Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. Связаться с автором
Одним из главных вопросов мировой экономики и политики XX в. является вопрос: станет ли Европа, и сегодня представляющая собой один из центральных полюсов многополярного мира, еще более мощным и динамичным субъектом этого мира? Иными словами: произойдет ли новое возрождение Европы и усиление ее относительной роли в системе быстро развивающейся глобализации? Сегодня ответа на этот вопрос нет. Есть оптимисты, уверенные в том, что именно так и будет. Есть скептики, считающие, что место и роль Европы в глобализирующемся мире не изменится. Есть и пессимисты — правда, они в явном меньшинстве, — полагающие, что эта роль даже уменьшится.
Естественно, что ответ на этот вопрос даст только сам исторический процесс. К тому же Европа с ее примерно десятой частью населения планеты и сегодня производит почти четверть планетарного валового продукта. Очень важна ее роль в мировой культуре, политике, международной безопасности. Так что и без излишней динамики Европа останется одним из главных глобальных центров. И все же небезынтересно попытаться нащупать развивающиеся или даже нарождающиеся тенденции, которые указывают — пусть предварительно, — куда все же пойдет Европа в XX в.
Первая тенденция, которая лежит, что называется, на поверхности, — это успешно продолжающийся процесс европейской интеграции, развивающийся как вглубь, так и вширь. Он уже охватил наиболее мощные и динамичные страны Европы, причем их число 5удет расти. Результаты достигнутого вселяют во многих уверенность, что экономическое усиление Европы будет про O л жаться. К началу XX в. ВВП только 15 стран Европейского союза сравнялся с ВВП США, хотя в последние годы они двигалась бок о бок наперегонки, причем на рубеже веков США вырвалась чуть-чуть вперед (8,5 трлн. дол, против 8,2 трлн.). «Европейская рыночная площадь, — говоря словами бывшего министра иностранных дел Франции Клода Шессона, — самая большая в мире». Действительно, экспорт ЕС, составляющий около общемирового, на четверть превосходит американский и почти вдвое — японский. Если же учесть внутренний экспорт, осуществляемый в границах ЕС, то экспорт Евросоюза будет в 3 с лишним раза больше американского и в 4 раза — больше японского, составив почти V общемирового. Не намного менее разительна валютная картина: официальные резервы ЕС в иностранной конвертируемой валюте почти вдвое превосходят соответствующие резервы США и Японии, вместе взятых. Этот список можно было бы продолжить. Достаточно лишь вспомнить о лидирующей роли Европы в деле охраны региональной и глобальной окружающей среды и о многом другом.
Естественно, что эта сторона деятельности ЕС, отражающая его несомненные успехи, была должным образом озвучена политическими деятелями, которых условно можно было бы назвать евро-оптимистами. Одним из них, несомненно, является многолетний председатель Европейской комиссии Жак Делор, выдвинувший в свое время знаменитую формулу развития европейских процессов: «ускорение истории». Очень коротко он изложил воздействие членов Европейского союза на историю так: они «не могут контролировать историю, но они теперь вновь в состоянии влиять на нее». Энтузиасты европеизма заговорили о том, что «накануне двадцать первого века совершилось чудо: Европа пережила второе рождение»5. Трудно отрицать, что в выступлениях евро-оптимистов есть своя логика, что они опираются в своих оценках на успешно развивающиеся тенденции.
Впрочем, нельзя спорить и с другим: речь в этих оценках идет исключительно о позитивных тенденциях, а современное развитие Европы состоит не только из них. Даже если отвлечься от разных, часто полностью противоречащих друг другу линий развития на западе и востоке Европы, а сконцентрироваться лишь на благополучном Европейском союзе и идентичных странах и регионах. Е1а те сферы, где интеграционные процессы терпят неудачу, ослабляя место и роль Европы в мире, охотно указывают евро-пессимисты. Правда, их гораздо больше на другом берегу Атлантики (книги и статьи типа «Евро-фантазии», «Грандиозная иллюзия» или «Алиса в стране евро»6, как ехидно назвал одну из своих статей видный политический обозреватель Уильям Сафари, — явление там довольно распространенное), но и в Европе они также имеются как в общественных, так и в государственно-политических кругах.
Среди неудач Европы евро пессимисты выделяют обычно две. Первая из них — в социально-экономической области. Это — постоянная армия безработных. И хотя ее численность удалось несколько снизить к 2000 г. до 15 млн. официально зарегистрированных человек, эта армия является серьезным негативным элементом в социально-политической жизни Европы. И она уж никак не способствует привлекательности европейской модели, которую популяризируют евро-оптимисты. Справедливости ради надо признать, что на рубеже тысячелетий Европейский союз всерьез взялся за решение этой наболевшей проблемы. В 2000 г. принята десятилетняя программа достижения к 2010 г. если не полной занятости, то, по крайней мере, показателей, близких к ней. Тем не менее, даже в случае успешной реализации этой программы острая проблема безработицы остается у Европы на годы вперед. И усилий для ее решения потребуется очень много.
Другая трудность гораздо более фундаментальная. Это — хроническое технологическое отставание Европы от двух главных локомотивов современной научно-технической революции — США и Японии. Европа давно уже ставит перед собой цель качественного прорыва сначала в части, а затем и во всех главных сферах развития высоких технологий. Было время, когда ЕС (тогда он был еще Европейским сообществом), явно переоценивая свои возможности, откровенно бросал вызов США и Японии. В первых, так называемых Рамочных программах исследований и технологического развития, начатых в 1984 г., прямо указывалось, что их задача — ответить на «вызов поддержания и укрепления конкурентоспособности относительно Соединенных Штатов и Японии в технологических секторах с высокой продуктивностью?»7. Задача оказалась не из легких, технологическое отставание сохранялось, хотя в более общей форме эта цель ставилась вновь и вновь из года в год.
Задавайте вопросы нашему консультанту, он ждет вас внизу экрана и всегда онлайн специально для Вас. Не стесняемся, мы работаем совершенно бесплатно!!!
Также оказываем консультации по телефону: 8 (800) 600-76-83, звонок по России бесплатный!
Накопленные к концу XX в. возможности в сфере высоких технологий, помноженные на успешное развитие самого процесса интеграции, вновь подвигнул Европейский союз на выдвижение амбициозных планов. Как подчеркивается в «Новой экономической и социальной стратегии», принятой Лиссабонским саммитом ЕС 23-24 марта 2000 г., «Союз поставил перед собой сегодня новую стратегическую цель на предстоящее десятилетие: стать самой конкурентоспособной и динамичной, базирующейся на знаниях экономикой в мире»8. Сформулирована развернутая программа продвижения к этой цели, которую поспешили объявить «вектором технологического развития Европы». И хотя трудно сказать, каким в реальности будет осуществление этого масштабного замысла, нельзя отказать его инициаторам в решимости укрепить место Европы в мире высоких технологий.
Говоря о потенциальных возможностях Европы, нельзя не видеть и того, что внешне не очень заметно, без накала, но довольно последовательно повышается политическая роль Европы в современном мире. Сложившаяся на протяжении десятилетий разветвленная сеть конвенций, договоров, соглашений практически со всеми странами внешнего мира, как индустриальными, так и развивающимися, хотя они имели главным образом экономический характер, постепенно, пусть медленно, наращивали и политический вес Европы в мире. В преддверии XX в. вошли в практику международных отношений такие важнейшие форумы, как проходящие каждые два года начиная с 1996 г. саммиты Европа — Азия, заметно влияющие на глобальную ситуацию наших дней. А в начале 2000 г. состоялся первый в истории саммит Европа — Африка, который будет проходить каждые три года. Не стоит забывать и то, что европейские страны составляют большинство во многих авторитетнейших международных организациях и форумах — в «большой семерке» и «большой восьмерке», Организации экономического сотрудничества и развития и т.д. Из 5 постоянных членов Совета Безопасности ООН — 3 страны являются европейскими государствами.
Кстати, именно относительно эволюции расстановки сил в Совете Безопасности к необычным геополитическим выводам пришел известный своими парадоксальными выкладками американский политолог Сэмюэль Хантингтон в нашумевшей статье «Одинокая сверхдержава»10 Согласно подсчетам Хантингтона, в первые десятилетия «холодной войны» соотношение сил среди постоянных членов Совета Безопасности ООН было 4:1 — США, Великобритания, Франция и Китай против Советского Союза. После китайской революции уравнение стало следующим: 3:1:1. Китай передвинулся на среднюю позицию. Сегодня же соотношение стало 2:1:2. Соединенные Штаты и Великобритания противостоят Китаю и России, а Франция занимает среднюю точку. Настроение у американского специалиста в связи с такой эволюцией довольно пессимистическое.
Другой видный американец Генри Киссинджер в свое время шокировал многих европейцев своим нашумевшим вопросом: «Кому я должен позвонить, когда я хочу поговорить с Европой?».
В последние годы ушедшего века ответ на этот ехидный вопрос был выдан. Европейский союз начал наращивать — правда, довольно медленно — свои собственные структуры для реализации коллективной внешней политики, а также политики в сфере безопасности и даже обороны.
Планы на начало XX в. — еще более фундаментальные. Их объемно сформулировала Европейская комиссия в начале 2000 г. в своей программе «Формируя новую Европу», посвященной стратегическим целям ЕС на 2000-2005 гг.: «Наша цель состоит в том, чтобы сделать Европу глобальным действующим лицом с тем, чтобы политический вес соответствовал нашей экономической силе; действующим лицом, способным говорить сильным голосом и вносить перемены в осуществление мировых дел». Похоже, что европейцы с той же настойчивостью, как и в реализации других целей, будут продвигаться вперед и на этом направлении.
Таким образом, не переоценивая достижения и планы Европы, следует все же признать, что новый европейский динамизм существует. Точнее говоря, он сосуществует с трудностями и проблемами, на которых односторонне концентрируют внимание евро-пессимисты. Но оценивать плюсы и минусы следует в балансе, А баланс явно позитивный.
Структура данного раздела формируется в известной мере под влиянием озвученных целей самого Евросоюза. В принятой Хельсинкским (10 11 декабря 1999 г.) саммитом «Декларации тысячелетия» среди главных вызовов Европе выделены «реальности информационного общества и глобализации». Соответственно раздел открывается главами, посвященными месту Европы в экономических, политических, военных процессах глобализации, и завершается рассмотрением роли Европы в глобальной информационной революции. В работе, как кажется авторам, частично содержатся ответы на поставленные в начале введения вопросы о перспективах Европы в мире XX в. Сделана и попытка понять новые тенденции, формирующие эти перспективы.
Прежде чем говорить о месте и роли Европы в глобализирующейся экономике, следует определиться с самим понятием «глобализация экономики». В последние годы этот термин стал модным, расхожим и употребляется где попало и как попало. Нередко он используется как синоним интернационализации хозяйственной жизни и врастания национальных экономик в мирохозяйственную систему или как эквивалент либерализации международной торговли и инвестирования, или даже как иное выражение процесса интегрирования национальных хозяйств. Такая терминологическая «без размерность» вносит путаницу и мешает пониманию этого исторически нового и действительно важного процесса. Поэтому, чтобы читатель понимал, о чем пойдет речь, с самого начала внесем ясность в терминологию.
Интернационализация хозяйственного, политического, культурного и других аспектов жизни общественных организмов, функционирующих как национально-государственные макроструктуры, — наиболее общее понятие нарастающего взаимодействия между такими организмами (странами), т. е. межнационального (межстранового) общения на самых разных исторических его стадиях — от первых проявлений международного разделения труда до современной сложной и многоуровневой системы международных связей и взаимозависимостей и в самых разных его пространственных масштабах — от двустороннего до регионального и глобального уровней.
Глобализация — это пространственная характеристика интернационализации хозяйственной жизни на том историческом этапе, когда она приобрела всемирный охват, т. е. во второй половине XX в. и особенно в последние десятилетия. Такое количественное расширение ареала интернационализации до предельно возможных мае штабов придало ей новое качество. Крупные субъекты хозяйственной жизни превратились в игроков глобального масштаба, принципиально изменилось соотношение эндогенных и экзогенных факторов развития национальных (страновых) общественных организмов, изменилась роль государств как организационно-политических инструментов, обеспечивающих функционирование таких организмов.
Что же касается международного интегрирования, то это — наивысшая на сегодня ступень интернационализации хозяйственной жизни, когда нарастающая экономическая взаимозависимость двух или нескольких стран переходит в сращивание национальных рынков товаров, услуг, капиталов и рабочей силы и формирование целостного поли-государственного социально-экономического организма с единой валютно-финансовой системой, единой в основном правовой системой и теснейшей координацией внутри и внешнеэкономической политики государств-членов. По многим причинам такой уровень достижим пока лишь в наиболее развитых регионах мира и, следовательно, ограничен региональными рамками.
Таким образом, если глобализация — это стадия предельно возможного развития интернационализации вширь, то интеграция — наивысшая ступень развития ее вглубь.
Исторически сложилось так, что локомотивом интернационализации хозяйственной жизни, а во второй половине XX в. — также глобализации экономики и региональной интеграции стали Западная Европа, ее отпрыски — Канада, США и Австралия, а также Япония. На протяжении первых 16-18 веков новой эры эта группа стран, именуемая сегодня «Западом», по уровню своего развития мало отличалась от остального мира, если судить по такому обобщающему критерию, как ВВП на душу населения. По подсчетам известного исследователя истории мировой экономики Ангуса Мэддисона, в течение первых полутора тысячелетий новой эры эти показатели в странах Запада и во всех остальных были весьма близки и составляли (в долл. 1990 г.) в нулевом году новой эры 440 и 400 долл., а в 1500 г. — 624 и 545 долл.1 Запад начал явно отрываться от остального человечества лишь в XVXX вв.
Главным образом благодаря тому, считает Мэддисон, что здесь своевременно осознали способность человека преобразовать на основе исследований и экспериментов и подчинить себе силы природы и поняли, что для реализации этих способностей человека-инноваторы, человека-дпринимателя необходимо создать благоприятные общественные условия. «Исследовательский аспект в экспериментальной науке имел для Запада исключительное значение и стал главным условием ускорения технического прогресса, проявившего себя в полную силу в XXXX вв. Структурные перемены, устранившие ограничения на рынках, свободная купля-продажа собственности, успехи в создании корпораций и бухгалтерской отчетности и формирование надежных финансовых институтов — все это способствовало снижению рисков и развитию предпринимательства. В отличие от этого в остальной части мира отношения собственности и другие общественные институты оставались традиционно нацелены на защиту общинных и клановых приоритетов, на поддержание социального равновесия и были гораздо менее пригодны к тому, чтобы допускать самостоятельность отдельных личностей, поощрять новаторство и рискованные социальные перемены.
Кроме того, немаловажное значение имели семейные и религиозные традиции. «Западные семейные традиции, — подчеркивает Мэддисон, — предусматривали планирование рождаемости и ослабляли обязательства в отношении более дальних родственников, что способствовало концентрации, а не распылению богатства»5. В остальной части мира, напротив, доминировала восходящая к глубокой древности традиция многодетных семей, почитались родственные связи, обычай предписывал помогать даже дальней родне. Это не только мешало накоплению богатства отдельных талантливых инноваторов, но и не позволяло создавать материальную основу для крупных технических прорывов.
В итоге сначала Западная Европа, а вслед за ней и другие страны Запада смогли в XVXX вв. достичь значительного технического прогресса, роста на этой основе производительности труда, активного развития международной торговли, вовлечения в собственный хозяйственный оборот природных ресурсов других стран, в том числе тех, которые все еще оставались на доиндустриальных и докапиталистических ступенях развития. Все это, вместе взятое, привело к тому, что благосостояние в странах Запада стало расти ускоряющимися темпами. В Англии, например, производительность труда (ВВП в расчете на 1 ч затраченного рабочего времени) почти за два столетия, с 1700 по 1890 г., возросла в 3,5 раза, а за последующие сто лет, с 1890 по 1989 г., — в 6,5 раза. Соответственно росли здесь и подушевые доходы: в 3,1 и 4,9 раза. Остальное человечество продвигалось вперед очень медленно. Если на Западе средний доход на душу населения за последнюю тысячу лет повысился в 49 раз, то в остальной части мира — лишь в 7 раз5. Разрыв в уровнях технико-экономического развития и соответственно в доходах на душу населения между Западом и всеми прочими регионами вплоть до 70-х гг. XX в. продолжал неуклонно увеличиваться.
Раскрепощение личности, поощрение свободы ее творчества, гарантии ее прав на плоды своего труда в сочетании с рыночной системой хозяйствования открыли в Западной Европе, США и других странах Запада неисчерпаемый источник постоянных инноваций и в технико-технологической сфере, и в области менеджмента, и в маркетинге. Это позволило Западу не только стать авангардом мирового экономического сообщества, но и использовать в своих интересах природные богатства и дешевую рабочую силу всего остального человечества. Сначала путем грубого военного насилия, создания колониальных империй и принуждения покоренных народов к уплате дани, но затем, по мере становления и развития в метрополиях капитализма, все более и более на основе рационального разделения труда между индустриальными метрополиями и аграрно-сырьевыми колониями и полуколониями с учетом абсолютных и относительных преимуществ каждой из сторон.
В начале XX в. это дало повод Дж. Гобсону, Р. Гильфердингу, а потом и марксистам ленинцам заявить о наступлении эпохи империализма и колониальной эксплуатации горсткой индустриальных стран всего остального мира. Н. Бухарин, В. Ленин и другие большевистские теоретики безапелляционно объявили империализм последней, предсмертной стадией капитализма, которая неизбежно приведет к мировой революции. Это был типичный случай, когда горе теоретики за деревьями не видят леса и выдают желаемое за действительное.
В действительности же торговая и инвестиционная экспансия индустриальных держав — явление многоплановое и по большому счету позитивное для стран, отставших в своем технико-экономическом, социальном и культурном развитии. В обмен на свои тропические и иные аграрные продукты, минеральное сырье или топливо они получают все более совершенные готовые изделия и услуги, представляющие собой конечный продукт долгого развития научно-технической мысли, огромных затрат интеллектуального труда и крупных капиталовложений. Сначала это был, скажем, паровоз, потом автомобиль, телефон, телевизор, компьютер и т. п. Не будь такого обмена, остальные страны не доросли бы до создания и потребления подобных товаров и услуг в течение многих десятилетий, а может быть, и столетий. Благодаря импорту таких «чудес», пришедших из иной цивилизации, здесь расширяется круг потребляемых товаров и услуг, а вместе с ним и кругозор местного населения. Оно начинает понимать, что можно жить богаче, комфортнее, содержательнее, чем жили многие поколения предков. Возникает общественная потребность в повышении уровня образования, растет квалификация рабочей силы и культура производства.
Со временем и, по историческим меркам, довольно скоро общая грамотность местных кадров, уровень их производственной культуры достигают такой ступени, когда становится возможным перенести в данную страну некоторые простейшие производства из той самой иной цивилизации. Тогда сюда начинает притекать инвестиционный капитал, открываются разного рода школы и курсы по подготовке местных работников нужного профиля, растет их занятость. Да, они получают за свой труд в несколько раз меньше, чем их собратья в странах мирового авангарда, но все же эти заработки существенно выше прежних, когда они в деревне пасли скот, занимались примитивным земледелием или рыболовством. Да, урбанизация в таких странах сплошь и рядом принимает уродливые формы, но, в конечном счете, уровень бытовой и общей культуры народа повышается намного быстрее, чем прежде. Да, разрушаются вековые общинно-клановые традиции, но средний жизненный уровень растет, подрывая экономические основы самих этих традиций.
Страны Запада как авангард мирового сообщества, в силу объективных экономических императивов не могут существовать без расширения экспорта своих товаров и услуг. Жесткая конкуренция на мировом рынке заставляет их товаропроизводителей изобретать все новые, все более удобные потребительские товары и услуги, все более эффективные инвестиционные изделия. А это сопряжено с неуклонным повышением их науко и техно ёмкости. Но чем выше их науко и техно-емкость, чем больше затраты на исследования и разработки, на проектирование и внедрение в производство, тем настоятельнее потребность в массовом сбыте, масштабы которого все более превосходят объем внутреннего спроса. Поэтому перманентные поиски все более обширных внешних рынков стали условием существования обрабатывающей промышленности и сферы услуг высокоразвитых стран Европы и Запада в целом.
Речь идет не просто об экстенсивном расширении внешних рынков, но и о повышении их емкости в результате роста доходов населения периферийных стран, накопления там капитала и объемов инвестирования. Таким образом, хотя ТНК Запада и заинтересованы в сохранении низкой оплаты труда в странах дислокации их зарубежных филиалов, они не меньше, а возможно, даже еще больше заинтересованы в увеличении платежеспособного спроса их населения и накопления здесь капитала как условия расширения спроса на инвестиционные товары.
В свою очередь и страны мировой периферии оказались шаг за шагом втянутыми в международное разделение труда, внешнюю торговлю и кредитно-финансовые связи настолько, что уже не в состоянии без них решать собственные экономические, социальные, демографические и прочие проблемы. Они больше не могут, как в прошлых столетиях, не догонять страны, ушедшие вперед в технико-экономическом, социальном и культурном отношениях. В XX в., особенно в последние его десятилетия, сложился, таким образом, своеобразный геоэкономический симбиоз мирового авангарда, включающего Западную Европу, и обширной периферии. При всех противоречиях и конфликтах между ними они все более нуждаются друг в друге.
Однако такой симбиоз — не застывшее равновесие однажды возникшей взаимозависимости. Это живое, саморазвивающееся и все более углубляющееся взаимодействие двух различных подсистем единого геоэкономического организма. Характер такого взаимодействия определяется направлениями и темпами научно-технического прогресса в странах мирового авангарда, с одной стороны, и возможностями следующих за ним эшелонов мировой периферии воспринимать и осваивать те производства и технологии, которые передаются сюда авангардом, — с другой.
Механизм такого перемещения в самом упрощенном виде выглядит так. Исходным двигателем выступает высокая доходность науко и техно-емкой продукции. Если продажа на мировом рынке 1 кг сырой нефти приносит 22,5 цента прибыли, то 1 кг бытовой техники дает 50 долл., 1 кг авиационной техники — 1000 долл., а 1 кг электроники и информационной техники позволяет заработать до 5 тыс. долл.6 Непрерывное появление в странах Запада все более высоких технологий позволяет им получать на внутренних и мировом рынке постоянно растущие доходы, повышать свой общий уровень жизни, а, следовательно, оплату труда и социальную защиту наемных работников. Но это увеличивает издержки на оплату труда и удорожает практически всю массу производимых в данной стране товаров и услуг, как в науко и техно-емких отраслях, так и во всех остальных. Соответственно понижается международная ценовая конкурентоспособность ее товаров и услуг. Если высокотехнологичные товары и услуги при этом менее уязвимы, поскольку их конкурентоспособность определяется не столько ценой, сколько их качеством, то продукция менее высоких «этажей» производственной пирамиды страдает от этого значительно больше. Выпускать ее в данной стране становится невыгодно.
Это обстоятельство заставляет предпринимателей высокоразвитых стран постоянно выносить нижние «этажи» отечественного производства в менее развитые страны, где рабочая сила дешевле, но уровень ее квалификации уже поднялся настолько, что позволяет освоить перемещаемые производственные структуры или хотя бы некоторые их технологические звенья. Так складываются транснациональные производства все более сложных промежуточных и готовых изделий, стоящих, так сказать, одной ногой в индустриальных странах, а другой — в развивающихся.
В теории это явление известно как международный цикл производства, в ходе которого технически лидирующая страна постепенно передает свои производственные мощности следующим за ней странам. Последние по мере возрастания их собственного технологического и кадрового потенциала, а также повышения уровня оплаты рабочей силы в свою очередь начинают переносить некоторые производственные мощности в страны, которые в своем технико-экономическом развитии следуют за ними, и т.д. Обычно сначала передается «вниз» по цепочке текстильное производство, затем — химическое, потом — металлургия, за ней — автомобилестроение и, наконец, — электроника. Эта теория, опирающаяся на опыт Японии 30-х гг. (в то время развивающейся страны), была сформулирована в 1935 г. японским экономистом Канаме Акамацу и получила позднее поэтическое название «летящие гуси».
В последние десятилетия добавился еще один стимул к такому переносу из высокоразвитых стран в менее развитые нижних «этажей» производственной пирамиды — обострение экологических проблем. В Западной Европе и других развитых регионах с большой плотностью населения, высокой степенью урбанизации и насыщенности производствами с вредными отходами загрязнение окружающей атмосферы, водоемов и почвы приняло угрожающие масштабы. Это заставило вводить все более жесткие экологические стандарты, увеличивать расходы по их соблюдению, повышать штрафы за их нарушение. В результате экологические издержки, особенно высокие в добывающей промышленности, в химической, металлургической и других отраслях первичной обработки природного сырья, стали весомой составляющей в конечной цене продукта. В сущности, экологические издержки — аналог постоянно растущих издержек на оплату труда: и то и другое выгоняет предпринимателей с удобных, насиженных мест дома и заставляет по свету в поисках более прибыльного вложения капиталов.
Таким образом, исторически сложившаяся структура международного разделения труда постоянно модернизируется путем переноса из высокоразвитых стран в менее развитые трудо, материале Щ и энергоемких, а также экологически обременительных этажей реального сектора экономики. Кроме того, туда периодически «сбрасываются» технологии или виды изделий, прожившие первые три Я стадии своего жизненного цикла. Как уже сказано, такой перенос возможен лишь на достаточно подготовленную почву в смысле квалификации рабочей силы принимающей страны, уровня развития ее финансовой, транспортной и иной инфраструктуры, а также правовой и политической стабильности. Такой процесс носит более или менее каскадный характер: с самого верхнего уровня мировой технико-экономической пирамиды производственные мощности попадают, как правило, на ближайший к нему по уровню развития «ярус», ускоряя темпы его развития. Оттуда со временем переносятся нижние «этажи» местного производства на следующий зарубежный «ярус» и т.д. Все это напоминает конструкцию многоярусного фонтана, когда вода, переполняя верхнюю чашу, последовательно стекает вниз из одной чаши в другую.
Этот каскадный процесс постепенно ускоряется. Во-первых, в силу повышения темпов технического прогресса в странах мирового авангарда. Об этом свидетельствует неуклонный рост здесь расходов на исследования и разработки. В четырех ведущих странах Западной Европы (Германии, Франции, Англии и Италии) они увеличились (в постоянных ценах) с 1981 по 1995 г. включительно в среднем в 1,4 раза, в США — в 1,6, в Канаде — в 1,8, в Японии — в 2 раза. В среднем по 15 странам ЕС эти расходы в расчете на одного жителя составили 355 международных долл., в Канаде — 352, в Японии — 658, в США — 730 долл. По оценкам специалистов, в ближайшие десятилетия ожидается значительное продвижение в сферах компьютерных технологий, генетики, имитирования мышления, новых материалов, в энергетике, на транспорте и в создании методов и систем защиты окружающей среды. Все это позволит открыть новые горизонты, как для производителей, так и для потребителей. Но одновременно это будет выталкивать из Европы и других индустриальных стран в периферийные регионы все более широкие пласты менее высокотехнологичных производств.
Во-вторых, ускорению каскадного процесса способствуют нарастающие темпы экспорта прямых инвестиций из стран мирового авангарда в периферийные регионы. Ведь такие инвестиции несут с собой не только финансовые ресурсы, но и передовые технологии, первоклассный менеджмент и профессиональный маркетинг. Самый крупный экспортер таких капиталов — Западная Европа. В 1995 г. на ее долю приходилось 48,9% мирового объема прямых зарубежных инвестиций, а в 1998 г. — 62,6%. У США эти доли составили соответственно 25,7 и 20,5%. У остальных стран мирового авангарда — 10,7 и 8,6%. Правда, львиная доля таких капиталов вкладывается в другие страны самого Запада. Но в последние десятилетия положение стало меняться: в 19841989 гг. развивающиеся регионы мира поглотили уже 19,2% общего притока прямых иностранных инвестиций, в 1990-1994 гг. — 24,4%, а в 1995— 1998 гг. — 33,2%12. Зарубежные филиалы западных ТНК все охотнее десантируются на территорию развивающихся стран. В 1980 г. они обосновались в 50 таких странах, в 1990 г. — в 54, в 1995 г. — в 71 стране.
При этом все большая доля прямых инвестиций из развитых стран вкладывается в обрабатывающие отрасли промышленности развивающихся регионов. В 1997 г. она достигла 33,6% против 9%, вложенных в сельское хозяйство и добывающие отрасли (55,6% приходилось на сектор услуг)13. Процесс глобальной диффузии капитала и технологий набирает силу.
В-третьих, этот процесс облегчается и ускоряется благодаря информационной революции, которая, с одной стороны, связывает весь мир единой сетью телекоммуникаций и позволяет получать необходимую информацию при любых расстояниях практически в реальном режиме времени, что существенно упрощает управление зарубежными филиалами ТНК. С другой стороны, она открывает перед развивающимися странами беспрецедентные возможности приобщаться к западной науке, технике, производственной и общей культуре несравненно быстрее, чем когда-либо в прошлом.
Все это и есть процесс глобализации экономики в действии. Зародившись первоначально в Европе, он давно уже стал всеохватывающим саморазвивающимся процессом, своего рода цепной реакцией, которая, разветвляясь и ускоряясь, прокладывает себе путь через все препоны. Рано или поздно она приведет к технико-экономической «вестернизации» всего мирового сообщества. Это, по всей вероятности, и будет основным стержнем мировой экономической истории в XX в. Гораздо менее прогнозируема «вестернизации» национальных культур, но это особая тема, выходящая за рамки данного исследования.
Однако процесс глобализации экономики — не прогулка по Невскому проспекту. Наряду с явными благами он таит в себе и весьма серьезные опасности и подвохи.
Вот лишь самые очевидные:
• Развитие глобального рынка капиталов и стремительный рост международных финансовых потоков, в значительной мере оторванных от реальных потребностей международной торговли товарами и услугами, благоприятствуют крупным валютным спекуляциям и другим аферам, расшатывающим финансовую систему, прежде всего менее развитых стран. Это ввергает их экономику в глубокие и затяжные кризисы со всеми вытекающими из этого социальными и гуманитарными последствиями.
• Вывоз производительного капитала из индустриальных стран в развивающиеся — это утечка потенциальных, а нередко и реальных рабочих мест и, следовательно, рост безработицы в странах Запада со всеми вытекающими из этого социальными, бюджетными и внутриполитическими проблемами.
• Одно из проявлений глобализации — развитие международной транспортной инфраструктуры и существенное сокращение расстояний. Это значительно облегчает потоки мигрантов из бедных стран в богатые в поисках заработков и лучшей жизни. Нарастающий приток иммигрантов создает в странах Запада не только социальную, но и этническую напряженность, порождает ненационалистические тенденции, подтачивает основы демократии.
• Растущая прозрачность национальных границ в сочетании с информационной революцией и быстрым развитием компьютерных и других высоких технологий открывает новые горизонты для международной организованной преступности: наркобизнеса, распространения особо опасных видов оружия, торговли «живым товаром» и т. п.
Таким образом, у стержневой линии развития мировой экономики XX в. неизбежно будет своего рода тень — параллельная линия непрерывной борьбы против негативных последствий глобализации, постоянный поиск такого равновесия плюсов и минусов этого процесса, который устойчиво обеспечивал бы положительный их баланс. Оказавшись исторически исходным пунктом того саморазвивающегося процесса, который в наши дни перерос в лавинообразную глобализацию, Европа раньше, чем какой-либо другой регион мира, стала принимать меры защиты от его негативных последствий. Именно здесь еще в 50-х гг. началось создание некоей зоны экономической и социальной стабильности, огражденной от остального мира не только единым таможенным барьером, но и особой системой коллективного регулирования самых разных аспектов меж-страновых отношений — от торговли товарами и услугами до миграции рабочей силы и капиталов, от социальной защиты населения этой зоны до их личной безопасности, от координации макроэкономической политики государств-членов до их валютной унификации. То, что предпринимается на протяжении четырех десятилетий в рамках Евросоюза, можно с определенным основанием рассматривать как защитную реакцию на экономические, социальные и другие неприятности, которыми сопровождается процесс глобализации.
И поэтапное расширение ЕС представляет собой не только форму борьбы за рынки сбыта или способ упрочения его геоэкономических позиций в соперничестве с США и Японией, но и попытку раздвинуть границы упомянутой зоны стабильности, придать ей большую надежность. Кроме того, увеличение числа стран — участниц Евросоюза придает ему растущий политический вес на международной арене и позволяет оказывать все большее влияние на формирование и поддержание мирового порядка посредством таких международных организаций, как ООН, МВФ, Всемирный банк, ВТО и т. п.
Все это, однако, не дает оснований считать, что Западная Европа лучше, чем, например, США или Япония, защищена от негативных последствий глобализации экономики. Как справедливо замечает американский исследователь П. Кеннеди, для Европы было бы непозволительной роскошью сосредоточиться на решении своих внутренних проблем и оставить в стороне глобальные процессы. «Страны ЕС и их граждане, — пишет он, — уже испытывают на себе влияние демографических тенденций, миграции, экологических проблем, глобализации промышленности и наступления новых технологий. Причем в следующие несколько десятилетий это влияние, скорее всего, усилится. Несомненно, процветающие и лучше подготовленные по сравнению с большей частью остального мира и являющиеся в этом смысле скорее победителями, чем побежденными, европейцы поступили бы опрометчиво, решив, что их не затронут обширные последствия влияния на нашу планету демографических проблем и новых технологий».
К демографическим проблемам мы еще вернемся. А пока обратимся к более злободневной сегодня теме — дальнейшей либерализации международной торговли и вытекающему отсюда обострению конкуренции на мировых рынках. Как известно, с 1948 г. по инициативе развитых стран снижение тарифных и нетарифных торговых барьеров поставлено на многостороннюю основу и организовано таким образом, что отказ того или иного государства — участника Генерального соглашения о тарифах и торговле (ГАТТ) от взятых на себя обязательств чреват для него серьезными потерями. В результате проведенных с тех пор восьми раундов многосторонних переговоров средний уровень импортных тарифов индустриальных стран снизился с 40 до 4%, а применение нетарифных: барьеров существенно ограничено.
В значительной мере благодаря этому объем мировой торговли с 1951 по 1999 г. возрос в 17 раз, мировой валовой продукт увеличился более чем вчетверо, а средний мировой доход на душу населения удвоился. Сначала такой порядок в мировой торговле поддерживали только 23 индустриальных страны Запада, а остальные; страны мира считали его посягательством на их внутренние рынки. Но постепенно необходимость и выгодность его для себя стати \ признавать и развивающиеся страны. Соглашения пятого раунда переговоров (проходивших в 1960-1961 гг.) подписали уже 39 государств, шестого (1963-1967 гг.) — 74, седьмого (1973-1979 гг.) — 99, а восьмого, Уругвайского раунда (1986-1993 гг.) — 123 государства. В настоящее время Всемирная торговая организация (ВТО) насчитывает 135 членов и 31 кандидата. Таким образом, либерализацию мировой торговли поддерживает подавляющее число государств мира, а в перспективе она станет всеобщей.
Это, конечно, выгодно европейским и другим промышленно, развитым странам, доля которых в мировом экспорте товаров и услуг составляет сегодня 68%. Но в то же время глобальная либерализация торговли постепенно обесценивает роль таможенного союза, в рамках которого страны ЕС создали к 1993 г. практически единое рыночное пространство, свободное от торговых барьеров и представляющее собой, по сути, огромный внутренний рынок еже, годной емкостью в 8750 млрд. долл. С принятием в ЕС еще 10-13 стран-кандидатов этот ареал полной свободы движения товаров, услуг и капиталов еще более расширится, а потенциальный объем его платежеспособного спроса увеличится на 1520%. В те времена, когда закладывался фундамент этого таможенного союза, миро вой рынок был вдоль и поперек перегорожен довольно высокими тарифными и нетарифными барьерами. Тогда такой союз представлялся благодатным оазисом, способным обеспечить процветание стран-участниц. Но по мере глобальной либерализации внешнеэкономических связей преимущества, создаваемые таможенным союзом, девальвируются. С одной стороны, в силу того, что и за его пределами торговля становится все более свободной, а с другой — потому, что ЕС как участник многосторонних переговоров в рамках ГАТТ/ВТО берет на себя все новые обязательства по снижению собственных импортных барьеров, открывая конкурентам из третьих стран все более широкий доступ в этот «оазис». И то и другое размывает защитный барьер, ограждавший единый внутренний рынок ЕС.
Новый раунд переговоров под эгидой ВТО в 2000-2002 гг. приведет к дальнейшему понижению тарифных и особенно нетарифных барьеров. В том числе на рынках аграрных товаров, которые на протяжении более трех десятилетий были объектом особой опеки в ЕС и до сих пор остаются вне общих правил о не дискриминации и принципа наибольшего благоприятствования. Евросоюзу придется пойти на новую либерализацию своего единого торгово-политического режима, в том числе в отношении весьма уязвимого аграрного сектора.
Есть и еще одна, более фундаментальная причина обесценивания таможенного союза — перемещение центра тяжести производства и международной торговли в сторону все более науко и техно емких товаров и услуг. «Знания теперь являются решающим фактором поддержания экономического роста, — пишет генеральный секретарь ОЭСР Ж.К. Пей. — Производство товаров и услуг с высокой добавленной стоимостью лежит в основе улучшения функционирования экономики и международной конкурентоспособности. Самые высокие темпы роста наблюдаются в высокотехнологичных секторах обрабатывающей промышленности, таких, как производство компьютеров и аэрокосмической техники, в секторе наукоемких услуг, например, финансовых и коммуникационных. Экспорт стран ОЭСР все более состоит из высокотехнологичных продуктов, патентов, товарных знаков и технических услуг»16
По классификации ОЭСР, к высокотехнологичным изделиям относятся аэрокосмическая техника, компьютеры и другое конторское оборудование, электромашиностроение, фармацевтика, научные приборы и оборудование. Удельный вес таких товаров в общем объеме мировой торговли быстро растет: в 19801981 гг. он составил 10%, а через полтора десятилетия, в 19941995 гг., — уже 21,1%17, превысив долю не только аграрных товаров, но и продуктов добывающей промышленности. Это самый перспективный сегмент мирового товарного рынка.
Однако выход на авансцену высокотехнологичных товаров и услуг принципиально изменяет соотношение факторов, определяющих их конкурентоспособность. В прошлом, когда в производстве и обмене доминировали природные ресурсы и продукты их переработки, конкурентоспособность определялась главным образом издержками их производства и транспортировки, т. е., в конечном счете, их рыночной ценой. Из этого и исходила классическая теория международного труда и торговли, ставившая во главу угла сравнительные издержки. Качественные различия между аналогичными товарами такого рода были минимальными и не играли существенной роли в определении покупательских предпочтений.
Иначе обстоит дело на рынках науко и техно-емких товаров и услуг. Здесь под давлением конкуренции инновационный процесс никогда не затухает: чуть ли не ежедневно появляются новинки в области электроники, фармацевтики, генной инженерии, в информационных технологиях и т. п. Поначалу они стоят дорого, но по мере их внедрения в производство, как правило, быстро дешевеют. Решающим фактором конкурентоспособности здесь является качество изделия или услуги, а не цена. Поэтому защита внутренних рынков таких товаров и услуг с помощью тарифных или пара тарифных барьеров оказывается малоэффективной. Если зарубежные товары и услуги такого рода оказываются более предпочтительными для потребителей данной страны, они довольно легко преодолевают тарифные барьеры и теснят конкурирующие товары или услуги местного происхождения. По мере роста удельного веса таких товаров и услуг в мировой торговле ценность таможенного, союза ЕС как преграды на пути конкурентов из третьих стран закономерно снижается.
Конечно, есть немало способов заменить тарифные и пара-тарифные барьеры нетарифными: различного рода техническими, санитарными, экологическими стандартами, практикой лицензирования тех или иных видов услуг, системой государственных заказов и т. п. Но ВТО уделяет устранению подобных скрытых барьеров все большее внимание и ужесточает требования в этом отношении к государствам-участникам.
Таким образом, таможенный союз, заложенный в Западной Европе в середине XX в. и воплощавший концепцию, быстро устаревающую в условиях научно-технической революции и глобализации экономики, постепенно утрачивает свою эффективность и отходит во второй эшелон обороны западноевропейской промышленности, по крайней мере, наиболее перспективных ее отраслей. Однако в условиях глобализации экономики важно не только защищать свой внутренний рынок, но и активно бороться за внешние рынки сбыта наукоемких товаров и услуг, в том числе за растущие рынки развивающихся стран. Это требует, чтобы инновационный потенциал европейских корпораций не уступал потенциалу североамериканских, японских и других компаний, успешно осваивающих это новое «эльдорадо». В таких условиях решающую роль играют человеческий капитал и знания. Поэтому на передний план выдвигаются совсем другие способы борьбы за рынки: содействие научно-техническому прогрессу, повышение квалификации кадров, создание благоприятных правовых, фискальных и других условий для объединения усилий научно-исследовательских центров и конструкторских бюро различных стран.
А здесь Западная Европа выглядит не лучшим образом. Она экспортирует высокотехнологичных готовых изделий примерно вдвое больше, чем США или Япония. Но это не должно вводить в заблуждение. При сравнении долей высокотехнологичных товаров и готовых изделий в целом обнаруживается, что у Западной Европы оно вдвое хуже, чем у США, и в 1,61,8 раза хуже, чем у Японии. Это значит, что удельный вес высокотехнологичных товаров в западноевропейском экспорте готовых изделий на столько же меньше, как в экспорте таких изделий из США и Японии. Это закономерно, так как государственные и предпринимательские расходы на НИОКР в расчете на одного жителя в Западной Европе и в 1986 г., и десять лет спустя были в среднем как раз вдвое ниже, чем в США, и в 1,61,8 раза ниже, чем в Японии. Правда, впечатляет рост за этот период патентных заявок на 100 тыс. человек. В среднем по Западной Европе их число более чем удвоилось. Но в США оно выросло еще больше, а в Японии и раньше было значительным. Поэтому европейцы и здесь отстают от своих основных соперников на мировой арене.
Положение осложняется тем, что по каналам ТНК и в результате свободной миграции ученых и других специалистов происходит утечка национального или регионального (в том числе западноевропейского) научно-технического потенциала за границу, туда, где есть лучшие материальные, правовые и иные условия для реализации тех или иных научных или технологических идей. Многие европейские компании активно инвестируют капиталы в научно-исследовательские учреждения США. К концу 1996 г. в этой стране насчитывалось 676 таких учреждений, принадлежащих зарубежным компаниям, в том числе 103 — британским, 93 — немецким, 44 — французским, 32 — швейцарским. В целом зарубежные компании в 1995 г. вложили в американские НИОКР 17,6 млрд, долл., что составило 18% общего объема их финансирования частным бизнесом. Разумеется, иностранцы финансируют НИОКР и в других странах, в том числе в Западной Европе. В Англии, например, в том же году доля иностранных инвестиций в общей сумме расходов на НИОКР составила 14,3%, во Франции — 8,3, в Италии — 3,9%18.
В условиях глобализации, таким образом, успех борьбы за рынки высокотехнологичных товаров и услуг во многом предопределяется борьбой за привлечение в национальные НИОКР финансовых и кадровых ресурсов, как отечественных, так и иностранных. Это по-новому ставит проблемы развития общего и высшего образования, информационных услуг, создания благоприятных фискальных и других условий для НИОКР, включая, разумеется, и уровень оплаты труда специалистов в этой области. То, что всегда считалось сугубо внутренним делом каждой страны и казалось очень далеким от конкуренции на мировом рынке, становится неотъемлемой частью этой конкуренции и соответственно частью гео экономической стратегии каждой европейской страны и ЕС в целом.
Научно-технический прогресс бросает Европе и другие вызовы. Например, кибернетизация и автоматизация производства ведет к сокращению рабочих мест не только в отраслях среднего технологического уровня (автомобилестроении и производстве других транспортных средств, химической промышленности, неэлектрическом машиностроении, производстве резины и пластмасс, цветной металлургии), но и в других отраслях обрабатывающей (например, текстильной, швейной, обувной) и добывающей промышленности, где конкурентоспособность определяется не только качеством товара, но и издержками его производства, в том числе уровнем оплаты труда. Чтобы в условиях глобализации экономики успешно конкурировать на внешних рынках таких товаров, нужно постоянно снижать издержки на оплату труда. Это достигается в основном двумя путями: либо вытеснением живого труда машинным, либо перенесением производства из высокоразвитых и богатых стран в менее развитые, где аналогичный труд оплачивается значительно ниже. Успехи автоматизации производства облегчают использование обоих этих путей удешевления конечного продукта.
Но оба они означают сокращение занятости в развитых странах. Для Западной Европы это особенно чувствительно, так как здесь в силу ряда условий уровень безработицы выше, чем в других промышленно развитых регионах.
В последние годы эта проблема стала здесь одной из самых острых социальных и политических проблем. Аналитики полагают, что она имеет структурный характер и обусловлена недостаточной гибкостью западноевропейского рынка труда. Социально-ориентированная экономическая политика Германии, Швеции и ряда других стран затрудняет свободное колебание заработной платы в зависимости от изменения ситуации на этом рынке. Кроме того, в большинстве стран Западной Европы традиционно высок уровень социального страхования. «Европейская безработица держится на высоком уровне главным образом благодаря правительственной политике, которая удорожает для фирм наем людей и их стимулирование», — полагает «Экономист». Все это в сочетании с жесткой макроэкономической политикой государств — членов ЕС в период подготовки к созданию еврозоны привело к снижению нормы инвестиций в основной капитал.
Западноевропейские предприниматели все больше предпочитают инвестировать свои капиталы не дома, а за рубежом. В течение полутора последних десятилетий ежегодный совокупный объем западноевропейских зарубежных капиталовложений примерно в 1,5 раза превышает объем таких инвестиций всех остальных промышленно развитых стран. Это существенно сокращает возможность вложения капиталов в национальную экономику стран Западной Европы, замедляет темпы ее роста, затрудняет рост занятости, мешает решать другие социальные проблемы.
Правда, одновременно туда притекали прямые инвестиции из других регионов, которые в первом из этих периодов составили в среднем 5,6% валовых внутренних вложений, во втором — 6,6%. Но в конечном итоге западноевропейские страны ежегодно теряли в первом случае 2,8% своих валовых инвестиций в национальные основные фонды, во втором — 3,7%. Для западноевропейской экономики это весьма ощутимый ущерб. Для остальных промышленно развитых стран он существенно меньше, а у США в первом периоде было даже солидное положительное сальдо. У развивающихся стран оно устойчиво позитивное.
Не удивительно, что темпы экономического роста Западной Европы к концу XX в. стали не только неуклонно замедляться, но и заметно отставать от темпов роста остальных промышленно развитых стран. Сохранение такого положения в сочетании с отмеченным выше отставанием Западной Европы в области НИОКР и высоких технологий может ощутимо ослабить ее геоэкономические позиции в XX в. Оно свидетельствует, что западноевропейская социально-экономическая модель, позволившая в первые послевоенные десятилетия достичь значительных успехов, по-видимому, исчерпала себя и нуждается в серьезной модификации.
Такая модификация — процесс долгий и трудный, сопряженный с ломкой устоявшихся десятилетиями традиций, социальных норм и представлений общества. Избежать ее в условиях глобализации экономики Западной Европе не удастся. Правда, се может несколько смягчить введение единой валюты — евро, которая должна окончательно заменить национальные валюты 11 государств ЕС.
Уже появление этой валюты в безналичном обороте с начала 1999 г. и разумная кредитная политика Европейского центрального банка существенно оживили конъюнктуру. Европейские компании втрое против прошлых лет увеличили выпуск облигаций в целях привлечения кредитных ресурсов в предвидении нового инвестиционного бума. «Ключевой для Европы вопрос, — подчеркивает «Экономист», — состоит в том, будет ли потеря рабочих мест на фирмах, подлежащих реструктурированию, смягчена или даже компенсирована, как в Америке, созданием рабочих мест на новых или успешно растущих фирмах. Евро должен помочь достичь этого результата, повышая гибкость европейских рынков капитала. Устранение для инвесторов в пределах еврозоны валютных рисков и издержек при обмене валют означает в принципе более ликвидные рынки для всех ценных бумаг... Но чем легче европейским фирмам занимать деньги на таких более ликвидных европейских рынках, особенно на рискованные инновационные проекты, тем легче они могут делать новые инвестиции и создавать новые рабочие места. В этом отношении евро может помочь Европе стать более похожей на Америку, где доступ к капиталу играет центральную роль в становлении новых высокотехнологичных отраслей».
Даже то, что курс евро в первые месяцы после рождения этой валюты временно понизился по отношению к доллару, пошло на пользу странам еврозоны, так как это стимулировало экспорт их товаров и услуг. В дальнейшем, считает директор Института международной торговли (США) Ф. Бергсон, ожидается крутой поворот в деноминации международных ценных бумаг от доллара к евро. Общая стоимость таких ликвидных активов в евро может, по его оценкам, составить от 500 до 1000 млрд., долл., что повлечет за собой рост обменного курса евро по отношению к доллару процентов на 4022. В целом же, как полагают многие аналитики, появление единой валюты упрочивает финансовую стабильность в еврозоне и делает ее более привлекательной для иностранных инвесторов, что обещает повышение здесь темпов экономического роста и занятости.
В условиях глобализации рынков появление и упрочение евро будет способствовать уже идущему формированию трех торгово-экономических супер-блоков: европейского, американского и восточноазиатского. В Европе такой блок складывается вокруг интеграционного ядра ЕС, разросшегося до 15 стран. В ближайшие 810 лет в Евросоюз, по всей видимости, войдут еще 10 стран Центральной и Восточной Европы, а также Кипр, Мальта и Турция. Кроме того, южнее формируется пояс мягкой интеграции с участием стран Южного и Восточного Средиземноморья, которые создают двусторонние зоны свободной торговли с ЕС. Не исключено, что такой пояс может в будущем пополниться другими африканскими и ближневосточными странами.
В противовес этому в Западном полушарии после создания в 1995 г. НАФТА началась активная подготовка к учреждению в 2005 г. панамериканской зоны свободной торговли в составе 34 государств этого полушария. В свою очередь в Юго-Восточной Азии все отчетливее вырисовываются контуры третьего торгово-экономического блока, концентрирующегося вокруг Японии.
Дело идет к тому, что в каждом из этих супер-блоков будет доминировать одна резервная валюта и валюта международных расчетов и платежей — евро, доллар и иена. До сих пор 60% мировой торговли осуществлялось в долларах, 30% — в немецких марках, фунтах стерлингов и других европейских валютах и 5% — в иенах. С появлением еврозоны внутри-региональная торговля 11 стран участниц статистически исключается из общего объема их внешней торговли. Поэтому удельный вес евро в обслуживании международного оборота товаров и услуг снижается примерно до 20%. Но в дальнейшем он, по всей вероятности, будет повышаться, оказывая все более благоприятное воздействие на формирование европейского торгово-экономического супер-блока и ослабляя позиции доллара.
Глобализация экономики охватывает все аспекты производства и обмена. Она расширяет до планетарных масштабов не только финансовые рынки, не только рынки многих товаров и услуг, но и рынки факторов производства — капитала и труда. Мировая экономика постепенно трансформируется в своего рода систему сообщающихся сосудов, в которой международный переток производительных капиталов и трудовых услуг определяется разностью уровней доходов (прибыли на капитал и величины оплаты труда) в различных частях этой системы. И капитал, и труд перетекают из регионов с низким уровнем доходов в регионы с высоким их уровнем.
Правда, капитал более мобилен, чем труд. Поэтому в прошлом внутри этой системы активным началом выступали покупатели трудовых услуг, т. е. владельцы инвестиционных ресурсов, вывозившие их из стран дорогих трудовых услуг в страны, где такие услуги стоят дешевле. Но по мере развития международной транспортной инфраструктуры, упрощения и удешевления пассажирских перевозок все большую мобильность обретает и труд. Теперь уже сами работники наемного труда активно перемещаются из страны в страну в поисках работы и/или более высокого заработка.
Все это было бы приемлемо и экономически, и с точки зрения западных гуманистических ценностей, если бы не накладывалось на весьма опасные демографические процессы, как в развивающихся странах, так и в развитых. В большинстве бедных стран с середины XX в. наблюдается демографический взрыв, обусловленный повышенной рождаемостью при понижающейся (благодаря развитию там здравоохранения, гуманитарной помощи извне и некоторому повышению уровня жизни) смертности. Хотя пик этого взрыва уже пройден, темпы ежегодного прироста населения во многих развивающихся регионах еще долго будут оставаться высокими. По подсчетам экспертов ООН, численность населения развивающихся стран с 45-45 млн. в 1990 г. возрастет до 8210 млн. в 2050 г. В результате уже к 2010 г. на рынок труда там выйдут дополнительно 700 млн. человек, что больше общей численности рабочей силы во всех развитых странах в 1990 г. А к 2025 г. предложение трудовых увеличится там еще на 700 млн. и достигнет 3,1 млрд, человек. Это угрожает резким переполнением местных рынков труда, выталкиванием миллионов людей на внешние рынки и возрастанием наплыва мигрантов в развитые страны, в первую очередь европейские.
Ситуация усугубляется тем, что в Европе и других развитых странах мира темпы прироста населения минимальны, а главное — здесь происходит быстрое старение населения, т. е. увеличение доли жителей старше 64 лет и соответственно снижение доли не только работоспособного населения, но и населения в репродуктивном возрасте. По экспертным оценкам, численность молодежи (лиц в возрасте от 15 до 24 лет) в развитых странах снизится со 176 млн. человек в 1975 г. до 135 млн. в 2020 г.24 Это означает, что предложение на рынках труда развитых стран будет сокращаться, что, с одной стороны, хорошо, так как позволит уменьшить безработицу, но, с другой — плохо, так как увеличится доля национального дохода, направляемая на выплату пенсий и других пособий людям старше 64 лет и моложе 15 лет в ущерб инвестициям в экономическое развитие. Западная Европа по этой причине может к 2005 г. не досчитаться 0,43% своего совокупного ВВП по сравнению с тем, какой она могла бы получить, если бы доля трудоспособного населения сохранялась на уровне 1995 г. К 2010 г. эти потери составят 0,59%, к 2015 г. 1,71%, а к 2020 г. 3,42%.
Но гораздо хуже то, что разнонаправленность демографических тенденций в развивающихся и развитых странах усиливает притягательность последних для десятков миллионов мигрантов из перенаселенных регионов мировой периферии. В европейских странах уже давно проживает большое число турок, алжирцев, других выходцев из бывших французских, британских, бельгийских колоний. Правда, они соглашаются выполнять те работы, которые европейцы считают для себя непрестижными. Однако такие иммигранты перетаскивают в Европу своих родственников, обзаводятся семьями, производят на свет новые поколения смуглых или чернокожих граждан Европы, исповедующих чуждые европейцам верования, придерживающихся собственных культурных традиций и т. п. Все это порождает межэтническую напряженность. «В отличие от Соединенных Штатов, занимающих почти целый континент, европейские государства не рассматривают себя в качестве “плавильного котла”, — замечает П. Кеннеди. — Поэтому тот аргумент, что Европе иммигранты нужны, чтобы предотвратить в будущем нехватку рабочей силы (из-за “поседения” ее коренного населения), не пользуется популярностью».
Отсюда — распространение в Европе ксенофобии, рост популярности ультранационалистических партий и движений и увеличение их представительства в парламентах. Об этом убедительно свидетельствуют политическое восхождение партии Ле Пена во Франции и скандальное вхождение в феврале 2000 г. в состав австрийского правительства партии Йорга Хайдера, вызвавшее политический кризис в ЕС. Все это подвергает серьезному испытанию на прочность европейские демократические ценности и институты — одно из фундаментальных условий социально-экономического прогресса.
Европа — колыбель той модели цивилизации, которая пробудила человечество от многих тысячелетий спячки, выпустила из бутылки джинна предпринимательства, сумевшего за какие-нибудь два-три столетия в корне преобразовать технико-экономический и социальный облик нынешних промышленно развитых регионов, втянуть в этот процесс к концу XX в. самые глухие закоулки мирового сообщества. Но Европе в силу ряда обстоятельств приходится первой иметь дело с вызовами глобализации, испытывать ее негативные последствия и искать пути решения связанных с этим непростых проблем.
Одной из проблем маленьких деревень в давние времена был высокий процент детей рождающихся с генетическими отклонениями. Причина этого крылась в том, что муж и жена из-за того, что людей в деревнях мало, часто могли приходиться друг другу родственниками.
Вопрос: Какое изобретение конца 19 века резко снизило процент детей рождающихся с генетическими отклонениями в сельской местности?
Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. 
