Основные цели и направления внутренней трансформации НАТО
Основополагающим фактором изменения всей системы международных отношений и коренной перестройки европейской системы безопасности стал слом послевоенной биполярности, основывающейся на военно-силовом противостоянии по линии Восток-Запад и соответствующих военно-политических структурах. Однако глубокие перемены в Центральной и Восточной Европе, объединение Германии, роспуск ОВД, распад СССР и образование на его территории новых независимых государств — все эти события исторического масштаба, произошедшие на рубеже 80-90-х гг., не привели к отказу западных стран от основного института обеспечения их безопасности в период «холодной войны» — Организации Североатлантического договора (НАТО). Дискуссии вокруг судьбы союза были непродолжительными, а сторонники роспуска НАТО на Западе оказались в явном меньшинстве, фактически не оказав сколько-нибудь заметного влияния на принятие решений по этому ключевому вопросу международных отношений и западной политики.
Напротив, существенное усиление нестабильности и неопределенности, вызванное этими переменами, рассматривалось как фактор возникновения новых долгосрочных вызовов и рисков безопасности, требующих сохранения НАТО в качестве незаменимого инструмента противодействия им. В принципиальном плане это было закреплено в решениях Лондонского саммита НАТО в июле 1990 г., а затем в новой Стратегической концепции альянса, принятой Советом НАТО в Риме в ноябре 1991 г. Вместе с тем одновременно было признано необходимым проведение глубокого реформирования политики, деятельности и структур НАТО в соответствии с новыми вызовами, пришедшими на смену угрозе крупномасштабной войны в Европе. Важность переориентации на новые военно-политические риски подтвердил кризис в районе Персидского залива, спровоцированный вторжением Ирака в Кувейт 2 августа 1990 г.
Принятые западными странами в рамках НАТО в начале 90-х гг. решения обозначили опорные элементы их пост-конфронтационной политики безопасности. Во-первых, было объявлено, что западная безопасность не может быть обеспечена без сохранения системы коллективной обороны, что, в свою очередь, подразумевало сохранение сильной американской роли в Европе и укрепление трансатлантической солидарности. Поэтому основой этой западной системы призвана была остаться НАТО, которая не могла быть заменена иными институтами, в том числе и общеевропейскими. Во-вторых, Запад получил возможность идти по пути сокращения своей военной активности и признал необходимость более широкого подхода к безопасности — за пределами собственно коллективной обороны. В-третьих, адаптация НАТО в пост-конфронтационной среде требовала от нее уже не только следования доктрине Армеля, но и новой открытости на Восток и ориентации на развитие сотрудничества в Европе, исходя, естественно, из собственных интересов и целей обеспечения безопасности.
В соответствии с этими главными политическими мотивами страны НАТО приступили к трансформации союза.
Основными задачами в рамках такой трансформации, которые реализуются в политике и практической деятельности НАТО в течение последнего десятилетия и сохраняют свою актуальность на современном этапе (и которые прямо или косвенно отражены в официальных документах союза), стали:
обеспечение того, чтобы адаптация НАТО к новым условиям и вызовам не оказывала негативного влияния на ее способность выполнять свою основную функцию — коллективную оборону и гарантию территориальной целостности и политической независимости государств-участников;
укрепление в этом контексте трансатлантических связей и единства на основе такого перераспределения ответственности между США и их западноевропейскими союзниками, которое, с одной стороны, соответствует новым задачам и потенциалу ЕС/ЗЕС, с другой — позволяет сохранить американскую роль и присутствие в Европе;
повышение роли и влияния НАТО и закрепления за ней места основной несущей конструкции европейской системы безопасности в условиях ликвидации биполярности;
укрепление и развитие на основе именно такого нато-центричного подхода взаимодействия с другими институтами европейской системы безопасности;
эффективное противодействие вызовам нового типа, прежде всего в рамках антикризисного реагирования и урегулирования, миротворческой деятельности;
развитие сотрудничества с восточными партнерами путем, во-первых, ликвидации «серой зоны» в Европе и распространения влияния НАТО на ЦВЕ, во-вторых, стабильности в Европе с помощью поддержания отношений сотрудничества с ведущими, в том числе и в военном-политическом плане, государствами СНГ — Россией и Украиной;
реформирование в соответствии с этими задачами военных структур НАТО, предусматривающее, с одной стороны, сокращение «избыточных» военных расходов, вооруженных сил и масштабов военной активности с учетом отсутствия прямых военных угроз и фактического устранения опасности крупного регионального конфликта в Европе; с другой стороны, формирование собственного военного потенциала, необходимого для противодействия новым вызовам и соответствующего новому содержанию трансатлантических отношений.
Задавайте вопросы нашему консультанту, он ждет вас внизу экрана и всегда онлайн специально для Вас. Не стесняемся, мы работаем совершенно бесплатно!!!
Также оказываем консультации по телефону: 8 (800) 600-76-83, звонок по России бесплатный!
Руководствуясь этими задачами, НАТО стремится к их комплексному решению, их взаимоувязке в рамках практической политики и действий. Нельзя не признать, что в целом НАТО удается следовать избранной стратегии (которая в значительной мере переосмыслена и конкретизирована в принятой 22-23 апреля 1999 г. в Вашингтоне новой Стратегической концепции Североатлантического союза) и последовательно продвигаться в направлении намеченных преобразований.
Реформирование вооруженных сил, военной организации и структур военного управления и планирования НАТО осуществляется успешно и быстрыми темпами. Логика преобразований определяется не только изменившимися политическими ориентирами и переоценкой характера угроз, но также усилившейся в результате ухода от конфронтации тенденцией к относительному уменьшению оборонных ресурсов и военной активности («структурное разоружение»). Общая численность вооруженных сил НАТО с 5,78 млн. человек в 1990 г. уменьшилась к концу десятилетия (1999 г.) до 4,29 млн., т.е. более чем на 25% (без учета вооруженных сил Венгрии, Польши и Чехии, в совокупности составляющих 0,3 млн.)3. При этом сухопутные силы были уменьшены на 35% (в том числе более чем на 45% в Центральном регионе), количество крупных кораблей ВМФ — на 30%, боевых эскадрилий ВВС — на 40%4. За этот же период военные расходы НАТО в реальном исчислении сократились с 503,9 до 391,5 млрд., долл., или на 22,3%. В рамках преобразования четырехуровневой командной структуры в трехуровневую число главных военных командований НАТО (ГКН) уменьшено с трех до двух (Европейского и Атлантического), а число главных штабов — с 65 до 20°.
Столь существенные преобразования стали в первую очередь результатом перехода НАТО от концепции «передового базирования» к «ограниченному передовому присутствию» при одновременном снижении опоры на ядерные силы в рамках «гибкого реагирования». Продолжающаяся реформа вооруженных сил НАТО, основные запланированные результаты которой будут достигнуты уже в 2003-2004 гг., в целом направлена на переход от мощных ударных группировок постоянного передового базирования к меньшим по численности и уровню боеготовности силам, обладающим большей мобильностью, гибкостью, способностью к комбинированию и реструктуризации, быстрому наращиванию, основу которых составляют силы быстрого реагирования.
В результате военный потенциал Североатлантического союза обретает новое качество, становясь самой мощной в мире военной машиной, способной обеспечивать как коллективную оборону, так и проведение операций в рамках функций, несвойственных ранее НАТО, прежде всего в сфере антикризисного реагирования. Наряду с этим НАТО обладает способностью проецировать военную силу за пределы собственной традиционной зоны ответственности, что отражено в новой Стратегической концепции НАТО. Впервые массированное применение вооруженных сил НАТО вне зоны ответственности было осуществлено в 1995 г. в рамках операции «Джойнт Индевор», когда для выполнения Дейтонского соглашения по урегулированию в Боснии и Герцеговине под руководством союза были развернуты многонациональные Силы выполнения соглашения (FOR) численностью около 60 тыс. человек, замещенные через год 30тысячными Силами по стабилизации (SFOR). Но наиболее полную «обкатку» новых форм, механизмов и структур вооруженных сил НАТО провела в ходе «миротворческой» операции, а по существу войны против Югославии, начало которой было положено 23 марта 1999 г. авиаударами по ее территории. В результате «эволюцию отношения НАТО к миротворческим операциям на протяжении последних полутора десятилетий можно поворотом на 180 градусов»: от неучастия в таких операциях применения силы за пределами своей зоны ответственности без посредственной санкции СБ ООН.
Таким образом, из оборонительного союза, противостоящего ложному в военном отношении восточному противнику, «НАТО десятилетие трансформировалась в экспансионистский союз, как в плане территориальных границ, так и с точки зрения зоны применения силы) с вооруженными силами и оперативными наступательного характера». В этой связи ключевым в будущей организации европейской системы безопасности является проблема соотношения военной и политической состав НАТО. В начале 90-х гг. перспективная эволюция Северо союза в значительной мере связывалась с его г, превращением из военно-политического блока в организацию. Продвижение НАТО в этом на травлении рассматривалось, и Россией в том числе, как важнейшее управление трансформации системы безопасности в Европе в условиях слома конфронтационных структур. Однако становится все более очевидным, что политизация НАТО обретает качественно содержание. НАТО, оставаясь по своей сути военной организацией, обретает все более сильные политические рычаги, которые пользуются не в качестве средства ее постепенной демилитаризации и демилитаризации международных отношений в целом, а эффективный инструмент военно-силового давления и экспансии. С этой точки зрения, укрепление военного потенциала НАТО фи одновременном росте ее политического веса в Европе, зацепление за альянсом места опорной конструкции системы безопасности фактически означает движение «вперед в прошлое» — к относительному увеличению фактора силы в европейской политике при ослаблении возможностей международного контроля. Политизация НАТО все в большей мере проявляется так тенденции к экспансионизму и глобализации, которые с больной долей опасения воспринимаются не только в России, но и многими на Западе.
Вместе с тем, очевидно, эта тенденция не является необратимой. За Западе преобладающей стала трактовка натовской операции против Югославии как «исключения», а многие склонны даже считать эти действия серьезной политической ошибкой. Даже такой принципиальный сторонник силовых действий против Югославии, как нынешний генеральный секретарь НАТО Дж. Робертсом, сформулировал позицию НАТО по этому «основополагающему» вопросу: «Было ли Косово прецедентом для НАТО? Или, формулируя по-иному: становится ли НАТО мировым жандармом, использующим военную силу в желании защитить свою собственную концепцию морали? Ответ с позиции НАТО совершенно ясен: безусловное «нет». Косово не стало знаком превращения НАТО в борца за универсальные ценности». Однако подобные декларации о намерениях, несомненно, отражающие политическую волю западных лидеров, тем не менее, не дают оснований исключить повторения «Косово» в будущем на евроатлантическом пространстве, поскольку Стратегическая концепция НАТО дает альянсу возможность подобных действий за пределами зоны ответственности. Если НАТО будет настаивать, как Дж. Робертсон, что «необходимая правовая основа для интервенции НАТО в Косово», несомненно, существовала, то это как раз и будет означать трактовку Североатлантическим союзом «югославских событий» в контексте прецедентного права.
Напротив, при признании если не нарушения, то даже выхода за рамки международно-правовой базы открывается перспектива исключить в дальнейшем несанкционированные непосредственно легитимными органами международного сообщества операции «косовского» типа. Лишь в этом случае НАТО могла бы играть признанную роль военно-политического инструмента обеспечения европейской безопасности, института, действующего в качестве равноправного партнера в интересах укрепления общеевропейской стабильности и системы безопасности. После Косово уже недостаточно констатировать, что «альянс эволюционировал из пассивной, реактивной оборонной организации в организацию, которая активно формирует порядок безопасности во всей Европе». Принципиальным является то, куда направлена эта активность и включена ли она действительно в контекст общеевропейских процессов.
Эволюция НАТО и изменение характера трансатлантических отношений
Способность НАТО играть сильную роль в Европе во многом определяется способностью союза сохранить и укрепить трансатлантическое единство. Существенное сокращение в 90-е гг. военного присутствия США в Европе, с одной стороны, и усиление европейского интеграционного центра и активизация сотрудничества C/ЗЕС в сфере внешней политики, безопасности и обороны, с фугой стороны, могли привести к внутренней эрозии НАТО. С гнетом этого внутреннего вызова, осознанного и Америкой и Европой, страны НАТО инициировали процесс перераспределения ответственности в альянсе путем его «европеизации».
Уже в Стратегической концепции альянса 1991 г. признавалось, это «развитие европейской идентичности в сфере безопасности и отражающееся в усилении европейской опоры в, будет не только служить интересам европейских государств, но также укреплять единство и эффективность альянса». Это положение прекрасно характеризует существо компромисса и достигнутый в EATO баланс интересов, характерный для всего последующего периода ее развития. США смогли удержать европейскую активность в русле и снизить ее конкурирующий потенциал при сохранении за собой лидирующих позиций, а также обрели весомый мотив (ля давления на союзников в сторону обеспечения ими большего (клада в НАТО. Европейцы получили возможность сдвинуть барьер на пути развития своего сотрудничества в деле (безопасности и обороны, избежав при этом опасности размывания юли США в Европе.
Официальное признание со стороны НАТО в середине 90-х гг. западноевропейского союза в качестве равноправного партнера и необходимости обеспечить «тесное и расширяющееся сотрудничество» обоих союзов «на основе согласованных принципов взаимодополняемости и открытости» позволило партнерам в конце 90-х гг. утвердить более определенную формулу — европейской идентичности в сфере безопасности и обороны внутри НАТО». Во избежание деатлантизации подобные изменения концептуальных подходов НАТО потребовали соответствующей фактической трансформации западных военно-политических институтов. Ее основой стала концепция Многонациональных оперативных сил (МОС), предполагающая адаптацию военных инструментов и структур НАТО соответственно новым задачам операций (прежде всего по поддержанию и установлению мира) и открывающая доступ ЕС/ЗЕС к использованию сил и средств НАТО в ситуациях, когда участие США и/или альянса будет признано нецелесообразным. Полномасштабное осуществление концепции, которая была отработана не только в рамках учений, но и в ходе операций НАТО в бывшей Югославии, будет за ершено к концу 2004 г.
Основной эффект этих преобразований, в значительной мере относящихся к военному строительству, проявляется в политической, а не в военной области: он заключается в очевидной консолидации западных стран вокруг нато-центричной модели европейской безопасности. Учитывая ведущую роль США в реализации концепции МОС, зависимость решений о проведении собственно европейских операций от их санкционирования Советом НАТО, сама концепция является действенным средством от возможного ревизионизма европейцами их понимания «атлантизма».
Вместе с тем после завершения реализации концепции МОС она может дать прямо противоположный эффект. Пока речь идет лишь о принципиальной возможности ее применения при проведении операций под эгидой ЕС/ЗЕС, интересы европейцев вполне согласуются с американскими. На следующем этапе на первый план выйдет проблема практической реализуемости концепции МОС для проведения «европейских» операций. Во-первых, сложно представить ситуацию, когда США откажутся «в пользу» ЕС/ЗЕС от участия в урегулировании будущих конфликтов в Европе, что лишало бы их сильных политических рычагов и размывало бы их лидерство в атлантическом сообществе. Во-вторых, как продемонстрировал косовский кризис, европейцы в видимой перспективе будут не способны проводить подобные операции самостоятельно, без опоры на потенциал США. Только 10% европейских боевых самолетов способны применять оружие точного наведения, из них только французские смогли участвовать в ночных бомбардировках Югославии на больших высотах полета. Европейцы фактически полностью зависимы от потенциала США в области дальней транспортной авиации, средств космической разведки, сбора, обработки и распространения информации, средств коммуникации.
На первый взгляд концепция МОС и ориентирована на преодоление этого европейского дефицита. Но опора на силы и средства НАТО при проведении «европейских» операций будет означать задействование американского потенциала под европейским командованием. Это вряд ли отвечает интересам США, да и вообще лишает смысла официальный отказ НАТО/США от проведения соответствующих военных акций и руководства ими. В-третьих, если необходимость опоры на американский потенциал окажется некритической для осуществления «европейских» операций (например, при их относительно низком профиле), тогда Европа, способная в этом случае к автономным действиям, будет не слишком заинтересована в использовании МОС. По крайней мере, после создания в ЕС собственных сил быстрого реагирования общей численностью 50-60 тыс. человек, которое намечено уже к концу 2002 г., у европейцев появится реальная альтернатива. Конечно, может быть избран компромиссный в политическом отношении вариант, когда операция осуществляется европейцами и под их оперативным командованием, но под эгидой НАТО. Этот сценарий отрабатывается в рамках Сил для Косово (СДК), командование которыми 18 апреля 2000 г. на шестимесячный период было возложено на Евро-корпус, но, естественно, при сохранении общего подчинения многонациональных сил в Косово НАТО (в лице главкома вооруженными силами НАТО в Европе Дж. Ролстона). Но подобный компромисс абсолютно не устраняет внутреннего противоречия концепции МОС с точки зрения ее реализуемости и общности американо-европейских интересов. Поэтому, хотя она и является пока действенным инструментом, обеспечивающим политические условия для усиления военной зависимости ЕС/ЗЕС от НАТО, в долгосрочной перспективе концепция может «работать» и на усиление европейской автономии в сфере безопасности.
Крайне сложной для НАТО проблемой, в том числе и с точки зрения реализации концепции МОС, является начавшийся процесс интеграции ЗЕС в ЕС. Он означает, что роль ЗЕС в качестве европейской опоры НАТО фактически теряет свое значение, поскольку осуществление Общей европейской политики в области безопасности и обороны (ОЕПБО) отнесено к компетенции ЕС. Добиться взаимодополняемости и совместимости между НАТО и ЕС гораздо сложнее, учитывая не только существенные различия характера и культуры обоих союзов, но также и вполне конкретную проблему несовпадающего членства. НАТО и ЗЕС, например, с большим трудом удалось достичь согласия и подписать соглашение о взаимном обмене информацией, хотя все десять постоянных членов ЗЕС входили в НАТО. В составе ЕС четыре государства (Ирландия, Австрия, Швеция и Финляндия) не только не входят в НАТО, но и имеют нейтральный статус. При этом они являются /частниками Общей внешней политики и политики безопасности (ОВПБ) ЕС, включающей оборонное измерение. Принятие в перспективе решения о проведении военной операции под эгидой ЕС с опорой на силы и средства НАТО (в соответствии с концепцией МОС) открыло бы этим странам доступ к потенциалу военно-политического союза, в котором они не имеют союзнических обязательств и ответственности.
С точки зрения основных стандартов и критериев НАТО применительно к последующему расширению союза Австрия, Швеция и Финляндия могли бы быть приемлемы во втором раунде расширения (что в большой мере снимало бы проблему несовпадающего членства). Однако только в Австрии, принявшей международно-правовые обязательства соблюдать вечный и постоянный нейтралитет, ведутся серьезные дебаты о присоединении к НАТО. Но с учетом и правовых аспектов, и внутриполитической ситуации и расстановки политических сил, а также кардинально изменившегося содержания нейтралитета, открывающего качественно иные политические возможности участия в европейской политике безопасности, «вступление Австрии в НАТО в обозримом будущем совершенно исключено». В Финляндии и Швеции, как показывает анализ общественно-политических дебатов и официальной позиции, «скорое вступление в НАТО не стоит в повестке дня».
Перспективное расширение ЕС в восточном направлении еще более обостряет проблему несовпадающего членства. В то же время расширение НАТО на Восток также создает дополнительные линии напряженности как в отношениях между НАТО и ЕС, так и внутри НАТО. Казалось бы, принятие новых членов в НАТО не должно создавать особые проблемы для ЕС, поскольку принципиальные пути и формы участия ассоциированных государств ЦВЕ в ОЕПБО и, в частности, в «европейских» операциях в основном определены. Более того, после вступления в НАТО уровень такого участия стал бы даже более высоким, поскольку этим странам был бы предоставлен статус ассоциированных членов ЗЕС. Однако «опережающее» расширение НАТО по сравнению с ЕС может дать ряд нежелательных для обоих союзов эффектов.
Относительно более низкий порог вступления в НАТО, имеющей гораздо менее строгие, чем в ЕС, стандарты расширения, объективно открывает возможность нарастания временного разрыва между двумя расширениями. Неспособность ЕС в относительно короткий период принять в свой состав новых членов НАТО может стать дополнительным дестабилизирующим фактором, влияющим на содержание американо-европейских отношений.
С одной стороны, вступление в альянс стран следующей волны наряду с прогрессирующим усилением европейской роли в НАТО (и, например, с возможным полным восстановлением Францией своего участия в НАТО) открывает перспективу более широкого европейского представительства в командных структурах союза. Это означало бы относительный подрыв позиций СШЛ в НАТО, что может вызвать обострение противоречий между союзниками и/или курс США на уменьшение своей роли и обязательств в Европе.
С другой стороны, довольно высока вероятность того, что вновь вступившие в альянс страны, хотя они и расширяют европейский сегмент НАТО, не только не усилят его, но, скорее, будут ослаблять европейские позиции. Причем это может происходить даже в том случае, если европейцы завоюют в НАТО «новые командные высоты». Во-первых, с присоединением к НАТО относительно ослабнет заинтересованность стран ЦВЕ в активизации ОЕПБО, полноправными участниками которой они могут стать только после вступления в ЕС.
Во-вторых, они, вероятно, будут ориентировать свою политику в русле интересов США, поскольку это являлось бы наилучшим способом их успешной адаптации в НАТО, а в более широком плане обеспечивало бы решение задач их внутреннего развития за счет привлечения американских ресурсов. В этом отношении показателен опыт Польши, которая после вступления в НАТО особенно стремится усилить «американские» акценты своей внешней и оборонной политики. А ведь Польша имеет гораздо более предпочтительные шансы на вхождение в ЕС по сравнению с государствами «второй волны» расширения НАТО.
Ответной реакцией со стороны ЕС/ЗЕС в этих условиях может попытка укрепить свою «идентичность в сфере безопасности ч обороны» в собственных институциональных рамках, а не через усиление европейского ядра в НАТО. Таким образом, был бы нару пен тот трансатлантический баланс, которого США и их европейским союзникам в целом удалось добиться путем сложных взаимных компромиссов и существенной трансформации западных институтов безопасности. Новые реалии входили бы с концепцией «двух опор» в НАТО. Между нынешними североамериканской и формирующейся европейской опорами возникал бы амбивалентная группа стран — членов НАТО, не входящих в ИС/ЗЕС.
Таким образом, одно из приоритетных для НАТО направлений трансформации — усиление европейской роли в альянсе и соответствующее перераспределение ответственности между США и европейскими государствами-членами — в определенной мере противоречит другому приоритету, декларированному НАТО в середине XX гг., — курсу на расширение.
Проблемы и перспективы дальнейшего расширения НАТО
Лидеры стран НАТО на Брюссельском саммите в январе 1994 г. заявили о том, что они «ожидают и будут приветствовать расширение» союза на Восток, после чего Советом министров иностранных дел НАТО был инициирован процесс изучения конкретных целей и путей расширения. Это кардинально изменило военно-политическую и в целом международную ситуацию в Европе, а открывшаяся с принятием в НАТО в 1999 г. Венгрии, Польши и Чехии практическая фаза расширения альянса стала одним из основополагающих факторов эволюции, как самой НАТО, так и европейской системы безопасности. С точки зрения НАТО, расширение «явилось дальнейшим шагом к достижению главной цели Североатлантического союза по усилению безопасности и стабильности в евроатлантическом регионе, дополняя более широкие тенденции к интеграции, в частности, расширение ЕС и ЗЕС и укрепление ОБСЕ». По мнению оппонентов НАТО, и прежде всего России, расширение, напротив, противоречит декларированной НАТО «главной цели» или, по крайней мере, не имеет с ней ничего общего.
Диаметрально противоположные оценки политики расширения НАТО, не только вызывающие сильные разногласия, но и приводящие к политическому противостоянию по линии Восток Запад, уже сами по себе опровергают тезис альянса об укреплении европейской стабильности. Задача достижения европейского единства в целом и в системе безопасности в частности оказывается труднореализуемой в условиях, когда один из ключевых игроков на европейской сцене — Россия — видит в расширении НАТО угрозу ее безопасности и национальным интересам.
В условиях, когда нет достаточных оснований ожидать изменения принципиального отношения России к расширению НАТО, особенно в контексте изменившегося восприятия альянса в результате его агрессии против Югославии, этот процесс будет усиливать стремление России к укреплению своей военной безопасности с учетом повышающегося военного потенциала НАТО и его приближения к российским границам. Несмотря на то, что и Россия, и HATО официально заявили об отсутствии взаимной военной угрозы, противоречия их концептуальных подходов в сфере европейской безопасности не позволят в видимой перспективе отказаться от принципов обеспечения военно-стратегического баланса сил.
Новая военная доктрина Российской Федерации исходит из того, что потенциальные внешние угрозы ее военной безопасности «сохраняются, а на ряде направлений усиливаются». Среди этих угроз называются: «создание (наращивание) группировок войск (сил), ведущее к нарушению сложившегося баланса сил, вблизи государственной границы Российской Федерации и границ ее союзников, а также на прилегающих к их территориям морях», а также «расширение военных блоков и союзов в ущерб военной безопасности» страны30. НАТО, со своей стороны, в соответствии с ее новой Стратегической концепцией, исходит из того, что «вопреки позитивным переменам в области безопасности и тому, что крупномасштабная агрессия против Североатлантического союза с применением обычных вооружений весьма маловероятна, возможность возникновения такой угрозы в далекой перспективе сохраняется»31. Совершенно очевидно, что такая угроза для НАТО могла бы исходить лишь с одного направления — России, и именно это будет учитывать Североатлантический союз в своей политике, военном планировании и строительстве.
Таким образом, расширение НАТО никак не способствует демилитаризации европейской системы безопасности и, напротив, препятствует последовательному отказу от принципов военно-силового баланса в Европе. Это неизбежно будет сказываться на характере международных отношений в Европе, осложняя сближение между Западом и Россией. Уровень возможного военно-политического соперничества зависит в первую очередь от масштабов процесса расширения НАТО и условий, в которых (если и когда) он будет развиваться.
Одновременно с принятием «центрально-европейской тройки» НАТО подтвердила, что в дальнейшем она будет проводить политику «открытых дверей», что означает принципиальную возможность присоединения к Договору о Североатлантическом союзе любого европейского государства независимо от его географического положения, которое проявит стремление к этому, если его вступление будет соответствовать целям Договора. В настоящее время о таком стремлении заявили девять стран Европы, однако это не исключает в перспективе возникновения вопроса о членстве в НАТО ряда государств СНГ. Политика России в отношении возможного «расширения» заключается в том, что, крайне негативно относясь к подобной перспективе, Москва считает абсолютно неприемлемым принятие в НАТО государств бывшего Советского Союза. Это, согласно ее официальной позиции, — «красная черта», переход через которую Североатлантическим со щ юзом потребует от России кардинального пересмотра всего кон Я текста отношений с ним. Подобное развитие европейской ситуации Я угрожает сползанием к новой конфронтации и прогрессирующим Я дрейфом России в сторону от формирующейся «большой Евро».
Однако это вовсе не означает, что все они готовы к тому, чтобы реализовать свою официальную риторику в практической программе присоединения, что потребовало бы от них серьезных внутренних преобразований (к которым они пока не готовы), существенных финансовых ресурсов (которыми они не располагают) и < поддержки со стороны большинства их населения (что в ряде случаев весьма проблематично). Эти критические ограничители в странах-кандидатах на порядок выше по сравнению с первой вступившей тройкой. Более того, критерии и стандарты для вступления f в НАТО стали много более серьезными и обрели значительно боль.
Пятый на апрельском (1999 г.) саммите НАТО План действий по подготовке к членству в НАТО (ПДПЧ) улучшает условия для продвижения к натовским стандартам, но осложняет достижение конечных результатов. Это своего рода улучшение инфраструктуры на поле, на котором придется играть по новым, более строгим правилам (играть удобнее — выиграть труднее).
Сочетание политического стремления стран-кандидатов войти в НАТО с «технической» неспособностью обусловливает внутреннюю противоречивость процесса будущего расширения. С одной стороны, к кандидатам предъявляются такие требования, которые они не могут выполнить в обозримой перспективе. По существу, используя ПДПЧ, НАТО обретает весомые основания для признания государств-кандидатов неготовыми к вступлению, поскольку они не способны пока «принять на себя ответственность и обязанности членства». С другой стороны, это расходилось бы с обязательством НАТО, что страны-кандидаты «будут активно (выделено мною. — Д.Д.) рассматриваться с точки зрения членства в будущем»34, и переводило бы процесс расширения в фазу длительной паузы, серьезно снижая рентабельность политики альянса. Таким образом, два основных внутренних критерия политики расширения (соответствие кандидатов стандартам НАТО и практическая реализуемость в разумные сроки) оказываются в совокупности недостижимы. НАТО придется выбирать между плохим и худшим: купить некачественный товар или продемонстрировать некредитоспособность. Поэтому решение о последующем расширении в любом случае будет политическим, а не «техническим».
Можно ожидать, что наиболее приемлемым для НАТО будет объявление о начале переговоров о вступлении с 12 государствами, членство которых не является критичным с точки зрения отношений с Россией (Словения, Словакия). При этом сами переговоры могут стать достаточно длительными. Такое решение позволило бы НАТО ограничить реальное расширение, но подтвердить при этом действенность своей политики. Как бы там ни было, но необходимость сбалансирования политики расширения с развитием сотрудничества с Россией в любом случае будет для НАТО серьезным мотивом для ограничения и замедления темпов принятия новых членов. Наряду с опасениями по поводу возможного осложнения и ухудшения отношений с Россией, а также стремлением НАТО максимально оградить себя от «некачественного» членства стран-кандидатов, против расширения работают и другие факторы.
Императив подтверждения серьезности политики «открытых Я дверей», связанный с необходимостью конкретизации планов даль расширения НАТО, наталкивается на прогнозируемую неготовность США одобрить принятие новых членов. По мнению западных дипломатических кругов, Америка — основная проблема для последующего расширения. Расширение НАТО требует большинства в 2/з голосов в Сенате. Кто бы ни стал новым президентом США, этого будет сложно добиться. В странах-кандидатах разделяют эту реалистическую оценку: как подтвердил румынский министр иностранных дел Петре Роман, «сегодня в Америке динамика в отношении осуществления «второй волны» находится на совершенно низком уровне».
Вместе с тем ряд европейских государств, проявляющих в целом осторожный подход к расширению, демонстрируют избирательность в этом вопросе, лоббируя вступление отдельных стран ЦВЕ в НАТО. Эти предпочтения определились еще на Мадридском саммите НАТО: членство Румынии поддерживается Францией, Словении — Италией, государств Балтии — северными странами. Вероятное отсутствие в ближайшие 23 года практической поддержки со стороны США (и, возможно, Великобритании) даже «скромных» планов дальнейшего расширения, а также не совпадающие среди европейских членов приоритеты «второго раунда» показывают, что за единой политикой «открытых дверей» государств НАТО скрываются серьезные противоречия, которые по мере актуализации проблемы будут усиливаться и могут вылиться в серьезные разногласия внутри НАТО.
Курс НАТО на расширение изменяет содержание в целом политики сотрудничества и партнерства с восточными соседями. Эта политика, первоначально направленная на обеспечение взаимодействия НАТО со странами, не входящими в союз, фактически разделена после Вашингтонского саммита на два канала — по отношению к странам-кандидатам, с одной стороны, и остальным государствам — с другой. Совет евроатлантического партнерства (СЕАП) и «Партнерство ради мира» (ПРМ), которые служили целям сближения между НАТО и ее партнерами, обретают теперь) различный смысл для стран-кандидатов и не кандидатов.
Для первых ПРМ становится каналом для движения в НАТО, который они будут использовать целенаправленно — в соответствии с Планом действий по подготовке к членству. ПДПЧ предусматривает в ЭТОЙ связи возможность «сосредоточения при участии в ПРМ непосредственно на существенных вопросах, связанных с членством». Со стороны НАТО действует специальная система «обратной связи», включающая специальный механизм консультаций и содействия государствам-кандидатам.
Для стран, не входящих в группу кандидатов, это означает, что они не смогут далее участвовать в сотрудничестве с НАТО (в ПРМ, например) наравне с другими. В этом контексте для них относительно усиливается элемент неопределенности конечных целей участия в ПРМ. Разрыв между политической декларацией о стремлении к кооперации и реальным содержанием сотрудничества будет ощущаться все сильнее. (Именно такой разрыв между политической риторикой и практической политикой в отношениях с НАТО во многом предопределил пост косовский кризис по линии Россия — НАТО). Соответственно будет усиливаться и давление в сторону необходимости более четкого определения национальных целей практического сотрудничества с НАТО.
Если вступление в НАТО невозможно, то странам не кандидатам предстоит решить, в какой степени им необходима стандартизация вооружений, боевой подготовки, военного планирования, процедур с НАТО. И если при учреждении ПРМ в 1994 г. присоединение к программе для этих стран было более политическим актом, чем избранным механизмом оптимизации национальных усилий в оборонной области, то теперь, наоборот, на первый план выходит оценка целесообразности решения тех или иных практических задач в рамках сотрудничества с НАТО. Без такой оценки, при развитии инерционного, «бесцельного» сотрудничества с НАТО, оно может стать контрпродуктивным, поскольку, например, вложения стран-участниц в ПРМ (и политические, и финансовые) были бы нерентабельны с точки зрения их национальных интересов. Поэтому в ситуации, когда НАТО будет рассматривать «Углубленную и более оперативную программу ПРМ», принятую Вашингтонским саммитом, прежде всего в контексте будущего расширения, объективная заинтересованность в ней стран-не кандидатов будет снижаться.
Следовательно, если НАТО не удастся обеспечить баланс по обеим линиям своего сотрудничества с восточными соседями, для них будет обостряться проблема выбора между присоединением к группе кандидатов или относительным ослаблением партнерства с НАТО. Стремление участвовать «на равных» в партнерстве с НАТО может подталкивать отдельные страны к заявлению о стремлении вступить в союз. Их вступление оставалось бы в этом случае проблематичным, но дестабилизирующие политические последствия такого шага вполне очевидны и для НАТО, и для России, и для других государств СНГ.
Острую актуальность проблема выбора обретает в связи с возрастанием неопределенности будущего отношений между НАТО и Украиной, оказывающейся между двумя центрами притяжения — расширяющимся Североатлантическим союзом и Россией, которая в силу многих обстоятельств не может стать его участником.
Особенно серьезной эта проблема выглядит в ситуации, когда перевод проблемы «второй волны» в практическую плоскость может спровоцировать новый, возможно более острый кризис в отношениях России и НАТО. Украинская много-векторная политика оказалась бы несостоятельной. С одной стороны, развитие отношений с Россией означало бы их сближение вне консолидирующейся «большой Европы». С другой стороны, дрейф Украины на Запад, даже если бы он и был реально возможен, оборачивался бы ухудшением российско-украинских отношений. Он означал бы для Украины выбор между «плохим» и «очень плохим» — эволюционировать в буферную зону между Россией и НАТО или в передний край конфронтации между ними (не обязательно военной).
Но и разворачиваться в сторону НАТО в ситуации возможного нового охлаждения отношений между расширяющимся Североатлантическим союзом и Россией Украина вряд ли смогла бы. Ведь укрепление связей НАТО с Украиной в этом случае усилило бы негативные тенденции в отношениях альянса с Россией, что было бы неприемлемой ценой для НАТО. Негативная реакция России усиливалась бы и в связи с изменением всего контекста отношений внутри СНГ, где Украина стремится укрепиться в качестве «альтернативного лидера», в частности за счет активизации ГУУАМ.
В этой связи нет оснований ожидать от НАТО пересмотра своей «восточной» политики, в рамках которой союз довольно последовательно придерживался принципа сбалансированного развития сотрудничества с Украиной и Россией, своего рода «пакетного подхода». И если Украина намного успешнее России развивает контакты с НАТО, то это не опережение Украины, а скорее следствие сознательного таймаута, который взяла Россия. Пока сотрудничество Украина НАТО может использоваться альянсом как демонстрация того, какие возможности открывает перед партнерами двусторонняя Хартия об особом партнерстве (в случае России — Основополагающий акт). Но у этого показательного противопоставления есть свои пределы. Если отношения Россия — НАТО не будут активизированы, то НАТО будет вынуждена дозировать свое взаимодействие и с Украиной — по крайней мере, в такой степени, чтобы оно не выглядело антироссийским.
Даже в случае (маловероятном) признания Украины способной выполнять все обязательства в рамках НАТО «не на бумаге, но и на практике», все страны альянса должны согласиться с тем, что ее членство в НАТО «будет способствовать безопасности и стабильности в Североатлантическом регионе». Кардинальное негативное изменение всего контекста и климата российско-украинских и российско-натовских отношений в случае подключения Украины к процессу расширения НАТО фактически исключают такую возможность.
Все это свидетельствует в пользу того, что Украина, провозгласившая в качестве своего «стратегического выбора» «интеграцию в европейские и трансатлантические структуры», не меньше, а возможно, даже больше, чем Россия, объективно заинтересована в конкретизации целей своего сотрудничества с Западом и особенно с НАТО. Принимая во внимание фактически отсутствующие у Украины возможности стать членом альянса38, или точнее — быть принятой в него, Украина стала бы более привлекательным партнером и для России, и для НАТО, если бы она продекларировала отсутствие таких намерений и подтвердила свой внеблоковый статус. «Красная линия» Примакова — не только и не столько отражение политических взглядов российских правящих элит, сколько объективная оценка последствий возможного выхода НАТО на западные границы России. Но если в случае стран Балтии речь идет о возможной реакции России на практическое расширение НАТО, то в случае Украины эта реакция проявилась бы уже на этапе «декларации о намерениях».
Таким образом, несмотря на нынешнее опережение Украиной России в сфере сотрудничества с НАТО, перед обеими странами стоит по существу одна и та же проблема — определение будущих реальных целей и ориентиров такого сотрудничества с учетом конкретизации планов расширения Североатлантического союза. Россия, особенно после Косово, не заинтересована в развитии с НАТО «сотрудничества ради сотрудничества», понимая, что это, с одной стороны, не позволяет должным образом обеспечивать свои национальные интересы, с другой — создавало бы наиболее благоприятную внешнюю среду для реализации политики НАТО, которая в значительной мере не отвечает российскому видению современного мира и будущей европейской системы безопасности.
Отношения Россия НАТО в контексте формирующейся архитектуры европейской безопасности
Как ни парадоксально, но косовский кризис, негативно отразившись на отношениях, Россия Запад, дал и вполне очевидный положительный эффект: он продемонстрировал, насколько обе стороны заинтересованы в избежании обострения взаимных разногласий в развитии конструктивного сотрудничества. НАТО оказалась ситуации, когда одно из важнейших направлений ее политики обеспечение поступательного развития диалога и партнерства \ Россией — фактически провалилось. Это крайне осложняет достижение НАТО других приоритетных целей, положенных в основу стратегического курса союза, — как в военной, так и в политической области. Именно поэтому Дж. Робертсон, заняв, пой генерального секретаря НАТО, не только признал, восстановлен! отношений с Россией как приоритетом для союза, так и своей важнейшей задачей, но и заявил о необходимости их более глубоко развития.
Таким образом, осложнение отношений Россия НАТО обусловило и необходимость их переоценки и реформирования исходя трезвой оценки взаимных интересов и реального потенциала сотрудничества. В этой связи в российской политике все более являются относительно новые императивы. Во-первых, возрастает осознание задачи минимизировать влияние разногласий с НАТ на содержание отношений с Европой. Во-вторых, усиливается стремление компенсировать ограниченность — как нынешнюю так, вероятно, и будущую — сотрудничества с НАТО развитие! других направлений взаимодействия с Западом, в том числе и а; области безопасности. В этой связи заметно усилился акцент на активизацию партнерства России с ЕС, включая сферу внешней, политики и политики безопасности, а также на наращивание потенциала двусторонних связей с европейскими государствами. Вместе с тем вопрос о том, какова дальнейшая перспектива этих отношений НАТО Россия, остается открытым. Есть два принципиальных варианта их развития.
Первый, и, надо признать, наиболее вероятный, вариант — восстановление докосовского содержания связей, но в сравнительно меньших масштабах. Учитывая скептическое отношение России к предложениям НАТО по восстановлению прежнего формата отношений, который, по мнению Москвы, не отвечает сложившимся
реалиям и ее интересам, поле будущего сотрудничества может оказаться относительно узким. При этом Россия руководствовалась бы необходимостью взаимодействия и политического диалога с НАТО, признавая ее важным игроком в системе европейской безопасности. Это взаимодействие, в значительной мере деполитизированное, «очищенное» от декларативности и иллюзорных ожиданий, было бы основано на прагматическом сотрудничестве в областях действительного взаимного интереса. В этом смысле показательным является участие России, несмотря на замороженные отношения с НАТО, в СДК. Весьма характерно также, что основные договоренности по адаптации ДОВСЕ были достигнуты в наиболее острый, кризисный момент российско-натовских отношений — через неделю после начала бомбардировок Югославии. В политическом плане отношения были бы скорее ориентированы преимущественно на сглаживание усилившихся противоречий, нежели на реальное партнерство стратегического характера.
Второй вариант основывается на признании необходимости выхода на более высокий уровень политического партнерства и практического взаимодействия. Это предполагает не только преодоление существующих разногласий и выход на взаимоприемлемые компромиссные решения по основополагающим вопросам европейской безопасности, но и определение на совместной основе перспективного направления развития отношений, в том числе институциональных. До настоящего времени Москва высказывала лишь неудовлетворенность их прежним форматом, но не сформулировала своего видения желательных для нее будущих ориентиров сотрудничества с НАТО. Если России и НАТО удастся определить долгосрочный курс развития сотрудничества, оно обретет характер совместной политической стратегии, реализация которой предполагает поступательное наращивание взаимодействия в направлении общей цели.
С учетом этого современные отношения с НАТО необходимо сконцентрировать в трех основных областях:
1) диалог Россия НАТО по принципиальным вопросам организации и адаптации европейской безопасности, по которым стороны занимают различные позиции;
2) восстановление и развитие деполитизированного сотрудничества в практических областях общего интереса (миротворчество, военное сотрудничество, разоружение и контроль над вооружениями, конверсия, борьба с терроризмом и т.д.). В этом контексте выбор России в отношении ПРМ состоял бы не в том, «размораживать» или нет российское участие в программе. Россия должна выбрать для себя те пункты и направления этой программы, где это отвечает ее практическим интересам и экономически рентабельно;
3) определение будущего (пусть идеального) формата взаимных отношений. При этом первый шаг должна сделать сама Россия, определив желательную для нее перспективу отношений с; НАТО, но и альянс должен ясно продемонстрировать готовность следовать в направлении этой перспективы.
Россия демонстрирует открытость для самого широкого диалога с НАТО и потенциальную готовность развивать отношения повышающегося уровня. Очевидно, и в НАТО уже складывается понимание необходимости выхода на новые механизмы сотрудничества с Россией, включая, возможно, и совместные. При достаточной политической воле вариант постепенного формирования отношений ассоциативного плана абсолютно не исключен и вполне мог бы быть признан ориентиром развития.
Это требует от партнеров-оппонентов серьезных изменений их подходов к целям и содержанию сотрудничества. Для НАТО это; означает готовность идти на равноправное партнерство с Россией в решении общих задач укрепления европейской безопасности, а не использовать, как прежде, сотрудничество лишь как необходимый инструмент достижения собственных политических целей при ограничении возможностей обратного влияния со стороны России. При таком подходе сотрудничество с Россией имело для НАТО смысл, прежде всего как средство амортизации российского давления на политику союза и придания ей общеевропейского имиджа.
Российский курс в отношении НАТО также требует переосмысления при общем понимании того, что НАТО останется одним из важнейших игроков на европейской арене, как и Россия, и их взаимодействие безальтернативно. Политика России в отношении НАТО должна быть поставлена в соответствие, во-первых, с долгосрочной целью интеграции страны в Европу, преодоления изоляции и сползания к ситуации противостояния с Западом (если не конфронтации); во-вторых, с реальными ресурсами и возможностями России добиваться реализации национальных задач и интересов.
С этой точки зрения политика НАТО, прежде всего в отношении расширения, не должна, как прежде, рассматриваться в качестве «лакмусовой бумажки» или «теста» всего комплекса отношений Запада с Россией. Расширение НАТО на Восток, оставаясь наиболее острой проблемой ее отношений с Россией на ближайшие годы, требует компромиссного решения, в котором заинтересованы обе стороны. Однако этот компромисс должен быть взаимным, а не очередной попыткой «продавить» западную позицию через сопротивляющуюся Россию, что означало бы с высокой степенью вероятности новый кризис российско-натовских отношений. Речь идет скорее не о том, сохранит ли «путинская» Россия тезис о «красной линии» расширения, а о том, в какой форме и в каком контексте он будет высказываться. Если в форме серьезной российской озабоченности тем, что это ведет к выдавливанию России из Европы и системы европейской безопасности, то при качественном повышении уровня взаимопонимания и партнерства между Россией и НАТО возможен выход на компромиссные решения. Если как отражение жесткого противостояния Россия НАТО по ключевым аспектам безопасности при относительно низком уровне их взаимодействия, своего рода вынужденном сотрудничестве, то это угрожает новым, вероятно, более серьезным политическим кризисом, когда «красная линия» с началом новой волны расширения может стать «черной меткой» в отношениях Россия-Запад.
Конструктивный подход заключался бы, вероятно, в выдвижении идеи предметного обсуждения Россией и НАТО российских озабоченностей в отношении дальнейшего развития процесса расширения. В такой плоскости перед Россией отрылись бы возможности совместного поиска с Западом не средств минимизации ущерба, а путей и форм взаимной адаптации к изменяющейся европейской ситуации.
При таком повороте Россия могла бы рассчитывать ряда важных преимуществ и на понимание Запада по следующим принципиальным пунктам:
устранение конфронтационного по сути характера диалога России с Западом по вопросу расширения снизило бы императивность движения стран — кандидатов в НАТО. Например, Украина не сталкивалась бы с острой дилеммой выбора между двумя противостоящими силами, что, по существу, давало бы ей возможность следовать концепции неприсоединения;
«адаптационный» характер диалога позволяет преодолеть крайне опасную ситуацию, когда и Россия, и НАТО стремятся вывести пока проблему следующих волн из контекста диалога Россия Запад. При сохраняющихся разногласиях этот вопрос угрожает в будущем спровоцировать новый кризис в российско-западных отношениях, вероятно, более острый, чем это бывало до сих пор. Напротив, адаптационный подход позволяет обеим сторонам уже теперь начать обсуждение проблемы не столько будущего расширения, сколько проведения необходимых мер для урегулирования будущей ситуации с учетом интересов сторон. Если Россия, например, считает необходимым проведение соответствующей адаптации своих военных структур, то это не являлось бы уже нашим «адекватным ответом», не носило бы конфронтационного характера, а рассматривалось как естественная приспособительная реакция, которая к тому же отвечала бы европейским нормам политической предсказуемости и транспарентности;
Россия смогла бы избежать возможного внутреннего давления в сторону принятия жестких военных и силовых политических ответных мер. Расширение НАТО рассматривалось бы преимущественно как политический вызов, предполагающий поиск совместных решений, а не как военно-стратегический и тем более не как новая военная угроза;
Россия добилась бы улучшения общего контекста для политического диалога и развития отношений с европейскими партнерами. Это относится не только к США, ЕС и его странам-участницам, но и к странам — претендентам на вступление в НАТО. Среди таких последствий особого внимания заслуживает рассмотрение негативных эффектов вступления стран Балтии в НАТО в результате ухудшения всего контекста их отношений с Россией.
Конечно, качественное улучшение отношений Россия-НАТО решало бы многие серьезные проблемы будущей организации европейской безопасности, в том числе и касающиеся процесса расширения НАТО. Но, очевидно, не стоит драматизировать ситуацию, если этого не произойдет. Если даже отношения Россия НАТО останутся относительно ограниченными, это не означает неизбежного возникновения в будущем серьезных кризисных явлений в европейской политике и российско-западных отношениях. Такая опасность, связанная с сохраняющимися значительными разногласиями в подходах России и НАТО по ключевым вопросам европейской безопасности, несомненно, существует, но, очевидно, как вызов, которому необходимо и возможно противостоять. Процесс дальнейшего расширения НАТО носит весьма противоречивый характер и будет, вероятно, относительно длительным, что позволяет рассчитывать на снижение его негативных эффектов на военно-политическую ситуацию в Европе и характер развития европейской системы безопасности, прежде всего состояние российско-западных отношений.
Вместе с тем, учитывая сложность и, скорее, невозможность обеспечения в ближайшее время отношений стратегического партнерства с НАТО (даже если такая перспектива будет принята обеими сторонами в качестве долгосрочного ориентира), а также сохраняющиеся в российском обществе и элите антинатовские настроения, следует прямо признать, что пока реальное поле сотрудничества между Россией и НАТО относительно ограничено. Важно также признать, что задача демилитаризации отношений с Западом предполагает отказ от НАТО как от основного партнера России в сфере европейской безопасности (по крайней мере, до тех пор, пока НАТО является преимущественно военным союзом).
Это требует от России диверсификации своей внешней политики безопасности, поиска возможностей развития сотрудничества с иными партнерами, в том числе и для восполнения возникшего после Косово относительного вакуума российско-западных отношений в сфере европейской безопасности. Принимая во внимание ограниченный, как уже констатировалось, потенциал НАТО в этой сфере, а также то, что развитие и укрепление ОБСЕ не может восполнить опасный институциональный вакуум в военно-политической сфере отношений России с Западом, оптимальными каналами для заполнения этой ниши в отношениях с Россией представляются ЕС/ЗЕС и двусторонние отношения России с ведущими западными странами. При этом важной задачей российской политики на ближайшие годы будет, очевидно, поиск приоритетных партнеров из числа европейских государств, которых Россия пока не имеет.
Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. 
