Главная » Экономисту »
Европейская цивилизация на пороге третьего тысячелетия
Европейская цивилизация на пороге третьего тысячелетия
Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. Связаться с автором
В ушедшем столетии на долю Европы выпали самые тяжелые испытания за всю ее долгую историю. Она пережила кровопролитные войны, глубокие экономические и политические кризисы, гнет тоталитаризма, ужасы геноцида, раскол на противоположные общественные системы и военные блоки. И все же Европа сумела в небывало короткие сроки подняться из руин, двинуться к единству и снова стать одним из самых процветающих очагов мировой цивилизации.
Среди шести континентов Земли Европа — самый скромный по площади (10,5 млн. кв. км — 7% мировой суши), но самый густонаселенный (724 млн. человек — 12,3% жителей планеты). По численности населения она далеко уступает Азии, где живет больше половины человечества (только в Китае и Индии — треть), но все еще опережает Африку, Северную и Южную Америку, Австралию.
Место каждого масштабного цивилизационного центра на мировой арене в разные эпохи зависит от факторов двоякого рода. С одной стороны, это объективные материальные параметры: территория, природные ресурсы, климат, народонаселение, с другой, — субъективные, мотивационные: способ производства, социальная структура, система духовных ценностей. Роль тех и других не всегда одинакова: значительный материальный потенциал остается порой нереализованным, если отсутствуют движущие силы, стимулы для его использования. Последние же, в свою очередь, вполне могут компенсировать ограниченность первых.
Большая часть Европы расположена ниже 35° северной широты. Благодаря этому, а на западе — и влиянию Гольфстрима в ней преобладает умеренный климат с достаточно высокой среднегодовой нормой осадков — от 500 до 1000 мм. Хотя на северо-востоке — Рубит Юрий Ильич, Институт Европы РАН, руководитель Центра французских исследований, профессор, доктор исторических паук.
В России, Белоруссии, части скандинавских стран — температуры колеблются в более широком диапазоне, а на юге ощущается недостаток влаги, европейский климат, рельеф и почвы благоприятны для развития интенсивного сельского хозяйства.
Небогатая полезными ископаемыми, Европа располагает значительными месторождениями угля и железной руды — базовых элементов на начальных этапах развития промышленности, поощрявшегося в связи с наличием удобных путей сообщения, в частности водных (37,9 тыс. км побережья морей и океанов, множество судоходных рек).
Многие авторы ищут объяснение выдающейся роли европейской цивилизации в мире на протяжении трех столетий, прежде всего в природных условиях, послуживших, по их мнению, основой быстрого прогресса, который тормозился в других климатических поясах из-за жары, холода, тропических болезней. В то же время другие ссылаются на использование европейцами интеллектуальных и технических достижений иных цивилизаций (известно, например, что бумага, компас, порох, фарфор, шелк пришли в Европу из Китая, многие математические понятия — из Индии, медицинские — от арабов и т.д.). Эти достижения давали импульс творческой мысли самих европейцев, создавая две необходимые, по мнению французского философа А. Бергсона, предпосылки развития цивилизации — «усилия некоторых людей создать новое и усилия остальных принять это новое и приспособиться к нему». Наконец, третьи отдают предпочтение социальным процессам — раннему становлению в Европе рыночной экономики, освобожденной от феодальных препон, и утверждению на ее основе капиталистического способа производства, послужившего мощным катализатором развития науки и техники.
Есть и прямо противоположные мнения: возражая тем, кто связывает подъем европейской цивилизации с благоприятными природными условиями, английский историк и социолог А. Тойнби отнюдь не считал их идиллическими и видел главный стимул развития европейской цивилизации как раз в обратном — в необходимости постоянных усилий, чтобы преодолевать естественные препятствия, успешно отвечать на вызовы врагов, а военная техника, в которой прошедшие через тысячелетие междоусобиц европейцы впервые превзошли жителей других континентов, всегда служила мощным локомотивом развития гражданской. В разнообразном по природным и культурным условиям, но тесно связанном сетью транспортных путей сообщения европейском пространстве стимулировались разделение труда, специализация производства, торговля.
Отдать предпочтение одной из этих версий в ущерб остальным довольно затруднительно — в каждой из них есть своя доля истины. Однако все они сходятся на решающей роли человеческого фактора — не расового или национального, а культурно-психологического. Давая определение самому понятию «цивилизация», известный французский энциклопедический словарь «Большой Ларусс» утверждает, что это — «состояние социального, экономического, политического и культурного развития определенных обществ, считающееся идеалом для других»1. Из данного определения следует, что на каждом историческом этапе мерилом прогресса мировой цивилизации и ее матрицей служит определенная цивилизационная модель со своими системой ценностей, движущими силами, конкретными результатами, призванная служить образцом для всех прочих.
С конца XV по начало XX в. именно на эту роль претендовала Европа, для чего у нее были тогда достаточно веские основания. Выступив на авансцену мировой истории позже великих цивилизаций древнего Востока — Египта, Месопотамии, Индии, Китая, Европа далеко опередила на определенном этапе их наследников, ставших заложниками обветшалых традиций прошлого. О конкуренции с Европой не могли в те времена и мечтать новые цивилизационные центры — Соединенные Штаты в Северной Америке или Япония в Азии. Первые представляли собой в ту пору весьма динамичный, но все же провинциальный вариант европейской цивилизации, едва отпочковавшийся от нее, вторая только в эпоху Мэйдзи (вторая половина XX в.) стала на путь модернизации, но европейскому же образцу.
Европейская цивилизация складывалась на протяжении трех тысячелетий, пройдя ряд последовательных этапов, каждый их которых оставил после себя неизгладимый след. Ее общими истоками считаются греческая философия и искусство, римское государство и право, христианская религия. Это общее для всех европейцев цивилизационное наследие отнюдь не перечеркивает существенные различия между ними. Все мировые цивилизации, даже относительно однородные этнически, культурно, конфессионально (такие, например, как Китай), сложились в результате длительной борьбы центробежных и центростремительных сил, в ходе которой они то распадались, то объединялись вновь.
Отсюда — сочетание единства с многообразием. «Разнообразие в сходном — одна из тайн всех искусств», — отмечал французский писатель Андре Моруа. Очевидное в Индии, Африке, арабском мире или Латинской Америке, оно особо присуще Европе, в 47 государствах которой живут этносы чуть ли не вдвое многочисленнее. Хотя большинство европейских народов принадлежит к одной из трех больших индоевропейских лингвистических групп (германская, романская и славянская), каждая из них распадается на множество национальностей со своими языками, культурой, традициями (угро-финны, албанцы, баски не входят ни в одну из них).
Задавайте вопросы нашему консультанту, он ждет вас внизу экрана и всегда онлайн специально для Вас. Не стесняемся, мы работаем совершенно бесплатно!!!
Также оказываем консультации по телефону: 8 (800) 600-76-83, звонок по России бесплатный!
Подобная пестрота является результатом этнических катаклизмов середины первого тысячелетия нашей эры — великого переселения народов, двигавшихся с востока на запад, из Азии в Европу. Впоследствии к этому добавились внутри-европейские миграционные потоки, итогом которых стало формирование суверенных государств — моноэтнических (больше на Западе) или полиэтнических (чаще на Востоке). Само понятие «государственный суверенитет» является, кстати, европейским изобретением — оно было впервые юридически оформлено Вестфальским миром 1648 г., завершившим Тридцатилетнюю войну.
Следует подчеркнуть, что в Европе речь идет не только и не столько об этнической, сколько о психологической и культурной пестроте. Многие политологи и геополитики, в частности, П. Кеннеди, Т. фон Лауэ, Д. Лэндес, выдвигают в связи с этим гипотезу, согласно которой расцвет европейской цивилизации во многом объясняется именно разнообразием составляющих ее культур: оно дает мощный импульс к соревнованию, которое способствует контактам и взаимному обогащению.
XX век Европа встретила в апогее богатства и могущества. В пять крупнейших европейских держав — Великобритания, Германия, Франция, Россия и Австро-Венгрия, вместе взятые, опережали Соединенные Штаты в 1,52 раза как по населению и территории, так и по ключевым экономическим показателям того времени — выплавке стали (489,9 млн. т против 218 млн.) и потреблению энергии в угольном эквиваленте (359,9 млн. т против 284 млн.). Их удельный вес в мировом производстве обрабатывающей промышленности составлял 51,9% против 26,6% у США.
Военное превосходство Европы было тогда просто подавляющим: вооруженные силы тех же пяти государств насчитывали в мирное время 3.4 млн. человек (всеобщая мобилизация во время войны умножала эту цифру в 67 раз), суммарный тоннаж их военных флотов достигал 2319 тыс. регистровых тонн против 96 тыс. солдат в армии США и 333 тыс. тонн их флота.
Остальные цивилизационные центры планеты с точки зрении баланса сил тогда вообще не принимались в расчет. Страны Азии (кроме Японии), Африки, Латинской Америки либо являлись частями колониальных империй европейских государств, либо делились ими на сферы влияния (Китай, Персия, Оттоманская империя). Их духовные богатства казались навсегда застывшими, огромные территории, население, природные ресурсы служили источниками богатства Европы.
Наряду с хозяйственными успехами и военным могуществом Европа начала XX в. обеспечила себе мировое первенство по таким важным цивилизационным критериям, как права человека, качество жизни, развитие науки, уровень образования, культурное влияние. Великие европейские ученые — Эйнштейн и Гейзенберг, Кюри и Резерфорд, Планк и Бор, Циолковский и Цандер — совершили революционный прорыв в ключевых областях знания, определивших облик планеты вплоть до конца столетия, — ядерной физике, квантовой механике, реактивной технике.
Родина титанов человеческого духа — Данте и Сервантеса, Шекспира и Гете, Толстого и Достоевского, Микеланджело и Рембрандта, Бетховена и Моцарта, — Европа сумела, не отрекаясь от своего богатейшего наследия, поставить на рубеже XX в. под вопрос традиционные каноны эстетики, начав процесс коренного революционного обновления всех видов искусств. Сезанн и Матисс, Кандинский и Малевич, Пикассо и Дали в живописи, Ле Корбюзье и Гауди в архитектуре, Малер, Шёнберг, Скрябин в музыке, Джойс, Пруст, Рильке, Рембо в литературе и поэзии совершили небывалый со времен Ренессанса переворот в формах художественного творчества и культурного самовыражения человечества.
Неудивительно, что ценностные установки европейской цивилизации воспринимались тогда значительной частью элит других континентов как единственный ключ к будущему. Обе универсалистские идеологические системы — либерализм и социализм, которые родились на европейской почве, завоевывали умы во всем мире. Различные ветви христианства — католицизм, протестантизм, православие — распространялись из Европы на другие континенты при опоре на военно-административные структуры европейских метрополий и активную миссионерскую деятельность.
Однако после 1914 г. наступил перелом. Соперничество европейских держав за гегемонию на собственном континенте, стремление к переделу колоний, столкновения классов, идеологий, общественных систем, которые вылились в две мировые войны и серию революций, нанесли глобальному преобладанию европейской цивилизации сокрушительный удар. Опустошенная и обескровленная, утратившая заморские владения, Европа вступила в полосу затяжного кризиса.
Она не могла более рассчитывать на свои природные преимущества так, как это было в прошлом. Хотя в конце XX в. европейское сельское хозяйство с лихвой обеспечивало континент продовольствием и выступало на мировых рынках в роли крупного экспортера продукции АПК, Европа была не в состоянии равняться здесь с США, а отчасти и с Канадой, Австралией, Аргентиной. Потребности в угле и стали (основа промышленной революции XX в.) резко снизились благодаря ресурсосберегающим и наукоемким технологиям. На первый план выступили иные источники энергии и виды сырья, которыми большинство европейских стран не располагает. Глобализация науки и техники, торговли и финансов на основе информатики лишила европейцев былого лидерства и в этих сферах.
Наконец, все более тревожно складывается для Европы демографическая ситуация. Низкая рождаемость (1,74 ребенка на женщину, способную по возрасту к деторождению, в Англии, 1,66 — во Франции, 1,26 — в Германии) ведет к абсолютному и особенно относительному сокращению численности населения континента. К концу XX в. его ежегодный прирост в Африке достиг 3%, в Латинской Америке — 2,5, в Азии — 2, а в Европе — всего 0,3%, да и то в основном за счет иммиграции. Согласно прогнозам, уже в середине XX в. удельный вес Европы в мировом населении сократится вдвое, составив 7%, и она будет замыкать глобальную демографическую «табель о рангах». К тому же европейское население неуклонно стареет — уже через 30 лет число трудоспособных европейцев сравняется с числом иждивенцев.
В 1999 г. пять крупнейших европейских государств — Россия, Германия, Франция, Великобритания и Италия, которая заняла в этом списке место распавшейся в итоге Первой мировой войны Австро-Венгрии, — по-прежнему далеко опережали США по площади (18,5 млн. кв. км, в том числе 17 млн. кв. км — Россия, против 9,4 млн.), но уже не намного превосходили их по населению (305 млн. против 270 млн.) и уступали им по объему совокупного ВВП на треть (5,5 трлн. Долл., против 7,7 трлн.). США, насчитывая всего 4,5% населения планеты, производят в настоящее время около четверти ее ВВП. Доллар обслуживает половину мировой торговли. Из 500 крупнейших предприятий в мире 153 — американские, на которые приходится 28% их оборота, но 48% прибылей (соответственно 3221 млрд., и 158 млрд. долл.). Именно они контролируют большинство транснациональных корпораций, не знающих государственных границ. Через сеть Интернет США господствуют на мировом рынке информатики, которая является мотором научно технической революции конца XX в.: на их внутреннем рынке реализуется около половины персональных компьютеров, тогда как в Европе — меньше трети.
Лишившись с распадом СССР единственного достойного соперника в оборонной сфере, США располагают самой мощной военной машиной в мире по основным современным критериям — ракетно-ядерному потенциалу, авиации и флоту, электронным системам раннего обнаружения и точного наведения, в том числе космическим, способности к переброске мобильных вооруженных сил в любую точку земного шара. Военный бюджет США, даже сократившийся с окончанием «холодной войны», превышает, тем не менее, на 40% оборонные расходы всех европейских государств, вместе взятых. «Маловероятно, чтобы статус Америки как первой мировой державы мог оспариваться каким либо единственным соперником на протяжении жизни более чем одного поколения. Ни одно государство не может равняться с Соединенными Штатами в четырех ключевых измерениях могущества — военном, экономическом, технологическом и культурном, которые придают глобальный политический формат. Если Америка сама не отречется от него, то единственной альтернативой американскому лидерству является международная анархия», — утверждает бывший советник президента США Картера по национальной безопасности Бжезинский.
Среди факторов, которые определяют место США в современном мире, Бжезинский не случайно упомянул культуру. После Первой и особенно Второй мировых войн в Соединенные Штаты эмигрировала немалая часть самых блестящих представителей европейской интеллектуальной элиты. Это в немалой степени способствовало подъему американской науки и культуры, стимулируя экономическое процветание страны, укрепляя ее военную мощь. Американский диалект английского языка прочно утвердился в качестве основного инструмента международного общения, внедрив свои базовые понятия и терминологию в деловую, научно-техническую, а отчасти и бытовую лексику других языков. Голливуд и поп-музыка, «Макдоналдс» и кока-кола, джинсы «Левис» и сигареты «Мальборо» не просто символизируют коммерческий успех определенных товаров потребительского спроса — с ними американская «массовая культура» стала неотъемлемой частью повседневной жизни большинства стран мира.
Все эти факты легли в основу концепций, согласно которым XX в„ начавшийся как «европейский», заканчивается как «американский». Сложившаяся в США модель «общества потребления» подается как оптимальный синтез рыночной экономики с плюралистической демократией, безальтернативный образец для всех прочих центров мировой цивилизации. На смену «концерту» европейских держав XVXX вв. и биполярной системе международных отношений второй половины XX в. предлагается моно полярная система с центром в Вашингтоне.
Подобный тезис нашел отражение, в частности, в известной книге американца японского происхождения Френсиса Фукуямы «Конец истории», вышедшей в свет вскоре после крушения коммунистических режимов на востоке Европы. Эта формула имеет в виду прекращение конфронтации противоположных мировых сил, каждая из которых предлагала свой ответ на стоявшие до сих пор перед человечеством проблемы. С исчезновением одного из антагонистов мировое сообщество получает окончательный ответ на главную загадку истории, которая теряет отныне смысл. Если для родоначальника формулы «конца истории» — Гегеля она была связана с прусской монархией как воплощением мирового духа, а для Маркса — с переходом к социализму, который он считал концом предыстории человечества благодаря переходу «от управления людьми к управлению вещами», то для Фукуямы ими оказывается современное американское общество.
Одновременно с америко-центризмом появилась концепция прогрессирующего перемещения в следующем тысячелетии центра тяжести мировой экономики, политики, а вслед за ними и цивилизации с запада на восток — с Атлантики на Тихий океан.
Основания для подобных утверждений, бесспорно, есть. За последнюю треть XX в. Япония стала второй экономической державой мира — объем ее ВВП в 1999 г. составил 4089,9 млрд. долл., против 7921,3 млрд., у США при вдвое меньшем населении. Это в 23 раза больше, чем у любой отдельно взятой европейской страны из «большой пятерки», и в 10 раз — чем в России. Япония показала путь другим географически и цивилизационно близким к ней странам — «драконам» Юго-Восточной Азии (Южная Корея, Тайвань, Сингапур), новым индустриальным государствам АСЕАН (Таиланд, Малайзия, Филиппины, Индонезия, наконец, КНР). С развертыванием в конце 70-х гг. реформ Дэн Сяопина ВВП Китая вырос за 80-е гг. в 2,4 раза, за первую половину 90-х гг. — еще почти вдвое. К 2000 г. Китай вышел на 11е место в мире по внешнеторговому обороту, его золотовалютные резервы превысили 140 млрд., долл.
Соединив внушительные природные ресурсы и неисчерпаемую дешевую рабочую силу с последними достижениями западной технологии, Азиатско-Тихоокенский регион (АТР) вплоть до 1997 г. демонстрировал небывало высокие темпы экономического роста. Если торговля и движение капиталов между азиатскими странами АТР и США, Канадой, Австралией, Латинской Америкой еще уступают по объему трансатлантическим, то по динамике они явно превосходят их. «XX век заканчивается переходом Азии к модернизму. С окончанием колониальной эпохи азиатские страны в целом сумели встать на путь экономического развития. Им остается организоваться между собой (на региональном уровне) и наладить связи с другими (на международном уровне), чтобы избежать новых авантюр, которые вызвали бы будущие трагедии», — писал директор Французского института международных отношений Т. де Монбриаль.
Глубокие сдвиги в соотношении сил между основными регионами планеты на пороге третьего тысячелетия не могли не отразиться на оценке европейцами их места в мировой цивилизации. Сигналом к этому процессу, начавшемуся еще в первой четверти XX в., послужила нашумевшая книга Освальда Шпенглера «Закат Европы», законченная в декабре 1917 г. — года Октябрьской революции в России и первого в истории вступления США в европейскую войну.
Нельзя не признать, что в идеях Шпенглера было и остается немало справедливого. Автор подвел черту под трехсотлетним периодом высокомерного «европоцентризма», провозгласив принципиальную равноценность всех образующих мировую цивилизацию культур. «Я называю эту привычную для нынешнего западноевропейца схему, в которой развитые культуры вращаются вокруг нас как вокруг мнимого центра всего мирового свершения, птолемеевской системой истории и рассматриваю как коперниканское открытие в области истории то, что в этой книге место старой схемы занимает система, в которой античность и Запад наряду с Индией, Вавилоном, Китаем, Египтом, арабской и мексиканской культурой — суть отдельные миры становления, имеющие одинаковое значение в общей картине истории и часто превосходящие античность грандиозностью душевной концепции, силой взлета, которые занимают соответствующее и нисколько не привилегированное положение», — писал он.
Вместе с тем Шпенглер впадал в противоположную «евро-поцентризму» крайность. Само понятие Европы как особого цивилизационного центра вообще ставилось им под сомнение. Более того, проводя параллель между судьбами античной и современной культур в Европе, он склонялся к выводу, что последняя неизбежно обречена на упадок, «закат», — подобно тому, как старость и смерть ожидают рано или поздно любое живое существо.
Несколько иную, но сходную концепцию развивал крупнейший английский историк, директор лондонского Королевского института международных отношений Арнольд Тойнби. В своем фундаментальном 12-томном труде «Постижение истории», выходившем в свет на протяжении 27 лет, он стремился выстроить картину циклического развития всех цивилизаций, каждая из которых проходит последовательные этапы — зарождения, подъема, расцвета, упадка и гибели. Таких цивилизаций Тойнби насчитал 21, из них он объявил исключением только последнюю — «Западно-христианскую», которая, по его мнению, призвана рано или поздно поглотить обломки всех остальных.
Констатация того факта, что все человеческое преходяще, достаточно банальна — об этом говорил Экклезиаст еще три тысячи лет назад. Великие культуры прошлого отнюдь не исчезают бесследно, они сохраняются не только в памятниках, музеях, библиотеках, но также в сознании и бытии их преемниц. Долговечность цивилизационных моделей, в том числе европейской, определяется не их возрастом, а духовным богатством, способностью вдохновлять многие поколения людей на новые великие свершения. Она зависит от возможности сочетать верность традициям с динамизмом постоянного обновления, диктуемого вызовами времени.
Выдающийся русский философ и экономист Кожев (Александр Владимирович Кожевников, умерший в эмиграции во Франции в 1968 г.) задолго до Фукуямы размышлял над гегелевской формулой «конца истории». Однако выводы его были диаметрально противоположны: для Кожева постоянное соревнование цивилизаций, точно так же, как и людей, классов, народов, общественных систем, не может иметь предела во времени, ибо без этого соревнования человечество обречено на физическую и духовную смерть.
После Второй мировой войны, в итоге которой Европа оказалась почти на полвека разделенной на сферы влияния двух сверхдержав — США и СССР, «евро-пессимистичен» настроения еще более усилились. Европейская интеллектуальная элита столкнулась с вынужденным выбором не только в экономическом или военно-политическом, но и в цивилизационном плане между несовместимыми моделями общества. Поиски сочетания, конвергенции противоположных идеологий и общественных систем, которая отвечала бы европейской специфике, наталкивались на жесткую логику «холодной войны».
Однако по мере подъема экономики Европы, разрядки напряженности между Востоком и Западом, диктуемой ядерным «равновесием страха», усложнения структуры международных отношений в связи с деколонизацией «евро-пессимизм» постепенно уступал место «евро-оптнмизму». Его материальной основой служили, прежде всего, процессы европейской интеграции. Их отправной точкой на Западе стал «план Шумана» (проект слияния угледобычи и черной металлургии Франции, ФРГ, Италии, Бельгии, Голландии и Люксембурга), провозглашенный тогдашним французским министром иностранных дел 9 мая 1950 г., на базе которого возникло Европейское объединение угля и стали (ЕОУС). Тем самым, по словам Р. Шумана, войны между Францией и Германией, трижды опустошавшие Европу за века, стали не только бессмысленными, но и материально невозможными.
Основой интеграционных процессов была объективная необходимость создания крупных хозяйственных пространств, выходящих за рамки национальных границ сравнительно небольших европейских государств. Но важную роль сыграли и факторы геополитические: начавшись в разгар «холодной войны», западноевропейская интеграция была призвана укрепить экономическую базу Североатлантического союза. Вместе с тем державы-победительницы во Второй мировой войне видели в ней способ контроля над побежденными, прежде всего над Западной Германией, ставшей из противницы союзницей, а побежденные — та же ФРГ и Италия — напротив, самый верный путь к равноправию. Наконец, для тех и других интеграция служила противовесом не только Советскому Союзу, но отчасти и США — гаранту безопасности Западной Европы перед лицом потенциальной угрозы с востока. Распад заморских империй в ходе деколонизации также во многом способствовал сосредоточению основных интересов западноевропейских стран на собственном континенте.
За ЕОУС последовало создание на основе Римского договора 1957 г. Европейского экономического сообщества (ЕЭС) и Европейского сообщества по атомной энергии (Евратома), превратившихся 35 лет спустя, с подписанием Маастрихтского и Амстердамского договоров, в Европейский союз. В его рамках сложились прочные институционные структуры — Евро-совет, Совет министров, Комиссия, Европарламент, Европейский суд, способствовавшие созданию общего рынка без таможенных границ, выработке сельскохозяйственной, региональной политики, наконец, переходу к единой валюте — евро. Сделаны первые шаги на пути к согласованию систем соцобеспечения, налогов, выработке общей внешней политики и политики безопасности, созданию вооруженных сил быстрого реагирования. В рамках шенгенского пространства обеспечены свободное передвижение людей через национальные границы, координация борьбы с организованной преступностью («Евро пол»), Параллельно углублению интеграционного процесса шло расширение его рамок: к первоначальным шести участникам присоединились сначала Великобритания, Ирландия, Дания, затем Испания, Португалия, Греция, наконец, Финляндия, Швеция, Австрия.
В Восточной Европе тоже предпринимались попытки создать эквивалент западноевропейской интеграции в виде Совета Экономической Взаимопомощи (СЭВ), основанного по инициативе СССР еще в 1949 г. Однако они не увенчались успехом: хотя разделение труда стран — участниц СЭВ приносило определенные результаты (совместные отраслевые программы, международная увязка национального планирования, создание системы взаимных расчетов и т.д.), социалистическая интеграция лишь воспроизводила в международном масштабе пороки, органически присущие централизованной административно-распределительной экономике СССР.
Поэтому решающим основанием для евро-оптимизма стало преодоление раскола континента на противоположные общественные системы и военные блоки. Падение Берлинской стены и «железного занавеса», распад СЭВ, Организации Варшавского Договора и самого СССР, крах коммунистических режимов на востоке Европы положили конец полувековой конфронтации несовместимых общественных систем и цивилизационных моделей на континенте. Признание принципов рыночной экономики, плюралистической демократии, правового государства всеми без исключения европейскими странами открыло путь к созданию общеевропейских структур «от Атлантики до Урала», о необходимости которых генерал де Голль говорил уже с середины 60-х гг.
Первый шаг на этом пути был сделан еще в эпоху биполярного мира — в 1975 г. созывом Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе и принятием им Заключительного акта в Хельсинки, который установил общие «правила игры» в отношениях между европейскими государствами, а также США и Канадой. Выросшая из хельсинкских договоренностей Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ) — это, по словам российского министра иностранных дел И.С. Иванова, «единственная структура общеевропейского формата, практикующая не фрагментарный, а всесторонний и системный подход к проблемам безопасности».
Следующим шагом явилось принятие бывших социалистических стран в созданный еще в 1949 г. Совет Европы, главными целями которого являются соблюдение всеми участниками Европейской хартии прав человека, контроль за соблюдением демократических процедур на выборах в странах-участницах, их законодательством и т.д. Распад СЭВ и ОВД, вызвавший резкое сокращение экономических связей между его бывшими членами, привел к прогрессирующей переориентации последних на Евросоюз, закрепленной серией соглашений об ассоциации, партнерстве и сотрудничестве с ним, а также с НАТО. На очереди к вступлению в ЕС стоят 13 государств.
Разумеется, интеграционные процессы протекают далеко не гладко. В 19901998 гг. рост ВВП в США составил 27%, а ЕС — лишь 15%. Весьма остро стоит проблема занятости: в 15 странах Евросоюза насчитывается 16 млн. безработных, составляющих в среднем 910% самодеятельного населения. Это вдвое больше, чем в США, втрое — чем в Японии. Отставание темпов экономического роста европейских стран от США вызвало трудности в процессе становления евро, курс которого по отношению к доллару США снизился на 25%. Наднациональные, федеративные принципы в организационных структурах ЕС сталкиваются с межгосударственными, конфедеративными. Оставленные в наследство уходящим тысячелетием взаимные обиды глубоко укоренились в подсознании европейских народов, вызывая межэтнические трения и конфликты, трагическим примером которых стал кровавый распад бывшей Югославии. Между западом и востоком континента сохраняется контраст не только в уровнях экономического развития, но и в культурно-психологическом, ценностном плане, преодоление которого, как показывает пример даже одной ранее расколотой страны — Германии, потребует смены не одного поколения. Налицо очевидная асинхронность далеко продвинутой экономической интеграции и затянувшегося обретения Европой собственной оборонной идентичности.
Тем не менее, общая оценка большинством европейцев своего места в современном мире на пороге третьего тысячелетия значительно изменилась к лучшему. Признание того факта, что США остались после крушения СССР единственной супердержавой, отнюдь не мешает европейской деловой, политической, интеллектуальной элите по-иному оценивать баланс между различными центрами силы планеты и перспективы его эволюции в XX в.
«Доля Америки в мировом производстве близка сейчас к той, какой она была в 1929 г. Она значительно снизилась после кризиса 1929 г., резко повысилась во время Второй мировой войны, чтобы снова отступить. С 40% в 1945 г. она вернулась на уровень немногим более 25% в 1995 г.», — отмечает французский экономист Ф.
Дело не только в соотношении объемов производства и его динамике. «Внешнее процветание США покоится на хрупком фундаменте. Падение сбережений семей приводит к тому, что Соединенные Штаты все шире прибегают к внешней задолженности, — отмечает эксперт французского банка П. Аргюс. — Рост биржевых курсов является следствием не эффективности американской экономики, а увеличения задолженности предприятий. Вследствие этого прибыли базируются на ограниченных собственных средствах, дивиденды акций растут искусственно... Увеличение задолженности семей не компенсируется их доходами от биржевой спекуляции».
Дефицит платежного баланса США, выросший с 1995 г. в 2,5 раза и достигший 260 млрд., долл., неуклонно увеличивает их внешний долг, объем которого достиг 1,5 трлн. долл. Этот дефицит компенсируется за счет двух главных источников — роли доллара как мировой валюты в рамках Бреттон-Вудской системы и притока иностранных, в значительной мере европейских, капиталов. Однако оба эти фактора нельзя считать постоянно действующими.
Созданная в 1944 г. Бреттон-Вудская система перестала существовать в ее первоначальном виде уже в 1971 г. с отменой США свободной конвертируемости доллара для центральных эмиссионных банков в золото. На протяжении четверти века ее отчасти заменяла так называемая ямайская система, уменьшившая, но в основном сохранившая за долларом роль единственной резервной валюты. Теперь назрели гораздо более радикальные перемены. Коренная перестройка правил функционирования двух основных компонентов системы, контролируемых США, — Международного валютного фонда (МВФ) и Мирового банка (МБ) — стоит в повестке дня. Рождение в начале 1999 г. евро — общей денежной единицы 11 из 15 стран Европейского союза — способно, по мнению самих американцев, рано или поздно потеснить доллар в качестве единственного инструмента международных расчетов. Тем самым подтачивается важнейшая привилегия США — возможность кредитовать самих себя за счет обращения за рубежом своей национальной валюты.
Падение курса евро по отношению к доллару США по сравнению с исходным не слишком тревожит большинство стран ЕС, особенно ведущую из них — Германию, поскольку Европа получает тем самым дополнительный стимул для экспорта своих товаров, доходы от которого гораздо больше, чем потери на удорожании импорта. «Создание евро открывает перспективу нового биполярного международного экономического порядка, способного заменить гегемонию Америки, которую она обеспечила себе после Второй мировой войны. Глобальная торговая система уже управляется совместно с первых дней возникновения Европейского общего рынка, который позволил Европе интегрировать свою торговлю и осуществлять такое же влияние в этой области, как и Соединенные Штаты. Новый Евроленд будет равен Соединенным Штатам или превосходить их по всем ключевым параметрам экономической мощи, он будет все чаще говорить одним языком по широкому кругу экономических проблем. Евро бросит, видимо, вызов международной финансовой гегемонии доллара», — предупреждает директор американского Института международной экономики С. Фред Бергстен.
Так же обстоит дело и со вторым фактором — притоком иностранных капиталов. Именно он во многом объясняет способность американской экономики обеспечить так называемый «Вашингтонский консенсус» — высокие темпы роста, профицит бюджета, низкую инфляцию и почти полную занятость на протяжении длительного периода подъема. В основе этого подъема лежит мощный внутренний спрос, финансируемый за счет кредита благодаря низкому банковскому проценту. Потребление семей сочетается с массированными инвестициями корпораций в развитие новых, особенно информационных, технологий, вызывая небывалый взлет курсов акций на Нью-Йоркской фондовой бирже. Пассив же торгового баланса компенсируется в платежном балансе за смет иностранных средств, привлеченных столь редким сочетанием благоприятных факторов.
Однако такое сочетание не может длиться бесконечно. Профессор международной торговли Гарвардского университета Джеффри Сакс отмечает, что американский биржевой бум 90-х гг. ведет к краху ввиду все большего отрыва курсов акций от их реальной прибыльности. Резкое падение в 2000 г. биржевых курсов отраслей так называемой «новой экономики» — информатики и телекоммуникаций было воспринято как симптом того, что этот момент приближается. «Потребители США приостановят свой текущий потребительский кутеж и это затормозит экономику США... С одной стороны, экономика Европы, Азии, Латинской Америки и Африки будет иметь меньший рынок в США, с другой, — не исключено, что настанут хорошие времена для привлечения капитала в их собственную экономику, поскольку меньше глобального капитала будет оттекать в экономику США»13. Тогда вектор движения капиталов через Атлантику и Тихий океан неизбежно изменится.
Уязвимость валютно-финансовой гегемонии США не компенсируется более военно-политическими факторами. С распадом СССР Вашингтон утратил важнейший козырь в отношениях с Западной Европой, безотказно служивший на протяжении десятков лет, — роль гаранта безопасности партнеров по Североатлантическому союзу перед лицом советской «империи зла». Тот же Бергстен, занимавший в прошлом ответственный пост в Совете национальной безопасности США, отмечает: «Конец «холодной войны» резко сократил значение военной мощи Соединенных Штатов для Европы, отбросив одеяло безопасности, которое позволяло обеим сторонам прикрывать или разрешать свои экономические споры на благо сохранения антикоммунистического альянса. Отныне отношения между Соединенными Штатами и Европейским союзом будут все больше основываться на виртуальном равенстве. Соединенные Штаты должны будут либо приспособиться к этой новой реальности, либо осуществлять серию арьергардных оборонительных акций, которые окажутся все более дорогостоящими и бесполезными, подобно тому, как это делали англичане на протяжении многих десятилетий упадка их лидирующей роли»14. Уступая США дорогостоящую и рискованную роль «мирового полицейского», западноевропейские страны все менее охотно оплачивают расходы на нее, а главное — категорически отвергают любые попытки американцев вписать военный фактор в контекст трансатлантических отношений в финансово-экономической сфере, как это было во времена «холодной войны».
Весьма противоречивым процессом оказывается и глобальное распространение американской «массовой культуры». Сочетая утилитарность с доступностью, она, бесспорно, притягательна, особенно для молодежи, воспринимающей ее как вызов условностям и традициям старших поколений своих стран. В то же время ее применимость и соответственно «экспортный потенциал» ограничены довольно жесткими рамками. Поверхностная имитация американских эстетических критериев в отрыве от породивших их образа жизни и системы ценностей нередко вызывает в качественно иных культурных условиях реакцию отторжения, причем далеко не только со стороны фанатичных исламских фундаменталистов. В этом плане характерную мысль высказал видный американский специалист по европейским проблемам У. Пфафф. По его мнению, колониальная эпопея европейских держав, продолжавшаяся четыре с половиной столетия, при всех ее жестокостях и несправедливости оставила после себя более глубокий след в жизни народов «третьего мира», нежели сравнительно молодая американская культура, общение которой с внешним миром было гораздо более коротким, поверхностным и ограниченным. «Греция, Рим, великая арабская империя V—X вв., Испания, Португалия, Великобритания, Франция — все они оставили после себя больше следов и культурного влияния на иностранные общества, над которыми они господствовали, чем это когда-либо могли сделать Соединенные Штаты».
События конца 90-х гг. внесли существенные коррективы и в оценки перспектив развития Азии в XX в. Тяжелый финансовый кризис, обрушившийся в 19971998 гг. на Таиланд, Индонезию, Южную Корею, другие страны ЮВА, глубоко потряс центр тяжести экономики региона — Японию, где депрессия затянулась на целое десятилетие. Кризис серьезно ослабил страны АТР, сведя к разумным пропорциям прогнозы установления в третьем тысячелетии глобального американо-азиатского кондоминиума за счет Европы. С немалыми трудностями структурного порядка столкнулась и экономика КНР, что отложило превращение страны в супердержаву XX в. на более отдаленную перспективу. Непосредственные причины этого кризиса — огромная роль «горячих» краткосрочных капиталов на финансовых рынках, отсутствие контроля над рискованными спекулятивными операциями банков, тесно сросшихся с коррумпированными государственными структурами, разбухание внутренних и внешних, частных и государственных долгов, манипуляции с курсами валют, резкие колебания цен на сырье и энергоносители — были результатами не просто конъюнктурных факторов. Под вопросом оказалась «азиатская модель» капитализма, еще недавно бросавшая вызов европейской не менее решительно, нежели США.
В таких условиях уверенность европейцев в своих силах не могла не возрасти. Однако она отнюдь не равнозначна ностальгии по былому «европо-центризму». Излечившись от амбициозных притязаний на роль всеобщего образца для подражания, страны и народы Европы озабочены сейчас гораздо больше защитой собственной модели, чем навязыванием ее другим. Характерно, что уже цитированный «Большой Ларусс» дает еще одно определение цивилизации, существенно отличное от первого: «Совокупность характерных черт, присущих интеллектуальной, художественной, моральной, социальной и материальной жизни какой-либо страны или общества»16. Здесь претензия какой-либо одной цивилизации на то, чтобы служить «идеалом» для других, бесследно исчезает. Ее европейская модель утрачивает прежние универсалистские и мессианские притязания: Вторая мировая война навсегда похоронила бредовые мечты немецких нацистов о «тысячелетнем рейхе», «холодная война» — советскую утопию мировой пролетарской революции, деколонизация — лицемерные лозунги «цивилизаторской миссии» европейских метрополий в их бывших империях.
Защита права всех цивилизационных моделей, в том числе, естественно, и европейской, на существование, признание уникальности вклада каждой в мировую цивилизацию являются естественной реакцией на попытки подогнать разнообразие национальных культур под единый стандарт. Со стороны европейцев эта реакция проявилась, в частности, во время переговоров в рамках ВТО о снижении таможенных тарифов, когда представители ЕС добились, несмотря на упорное сопротивление американцев, признания за Европой, так называемого культурного исключения — права отстаивать, в том числе с помощью ограничительных административных мер, интересы национальных производителей продукции культурного назначения (кинематографической, аудиовизуальной и т.д.) на мировом рынке.
Неизбежность такой реакции признают и некоторые представители интеллектуальной элиты в самих США. Межцивилизационные отношения в XX в. — центральная тема известной книги профессора Стэнфордского университета Сэмюэля Хантингтона
Столкновение цивилизаций и переустройство мирового порядка», вышедшей в свет в 1996 г. Отвергая схемы мироустройства, основанные на доминировании какой либо одной, в том числе американской, модели, Хантингтон провозглашает основной движущей силой истории человечества в третьем тысячелетии культуре конфликты между цивилизационными центрами. Поскольку и ввязывание одними цивилизациями своих ценностей другим чревато бесконечными локальными конфликтами, а, в конечном счете, мировой войной, он видит единственный выход в отказе от вмешательства в их внутренние дела и в поисках оптимального равновесия между ними.
Концепция Хантингтона не лишена реалистических аспектов. Это, прежде всего прогноз многополярной структуры мира в XX в.: «Сейчас есть только одна сверхдержава. Но это не означает, что... Усилия единственной сверхдержавы по созданию моно-полярной системы стимулируют еще большие усилия других крупных держав обеспечить движение к мульти-полярности. Потенциально крупные региональные державы все больше самоутверждаются продвижением собственных интересов, нередко приходящих в конфликт с интересами Соединенных Штатов. Таким образом, мировая политика, которая прошла от биполярной системы времен «холодной войны» через кратковременный момент моно полярности, подчеркнутый войной в Персидском заливе, переживает сейчас один-два десятка лет сочетания моно полярности с мульти-полярностью, прежде чем вступить в подлинно мульти полярный мир XX в.».
Вместе с тем серьезной ошибкой С. Хантингтона является фактическое отождествление понятий геополитического и цивилизационного полюсов (определяемых, но конфессиональному признаку). Между тем они далеко не идентичны. Например, во время Второй мировой войны США и СССР, с одной стороны, Германия и Япония — с другой, были геополитическими союзниками, несмотря на коренные отличия их цивилизаций. И наоборот, Франция и Германия в конце XX — первой половине XX в., бесспорно, принадлежали к европейской цивилизации, что не помешало им трижды воевать между собой.
Более того, идея имманентной конфликтности цивилизаций не только неверна, но и опасна. Она отбрасывает человечество к временам, когда войны считались согласно немецкому военному теоретику и историку Клаузевицу всего лишь продолжением политики иными средствами, т.е. естественной формой отношений государств. Между тем ситуация теперь изменилась качественно. Основной жертвой военных конфликтов становится гражданское население, поскольку грань между фронтом и тылом практически стерлась. Применение даже обычного оружия в условиях широкого распространения ядерной энергетики и химических производств грозит нанести непоправимый ущерб окружающей среде как у обоих противников, так и у их соседей, если не во всем мире. В Европе с ее высокой плотностью населения и далеко зашедшей урбанизацией это особенно очевидно. Оказавшись исходным рубежом, основным полем боя и главной жертвой двух мировых войн, европейские страны осознают данную опасность острее и глубже, чем любые другие.
Глобализация экономики, науки и техники, возникновение всемирного информационного пространства, открывшего простор для невиданно широких контактов людей, народов, культур, делают замыкание цивилизаций в себе, а тем более их противоборство абсурдными и контрпродуктивными. О том же говорят глобальные вызовы человечеству: экологические и техногенные катастрофы, расползание оружия массового уничтожения, эпидемии опасных болезней, международный терроризм, организованная преступность, торговля наркотиками, не говоря уже о проблемах продовольствия, воды, энергии и т.д. Ответ на эти вызовы может быть только всемирным. Любые попытки решить их в рамках не только одной страны, но и целого континента заведомо обречены на неудачу.
Опыт всей истории человечества, но особенно последнего тысячелетия, убедительно доказал, что то же самое относится к духовной сфере. «Цивилизация — это, прежде всего воля к сосуществованию», — подчеркивал испанский философ Хосе Ортегаи-Гассет. Утверждение специфики культур, языков, религий происходит не путем их самоизоляции, фатально ведущей к упадку, а через контакты и взаимообогащение. «Цивилизации вступают в отношения сотрудничества и соперничества между собой, но столкновения между ними никогда не были главной пружиной истории... Вопреки утверждениям сторонников цивилизационной теории общечеловеческая цивилизация — неопровержимая реальность. Это не простая сумма отдельных цивилизаций, а субстрат накопленных за всю историю опыта и знаний, выражающий сущность человека и принимаемый всем человечеством в качестве общего достояния», — подчеркивал политолог Г.Х. Шахназаров, полемизируя с С. Хантингтоном.
Крайней формой агрессивного цивилизационного противостояния является расизм — проповедь генетического превосходства «высших» рас над «низшими». Облеченный порой в псевдонаучную форму («Очерк о неравенстве человеческих рас» графа Жозефа Артюра Гобино, вышедший в свет во Франции еще в 1855 г., «Миф XX века» идеолога германского нацизма Альфреда Розенберга), он принес европейской цивилизации больше несчастий, чем любой другой. Вооруженные конфликты на цивилизационной почве — этнической, культурной, конфессиональной — тем более опасны, что за ними зачастую не стоят, как прежде, конкретные геополитические интересы определенных государств, ввиду чего они имеют тенденцию к выходу из-под рационального контроля (Балканы, Кавказ, Ближний Восток, Индостан, Центральная Африка).
Размышляя над столкновением двух фундаментальных тенденций мирового развития — глобализации международных отношений, создания интегрированных объединений на региональном уровне, с одной стороны, и фрагментации, появления вес более многочисленных моноэтнических государств, зачастую, по существу, нежизнеспособных (их число уже приближается к 200) — с другой, бывший генеральный секретарь ООН Бутрос Бутрос Гали высказал мысль о том, что эти тенденции тесно связаны. Более того, одна порождает другую: чем больше унифицируются экономика, наука, техника, быт, тем сильнее стремление каждого народа сохранить собственное лицо, отстоять национальную, культурно-цивилизационную идентичность — залог защиты своих интересов на фоне глубоких контрастов между уровнями развития, богатством и военной мощью различных стран и континентов. Выход из этого противоречия, лежащего в основе большинства внутренних и международных локальных конфликтов после окончания «холодной войны», может быть найден только путем признания самоценности, взаимозависимости и солидарности всех цивилизационных центров многополярного мира перед лицом общих рисков и шансов третьего тысячелетия.
В решении этой поистине судьбоносной задачи Европа могла бы сыграть особую роль. Тесные связи со всеми другими цивилизационными центрами, оставшиеся в наследство от трех веков глобального присутствия (Великобритании — с Северной Америкой и Южной Азией, Франции — с Северной и Тропической Африкой, Италии — со Средиземноморьем, Испании и Португалии — с Латинской Америкой, России — с Закавказьем и Средней Азией), но свободные отныне от колониально-имперских амбиций и претензий на универсализм своей модели, дают ей уникальный шанс выступить в качестве посредницы в диалоге между Западом и Востоком, Севером и Югом. Однако реализовать это высокое призвание Европа сумеет лишь в том случае, если преодолеет собственную внутреннюю разобщенность, которая уже не раз оказывалась для нее в прошлом столетии трагической.
Как известно, все исконно русские женские имена оканчиваются либо на «а», либо на «я»: Анна, Мария, Ольга и т.д. Однако есть одно-единственное женское имя, которое не оканчивается ни на «а», ни на «я». Назовите его.
Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. 
