Когда речь заходит о свободе, раньше всего вспоминают свободу политическую, публичную — свободу слова, свободу митингов и собраний, право на участие в государственном управлении. Однако политическая свобода — это лишь один из компонентов человеческой свободы. Другой ее компонент, не менее важный для “отдельно взятого” человека, — это свобода от постоянного наблюдения, свобода хранить про себя свои взгляды, мысли и суждения, свобода быть независимым и, когда ты этого хочешь, оставаться наедине с самим собой. Значение такой свободы очень хорошо понимал Пушкин. “Мысль, что кто-нибудь нас с тобой подслушивает, приводит меня в бешенство... Без политической свободы жить очень можно; без семейственной неприкосновенности невозможно: каторга не в пример лучше”, — пишет Пушкин жене, узнав о том, что их переписка просматривается Третьим отделением.
Именно потребность в “семейственной неприкосновенности”, иначе говоря, в неприкосновенности сферы частной жизни нашла отражение в Международном пакте о гражданских и политических правах, ст.17 которого гласит: “Никто не должен подвергаться вмешательству в его личную и семейную жизнь, произвольным или незаконным посягательствам на неприкосновенность его жилища или его корреспонденции, или незаконным посягательствам на его честь или репутацию. Каждый человек имеет право на защиту закона от такого вмешательства...”
Но что такое “частная жизнь”? Каждый имеет об этом собственное представление, и представление это зависит и от психологических характеристик конкретного человека (мы говорим: он замкнутый человек, или “душа нараспашку”), и от тех норм и традиций, которые существуют в том или ином обществе в определенный исторический период. Обобщенно говоря, частную жизнь можно определить как физическую и духовную область, которая контролируется самим человеком, т.е. свободна от внешнего направляющего воздействия, в том числе, от правового регулирования (однако должна иметь правовое обеспечение). Категория “частная жизнь” не имеет юридического содержания; правовое регулирование лишь устанавливает пределы ее неприкосновенности (“приватности”) и, соответственно, пределы допустимого вмешательства. Не случайно право на неприкосновенность частной жизни в некоторых правопорядках определяется как “право быть предоставленным самому себе”.
Авторитетный американский исследователь, автор фундаментального труда “Приватность и свобода” Алан Вестин говорит о четырех формах приватности. Первая — это “уединение”, состояние, в котором человек избавлен от наблюдения со стороны других. Вторая — “интимность”, замкнутое общение, предполагающее добровольное поддержание контакта с узким кругом лиц. Третья — “сдержанность”, то есть наличие психологического барьера между индивидом и окружающими его людьми. Четвертая — “анонимность”, состояние, когда человек, находясь в общественном месте, стремится остаться неузнанным.
Но вернемся к международным документам по правам человека. Всеобщая декларация, а также Пакт о политических и гражданских правах относят право на приватность к числу прав человека. Как бы мы ни обосновывали наличие этой категории прав — тем, что Господь создал всех людей равными, или тем, что эти права принадлежат человеку в силу одного того, что он родился человеком, опираясь на кантовский категорический императив или на идею справедливости — мы не должны забывать о том, что эти права выполняют определенные социальные функции. Это те фундаментальные права, соблюдение которых объективно необходимо для поддержания социального сотрудничества. Иначе говоря, любое человеческое сообщество, где эти права игнорируются, рано или поздно рассыплется. Косвенное подтверждение социальной функции прав человека можно найти в преамбуле к Всеобщей декларации прав человека, где указывается, что “необходимо, чтобы права человека охранялись властью закона в целях обеспечения того, чтобы человек не был вынужден прибегать, в качестве последнего средства, к восстанию против тирании и угнетения”.
Для того чтобы уяснить социальное предназначение права на неприкосновенность частной жизни, следует отдать себе отчет в том, что жить в обществе и быть свободным от общества невозможно, и что стремлению человека к приватности противостоит социальный контроль — неотъемлемый элемент социальной жизни. В данном случае основной механизм социального контроля — это наблюдение. Родители и воспитатели наблюдают за детьми, полицейские ведут наблюдение на улицах и в общественных местах, государственные органы наблюдают за тем, как граждане выполняют различные обязанности и запреты. Без такого наблюдения общество не могло бы обеспечить выполнение санкционированных норм поведения или защиту своих граждан. Необходимость его очевидна. И чем сложнее становится социальная жизнь, тем пристальнее и изощреннее становится контроль.
Он берет на вооружение огромный арсенал научно-технических достижений. Телефонное и электронное подслушивание, визуальное наблюдение, сбор, накапливание и сопоставление с помощью компьютерных информационных систем огромного количества персональных данных — все эти современные средства социального контроля, образно говоря, создают огромную “замочную скважину”, через которую за человеком наблюдают государство, политические и общественные организации. Но, как замечает американский социолог Роберт Мертон, “вынужденная необходимость детально выполнять все (и часто противоречащие друг другу) социальные нормы сделала бы жизнь буквально невыносимой; в сложном обществе шизофреническое поведение стало бы скорее правилом, чем исключением”. Слишком пристальное, “тотальное” наблюдение приводит к негативным социальным последствиям. Между прочим, именно широкое наблюдение за поведением членов фаланстеров (коммун, организованных утопистами-социалистами в девятнадцатом веке) явилось, по свидетельству современников, одной из главных причин неуспеха этого эксперимента.
Вопрос об установлении пределов контроля за отдельными лицами и группами лиц со стороны государственных, религиозных или экономических институтов всегда был одним из центральных в истории борьбы за индивидуальную свободу.
Задавайте вопросы нашему консультанту, он ждет вас внизу экрана и всегда онлайн специально для Вас. Не стесняемся, мы работаем совершенно бесплатно!!!
Также оказываем консультации по телефону: 8 (800) 600-76-83, звонок по России бесплатный!
В сущности, традиционные права, закрепленные в конституциях демократических государств, — свобода религии, т.е., свобода совести, неприкосновенность жилища, гарантии от несанкционированного обыска и от самообвинения — призваны оградить стремление властей к слишком пристальному социальному контролю над личностью.
Человеку необходима “зона безопасности”, и это не просто личное предпочтение, это важное требование эффективности социальной структуры. Право на неприкосновенность частной жизни и создает эту зону безопасности, ограничивая социальный контроль пределами, которые я определила бы как необходимые и достаточные. Оно обеспечивает человеку личную автономию, личную независимость, подобно тому, как право собственности обеспечивает ему независимость имущественную (разумеется, и то, и другое в рамках закона).
Таковы социологические параметры права на неприкосновенность частной жизни. Теперь обратимся к его правовой проблематике.
Это право не относится к числу так называемых “традиционных” естественных прав, сформулированных в восемнадцатом веке. Например, в Конституции США, классической конституции конца восемнадцатого века, вы не найдете его под своим именем, хотя гарантии, установленные отдельными поправками к Конституции и Биллем о правах в целом, защищали хотя бы некоторые стороны частной жизни от постороннего несанкционированного вторжения. Только около двадцати лет назад Верховный суд США путем толкования норм Конституции признал право на неприкосновенность частной жизни фундаментальным конституционным правом.
История эволюции права на неприкосновенность частной жизни — это убедительная иллюстрация того, как общественное сознание влияет на содержание правовых норм.
Теоретическое обоснование этого права, но не как одного из фундаментальных, конституционных прав, а как личного неимущественного права, защищаемого средствами гражданского права, т.е., путем предоставления лицу возможности предъявить в суде иск к нарушителю и добиться запрещения такого нарушения или возмещения причиненного морального или эмоционального вреда почти одновременно появляется в юридической литературе разных стран на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков. Это была реакция прогрессивно мыслящих правоведов на изменения, бурно происходившие в общественной жизни: урбанизацию, коммерческую эксплуатацию имени лица, его изображения и его частных дел со стороны прессы и рекламы, новые возможности наблюдения за частной жизнью, связанные с тогдашними техническими нововведениями — телеграфом, телефоном и моментальной фотографией.
Американские адвокаты Л. Брандейс и С. Уоррен, посвятившие этому вопросу специальную статью, писали в 1890 году: “Напряженность и сложность жизни, присуще развивающейся цивилизации, приводят к необходимости иметь убежище от внешнего мира, так что уединение и приватность становятся для человека более значимыми; однако современное предпринимательство и технические нововведения, вторгаясь в его частную жизнь, причиняют ему душевную боль и страдания, гораздо более серьезные, нежели те, которые могут быть причинены простым физическим насилием”.
Это был, несомненно, революционный шаг, поскольку в девятнадцатом веке гражданское право защищало только “типичные”, имущественные интересы и не склонно было признавать категорию морального вреда, то есть вреда, который не может быть исчислен в денежном выражении. Теперь же перед гражданским правом стояла новая задача: “помимо охраны человека... в его типичных интересах, дать охрану конкретной личности во всем богатстве ее своеобразных особенностей...”. Так определил эту задачу известный русский правовед начала века И.А. Покровский. Постепенно эта теоретическая идея “внедрялась” в сознание судей и законодателей, и медленно, с оговорками, право на неприкосновенность частной сферы получало признание в судебной практике.
Этот процесс сдерживался двумя серьезными факторами. Во-первых, возникли трудности с определением содержания права. Как уже говорилось, категория “частная жизнь” лишена юридического содержания. Судебная практика столкнулась с тем, что под общей крышей “приватности” собран целый ряд разнородных интересов, которые потребовалось определить и классифицировать. Поэтому в конечном итоге конкретизировать содержание права на неприкосновенность частной жизни оказалось легче не через правомочия, которыми располагает субъект этого права, а через те нарушения, от которых данное право его защищает.
Классификацию таких нарушений можно представить следующим образом:
1) нарушение уединения лица или вмешательство в его личные дела (сюда относятся и такие нарушения, как подслушивание и перехват телефонных переговоров или перлюстрация корреспонденции);
2) предание гласности сведений личного характера, которые, с точки зрения лица, неблагоприятно влияют на его имидж в обществе или причиняют ему боль и душевные страдания (в том числе и в тех случаях, когда такие сведения соответствуют действительности);
3) выставление лица в ложном свете в глазах окружающих;
4) использование имени или изображения лица в интересах того, кто его использует (в первую очередь, с целью получения коммерческой выгоды).
Второй фактор состоит в том, что право на неприкосновенность частной жизни не может не подвергаться определенным ограничениям, и такие ограничения объективно необходимы, чтобы сбалансировать интересы отдельной личности с интересами других лиц, групп и государства, которое, по определению, выражает “публичный интерес”. Наиболее последовательно суды усматривали нарушение приватности в случаях коммерческого использования имени и изображения лица (например, в рекламе).
Гораздо более осторожную позицию они занимали в тех случаях, когда нарушитель мог сослаться на “законную защиту права собственности”, например, когда владелец гостиницы, магазина или предприятия устраивал слежку за поведением постояльцев или наемных работников. Еще проблематичное было добиться защиты права на приватность тогда, когда речь шла о делах, связанных с опубликованием в печати сведений о личной жизни лица. Именно здесь разворачивался конфликт индивидуального интереса в неприкосновенности личного мира с общественным интересом, принцип которого — “знать все обо всем”, а средства массовой информации воплощают этот принцип. И уж совсем бесперспективной долгое время была судьба иска, предъявляемого к государству или к государственному органу. Так, в двадцатые годы Верховный суд США отказался признать нарушением приватности телефонное прослушивание, поскольку оно не может рассматриваться как физическое вторжение в жилище. (Через сорок лет суд пересмотрел свое решение — но для этого понадобилось, чтобы психологический климат в обществе в корне изменился).
Такая ситуация с правом на неприкосновенность частной жизни существовала примерно до середины нашего столетия (говоря о его развитии в этот период, я имею в виду исключительно американскую юридическую практику). В европейских странах право на неприкосновенность частной жизни так и не успело выйти за рамки теоретического обоснования.
В послевоенные годы ситуация разительно меняется. Право на приватность выходит на авансцену общественного внимания. Оно включается в каталог прав человека и закрепляется многими конституциями индустриально развитых стран. Идея правовой охраны неприкосновенности частной жизни приобретает новый, более глубокий смысл. Это объясняется двумя причинами, определившими осознание ценности указанного права и широкое общественное движение за его признание и реальную защиту.
Первая — это исторический опыт, давший толчок массовому сознанию. За годы нацистского господства европейцы, и в первую очередь, сами немцы, на себе испытали, к каким трагическим последствиям приводит тотальный контроль. Рядовому американцу, для которого фашизм оставался “по ту сторону океана”, понадобилась дополнительная встряска маккартизма, чтобы убедиться в том, что приватность — нечто значительно более серьезное, нежели “патрицианское требование”, как американцы были склонны относиться к ней в начале века.
Вторая причина — усиление “деприватизации” человеческой жизни, вызванное тем, что информация о личности начинает рассматриваться, по выражению американского исследователя А. Миллера, “как экономически выгодный товар и как источник власти”, а современные научно-технические достижения предоставляют невиданные ранее возможности для накопления и использования такой информации и превращения ее, таким образом, в орудие социального контроля и манипулирования человеческим поведением.
Разнообразные устройства для телефонного и электронного подслушивания, оптические приборы ночного видения, скрытые телеобъективы позволяют контролировать и запечатлевать каждый жест, выражение лица, каждое слово в конфиденциальном разговоре, расширяя возможности человеческого зрения и слуха, и создают большой соблазн для использования их вместо традиционных способов наблюдения. Многие из них миниатюрны и имеются в открытой продаже, так что ими могут воспользоваться не только спецслужбы или полиция, но и любое заинтересованное в этом частное лицо или организация.
Другая угроза связана со средствами психологического проникновения во внутренний мир человека (тестирование, использование “детекторов лжи”). Методы “научной” проверки деловых качеств, добросовестности, политической и личностной ориентации берутся на вооружение частными и государственными организациями при подборе кадров. Между тем, научная достоверность этих методов, как и достоверность на уровне конкретного случая, далеко не абсолютны.
И, наконец, наиболее массированная и наиболее повседневная угроза — это создание компьютерных систем персональных данных. Компьютеризация — это не просто новая, “технизированная” форма накопления информации об отдельных лицах. Современные компьютерные технологии позволяют мгновенно обмениваться информацией, сопоставлять и сводить воедино персональные данные, накапливаемые в разных информационных системах, так что любой более или менее подготовленный человек, имеющий доступ к нужной базе данных, может проследить за вашей жизнью, даже ни разу не увидев вас! Медицинская информация попадает в руки работодателя, сведения о доходах — в руки торговцев и производителей товаров, сведения об аресте или осуждении — в руки социальных служб. Вы теряете контроль над своим “информационным портретом”, т.е., суммой сведений, определяющей ваше лицо в глазах общества.
На фоне этого мрачного пейзажа традиционные способы защиты приватности, ориентированные главным образом на отношения между частными субъектами, становятся недостаточными. Они дополняются прямым законодательным регулированием. Принимаются законы, запрещающие частное наблюдение и подслушивание и устанавливающие достаточно четкие рамки в виде условий и обязательных процедур для подслушивания со стороны полиции и других правоприменительных органов. Другие законы запрещают или ограничивают применение “детекторов лжи”. Наконец, принимаются законодательные и подзаконные акты, подробно регламентирующие обращение с персональными данными, как в системе государственного управления, так и в частном секторе. Даже беглый обзор всего этого законодательства был бы невозможен в краткой лекции, тем более что правовое регулирование разных стран расходится, и иногда довольно существенно.
Тем не менее, представляется необходимым сказать хотя бы несколько слов о тех принципах, на которых строится правовая защита “информационной приватности” в современном мире, во-первых, потому, что в нашей стране закон о персональных данных пока не принят, но работа над ним уже идет, и, стало быть, мы еще не упустили возможность повлиять на его содержание, а во-вторых, потому, что эти принципы закреплены на международном уровне Конвенцией 1981 года о защите индивидов в связи с автоматической обработкой персональных данных (это пока единственная международная конвенция по вопросам, связанным с неприкосновенностью частной жизни), и законодательство разных стран, вне зависимости от того, являются ли они участниками этой Конвенции, более или менее последовательно отвечает этим принципам. Я просто изложу их, не комментируя.
Прежде всего, Конвенция устанавливает требования, предъявляемые к самим данным. Персональные данные должны быть получены добросовестным и законным путем; они должны собираться и использоваться для точно определенных и не противоречащих закону целей и не использоваться для целей, несовместимых с теми, для которых были собраны; они должны быть относящимися к делу, полными, но не избыточными с точки зрения тех целей, для которых они накапливаются; они должны храниться в такой форме, которая позволяет идентифицировать субъектов данных не больше, чем этого требует цель, для которой они собраны. Еще один принцип гласит, что персональные данные о национальной принадлежности, политических взглядах либо религиозных или иных убеждениях, а также персональные данные, касающиеся здоровья или сексуальной жизни, могут подвергаться компьютерной обработке только в тех случаях, когда правопорядок предусматривает твердые гарантии их конфиденциальности.
Наконец, Конвенция предусматривает гарантии для субъектов данных. Эти гарантии состоят в предоставлении любому лицу права быть осведомленным о существовании базы персональных данных и о ее главных целях, а также о ее юридическом адресе; периодически и без лишних затрат времени или средств каждый должен иметь возможность обратиться с запросом о том, накапливаются ли в базе данных его персональные данные, и получить информацию о таких данных в доступной форме; требовать изменения или уничтожения данных, которые не соответствуют требованиям, перечисленным выше (точности, отнесенности к определенной цели и др.); прибегнуть к судебной защите нарушенного права, если его запрос либо требование о доступе к его персональным данным, уточнении или уничтожении данных не были удовлетворены. Изъятие из этих положений допускается только в том случае, если оно прямо предусмотрено законом и представляет собой необходимую в демократическом обществе меру, установленную для охраны государственной и общественной безопасности, финансовых интересов государства или для пресечения преступлений.
Каково же положение с правом на неприкосновенность частной жизни в нашей стране?
Западные исследователи права на приватность, когда они хотят описать те последствия, которыми грозит массовое нарушение неприкосновенности частной сферы, обычно вспоминают Оруэлла и его “1984 год”.
Нам нет необходимости прибегать к литературным аллюзиям, поскольку у нас есть свой опыт реальной жизни в тоталитарном государстве, более для нас убедительный, чем литературный источник — потому что это наш собственный опыт. Давайте вспомним. Десятки людей, получивших срок за “антисоветскую агитацию и пропаганду” на основании одних лишь дневников, частных писем или высказываний в дружеском кругу. Открытые голосования в поддержку или в осуждение человека, призванные засвидетельствовать его “преданность делу партии и правительства”. Персональные дела, кончавшиеся увольнением с работы. Позорные медицинские справки о невозможности иметь детей, требовавшиеся для освобождения от “налога на холостяков”. Не говорю уж о сплошной перлюстрации корреспонденции, поступающей из-за границы, и о постоянном страхе того, что твой телефон прослушивается. Все это — нарушения неприкосновенности частной жизни. При этом последняя советская конституция, Конституция 1977г., содержала специальную норму о том, что “личная жизнь граждан, тайна переписки, телефонных переговоров и телеграфных сообщений охраняются законом”!
Живя в обществе, где любое требование духовной независимости подавлялось как посягательство на основы государственного строя и где человек постоянно испытывал ощущение, очень точно выраженное в одной из песен Галича: “Вот стою я перед вами, словно голенький”, мы постоянно имели возможность убедиться в том, насколько тесно неприкосновенность частной жизни связана с политической свободой.
Сейчас положение вещей изменилось. Новая Конституция уже не ограничивается расплывчатым указанием на то, что личная жизнь “охраняется законом”, а четко закрепляет за человеком “право на неприкосновенность частной жизни, личную и семейную тайну, защиту своей чести и доброго имени” (статья 23). Эта формулировка означает, что человек сам может активно защищать свое право, независимо от того, охраняется оно или нет каким-то опосредующим законом. Конституция закрепила также право на тайну переписки, телефонных переговоров и иных сообщений, обеспечив его гарантией, в соответствии с которой ограничение этого права допускается только на основании судебного решения.
Статья 24 содержит положение о том, что сбор, хранение, использование и распространение информации о частной жизни лица без его согласия не допускаются. Статья 25 устанавливает неприкосновенность жилища. Имеется еще две конституционных гарантии неприкосновенности частной жизни, которые являются прямым отголоском нашего советского опыта. Это положение ст.29 о том, что никто не может быть принужден к выражению своих мнений и убеждений, и положение ст.26 о том, что никто не может быть принужден к указанию своей национальной принадлежности. Учитывая, что все положения Конституции имеют прямое действие, казалось бы, для права на неприкосновенность частной жизни создан самый благоприятный климат.
Но не будем благодушествовать. Реальная ситуация во многом отличается от нормативной модели. В газетах появляются сообщения о частном подслушивании и других нарушениях приватности частных лиц. Существует такой совершенно легальный канал утечки медицинской информации, как больничный лист с указанием диагноза, этот лист вы должны отдать в отдел кадров. Анкеты, заполняемые при поступлении на работу, несколько сократились, но по-прежнему предполагают предоставление избыточной информации, не говоря уже о неизменной графе “национальность”. От меня при поступлении на работу в Администрацию Президента потребовали указать место рождения моего отца, скончавшегося двадцать лет назад.
И если мы пока не ощущаем негативных последствий “информационного контроля” со стороны государства, это свидетельствует не столько о его самоограничении, сколько об отсутствии у него в данный момент соответствующих возможностей. Во всяком случае, мне уже приходилось сталкиваться с предложениями о создании общенационального реестра населения — централизованной базы данных, где накапливалась бы почти исчерпывающая информация об индивиде. Это обосновывалось тем, что так-де будет удобнее и для государства, и для самого человека.
Не стоит уповать на одно только прямое действие Конституции. Нам необходимы законы — четкие, детально разработанные законы, содержащие гарантии от несанкционированного вмешательства в нашу частную жизнь со стороны государственных и частных институтов, а в случаях,
когда такое вмешательство объективно необходимо и санкционировано законом — обязательные процедуры, которые исключили бы произвол в осуществлении ими своих полномочий. Своим докладом я старалась помочь правозащитникам составить представление о том, что такое право на неприкосновенность частной жизни и в чем состоит его ценность. Надеюсь, что эта информация поможет вам более настойчиво защищать нарушенные права — собственные и чужие. Ибо если правами не пользуются, нарушение их перестает быть просто неприятным инцидентом и становится повседневной практикой.
Есть пять человек разных национальностей, которые проживают в 5 домах. Каждый дом имеет свой цвет, отличный от цвета других домов. Каждый из этих людей курит и предпочитает определенный сорт сигарет. У каждого из этих людей есть по одному домашнему животному. Каждый из этих людей пьет свой любимый вид напитка.
В советские времена у телефонисток на коммутаторе висел лозунг, из которого следовало, что они все ратуют за свободные сексуальные отношения. Что это был за лозунг?
Статью подготовил ведущий корпоративный юрист Шаталов Станислав Карлович. 
