Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. Связаться с автором
Взаимоотношения между экономической теорией и хозяйственной практикой России всегда были полны драматизма. В наибольшей степени это проявлялось в периоды социально-экономических преобразований. Если в относительно спокойные периоды отечественного развития практика в основном доминировала над концептуальной экономической теорией, то в периоды потрясений, когда необходимость опираться на многолетние фактические данные, а вместе с ними и на всю эмпирическую базу, казалось, отпадает сама собой, теория воспаряла над эмпирикой и вела за собой практику (правда, как потом часто признавалось, по неправильному пути).
Чтобы разобраться более глубоко в существующих и желательных взаимоотношениях между вершинами знаменитого треугольника «экономическая теория — экономическая политика — хозяйственная практика», необходимо учесть как внутреннюю структуру, так и динамику каждого из этих образований, рассматриваемых с точки зрения двух других.
Что же представляет собой экономическая теория с точки зрения экономической политики и практики? Вот что об этом пишет Дж.М. Кейнс: «Идеи экономистов и политических мыслителей — и когда они правы, и когда ошибаются — имеют гораздо большее значение, чем принято думать. В действительности только они и правят миром. Люди практики, которые считают себя совершенно неподверженными интеллектуальным влияниям, обычно являются рабами какого-нибудь экономиста Прошлого». И далее, что особенно важно для России: «Безумцы, стоящие у власти, которые слышат голос с небес, извлекают свои сумасбродные идеи из творений какого-нибудь академического писаки, сочинявшего несколько лет назад». Эта блестящая мысль блестяще подтверждается на примере истории России в XX веке: управлявшие страной реформаторы от В.И. Ленина до Е.Т. Гайдара активно претворяли в политике и экономике идеи, рожденные порой задолго до появления этих людей на политической арене.
Надо отметить, что современная экономическая наука — это достаточно неоднородная дисциплина, в рамках которой длительное время сосуществуют во многом противоречащие друг другу направления, теории, гипотезы. Так называемый «мейнстрим», т.е. наиболее мощное и общепринятое направление экономической науки (неоклассическая школа «экономикс») подвергается критике со стороны эволюционного, неоинституционалистского и других относительно недавно оформившихся направлений, по-своему трактующих не только факторы и закономерности экономической динамики, но и способы описания и анализа понятий и категорий экономики. Особенно заметно это различие при рассмотрении объектов микроэкономического уровня, в первую очередь — производственных предприятий. Если по вопросам макроэкономики далеко не каждый индивидуум, и даже не каждый экономист имеет свое продуманное и «выстраданное» мнение (исключение составляет, пожалуй, вопрос об уровне налогообложения, который завышенным считают практически все), то здесь ареной соперничества воззрений являются объекты, с которыми сталкивается в жизни каждый. Тем не менее, единой теории функционирования предприятий в западной экономической науке нет, несмотря на достаточно устоявшуюся здесь практику деятельности этих субъектов. Тем более разнообразны способы объяснения и предсказания принятия тех или иных решений на отечественных предприятиях, переживающих длительный период перехода от одной системы к другой и находящихся в нестабильной экономической среде.
В исторической ретроспективе экономическая теория представляет собой некий «остров погибших кораблей», на котором соседствуют как крупные дредноуть, так и утлые канонерки, ставшие своеобразными памятниками научных и политических баталий щ как всякие памятники, вдохновляющие порой следующие поколения ученых и практиков, не знакомых в достаточной степени с замыслами, ходом и результатами этих битв, на новые подвиги с отработавшим свое вооружением.
Здесь уместно вспомнить знаменитое письмо Нобелевских лауреатов, предостерегавших от неоправданной веры в либерально-монетаристские теории как панацею оздоровления экономики.
В экономике почти нет застывших конструкций и всеобъемлющих рецептов. Кризис переходного периода в социалистических странах Восточной Европы и бывшем СССР, финансовый кризис в странах Юго-Восточной Азии, взлеты и падения крупнейших транснациональных компаний — все это подтверждает особый статус экономической науки, удовлетворительно объясняющей экономическое «вчера» и плохо предсказывающей экономическое «завтра». Поэтому слепая вера в те или иные экономические догматы демонстрирует только узость мышления и непонимание исторической роли экономической науки.
Но в чем же тогда «сверхзадача» экономической теории, если ее рецепты столь неоднозначны и сомнительны, что признают и «классики» экономической науки? Если экономическая теория неизменно терпит фиаско в периоды страновых и мировых кризисов, если она не смогла даже теоретически предвидеть проблемы, возникшие в странах переходной экономики? Чего же может ожидать экономическая политика от экономической теории и что может дать последняя хозяйственной практике?
По нашему мнению, вклад экономической теории состоит из трех основных компонент:
Во-первых, это экономическая идеология, т.е. система базисных взглядов на экономическую действительность. Без такой идеологии невозможно даже вести дискуссию по экономическим вопросам, так что в итоге общество оказалось бы неспособным к пониманию самого себя, дезинтегрированным и не готовым к поступательному развитию.
Во-вторых, важнейшей, на наш взгляд, функцией экономической теории является воспитание в хозяйственных и экономических деятелях любого уровня управления представлений о вариативности как возможных экономических решений, так и реакции хозяйственной практики на их реализацию, Если среди историков бытует мнение, что сослагательное наклонение в этой науке отсутствует, то в экономической науке сослагательность в общем смысле является презумпцией, а в частном смысле — выступает как результат исследования. «Что было бы, если...» — обычный рефрен для прикладных экономических и экономико-математических исследований. Не случайно и в самом общепринятом нынче определении экономики как науки о способах распределения ограниченных ресурсов в целях наилучшего удовлетворения потребностей людей и общества идея вариативности заложена имманентно. Применительно к хозяйственной практике это означает, что широта арсенала экономической политики и эффективность его применения находятся в прямой зависимости от научной эрудиции лиц, принимающих социально-экономические решения.
Наконец, третья, может быть основная в данном контексте задача экономической науки по отношению к хозяйственной практике состоит в том, чтобы объяснять не экономистам происходящие на предприятии, в стране, в мире процессы и изменения. Здесь используется и внедряется язык экономического мышления, распространяется экономическая идеология, выявляются люди, способные реализовать и донести эту идеологию, рассматриваются варианты решений и их экономические последствия.
Хотя перечень и содержание сформулированных направлений могут показаться адептам «экономического образа мышления» разочаровывающими, следует все же снять с создателей экономической теории прямую ответственность за ее чересчур ревностное применение в хозяйственной политике.
Предсказующая сила экономической теории неизбежно ограничена. В свете сказанного понятно, например, что бессмысленно требовать от теории, трактующей состав и механизмы влияния факторов на доходности и риск ценных бумаг на фондовом рынке (скажем, модели САРМ), достоверного прогноза динамики доходности конкретных акций и, соответственно, практического рецепта выигрыша на фондовой бирже: если бы это стало возможным, был бы подорван сам фундамент института фондового рынка.
К сожалению, в России соотношение между экономической теорией и экономической практикой издавна сложилось не лучшим образом. В Советском Союзе официально признанная марксистская экономическая теория была средством преодоления экономической практики, в то время как экономическая практика, в свою очередь, преодолевала путы официальной экономической теории. В постреформенной России монетаристская экономическая теория на макроуровне и неоклассическая теория фирмы на микроуровне стали инструментами экономической политики и использовались для формирования новой хозяйственной практики. Суть взаимодействия экономической теории и хозяйственной практики как преодоления оказалась унаследованной от дореформенных времен. Не случайно принципиальная статья В.М. Полтеровича об этом периоде в истории России называлась «Экономическая реформа: битва правительства с трудовыми коллективами». Аналогична и направленность более позднего исследования С.Ю.Глазьева «Центральный банк против промышленности России». Результаты этого противостояния хорошо известны: полуразрушенное (в буквальном смысле слова) производство на микроуровне и тотальное августовское фиаско на макроуровне.
Удалось ли, тем не менее, экономической теории реализовать, хотя бы минимальным образом, свои базисные функции?
Задавайте вопросы нашему консультанту, он ждет вас внизу экрана и всегда онлайн специально для Вас. Не стесняемся, мы работаем совершенно бесплатно!!!
Также оказываем консультации по телефону: 8 (800) 600-76-83, звонок по России бесплатный!
Хотелось бы в этой связи привести несколько примеров. Одним из основополагающих, хотя и редко употребляемых в последнее время в собственном смысле слова понятий, которым мы обязаны экономической науке, является понятие экономической системы. Различие между «системами» и «не системами» крайне важно для социально экономического анализа. Для экономических образований, которые можно отнести к системам, характерны две известные основные особенности: относительная устойчивость во времени и наличие тесных связей между внутренними элементами (более тесных, чем связи между ними и элементами внешней среды). По сути, понятие системы является одним из тех, которые вообще позволяют внести какой-то порядок в структуру окружающего мира. Системный анализ как научное направление активно развивался в 20-х-60-х годах нашего века, но сейчас относится (возможно, незаслуженно) к числу почти забытых инструментов научного анализа. Так вот: при анализе тех или иных кардинальных решений при исследовании транзитных экономик должен быть в первую очередь проанализирован системный аспект их последствий. Дело в том, что, условно говоря, жизнеспособными являются только системы. Не системы обычно существуют относительно незначительное время и рассыпаются под влиянием притяжений со стороны могущественных систем.
В одной из работ В.М. Полтеровича, по нашему мнению, блестяще показана системность такого явления, как бартер, природа тех самых взаимосвязей, которые удерживают его от замены товарно денежными трансакциями и, как это, в общем, естественно для системных образований, наоборот, втягивают в круг бартерной экономики все новых и новых экономических агентов.
Институциональные ловушки — это наполненные внутренней энергией локальные системы, которые способны беспрепятственно черпать эту энергию из внешней среды или весьма эффективно вырабатывать ее из внутреннего материала. В случае бартера как системы одним из источников внутренней энергии является директорский корпус предприятий, ловящий весьма жирную «рыбку» в мутноватой воде бартера, а источником внешней подпитки — посреднические структуры, использующие благодаря несовершенной налоговой системе бартерный способ обращения как мультипликатор средств, вкладываемых в предприятия.
Следует отметить, что так сказать, пассивным источником существования систем являются институциональные барьеры. В случае бартера эту роль играют барьеры, довольно старательно «взращенные» между предприятиями, производящими однородную или взаимозаменяемую продукцию. Разрушение институционального единства отрасли, институциональное обособление ее предприятий стало мощным фактором расцвета бартера. Более глубокий анализ показывает, что ложно понимаемые и преувеличиваемые конкурентные отношения препятствуют предприятиям одной отрасли договориться между собой и вытеснить посредников с рынка своей продукции, обеспечив тем самым более естественное ценообразование и беспрепятственное распространение своей продукции.
Что же касается взаимосвязей между макроэкономической политикой и возникновением институциональных ловушек, то эта связь, по нашему мнению, реализуется через несбалансированность экономики. Ведь только в несбалансированной экономике возможна длительная концентрация энергии развития в формах, присущих неэффективным институтам.
Второй пример несистемных решений — это решения о приватизации производственных активов, быстро приведшие к распаду естественных инновационно-технологических звеньев экономики. Технологическая деструктуризация отбросила Россию на многие годы назад и, по существу, обеспечила ее «конкурентные недостатки» в мировом масштабе на долгие годы вперед. Если же говорить о внутренней ситуации, то разрыв технологических цепочек породил в качестве юридически самостоятельных предприятий огромное число «не систем» — «плоских» и «коротких» хозяйственных образований, которые не имеют полного воспроизводственного контура и не могут осуществлять инвестиционно-инновационную деятельность. Жизнь таких предприятий недолга — им не удается поддерживать и сохранять собственный рыночный потенциал и при изменении рыночной конъюнктуры или распространении новых технологий они вытесняются с рынка. Единственный выход из сложившейся ситуации — сетевая интеграция в тех или иных, более шли менее жестких формах, которой, к сожалению, часто препятствуют как непомерные амбиции, так и своекорыстные интересы руководителей предприятий.
Существование огромного числа несбалансированных предприятий — прямая предпосылка непропорциональности экономики в целом. Кроме всем известных диспропорций между объемом производства и объемом инвестиций, в особенности вложениями в реальное производство, можно указать и на несоответствие структуры и численности экономически активного населения и структуре и численности рабочих мест, непропорциональное распределение прибыли и т.п. Ко всем прочим видам несбалансированности добавляется региональная несбалансированность, которая очень быстро ведет к региональному сепаратизму. В свою очередь, несбалансированность (по существу, — не системность) экономики порождает и неуравновешенность социально-экономического поведения граждан. Непредсказуемые, а порой и мазохистские политические решения на региональных выборах, импульсивное поведение в быту и на работе, даже снижение возможности к сосредоточенному дисциплинированному труду — следствия общей дестабилизации, разбалансированное и дезориентации поведения людей. И тут замыкается круг глобальной институциональной ловушки, в которую попадает вся наша страна.
Что же говорит экономическая теория о принципиально несбалансированной экономике? К сожалению, очень мало. В каком-то смысле это естественно: ведь видов несбалансированности очень много, а «каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Кроме того, можно высказать предположение, что «сильно несбалансированная» экономика — это как бы уже и не экономика, поскольку распределение экономических благ в условиях жесткого дефицита некоторых из них обычно подчиняется неэкономическим законам (подобно распределению остатков пресной воды на потерпевшем крушение корабле).
В свете сказанного напрашивается вывод, что сама по себе концепция «Вашингтонского консенсуса» неявным образом опирается либо на предположение об уже достигнутой сбалансированности экономики, либо на гарантированное достижения сбалансированности в «автоматическом режиме», с помощью одних только либерализационных инструментов. Однако превратить принципиально несбалансированную экономику в сбалансированную только с помощью либеральных мер невозможно, если не рассчитывать на чудо вроде насыщения пятью хлебами пяти тысяч человек.
Еще один пример эффекта от применения инструментария экономической теории дает использование системных принципов двойственности при анализе экономической реальности. Два основополагающих подхода доминируют сегодня в экономической науке: процессный и объектный. В одном случае «единицей наблюдения» является процесс, т.е. ход развития какого-либо явления, не имеющего, как правило, четких пространственных границ и распространяющегося на неопределенный ряд объектов. В другом случае «единица наблюдения» — это хозяйственный объект, имеющий определенные пространственные границы и развивающийся во времени. Процессный подход характерен, в частности, для макроэкономических теорий, объектный — для микроэкономического анализа. Однако, по-видимому, ни один из них не должен быть единственным или доминирующем при переходе к разработке рекомендаций для экономической политики. Те, кто считает, что транзитивные ситуации в разных странах априорно имеют существенные общие черты и являются проявлением некоторого корневого процесса, по сути дела находятся в рамках процессного подхода, при котором качественные различие между объектами не замечаются. Весьма содержательным примером такого подхода может служить сравнительный анализ показателей спада производства, доли денег и государственных расходов в ВВП для страны градуалистской и обвальной реформации, представленный в известкой работе Е.Т. Гайдара. Здесь различия в траектории и результатах предшествующего развития по существу элиминируются.
Если же, напротив, при изучении реформ ограничиться только особенностями одной страны, то часть важной процессной информации также будет утеряна. Очевидно, что истина лежит на путях совместного использования процессной и объектной информации, сочетания процессного и объектного подходов: В противном случае признание значимости таких факторов как степень подготовленности реформ в каждой стране переходной; группы, входит в противоречие с расчетами взаимосвязей показателей хода и результативности реформ, выполненных в предположении, что группа рассматриваемых стран образует однородную выборку.
Вообще дихотомичные деления для экономики являются, как правило, не органичными. Так, например, деление методов управления экономикой на административные и рыночные далеко не является исчерпывающим и корректным. А.Н. Илларионов однозначно отказывает в принадлежности к рыночным и относит к административным не только такие правительственные мероприятия, как поддержка курса рубля, но и получение иностранных кредитов ... Насколько же можно признать кредитные операции нерыночными?
По-видимому, деление мер на рыночные или административные в значительной мере условно и далеко не всегда релевантно действительности. Можно говорить о преимущественно рыночной системе мер или преимущественно административной системе, но строгая дихотомия в рамках одной экономической системы возможна лишь в редких случаях. Приведем пример «спектральной» картины состояний между «рынком» и «не рынком», используя микроэкономический контекст. Очевидно; внутри большинства предприятий взаимоотношения между самостоятельными агентами далеки от рыночных. Внутрифирменное управление имеет, как правило, иерархический характер и весьма далеко от «плоского» рыночного. Однако между чисто рыночным окружением предприятия и административной системой внутреннего управления часто простирается широкое поле «квази-рыночных» взаимодействий, а именно, сфера интеграционных связей. За счет их долгосрочности достигаются взаимовыгодные преимущества, с лихвой перекрывающие недостатки «связанности» при таких отношениях. Для современных предприятий «интеграционная палитра» таких отношений достаточно широка. Так, например, вокруг Чебоксарского завода электроники и механики в виде своеобразных сателлитов вращается более 30 предприятий, находящихся в самых различных отношениях с головным предприятием. Некоторые из них производят продукцию или выполняют работы и услуги исключительно для самого предприятия, другие работают и по сторонним заказам, для третьих последняя деятельность является основной. Одни выступают как дочерние фирмы, другие практически независимы, но все вместе они играют ту же роль, которую играет атмосфера для планеты Земля, оберегая ее от негативного и порой неожиданного воздействия агрессивной (читай: рыночной) среды.
Природа, как говорил Лейбниц, не знает скачков. Попытки скачком перейти от административной к рыночной системе также носят неестественный характер, и когда мы анализируем последствия рыночных реформ в разных странах, мы обязаны учитывать, в какой степени эти преобразования являлись скачкообразными. Дело ведь совсем не в скорости реформ. Пресловутая «степень подготовленности страны к реформам» — это не что иное, как наличие в недрах существующей системы жизнеспособных ростков нового порядка. При наличии таких ростков даже быстрое по времени движение нельзя назвать скачкообразным. Наоборот, при полной неподготовленности таким скачком может оказаться и растянутый переход. Ведь и сам по себе переход к рынку — это не движение из пункта А в пункт Б, а выращивание нового облика и содержания системы из этих самых содержащихся в ней ростков будущего.
В принципе необходимость учета особенностей развития данного объекта (группы стран, страны, региона и т.п.) при анализе его социально экономического состояния и потенциала не вызывает сомнений. Гораздо более сложным выглядит вопрос о влиянии исторических особенностей на характер экономических теорий, развиваемых учеными — «инсайдерами» (по отношению к этому объекту). В данный момент экономическая наука России находится в состоянии дихотомического деления на «новых» и «старых» экономистов. «Новые русские» экономисты — это люди, ориентирующиеся в своих работах преимущественно на западную методологию исследования, пытающиеся подходить к анализу отечественной экономики с мерками и моделями, разработанными для иных стран. Для их работ характерно широкое использование страновых аналогий, перекрестных данных при меньшей интенсивности использования исторических данных. «Старые русские» экономисты, напротив, ориентированы в большей степени на исторические данные и стремятся теоретически осмыслить пути развития экономики России, исходя из ее тенденциальных особенностей, присущих ей органических черт, ментальности ее граждан. Можно отметить, что до недавнего времени между этими группами экономистов или, можно сказать, научными школами, существовали и значительные институциональные отличия: по объему связей в деловой и административной среде (банки, фонды, администрация президента, правительство), легкости доступа к источникам опросной, статистической и политической информации, заказам банковских, правительственных и других структур и, в конечном счете, по уровню реального финансирования работ.
По нашему мнению, такое положение ненормально. Не годится, чтобы средства массовой информации использовали слово академик исключительно в кавычках или с эпитетами «советские академики», «замшелые академики» и т.п. не годится, чтобы термин «монетарист» использовался в качестве ругательства. Монетаризм как одно из направлений экономической теории заслуживает, по крайней мере, со стороны научного сообщества, априорного уважения, и к нему, к лидеру современного монетаризма М. Фридмену нельзя предъявлять претензии за расширительное в географическом и в политическом смысле применение его теории. Уважительная и по возможности непредвзятая научная дискуссия — вот ристалище боев за истину, тем более за социально-экономическую истину. Нужен диалог, взаимно обогащающий ученых различных направлений и, самое главное, обогащающий сокровищницу экономической науки.
И еще один вопрос, который нельзя обойти, говоря об экономической теории. Речь идет о модельной базе исследований в области экономической теории. По нашему мнению, состояние модельного инструментария экономической теории неудовлетворительно, а на его порой спекулятивном применении лежит часть ответственности за неудачи в реализации экономической теории на основе модельных экспериментов. Приходится констатировать, что ни развитие вычислительной техники, ни достижения математических наук не привели к существенному повышению адекватности моделей, которые и предназначены для проверки конкретных гипотез и выработки адресных решений. Имевшее место в последние годы расширение арсенала моделирования лишь увеличило вариантность моделей и затруднило их сравнение и выбор наиболее эффективной. Неудивительно, что с помощью, казалось бы, сходной техники разные авторы приходят к различным выводам об эффективности мер государственного вмешательства в экономику.
В общем случае результаты модельного анализа суть сплав элементов объективных (статистических или иных эмпирических данных), субъективных (гипотезы, лежащие в основе модели) и инструментальных (заключенных в самом «строительном материале» — математических конструкциях). Если же стремиться минимизировать влияние субъективного и инструментального факторов, это приведет к такому росту числа учитываемых предпосылок, что исходная информация начинает во много раз превосходить конечную: гора собранной и инструментальной информации при тщательно проведенном моделировании рождает мышь итогового результата. «Проверка гармонии» чистой алгеброй, хотя бы даже и высшей, не оставляет эту гармонию в живых.
В силу сказанного, применение моделирования в сегодняшнем его виде не стало преградой на пути расширения сферы субъективизма в экономике. Некритическое восприятие результатов даже элементарного моделирования характерно как для отечественной, так и для западной экономической теории. К сожалению, в последние годы в среде экономистов-математиков произошло определенное падение интереса к исследованию таких фундаментальных для методологии моделирования понятий, как адекватность, эффективность моделей, методы построения моделей в соответствии с целями, инструментальными и информационными возможностями моделирования и т.д. Разрывы между экономической теорией, ее модельным аппаратом и реальностью должны стать предметом пристального анализа и широкого обсуждения.
Необходимо более тесное сопряжение экономической теории со смежными науками. По-видимому, сфера экономической теории в настоящее время больше напоминает протяженную плоскость, чем объемную фигуру. Дело в том, что хотя поле этой теории весьма обширно, попытки сопоставления ее исходных посылок или конечных выводов с практикой довольно быстро выводят вопрос из чисто экономического поля и требуют привлечения соображений, относящихся к психологии, социологии, этике, инженерным наукам и т.п. Иными словами, если ставить своей целью работу исключительно в рамках экономической теории, то вполне можно активно и плодотворно работать в некотором «полу аксиоматическом», чисто научном поле и не выходить за его пределы. Если же стремиться к выработке практических рекомендаций, то адекватность исходных посылок (аксиом), корректность информационных и модельных преобразований нуждаются в самом внимательном изучении. «Широта» поля экономической теории, таким образом, сочетается с его малой «глубиной».
Можно сказать, что на сегодня экономическая теория и экономическая наука в целом содержат большое количество технологий «бинарного применения»: подобно приемам использования энергии атомного ядра, ее можно использовать либо «в мирных целях», т.е. как арсенал средств осмысления экономических аспектов реальности, улучшения качества взаимодействия людей в процессе производства и распределения благ, в конечном счете — повышения эффективности производства и качества потребления, либо в «военных целях», т.е. как средство догматического подгона практики под прокрустово ложе той или иной теории. При этом, однако, приходится напомнить об ответственности ученых экономистов за применение этого оружия, порой сокрушительных последствиях и обескураживающих результатах. «Не навреди!» — этот гиппократовский принцип должен главенствовать над стремлением к успеху, популярности, благосостоянию ученого-экономиста.
Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. 
