие структуры управления надо создавать с нуля, а их сотрудники, скорее всего, будут учиться исполнению своих обязанностей максимально дорогой для страны ценой — на собственных ошибках.
Поэтому российское государство не сможет в обозримом будущем действенно бороться со сжатием спроса, насыщая экономику недостающей денежной массой: у него просто нет для этого функционирующих механизмов.
Депрессионная спираль
Важнейшим из негативных следствий сжатия спроса является затягивание экономики в своего рода водоворот, выбраться из которого с каждым месяцем все труднее. Ведь понятно, что все негативные последствия сокращения деловой активности, вызванной недостатком спроса — уменьшение оплаты труда, прибылей и налогов, — в свою очередь также сокращают совокупный спрос, предъявляемый национальной экономикой. И это, уже новое, сокращение спроса вызовет новое сокращение масштабов экономики.
Разумеется, описанная депрессионная спираль отнюдь не одномерна — она включает в себя целый ряд разнообразных составляющих, так как каждое направление сжатия спроса оказывает свое собственное специфическое воздействие на процессы сокращения производства.
Весьма существенными и обычно недооцениваемыми являются нефинансовые стороны этого процесса — технологическая и институциональная.
Макроэкономисты и финансовые аналитики обычно склонны обращать внимание исключительно на количественную сторону сокращения производства, полностью упуская из виду качественную: утрату технологий, специалистов, часто уникальных, а также возникновение глубоких диспропорций, создающих «узкие места» и становящихся самостоятельным фактором сокращения производства.
Классическим примером являются российские предприятия, производящие комплектующие для автомобильной промышленности. Как правило, они невелики по масштабам и, за рядом исключений, используют устаревшее, в целом неэффективное оборудование. Их рентабельность существенно ниже, чем у собственно автомобиле производителей, и в силу этого они являются ахиллесовой пятой российского автопрома еще в большей степени, чем прискорбное качество производимых им «изделий».
Широкое распространение производств автомобилей на уровне «отверточной сборки» создало серьезную конкуренцию производителю российских машин и непропорционально сильно ухудшило финансовое состояние промышленности комплектующих. Экономическая депрессия, резко сократив спрос на автомобили вообще, и в особенности на российские, нанесет значительно больший удар по финансово более слабой промышленности комплектующих.
При этом государство уделяет незначительное внимание относительно небольшим предприятиям, оставляя их наедине с трудностями и, строго говоря, до сих пор практически не замечая их, даже если они образуют жизненно важные для экономики страны сферы. Помощь достается преимущественно значительно более устойчивым крупным предприятиям, обладающим развитыми системами лоббирования, а их менеджеры совершенно не склонны делиться государственными средствами со своими смежниками, даже если те абсолютно необходимы для выживания производств.
Поэтому вероятно, что термин «точка сохранения кооперационных связей», изобретенный в 90е годы экономистами ВПК и означающий минимальный объем продаж головного предприятия, необходимый для сохранения производства комплектующих, без которых производство станет невозможным, как правило, предусматривающий работу в убыток, станет нормой и для автомобилестроения, и для многих других отраслей российской промышленности.
Существенно, что сокращение производства не просто выбрасывает на улицу и лишает квалификации значительное число рабочих и инженеров, острая нехватка которых станет тормозить экономический рост, когда депрессия будет изжита. Более того, отсутствие спроса на соответствующие кадры разрушает систему их подготовки там, где она еще сохранилась, как, впрочем, отсутствие потребности в рабочей силе как таковой разрушает слишком последовательно переведенную на рыночные рельсы систему образования.
Наконец, сжатие производства объективно способствует отказу предприятий от непроизводительных расходов. Помимо действительно нерациональных трат (неимиджевую рекламу, например), предприятия начинают все в большей степени сокращать свое участие в информационной и коммерческой инфраструктуре, включая отраслевые и региональные объединения, необходимые для представления и продвижения интересов соответствующих видов бизнеса, не говоря уже о коллективной выработке этих интересов. Снижение эффективности этой инфраструктуры не просто сокращает кругозор значительной части бизнесменов и уменьшает их влияние на государство, но и позволяет отдельным коммерческим структурам подчинить себе значительные элементы этой инфраструктуры и выступать, в том числе и в своих индивидуальных эгоистичных целях, от имени тех или иных деловых сообществ.
Результат — еще большее ухудшение качества взаимодействия бизнеса и государства, снижение жизнеспособности бизнеса за счет уменьшения степени его самоорганизации, и как следствие — новое сокращение масштабов экономической активности.
Депрессионная спираль во всем своем пагубном разнообразии будет разворачиваться до решительного перехода государства к активной антидепрессионной политике. Однако институциональный и идеологический пат, в который завело его длительное осуществление либеральной экономической политики, не соответствующей объективным потребностям нашей страны, не позволит осуществить этот жизненно необходимый переход.
А за это время негативные процессы социально-экономического развития наберут огромную, почти непреодолимую инерцию.
Бюджетный кризис при «полных закромах»
Понятно, что в чрезвычайных обстоятельствах размещение бюджетных средств на депозитах в коммерческих банках было оправданной мерой, просто потому, что Банк России в силу особенностей своей управленческой команды не успевал поддерживать банковскую систему.
Однако в ноябре ситуация во многом стабилизировалась: начался приток средств населения на депозиты, который в декабре заметно усилился, и угроза паники среди вкладчиков отступила.
В этих более спокойных условиях использование такого чрезвычайного по своему характеру инструмента поддержки ликвидности банковской системы, как депозиты бюджетных средств, стало неоправданным. Возникла не только возможность, но и объективная потребность вернуть их в федеральный бюджет, предоставив поддержку банковской системы исключительно «профильной» структуре — Банку России.
Это колоссальные средства, по сути дела, второй бюджет — и их вполне достаточно для компенсации потерь и дополнительных расходов федерального бюджета.
Посудите сами: официально ожидаемый недобор доходов федерального бюджета = 3,5 трлн. руб. Это заниженная оценка, не учитывающая неизбежного в условиях кризиса и тем более усиления нехватки денег в экономике падения собираемости налогов экономического спада. С другой стороны, бюджет получит значительные инфляционные доходы (так как он сверстан исходя из годовой инфляции в 8,5%), однако вынужденные инфляционные расходы всегда превышают инфляционные доходы, поэтому при рассмотрении нехватки средств в целом (а не только недобора доходов) их можно не учитывать.
Недобор доходов бюджета из-за начала экономического спада и падения собираемости налогов, т. е. сверх предусмотренного правительством, можно оценить в 1 трлн. руб.
Однако бюджетные проблемы отнюдь этим не исчерпываются. Экономическая депрессия принудит государство к значительному увеличению бюджетных расходов — если не на мероприятия по стимулированию спроса, то во всяком случае на затыкание социальных и хозяйственных «дыр», постоянно возникающих в разных сферах экономики в результате начала депрессии.
Самый яркий пример — реальная опасность краха целого ряда региональных бюджетов, в том числе и весьма благополучных в последние годы субъектов федерации.
В частности, бюджет Вологодской области на три четверти обеспечивался «Северсталью», в том числе на 38% — за счет ее налога на прибыль. Объем производства предприятия был сокращен вдвое — с понятными последствиями для бюджета Вологодской области.
Налоговые доходы Москвы на две трети состояли из налога на прибыль, который в основном платили крупные корпорации, имеющие в столице свои головные офисы. Основной части этой прибыли просто не будет. Кроме того, компании, сохранившие прибыльность, скорее всего, будут прятать от государства по крайней мере часть получаемой прибыли. Причина этого проста: прибыль имеет смысл показывать для привлечения внешнего финансирования. Когда же его из-за глобальной экономической депрессии гарантированно не будет, отпадет и необходимость в демонстрации прибыли.
Московская область проводила фантастически рискованную политику привлечения займов, в результате чего оказалась на грани банкротства. Ее спасение практически невозможно без привлечения значительных средств федерального бюджета.
Приведенные примеры касаются лишь наиболее богатых, успешно развивающихся и стабильных регионов. Большинство же субъектов Российской Федерации и во время экономического роста находились в совершенно ином положении.
Так, Алтайский край получал из федерального бюджета 49% своих доходов. Эта доля существенно возрастет, поскольку основной налогоплательщик края, коксохимический комбинат, сократил масштабы производства почти в два раза, а выручка сократилась еще больше, поскольку падение производства было усугублено падением цен на кокс.
Значительные средства понадобятся на поддержку моногородов и поселков городского типа, а также на организацию общественных работ (если государство сможет взяться за это насущно необходимое дело).
Масштаб увеличения расходов федерального бюджета из-за этих и других не предусмотренных в нем факторов можно оценить примерно в 2 трлн. руб. Таким образом, масштабы финансовой дыры составят 6,5 трлн. руб.
Ужасное число, однако не стоит забывать, что в федеральном бюджете предусмотрен резерв на возможное удешевление нефти в размере 1,9 трлн. руб. Эти средства не предполагается тратить на что бы то ни было, и потому они могут быть использованы автоматически: недобор доходов должен быть сразу уменьшен на эту сумму. Поэтому реальная нехватка средств в федеральном бюджете существенно ниже и составляет 4,6 трлн. руб. — лишь 60% от уже имеющихся в нем резервов.
Важно, что приведенные выше оценки носят пессимистический характер. Реальная нехватка средств, скорее всего, будет значительно мягче. В частности, даже при минимально разумном направлении дополнительных бюджетных расходов (не говоря уже о дополнении их хотя бы некоторым ограничением коррупции и произвола монополий) они будут стимулировать экономическую активность, приносящую бюджету дополнительные доходы и снижающую потребность в дополнительных расходах.
Поэтому весьма вероятно, что накопленных в федеральном бюджете резервов, как и предполагается, безо всяких займов, включая внешние, хватит на два года, разумеется, при условии создания контроля за государственной помощью экономике с тем, чтобы она не размывала международные резервы правительства и Банка России и не заставляла их тратить накопленные запасы валютных средств на поддержание курса рубля.
Однако даже с учетом фактического отказа от модернизации, накопленных средств в целом достаточно, чтобы выиграть время для подготовки и начала качественно новой, антикризисной и антидепрессионной, модернизации.
Почему государство не будет выходить из депрессии. К сожалению, вероятность реализации этой программы в современных условиях крайне незначительна: ее блокируют те же самые факторы.
Прежде всего это фактор идеологический: доминирование в экономических органах государственного управления России вульгарного либерализма, исходящего из презумпции «избыточности», а точнее — неприемлемости вмешательства государства в экономику, не позволяет предпринять масштабные действия по стимулированию спроса (например, при помощи модернизации инфраструктуры).
Существенную роль играет институциональный фактор — с одной стороны, почти за 20 лет либеральных реформ органы государственного управления, призванные осуществлять масштабные проекты в реальном секторе, просто атрофировались, с другой — не созданы институты, способные действенно ограничить коррупцию и произвол монополий (а эти два явления способны нейтрализовать любые усилия государства).
Не стоит сбрасывать со счетов и чисто административный фактор, относящийся к сфере внутренней политики: главным ведомством в правительстве всегда будет то, которое выполняет главную функцию государства.
Если главной функцией является обеспечение государственной безопасности, наиболее влиятельной структурой является КГБ. Пока государство видит смыслом своего существования приватизацию, ключевое ведомство — Госкомимущество. Когда оно начинает всеми силами бороться с инфляцией путем сокращения бюджетных расходов, как это было на протяжении почти всего пореформенного периода после завершения массовой приватизации, главным ведомством становится Минфин. И его представители очень хорошо понимают, что модернизация, с какой бы сферы она ни началась, позволит захватить пальму первенства в аппаратной конкуренции другому ведомству — тому, которое будет ее непосредственно осуществлять. Минфин в этом случае превратится в коллективного финансового директора и одновременно бухгалтера правительства, как, собственно, и должно быть.
Такое падение статуса было бы не только моральной, но и внутриполитической катастрофой для Минфина, и он сделает все, чтобы не допустить подобного развития событий. Важно понимать: дело здесь не в личности того или иного министра или его заместителей. Дело в объективном корпоративном интересе данного ведомства, который оно будет защищать до последней возможности всеми имеющимися силами.
А возможности эти колоссальны и трудно представимы для неподготовленного человека, ибо сегодняшний Минфин — действительно самое влиятельное из всех без исключения российских ведомств.
Поэтому, скорее всего, всякая попытка начать стандартную и наиболее разумную антидепрессионную политику, основанную на замещении недостающего коммерческого
спроса государственным, будет раздавлена в зародыше.
В бюджетном плане это означает, что, продолжая захлебываться от излишков денег, Минфин станет держать Россию на предельно скудном, даже голодном, финансовом пайке. Он будет продолжать вывод денег за границу, а когда это станет невозможным, начнет буквально расшибаться в лепешку для того, чтобы удерживать там как можно больше российских денег на как можно более долгий срок (хотя вложенные в наших стратегических конкурентов деньги российских налогоплательщиков в конкурентной борьбе работают против этих налогоплательщиков). Вполне возможно, что для этого он даже прибегнет к существенным внешним займам по вполне астрономическим ценам. Словом, Минфин будет делать все, чтобы минимизировать средства, выделяемые российской экономике, и порождаемый этим рост социально-экономической и даже политической напряженности не будет вызывать у него никаких сомнений просто потому, что наиболее простая и рациональная политика изживания депрессии при помощи модернизации инфраструктуры и других неотложных направлений увеличения государственного спроса (на которое у государства есть деньги) объективно означает снижение влиятельности этого министерства.
Слабость финансового контроля и обесценение рубля
Масштабы финансовой катастрофы. Резкое ухудшение финансового положения России под воздействием глобальной экономической депрессии производит глубокое впечатление.
На фоне весьма заметного обесценения рубля, сопровождающегося соответствующими официальными заявлениями, это производит пугающее впечатление утраты государством контроля за валютным рынком—ведь международные резервы (а точнее — динамика их изменений) являются не просто символом платежеспособности государства и степени его контроля за своим валютным рынком, но и ключевым инструментом обеспечения такого контроля. При сохранении сложившихся тенденций международные резервы правительства и Банка России могут оказаться ниже минимального уровня в 210 млрд. долл., обеспечивающего надежный и гарантированный оперативный контроль за валютным рынком.
На что государство надеется и что у него получается. Официально объявленная политика плавного удешевления рубля представляет, насколько можно судить, простое приспособление к этой реальности и попытку «сделать хорошую мину при плохой игре», объявив стихийно развертывающиеся тенденции результатом своей продуманной политики.
Ускоренное относительно всех прогнозов сокращение международных резервов также свидетельствует о фактической утрате правительством и Банком России контроля за валютной сферой.
Политика обесценения рубля, насколько можно судить, направлена на ослабление спекулятивного давления на него. Руководители Банка России, похоже, предполагают, что снижение стоимости рубля сделает его менее привлекательным для спекулянтов и постепенно подорвет их игру на понижение.
Эта стандартная логика была бы совершенно правильной, если бы спекулянты представляли те или иные коммерческие группы и имели поэтому хотя и значительные, но все же ограниченные финансовые ресурсы. В современной России ситуация носит совершенно иной характер: обваливающие рубль спекулянты представляют не те или иные коммерческие структуры, но само российское государство и опираются на средства, вынужденно направляемые им на поддержку национальной экономики. Эти средства колоссальны, но главное — они выделяются относительно постоянно и, соответственно, поступают на валютный рынок также постоянно, вне зависимости от курса рубля. Поэтому его обесценение совершенно незначительно ослабляет спекулятивное давление на масштабы операций собственно коммерческих спекулянтов.
Однако это ослабление с лихвой компенсируется ростом в самых разных слоях бизнеса и населения девальвационных ожиданий, периодически принимающих панический характер. В первую очередь из-за политики государства и заявлений официальных лиц, произошел полный и решительный разворот шедших процессов дедолларизации экономики. Вновь началась ее стремительная долларизация, и огромные достижения многих лет были потеряны за считанные месяцы.
Помимо сообщений о неизбежном ослаблении рубля, государство последовательно и открыто, как перед дефолтом проводит неуклонное расширение коридора колебаний валютных курсов. Для Банка России этот уже не раз осуществляемый шаг (в том числе за первые девять дней торгов он был сделан восемь раз) представляет собой простую техническую меру, направленную на сокращение его вынужденных валютных интервенций и соответственно на сдерживание темпов сокращения международных резервов.
Однако эта техническая, с точки зрения организации валютных интервенций, мера имеет для валютных спекулянтов огромное содержательное значение, свидетельствуя о слабости органов государственного управления и представляя собой прямое и явное приглашение ко все новым спекулятивным атакам на рубль. Но об этом в Банке России, управляемом в настоящее время (за редкими исключениями) командой безупречно либеральных экономистов, задумываться, судя по всему, просто некому.
«Протечка» государственной помощи. Что же происходит на самом деле?
Как было показано выше, ключевым фактором размывания международных резервов правительства и Банка России является поступление на валютный рынок огромных средств, выделяемых государством на поддержку банковского и реального секторов экономики в условиях депрессии.
Конечно, помимо него сокращение международных резервов России обусловлено и другими факторами, в первую очередь погашением российским бизнесом внешнего долга. Возможности перекредитования практически исчезли, и огромные долги прошлых лег, которые бизнес уже привык из года в год рефинансировать, приходится погашать. Часть этих погашений производится из собственных валютных средств, часть (пока незначительная) не производится вовсе. В этом случае должник, активы которого не являются стратегическими, «без шума и пыли» переходит в собственность кредитора (который старается не допустить огласки этого обстоятельства, так как оно свидетельствует о невозврате кредита, а значит, о серьезных финансовых проблемах и у кредитора).
Однако основная часть погашений внешнего долга бизнеса производилась и производится либо за счет прямой поддержки государства, либо за счет покупки валюты на рынке, т. е. в конечном счете за счет ее приобретения из международных резервов Банка России.
Наконец, заметная часть сокращения международных резервов вызвана возобновлением долларизации российской экономики: не только население и малый бизнес, но и значительная часть бизнеса как такового, утратив возникшее было доверие к рублю, переводит сбережения, накопления и временно свободные средства (хотя в условиях депрессии они есть далеко не у всех) в валюту, покупая ее в конечном счете также из международных резервов.
С учетом изложенного минимальный объем сокращения международных резервов правительства и Банка России, не имеющего экономического обоснования и вызванного «просачиванием» на валютный рынок средств государственной помощи экономике, можно оценить в 45 млрд. долл., из 171 млрд. общего объема их сокращения.
Это весьма значительная сумма: более четверти (26,3%) сокращения международных резервов правительства и Банка России вызвано отсутствием финансового контроля — и это по минимальной оценке.
Почему же такого контроля нет?
Конечно же, создание системы контроля за государственной помощью является достаточно сложным делом. Целый ряд безупречно законных и даже исключительно полезных в обычных условиях инструментов (начиная с финансового лизинга) с легкостью может быть превращен в инструмент вывода государственной помощи экономике за границу, поэтому доя создания такой системы контроля необходимо восстановление обязательной продажи на валютной бирже внутри страны всей экспортной выручки и в целом восстановление системы валютного контроля и практически уничтоженной в ходе либеральных реформ.
В условиях институциональной слабости российского аппарата государственного управления восстановление и тем более отладка этой системы неизбежно займет неприемлемо много времени, поэтому в качестве первого шага следует ввести простой запрет на все спекулятивные операции (в том числе валютные) для всех банков и корпораций, получающих поддержку от государства. Этот запрет должен быть жестким, т. е. любая покупка валюты должна сопровождаться предоставлением договора об импорте тех или иных товаров и услуг, и соответствующий орган государственного управления должен быть наделен правом отказа в продаже валюты, если этот импорт носит необоснованный характер.
Принципиально важно, что подобное ограничение должно коснуться всех операций структур, получающих государственную помощь, а не только операций непосредственно с этой помощью. Если контроль будет касаться лишь непосредственного использования государственной помощи, как это предполагалось она просто станет использоваться в качестве неформального обеспечения спекулятивных операций, масштабы которых в таком случае не сократятся.
Для того чтобы свести к минимуму операции по фиктивному импорту, следует предусмотреть, что руководители коммерческих структур, получающих государственную помощь в любом виде, на все время получения этой помощи «кладут загранпаспорт на полку» и могут выезжать за границу лишь по личному разрешению руководства соответствующего надзорного органа. Конечно, такая «валютная диктатура» вызовет определенное недовольство, но отнюдь не большее, чем обвальная девальвация, которая грозит вследствие размывания международных резервов правительства и Банка России.
Тем не менее создание системы финансового контроля, пусть даже только за государственной помощью, — дело достаточно сложное, поэтому вопрос должен ставиться по-другому: почему нет даже действенных попыток введения финансового контроля за государственной помощью экономике?
Значительная часть чиновников, принимающих соответствующие решения, не хочет останавливать девальвационные процессы, так как надеется сама заработать на связанных с ними спекуляциях.
Возможно, российская бюрократия просто распугала и разогнала кадры, способные по сочетанию своих профессиональных и моральных качеств осуществлять подобный контроль, как она разогнала профессионалов в целом ряде направлений (достаточно вспомнить чудовищную реформу электроэнергетики, в ходе которой из руководства отраслью были изгнаны все специалисты до последнего).
Возможно, сама идея расширения и укрепления финансового контроля является идеологически неприемлемой для либеральных фундаменталистов, исповедующих почти религиозную догму о вредоносности практически любого государственного регулирования рынка и недопустимости поэтому его расширения (а восстановление финансового контроля, безусловно, является расширением вмешательства государства в экономику).
Наконец, нельзя исключить действия всех этих факторов одновременно.
Однако, вне зависимости от конкретных причин, результат не вызывает сомнений: российское государство не демонстрирует способности создать действенный финансовый контроль даже за использованием собственных средств, направляемых им на поддержку экономики, и не сможет обеспечить его в обозримом будущем, а это означает сохранение и углубление девальвационных тенденций.
Девальвация и ее последствия. Прежде всего, девальвация, даже плавная и многократно обещанная заранее, существенно удорожает импорт. Если этот импорт может быть относительно быстро замещен развитием собственного производства (например, продовольствия), это, хотя и неприятно на первое время, в целом исключительно полезно для экономики.
Однако значительная часть жизненно необходимого импорта по чисто технологическим причинам — из-за уничтожения соответствующих технологий и специалистов в ходе либеральных реформ — просто не может быть замещена «сама собой», на рыночных основаниях, без прямого вмешательства государства.
Самый яркий пример — лекарства. Импортными являются 75% потребляемых россиянами лекарств, 25% формально российских препаратов только приготовляются в России из импортных же субстратов. Собственная фармакологическая промышленность в нашей стране практически уничтожена вместе со значительной частью необходимых для нее квалифицированных кадров.
Разумеется, торговля лекарствами — высокомонополизированная (как минимум на оптовом уровне) сфера, что накладывает свой отпечаток на уровень цен. Однако степень этой монополизации если и увеличилась то, во всяком случае, не кардинально — и ускорение удорожания лекарств в первую очередь вызвано обесценением рубля.
А ведь обязательства государства перед гражданами, в том числе и в сфере обеспечения лекарствами, рассчитываются в рублях и поэтому по определению будут недостаточными.
Существенно и то, что девальвация рубля обесценит значительную часть сбережений, которые многие россияне по-прежнему, несмотря на все предупреждения, хранят в рублевой форме. Кроме того, в период укрепления рубля люди набрали валютных кредитов, тяжесть которых стремительно растет для всех, получающих зарплату в обесценивающихся рублях.
Конечно, с точки зрения экономической теории девальвация оживляет производство, так как стимулирует импортозамещение и экспорт. Однако это безоговорочно правильно лишь в ситуации относительно сбалансированной экономики, а экономика России как раз сейчас (и во многом именно в результате обесценения рубля) выходит из равновесия.
Принципиально важно, основная часть внешнего долга лежит не на государстве и спекулятивных компаниях, банкротство и исчезновение которых не подрывает экономику, а лишь освобождает ее от паразитов, но на реальном секторе и на действительно обслуживающих его банках.
Обесценивание рубля, усиливая давление внешнего долга, сдерживает крупный бизнес России и не дает ему развиваться, в то время как мелкий и средний бизнес сдерживается тотальным произволом монополий и высоким уровнем административных барьеров (в частности, межрегиональных).
Таким образом, в современных условиях девальвация принесет России в основном несчастья и проблемы: ее позитивные последствия будут в целом заблокированы структурным несовершенством нашего экономического и управленческого организма. При этом исключительно важно понимать, что самое главное негативное следствие девальвации лежит, к сожалению, не в социально-экономической сфере.
Как показывает практика, россияне, как и представители других народов, достаточно легко переносят практически любые материальные бедствия, если видят их объективную неизбежность, сознают относительную эффективность своего руководства и, главное, доверяют ему— если не с моральной, то, по крайней мере, с узко управленческой точки зрения.
Девальвация, даже плавная, представляет собой наглядную, видимую и ощущаемую каждым россиянином демонстрацию беспомощности государства, а значит — и его бесполезности для граждан. Тем самым она болезненно дестабилизирует не только экономическую, но и социально-политическую сферу.
Реструктуризация государства и общества
Непосредственные факторы системного кризиса. Свертывая деловую активность, депрессия наносит сильнейший удар по уровню жизни. Падение реальных доходов россиян началось уже в ноябре, одновременно с промышленным спадом, и составило 6,2%, в декабре оно увеличилось до 11,6%. Важно понимать, что ухудшение материального положения большинства сограждан существенно глубже, так как официальная статистика занижает инфляцию (при расчете роста цен учитываются цены на многие не потребляемые большинством дорогие товары, вроде мехов и мебели, которые дорожают медленно или вообще дешевеют).
Существенным фактором, разрушающим повседневное благополучие людей, является безработица и даже сам по себе страх перед ней. Только за ноябрь, в относительно благоприятных спокойных условиях, когда работодатели старались еще сохранять работников, переводя их на сокращенную рабочую неделю, полставки или отправляя их в административные отпуска, безработица (ее величина определяется Росстатом по методологии Международной организации труда) в России подскочила на 0,4 млн. человек, охватив с 6,1 до 6,6% экономически активного населения и достигнув показателя 5 млн. Рост по сравнению с аналогичным периодом прошлого года составил 17,8%. За декабрь рост безработицы ускорился вдвое: она выросла на 0,8 млн. человек, до 5,8 млн., или 7,7% от экономически активного населения, превысив уровень аналогичного периода прошлого года на 26,1%.
И это было даже не начало, а лишь предвестие тех увольнений, которые начались с завершением новогодних каникул. Только за эти каникулы, по данным Московской федерации профсоюзов, численность безработных в Москве выросла вдвое — до 290 тыс. человек (при этом лишившиеся работы гастарбайтеры безработными не считаются).
По оценкам, к концу года численность безработных в России составит 10-12 млн. человек (13,215,8% экономически активного населения страны), причем основная часть новых безработных будет уволена до наступления лета. Естественно, это будет сопровождаться ростом преступности, наносящей серьезный удар и по относительно благополучной части российского общества.
Наиболее тяжелая ситуация будет складываться в моногородах.
Поскольку за коммунальные услуги в России можно не платить шесть месяцев, уже летом — через полгода после начала массовых увольнений — начнутся обращения в суды и, соответственно, выселения людей, лишившихся работы и не имеющих больше возможности оплачивать коммунальные расходы по расценкам, абсурдно завышенным злоупотребляющими своим положением монополистами.
Весьма существенным станет ухудшение социального статуса огромного слоя офисных клерков, именуемого с легкой руки их работодателей «офисным планктоном». Эти люди лишатся работы, как правило, в крупных городах, где смогут найти себе новые источники дохода. Так, по имеющимся оценкам инвестиционных банкиров в Москве потеряют работу четверть трудоспособною населения. Понятно, что большинство из них найдут другие места—вопрос лишь в том, какие именно. Вероятно в большинстве случаев это будет непривлекательная с любой точки зрения, тяжелая, грязная и малооплачиваемая работа. Мест в офисах просто не будет — и бывшим клеркам придется заниматься физическим трудом. Дай бог, если им каким-то загадочным образом удастся потеснить гастарбайтеров с должностей грузчиков, водителей городского транспорта и дворников. Очень многим придется перебиваться случайными мизерными заработками.
Для людей, привыкших к работе с бумагами, это будет подлинной социальной катастрофой, особенно если они принадлежат к «непадавшему» поколению, не прожеванному катастрофой (а то и вовсе избежавшему его жерновов). Вместо привычки выживать и понимания периодической неизбежности кризисов эти люди имеют привычку к благополучию, не закалены психологически и потому исключительно уязвимы для инфицирования настроениями отчаяния и безысходности.
Да, большинство из них будут иметь значительно лучшие возможности для поддержания относительного благосостояния, чем рабочие градообразующих предприятий, но многие из них окажутся настолько деморализованы, что даже не смогут протянуть руку за очевидным шансом. А самое главное, они будут наиболее интенсивно (и бесплодно) переживать свои проблемы — в полном соответствии с поговоркой «богатые плачут громче всех».
Таким образом, психологический шок от экономической депрессии коснется не только моногородов и поселков городского типа — он болезненно ударит и по крупным городам, которые определяют социально-политические настроения страны.
Страх перед будущим, отчаяние, неопределенность спаяют воедино, в одну социальную группу представителей самых разных до депрессии социальных слоев — от рабочих до офисных клерков и предпринимателей из малого бизнеса.
Государство в силу своей низкой эффективности не сможет дать гражданам убедительные и нужные им ответы — ни на уровне реальных действий, ни на уровне пропаганды. Некоторое время оно сможет лишь сдерживать нарастание раздражения и недовольства, не позволяя им фокусироваться на конкретных политических деятелях, но его неспособность, а отчасти и нежелание решать наиболее важные проблемы повседневной жизни все больших масс людей не позволит ему сохранять управляемость страной.
Все значимые сферы общественного развития одна за другой начнут выпадать из сферы контроля государства. Утрата контроля за ключевыми аспектами жизни общества дезорганизует его и без всякой экономической депрессии, а на ее фоне социально-экономические проблемы станут постоянно усугублять и без того тяжелое положение.
Разрушение основных стереотипов и догматов официальной пропаганды при столкновении с действительностью, ее все более вопиющее несоответствие реальности, осознание накопленного груза наглой и циничной лжи со стороны правящей бюрократии вызовет массовое разочарование у широких масс.
Это разочарование неминуемо приведет к болезненной утрате всем нашим обществом не только социальной, но и политической стабильности.
Протекание системного кризиса. «Системный кризис» — вполне устоявшийся термин, означающий утрату государством контроля за ключевыми сферами общественной жизни. Он может протекать в самых разных формах и заканчиваться самыми разными событиями. Так, системный кризис завершился революцией и распадом Российской империи, которую потом пришлось собирать заново (и удалось собрать далеко не полностью), разрушением систем управления и распадом Советского Союза,— временной передачей власти команде добросовестных управленцев (Е. М. Примакову, Ю. Д. Маслюкову и В. В. Геращенко), которые обеспечили стабилизацию социально-экономического положения.
Последний пример особенно интересен. Поскольку политические и управленческие причины, породившие системный кризис, не были исправлены «политическими вегетарианцами» во главе с Примаковым, после стабилизации социально-экономической ситуации выполнившие свою работу менеджеры оказались изгнаны по принципу «мавр сделал свое дело — мавр может уходить». Социально экономическая ситуация была исправлена и начала улучшаться, но политические проблемы, породившие социально-экономический кризис, остались практически в неприкосновенности и породили болезненный политический кризис по сути дела, второй системный кризис подряд.
Ситуацию стабилизировали лишь после устранения политических причин системного кризиса — в процессе прихода к власти Путина, наведения минимального порядка и формирования новой системы государственной власти.
Таким образом, системный кризис может протекать по-разному, и в момент написания этой книги прогнозировать его ход и масштабы все еще рано.
Однако ряд существенных аспектов не вызывает сомнений.
Прежде всего, главным его фактором станет резкое падение уровня жизни основной части россиян, утрата ими не то что уверенности в завтрашнем дне, но даже надежд на его улучшение, а также связанный с этими явлениями рост преступности — как организованной, так и «дикой» и потому особенно опасной.
Практически неизбежно обострение межнациональной напряженности и возникновение в различных местах серии межнациональных конфликтов. Непосредственные причины этого будут различными. В малых и средних городах причиной могут стать действия работодателей, которые для снижения издержек начнут увольнять местных жителей и заменять их гастарбайтерами, согласными работать буквально за тарелку супа. В крупных городах причиной может оказаться рост преступности со стороны лишившихся работы и, соответственно, средств к существованию гастарбайтеров, действия которых, скорее всего, в основном будут оставаться безнаказанными из-за неэффективности правоохранительных органов. Кроме того, в республиках в составе Российской Федерации, где существуют значительные диспропорции между национальной структурой населения и представительством тех или иных национальностей в органах власти, вероятно усиление дискриминации по национальному признаку (в особенности русских).
Однако в целом обострение межнациональных отношений не станет сутью системного кризиса. В силу огромной терпимости и даже пассивности россиян (в первую очередь русских) оно будет лишь фоном, дополнительно обостряющим и оттеняющим системный кризис.
Значительно более существенным станет кризис целого ряда поселков, городов и целых регионов, которые лишатся средств к существованию из-за кризиса и сильно запаздывающей реакции на это неэффективного и равнодушного аппарата государственного управления, в первую очередь Минфина.
В ряде подобных населенных пунктов возможны массовые нарушения общественного спокойствия. Там, где такие пункты находятся рядом с транспортными магистралями федерального значения, почти неизбежны перекрытия последних, что станет серьезной проблемой для экономики и нанесет значительный ущерб. В ряде случаев протестные действия населения будут поддерживаться местными властями (в основном, конечно, неявно), отчаявшимися обратить внимание руководства на проблемы своих населенных пунктов при помощи обычных, рутинных методов.
В ряде депрессивных городов и поселков, местные власти которых будут проявлять полную неадекватность, начнется самоорганизация населения, что в отдельных случаях приведет к формированию параллельных органов власти, часто дееспособных.
Стремясь к обеспечению контроля за ситуацией, федеральные власти попытаются жестко ограничивать не только самодеятельность и самоорганизацию населения, а также специфические формы местного самоуправления (например, джамааты, представляющие собой исламское и чисто фундаменталистское местное самоуправление), но и местное самоуправление как таковое. Результатом станет усугубление кризисных явлений и дальнейшее обострение ситуации.
Не стоит забывать, например, что события в Кондопоге, насколько можно судить, стали результатом осознанного и целенаправленного уничтожения местного самоуправления главой Карелии Катанандовым, в результате чего местное сообщество этого города полностью утратило всякую возможность саморегулирования. Только поэтому стала возможной эта и многие другие подобные, но по ряду причин менее известные трагедии.
Однако описанные события, как и все, происходящие «далеко от Москвы», не будут иметь самостоятельного политического значения. Они лишь изменят психологический климат в стране как в части отношения населения к государству, так и в части самоощущения представителей государственного управления, крупного бизнеса, и высших менеджеров.
Рост напряженности и неуверенности в правящем классе России выльется в обострение борьбы между различными бюрократическими группировками, которая будет подстегиваться прямой конкуренцией из-за сокращающихся финансовых потоков. Ведь российские официальные экономисты провели исследования, показавшие, что при экономическом росте ниже 5,5% в год нехватка средств между основными «группами влияния» приведет к обострению конкуренции между ними до уровня, создающего реальную угрозу социально-политической стабильности. Понятно, что экономический спад, который превысит 5%, многократно усугубит эти негативные тенденции.
Однако рост напряженности, нарастающий во всех слоях общества в силу огромной терпимости и пассивности населения, его возрастающей занятости собственным выживанием, а также полного ничтожества российских политических движений, не разрядится никакими событиями, сколь-нибудь значимыми с точки зрения общефедеральной стабильности.
Ситуация не обрушится сама собой, «под собственной тяжестью», но будет обрушена обстоятельством, внешним для общества и для политического класса и не зависящим непосредственно от них — обвальной девальвацией рубля.
Возможно, либеральные реформаторы будут ждать исчерпания международных резервов правительства и Банка России, выкупаемых спекулянтами за счет средств, выделяемых государством на поддержку экономики, и проведут девальвацию от безысходности: когда у государства уже просто не останется валюты.
Однако, скорее всего, нервы у них сдадут значительно раньше, и либеральные реформаторы, перепутав свой страх со смелостью и подстегиваемые им, решат провести «для оздоровления экономики» ограниченную скачкообразную девальвацию.
Проблема будет, насколько можно судить, та же массовая утечка информации, связанная с конкретными коммерческими интересами существенной части осведомленных о намеченной девальвации чиновников. Важно, что к тому времени деморализация, — причем не только общества в целом, но и аппарата государственного управления, вызванная нарастанием кризисных явлений и, в частности, плавной девальвацией рубля, серьезным образом подорвет добросовестность даже честной во время написания данной книги части чиновничества.
В результате девальвация окажется значительно более масштабной, чем предполагалось и соответственно значительно более разрушительной.
Негативные последствия ее будут усугублены большей по сравнению с намеченной глубиной, общей дезорганизацией, которую она неминуемо вызовет, и волной инфляционных ожиданий. Позитивное же ее воздействие окажется нейтрализовано факторами, указанными выше, и в первую очередь — высоким внешним долгом наиболее крупных российских корпораций.
В результате она не достигнет своих экономических целей, но значительно усугубит социально-политическую ситуацию.
Вне зависимости от того, по какому из двух сценариев произойдет обвальная девальвация рубля, она вызовет растерянность руководителей страны и одновременно дискредитирует их, создав объективную необходимость привлечения, хотя бы и временного, антикризисных менеджеров.
Ими не могут стать ни либеральные фундаменталисты, позиционирующие себя в этом качестве, но на деле способные только заводить в кризисы, а не выводить из них, ни представители силовых структур, понимающие, как подавлять массовые протесты, но не знающие, как не доводить людей до них.
Передача власти будет осуществляться вне плоскости двух основных хозяйственно-идеологических групп, конкурирующих за политическое и административное влияние. Их представители могут сохранять и даже улучшать свое административное положение, но ключевые властные позиции, непосредственно определяющие политику государства по выходу из депрессии, достанутся не им, а представителям нового бюрократического слоя, который лишь складывается сейчас и оформится непосредственно в ходе нарастания кризиса.
Этот слой состоит из относительно эффективных и дееспособных чиновников (многие из которых прошли школу бизнеса) и связанных с ними энергичных бизнесменов, обладающих достаточно широким кругозором и разнообразными навыками и относящихся сегодня ко второму и третьему эшелонам правящего класса.
Не участвуя непосредственно в принятии ключевых государственных решений, эти вполне здравомыслящие люди будут мучительно переживать неэффективность, а затем и беспомощность государства. Не будучи слишком сильно связанными коммерческими и личными отношениями с людьми, непосредственно принимающими решения, они станут значительно лучше них видеть альтернативные возможности и остро переживать их игнорирование государством. У них будут буквально чесаться руки от желания исправить ошибки и недоработки, очевидные для них из-за большей приближенности к практическому управлению — и в результате системного кризиса они в конечном счете эту возможность получат.
Приход их к непосредственной реализации государственной власти может происходить самым разным способом — от прямого назначения (как когда-то назначили Е. М. Примакова, а до него — Кириенко), до сложных интриг с использованием организованных (или хаотически провоцируемых) народных выступлений.
Способ прихода этих людей к власти пока непонятен и, строго говоря, не важен: важно, что они получат непосредственное право принимать и реализовывать государственные решения. И хотя «старая гвардия» может их воспринимать как временные фигуры, они никому это право не вернут.
За их плечами будет хорошая школа ведения бизнеса в российских условиях.
Принципиальные итоги системного кризиса. Системный кризис объективно порождает не только в стране в целом, но и во властной общественности атмосферу всеобщей неразберихи, неуверенности и опасений. У тех, кто прорывается к власти в этих условиях, не слишком много возможностей быть высокоморальными с общечеловеческой и высокоэффективными с управленческой точек зрения.
Однако это не главное. Государственное управление, как было показано выше, требует не выдающихся личных способностей, но в первую очередь организованности и ответственности. Организованность у этих людей будет просто в силу их достаточно долгой и успешной работы в бизнесе или государственном управлении (а у многих — и там, и там), а ответственность перед обществом до конца жизни вбита в них ужасом перед системным кризисом.
Так поколение управленцев, к которому принадлежал Брежнев, было навсегда контужено ужасом 1941 года и до конца жизни руководствовалось в своих действиях принципом «лишь бы не было войны» как абсолютным законом природы. Они могли быть агрессивными, жесткими, могли бряцать оружием и вести локальные войны, но в них до конца жизни было вбито, что, если к войне не готовиться — или готовиться недостаточно, — она случается. И они готовились к ней так, что перенапрягли и надорвали силы огромной могучей страны, но большой войны действительно так и не допустили.
Бизнесмены и государственные чиновники второго третьего эшелонов, которые прорвутся к власти в результате системного кризиса, будут жесткими и энергичными людьми. Весьма вероятно, что разложение и распад российского общества оставит на них свою разрушительную печать. Но системный кризис заставит их до конца жизни запомнить, что пренебрежение интересами народа, чем бы оно ни было вызвано, ведет к общественной катастрофе. И поэтому они вылезут из кожи вон, но не допустят этого.
Им просто будет страшно.
Смена нынешнего поколения российских управленцев, отравленных опытом поражений и безответственности, а также приход к власти на федеральном уровне людей, стремящихся проводить активную антидепрессионную политику, в любом случае, при любом исходе будет означать коренную реструктуризацию всего государства, а, следовательно, и всего российского общества, все еще живущего с государством в неосознаваемом, но до сих пор неразрывном симбиозе.
Разумеется, успех следующего поколения российских лидеров отнюдь не гарантирован. Их энергии и ответственности может просто не хватить — и они провалятся, увлекая всю Россию, все общество, включая и нас, написавших и читающих эту книгу, в водоворот новых болезненных, а то и разрушительных катаклизмов. Так провал Временного правительства увлек Россию в Октябрьскую революцию и чудовищную гражданскую войну.
Однако в любом случае, какими бы ни были их предстоящие действия, будущее нашей страны и нашего общества практически полностью зависит от них, и в следующей главе мы рассмотрим основные результаты, к которым может привести их деятельность, и факторы, которые их определят.
Парень задает вопрос девушке (ей 19 лет),с которой на днях познакомился, и секса с ней у него еще не было: Скажи, а у тебя до меня был с кем-нибудь секс? Девушка ему ответила: Да, был. Первый раз – в семнадцать. Второй в восемнадцать. А третий -… После того, как девушка рассказала ему про третий раз, парень разозлился, назвал ее проституткой и ушел вне себя от гнева. Вопрос: Что ему сказала девушка насчет третьего раза? Когда он был?
Приходит отец домой, а его ребенок плачет. Отец спрашивает ребенка: - Почему ты плачешь? Отвечает ему ребенок: - Почему ты мне папа, а я не сын тебе? Кто же это плакал?
Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. 
