Девальвация новых принципов взаимоотношений между Зала дом и Востоком, декларированных после окончания «холодной войны», и заметное ухудшение отношений России и Запада, глубокий кризис наработанных схем и подходов к сокращению и ликвидации вооружений, происходящая смена центральных политических фигур на международной арене — вот лишь некоторые тенденции, привносящие сильные элементы дезорганизации в европейские отношения в сфере безопасности на старте нового века! 90-е гг. ознаменовались провозглашением отношений России с Западом как дружеских, партнерских и даже союзнических. Именно так в 1992 г. сформулировал их суть первый президент России Б. Ельцин, обращаясь к представителям мирового сообщества с трибуны Генеральной Ассамблеи ООН.
Однако к сегодняшнему моменту эти отношения существенно ухудшились, подойдя к той черте, когда их уже можно называть «холодным миром», о возможности наступления которого Б. Ельцин предупреждал в декабре 1994 г. Основной груз вины за это лежит на тех западных политиках и функционерах, которые инициировали процесс расширения НАТО, развязали, игнорируя принципы ООН, военные действия против Югославии, провозгласили и начали реализовывать концепцию безусловного одностороннего лидерства в мире со стороны Вашингтона. Подобная политика разрушила партнерство, которое успело сделать первые неуверенные шаги, подорвала позиции тех в нашей стране, кто выступал за конструктивное взаимодействие с Западом в сфере безопасности.
Практический итог такого положения дел оказался весьма плачевным. В частности, в результате крайне мало удалось на основных направлениях контроля над вооружениями и ем более на пути выработки новых подходов в этой области. Под прозой оказался комплекс уже заключенных соглашений.
В процессе контроля над вооружениями можно выделить, хотя достаточно условно, соглашения, которые имеют для европейских стран приоритетный характер. В первую очередь это договоры, обеспечивающие безопасность на европейском континенте. Однако во всех соглашениях по сокращению и ликвидации вооружений в качестве участника присутствуют США, что каждый раз сак бы подтверждает актуальность «трансатлантической связки» в сфере обеспечения европейской безопасности.
В некоторых соглашениях участие Европы лишь рассматривался как потенциально возможное. Например, Москва давно уже «сдаивает на признании необходимости присоединения Англии и Франции к процессу сокращения и ликвидации ядерных вооружений, однако эта идея не находит поддержки ни в Лондоне, ни в Париже, ни в Вашингтоне.
К концу 90-х гг. такая постановка вопроса практически a серьезно восприниматься в связи с тем, что на центральном при сравнении сокращения и ликвидации ядерных вооружений — между Россией и США — образовался многолетний застой. Важнейшей причиной этого стала многолетняя оппозиция Государственной Думы ратификации Договора о сокращении стратегических вооружений — СНВ. Происшедший в апреле 2000 г. кардинальный сдвиг на этом направлении, особенно если он будет сопровождаться дальнейшим динамичным развитием процесса сокращений стратегических ядерных сил (переход к переговорам в рамках СНВ, обсуждение российского предложения о более глубоких сокращениях — до уровня в 1500 боеголовок), способен в перспективе реанимировать тему «подключения» Англии и Франции к процессу контроля над стратегическими ядерными вооружениями.
Часть сегодняшних центральных проблем сокращения и ликвидации вооружений досталась нам в наследство не только от прошлого десятилетия, но и от более ранней и многими уже забытой эпохи «холодной войны». Следует откровенно признать, что многое здесь зависело от России, которая так и не смогла в 90-е г. начать выполнять «домашнее задание» по ратификации ряда соглашений, в течение многих лет находившихся в «подвешенном состоянии». Кроме известного Договора о сокращении стратегических вооружений — СНВ, можно назвать и Договор об открытом небе, о ратификации которого представители законодательно власти практически перестали вспоминать.
Ратификация в России СНВ 14 апреля 2000 г., ставшая возможной в результате новых политических условий в России (выборы более «лояльной» по отношению к исполнительной власти Госдумы, а также выборы нового президента), позволит, очевидно. Я начать распутывать тугой узел проблем контроля над вооружениями. Дальнейшее сокращение стратегических наступательных вооружений (СНВ), переход к конкретной проработке договоренностей в рамках СНВ3 или еще более низких ограничений не только открывает возможности для расширения круга участников переговоров, но и создает условия для существенного укрепления режима нераспространения.
Задавайте вопросы нашему консультанту, он ждет вас внизу экрана и всегда онлайн специально для Вас. Не стесняемся, мы работаем совершенно бесплатно!!!
Также оказываем консультации по телефону: 8 (800) 600-76-83, звонок по России бесплатный!
Сейчас нет никакого смысла повторять аргументы «за» и «против» ратификации СНВ, которые были в ходу в среде политического и экспертного сообщества России. Тем более что их военно-техническая составляющая осталась практически неизменной с 1993 г. — со времени первых слушаний по этому вопросу в Государственной Думе. Гораздо важнее — во избежание «повторения пройденного» — обратить внимание на ряд важных обстоятельств, которые на протяжении столь долгого времени фактически не позволяли ратифицировать СНВ.
В организационном плане — это низкая эффективность действий самой исполнительной власти или скрытое и явное нежелание ее структур представлять договор на ратификацию. Несмотря на неоднократные обещания Б. Ельцина своему американскому партнеру, такое представление впервые было сделано лишь в 1998 г.
Велико оказалось и воздействие внешнеполитических факторов. Со второй половины 90-х гг. ратификация стала просто невозможной из-за эгоистичной и недальновидной политики Запада по расширению НАТО. Эта политика однозначно воспринималась подавляющим большинством политического и экспертного сообщества как угроза интересам национальной безопасности России.
В Госдуме была создана группа «анти-НАТО», которая объединяла более 250 членов. Кроме того, критическую позицию к Западу в этом вопросе разделяли и несколько десятков парламентариев, не входящих в данную группу, созданную так называемой патриотической оппозицией. В таких условиях сохранение значительного числа стратегических ядерных средств, в первую очередь МБР с разделяющимися головными частями, рассматривалось как сохранение возможностей для диалога с США и Западом с определенных позиций силы. Кроме того, в политическом плане открытый вопрос с ратификацией также создавал, как считалось, дополнительные возможности для давления.
На это наслаивалась и политика США в отношении Ирака, которую время от времени поддерживали те или иные европейские союзники, бомбардировки и иные акции, вызывавшие оппозицию со стороны России. Мощным дополнительным негативным фактором стали силовые действия США и НАТО в отношении бывшей Югославии. На этом фоне ратификация стала просто невозможной, поскольку однозначно была бы воспринята общественным мнением как предательство интересов России. Вообще, в контексте внутриполитической ситуации в России Договор СНВ давно стал разменной картой в отношениях исполнительной власти и политических партий, а также средством для достижения своих целей различными группировками.
Тем не менее, ратификация СНВ стала к концу 90-х гг. объективно тем самым препятствием, не преодолев которое было бы крайне трудно продвигаться дальше по пути сокращения и ликвидации вооружений. Даже сейчас, когда этот важный акт совершен, остается очевидным, что упущено время, когда эта акция могла принести наибольший политический капитал. В преддверии смены власти в Вашингтоне и принятия решения о развертывании национальной системы противоракетной обороны (ПРО) США сам акт ратификации соглашения российским парламентом произвел гораздо меньший эффект и не смог автоматически повлечь за собой решение целого ряда накопившихся военно-политических проблем.
Попытки перехода к полной ликвидации тактического ядерного оружия (ТЯО) представляют собой наглядный пример разрушения иллюзий относительно возможности налаживания действительно партнерских военно-политических отношений с Западом. Встречные предложения Дж. Буша и М. Горбачева, которыми они обменялись осенью 1991 г., а затем и обязательства, декларированные Б. Ельциным в 1992 г., предусматривали самые радикальные меры по сокращению и ликвидации ТЯО. Это была попытка прорыва в качественно иную атмосферу отношений в сфере безопасности. Сложные переговоры не проводились — просто было решено, что стороны берут на себя определенные обязательства, а также действуют на условиях взаимности в деле сокращения и ликвидации этой разновидности оружия массового уничтожения. Перспектива выполнения договоренности была основана на уверенности в 1 том, что стороны будут принципиально и скрупулезно выполнять согласованные решения. e
Как и во многих других областях сокращения вооружений, начало этого процесса сразу же обнаружило колоссальное неравенство между количеством средств, накопленных советской военной машиной, и потенциалом Запада. Так, по имевшимся оценкам, Россия должна была уничтожить около 14 000 тактических ядерных боезарядов, а США — лишь чуть более 3000 единиц.
Имеются данные относительно того, что в процессе сокращений Россия к концу 90-х гг. по количеству средств ТЯО уже вышла на начальный уровень США — более 3000 единиц. Известно, что в Европе продолжает оставаться около 600 американских ядерных бомб свободного падения В61, более 1000 единиц ТЯО базируется на территории США.
Естественно, что практическое выполнение договоренностей могло осуществляться только в условиях полного доверия друг к другу, как на самом высоком политическом уровне, так и на уровне рабочего взаимодействия в военно-технической сфере. Очевидно, что сам процесс ликвидации ТЯО вряд ли мог быть начат, если бы политики СССР и США не были также уверены в том, что стратегическое сотрудничество и партнерство — это генеральное направление настоящих и будущих отношений сторон, которое будет только набирать позитивный потенциал и совершенствоваться.
Однако к концу 90-х гг. в процесс сокращений в этой, да и в других сферах начала все больше вмешиваться большая политика. Отношения России с США и странами Запада стали серьезно ухудшаться. Рост недоверия, озабоченности в отношении военных приготовлений друг друга так и не позволили приподнять завесу секретности над сферой тактического ядерного оружия. Поэтому, например, точное его количество у России так и остается неизвестным.
Однако независимо от конкретных успехов на пути к ликвидации ТЯО в договоренные сроки (2003 г.) все средства ТЯО должны быть ликвидированы по истечении срока их технической годности. Представляется, что в нынешней ситуации встает вопрос: насколько политически возможно будет это сделать?
Дело в том, что в российских документах последних лет, касающихся национальной безопасности (включая принятую в 2000 г. военную доктрину), прямо говорится о необходимости опоры на ядерное оружие, причем не только стратегического, но и тактического уровня. Это связывается не только с ухудшившимся состоянием отношений России и Запада, но и с кризисной ситуацией в самой России, серьезным ослаблением мощи обычных вооруженных сил. Уже в 1996 г., в Послании Президента Федеральному Собранию по национальной безопасности, призванном определить политику страны в этой области, содержались вполне определенные указания на то, что ключевую роль в «реализации политики ядерного сдерживания» должно играть поддержание на достаточном уровне ядерного потенциала Российской Федерации как глобального уровня (Стратегические ядерные силы), так и регионального, локального масштаба (оперативно-тактическое и тактическое ядерное оружие).
Как будет возможно увязать планы российских стратегов и взятые ранее, пусть в другую политическую эпоху, обязательства по ликвидации ТЯО? Очевидно, что без политического решения высокого уровня, достаточно непростого при нынешнем восприятии Россией ее внешнего окружения и состоянии внутренней политики, здесь не обойтись.
Груз старых проблем, остающихся в значительной степени неизменными, осложняет продвижение и на относительно новых направлениях контроля над вооружениями. Практически весь «мировой корпус» экспертов в военной области признал появление новых масштабных вызовов безопасности после окончания «холодной войны» — в 90-е гг. XX в. Среди них приоритетное место занимает распространение оружия массового уничтожения, ракетной техники и технологий.
Наличие этого спектра угроз не только признается на словах, но и находит свое место в официальных документах России. В наших документах эти вызовы постулированы начиная с Основных положений военной доктрины Российской Федерации (ноябрь 1993 г.) и кончая имеющимися на сегодняшний день новыми документами — Концепцией национальной безопасности (январь 2000 г.) и Военной доктриной (апрель 2000 г.).
Первостепенное значение придается этим факторам и в официальных документах Запада. Но в какой мере на практике осуществляется такое взаимодействие по преодолению новых вызовов безопасности?
Нельзя отрицать, что в 90-е гг. был проведен ряд мероприятий по противодействию распространению. Между Россией и США, например, было достигнуто соглашение о прекращении и не возобновлении производства оружейного плутония. Но пока обе стороны сохраняют огромные запасы этого материала, и их уничтожение продолжает оставаться важной международной военно-технической и «разоруженческой» проблемой.
Достигнутое в мае 1995 г. так называемое «бессрочное» продление Договора о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО) на поверку оказалось «пирровой победой» над процессом нераспространения. После реляций о достигнутом успехе достаточно быстро наступило время отрезвления — в 1998 г. Индия, а вслед за ней и Пакистан провели испытания ядерного оружия.
Откровенно демонстрационный характер испытаний визави друг друга вновь поставил проблему возможного ядерного конфликта. Разразившийся кризис фактически был «запланированным», поскольку упомянутые две страны, а также Израиль были оставлены за рамками ДНЯО. В итоге политические реалии вошли в противоречие с декларативной политикой.
После окончания «холодной войны» во внешнеполитической лексике уже начали было утверждаться тезисы о том, что международные отношения все меньше опираются на силу и тем более на ядерное оружие. Однако под флером самоуспокоенности в настроениях мирового сообщества к концу 90-х гг. стали серьезно ослабевать элементы сдерживания процесса распространения. Дефицит практического сотрудничества России и Запада не позволил серьезно приступить и к внедрению элементов системы безопасности в Азии.
Кризис системы нераспространения шел и по другим направлениям. Ситуация вокруг Ирака зафиксировала недостаточную эффективность системы гарантий МАГАТЭ — иначе скрытая на протяжении многих лет ядерная активность в этой стране просто не могла иметь место. А различие в подходах к вопросу о санкциях против Багдада между Россией и некоторыми странами Запада (США в первую очередь) стало еще одним свидетельством, что до эффективного сотрудничества и в области противодействия распространению оружия массового уничтожения достаточно далеко.
Серьезно рассматривая планы создания национальной ПРО, Вашингтон, в том числе расписывается и в том, что намерен в первую очередь полагаться только на собственные силы в деле противодействия распространению.
Подписанный в сентябре 1996 г. Договор о всеобщем запрещении ядерных испытаний (ДВЗЯИ) может расцениваться как один из важных шагов, в том числе и в контексте нераспространения. Однако в конце 1999 г. этот договор не был ратифицирован конгрессом США, что еще больше усилило подозрительность нашей отечественной оппозиции в отношении истинных намерений Запада. Вместе с тем российская Госдума 21 апреля 2000 г. ратифицировала ДВЗЯИ, несмотря на то, что из 44 государств, чья ратификация необходима для вступления договора в силу, документ пока одобрили менее ЗО3.
Заметного прогресса в 90-е гг. удалось достичь в области химического разоружения. В 1993 г. была подписана, а в апреле 1997 г. вступила в силу Конвенция по запрещению химического оружия (КХО). Ратификация этого документа в России была связана со значительными сложностями. Принципиальной оппозиции по существу положений конвенции практически не было. Однако российские депутаты ставили под сомнение способность правительства в полном объеме финансировать и выполнять программу ликвидации химического оружия, которая требовала немалых средств. После продолжительной дискуссии в мае 1997 г. был принят Закон о запрещении химического оружия в Российской Федерации, а в октябре — Закон о ратификации конвенции. Представляется важным, что в закон были включены конкретные мероприятия, выполнение которых, таким образом, становилось обязательным для правительства.
Достаточно чувствительной проблемой в процессе сокращения вооружений остается ликвидация бактериологического оружия. В Конвенции 1972 г. о запрещении бактериологического (биологического) и токсинного оружия (КЗБО) запрещены разработка, производство и накопление запасов такого оружия. В конвенции содержится обязательство, в соответствии с которым государства участники обязаны полностью уничтожить запасы такого оружия. В этом смысле документ стал новаторским, впервые поставив цель полной ликвидации целого класса оружия массового уничтожения.
В 70-е гг., в период «противостояния двух систем», было практически нереально договориться об эффективной системе мер контроля в отношении столь чувствительной области, какой является производство биологического оружия. Сам факт отсутствия производства такого оружия практически невозможно уверенно контролировать национальными техническими средствами, как это предусматривалось конвенцией. Производство некоторых видов биологического оружия вообще может быть быстро развернуто в достаточно примитивных условиях и также быстро и, что важно, бесследно свернуто.
До сих пор периодически возникают обвинения в наличии оружия, его компонентов или средств производства в отношении тех или иных стран. Одним из примеров этого остается Ирак, хотя на его территории и побывало множество международных инспекций. Тем не менее, в контексте большой политики следует обратить внимание на наличие достаточно мощных сдерживающих мотивов к разработке и обладанию таким оружием, поскольку его эффективность на практике весьма сомнительна, а его варварский характер делает реальной угрозу всеобщего осуждения, санкций и международной изоляции страны, им обладающей.
На протяжении 90-х гг. экспертные группы разного уровня неоднократно приступали к усовершенствованию существующих схем контроля над вооружениями и смогли наработать целый пласт экспертных разработок в области политико-технических мер контроля за сокращением и ликвидацией различных типов вооружений. Но лишь очень немногое оказалось возможным реализовать при дефиците политической воли, характерном для данного периода времени.
На фоне образовавшихся «завалов» в контроле над вооружениями, в котором в 90-е гг. по-прежнему превалировали подходы периода «холодной войны», нетипичным позитивным исключением стал процесс адаптации подписанного в 1990 г. Договора об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ).
В поисках новых решений
В минувшее десятилетие на направлении дальнейшего сокращения обычных вооруженных сил удалось заметно продвинуться, в том числе и в выработке принципиально новых концептуальных подходов. И в этом смысле ДОВСЕ заслуживает особого внимания.
Через год после распада СССР, в 1992 г., был заключен так называемый «ташкентский договор», распределивший квоты ограничиваемых договором вооружений и техники (ОДВТ) бывшего Союза между образовавшимися новыми независимыми государствами. Заявленная вскоре озабоченность России относительно жестких ограничений для ее вооружений на флангах наложилась на растущее понимание стран — участниц договора, что его принципы, выработанные на основе блокового противостояния и предполагавшие равные и сбалансированные сокращения между двумя группами государств, устарели. После продолжительных переговоров 19 ноября 1999 г. в Стамбуле удалось подписать соглашение об адаптации ДОВСЕ.
Страны — участницы нового соглашения отказались от межгрупповой системы ограничений, что позволило перейти к новым принципам. Модернизированное соглашение предполагает, что каждое из государств-участников получает собственные гак называемые национальные предельные уровни (НПУ), ограничивающие ОДВТ по всем пяти категориям обычных вооружений.
Для каждого из государств-участников конкретное количественное выражение национальных предельных уровней подлежит одобрению на основе консенсуса и фиксируется как обязательное ограничение в специальном протоколе. При этом налагаются чувствительные процедурные ограничения на любые попытки увеличения численности ОДВТ. Существенный пересмотр НПУ возможен не чаще чем раз в 5 лет на конференции по рассмотрению выполнения договора.
Исходя из европейской специфики понадобилось введение и еще одного показателя ограничения обычных вооружений. Это так называемые территориальные предельные уровни (ТПУ), которые представляют собой суммарный уровень, включающий количество ОДВТ, уже входящее в НПУ, и количество вооружений иностранных государств, разрешенных к размещению на территории государства-участника.
Как и в случае с национальными уровнями, вводятся жесткие ограничения возможных превышений ТПУ. Любое размещение иностранных войск возможно лишь с ясно выраженного согласия принимающей стороны. Принятая процедура возможного пересмотра ТПУ аналогична механизму изменений НГУ.
В условиях договора прописаны обстоятельства, которые допускают увеличение предусмотренных лимитов вооружений, — базовое временное развертывание (БВР) и чрезвычайное временное развертывание (ЧВР). Это — военные операции по поддержанию мира, осуществляемые по мандату ООН или ОБСЕ; военные учения, о проведении которых государства-участники уведомляются за 42 дня, и т.п. При всех действиях такого рода необходимо применение особых процедур транспарентности, подробно описанных в специальных протоколах к договору.
В модернизированном соглашении, как и в Договоре, ОВСЕ, воздушный компонент ОДВТ не подпадает под территориальные ограничения. Однако в модернизированном договоре ограничения количества боевых самолетов и ударных вертолетов осуществляются в гораздо большей степени, чем ранее. Эти ограничения реализуются в рамках национальных уровней, а также заявления НАТО о неразмещении на постоянной основе ее вооруженных сил на территории новых членов. Любые случаи перемещения в район применения договора или из него авиационных средств в количестве более 18 единиц подлежат уведомлению. Принята и система регулярного предоставления информации о количестве авиации на территории стран-участниц. Жесткие количественные ограничения вводятся и по широкому кругу военной деятельности — перемещению войск, присутствию иностранных войск на национальных территориях, складированию вооружений и т.д.
Адаптированный договор предполагает усиление режима инспекций и проверок, что обеспечивает высокую транспарентность всей системы ограничений и, в конечном итоге, уверенность сторон в собственной безопасности. Необходимо подчеркнуть, что по сравнению с Договором ОБСЕ режим обмена информацией и контроля существенно расширяется. Новым качеством достигнутой договоренности является охват ограничительными, инспекционными и информационными мерами фактически всех перемещений ОДВТ в рамках договора.
В отличие от прежнего модернизированный договор создает очень жесткую сетку в рамках предельных территориальных и национальных уровней, которая качественным образом снижает возможности для передислокации вооружений. Эта характерная особенность адаптированного ДОВСЕ, достигаемая комплексом дополнительных ограничений, исключает концентрацию сил и средств как отдельным государством, так и, что особенно важно, любой группой государств в Европе. В условиях наличия у значительной части российского политико-экспертного сообщества опасений относительно намерений и НАТО и Запада в целом в отношении нашей страны введение таких ограничений должно было бы усилить восприятие степени надежности обеспечения безопасности страны среди наших экспертов. Этого, однако, не происходит, что свидетельствует, в частности, о сильной политизированности и этой немногочисленной группы нашего общества.
Кроме того, удалось реализовать позицию России в отношении Центральной Европы, принять дополнительные лимиты для этой зоны, которые предполагают ограничения на пересмотр национальных и территориальных предельных уровней, а также снижение этих уровней для некоторых государств. В совокупности все эти меры обеспечивают особый режим стабильности в Центральной и Восточной Европе, а также и на западных границах России.
На фоне сокращения возможностей стран НАТО Россия, напротив, добилась права некоторого наращивания ОДВТ в регулярных частях. Это связано с отменой обязательств по складированию вооружений во фланговых зонах.
Благодаря упорству и настойчивости наших дипломатов и военных удалось добиться и заметного фактического наращивания военных возможностей в регулярных частях во фланговой зоне России. Так, разрешенный здесь ранее и не устраивавший Москву уровень в 580 ББМ в этих частях удалось увеличить почти в 4 раза — до 2140 боевых машин, которые Российская Федерация может иметь в двух военных округах. Существенно увеличено и число разрешенных танков (до 1300 единиц) и артиллерии (до 1680 единиц) для регулярных частей (ранее — не более 700 и 880 единиц соответственно, а все остальное подлежало складированию). Распространение ряда дополнительных ограничений на страны фланговой зоны фактически исключает возможность региональной гонки вооружений, в том числе и в прилегающих к границам России государствах Кавказа.
Конечно, адаптированному договору не удалось выйти на масштабные сокращения, сравнимые с теми, что были сделаны по договору 1990 г. Хотя суммарные сокращения по модернизированному документу и составили заметные цифры (по танкам, например, — 4800 единиц, по ББМ — 4000, по арт-системам — 4000 единиц), но речь идет об уменьшении «возможностей», т.е. тех потолков в численности вооружений, которые до сих пор так и не были реально заполнены.
В целом положения адаптированного ДОВСЕ свидетельствуют о выполнении целого комплекса мероприятий, направленных на укрепление безопасности России. И здесь заслуги наших переговорщиков не должны вызывать сомнение.
Модернизированный ДОВСЕ важен не только потому, что с его помощью сделан еще один заметный шаг на пути дальнейшего сокращения обычных вооруженных сил в Европе. Гораздо более значительно то, что дан импульс другим областям контроля над вооружениями, показан наглядный пример того, что, несмотря на все сложности, поиск новых подходов здесь возможен и осуществим.
Представляется, что на фоне нынешних далеко не самых благоприятных отношений с Западом, в обстановке, когда лидеры государств практически не пытались даже договориться о возможности дальнейших крупных сокращений, наши переговорщики смогло решить задачу-максимум. Они не только добились новых болей; низких уровней сокращений, не только обеспечили более прочный условия военной безопасности для России, но и вышли на практическое внедрение новых подходов к сокращению и ликвидации вооружений.
Однако в российских политико-экспертных кругах по-прежнему силен стереотип: НАТО превосходит Россию по количеству обычных вооружений, что представляет опасность для нашей национальной безопасности. При этом практически отсутствует понимание того факта, что в условиях новых договорных ограничений НАТО практически будет не в состоянии реализовать на практике это преимущество путем концентрации вблизи российских границ своих частей.
С приходом в США новой администрации возрастает актуальность проблемы выработки компромиссных подходов в области противоракетной обороны. Пока неясно, удастся ли сделать этот процесс безболезненным, учитывая, что движение в данном направлении происходит под давлением и по инициативе американской стороны.
В области противоракетной обороны можно с полным правом говорить о традиционно сдерживающем влиянии европейских союзников на разнообразные планы администрации США по развертыванию противоракетных систем. Это было верно для времен президента Рейгана, когда казалось, что инерция программы СОИ была готова смести все препятствия на своем пути, включая и Договор по противоракетной обороне 1972 г. Среди прочих весомых факторов, сохранивших этот договор в незыблемости, была и позиция лидеров европейских стран, в частности Маргарет Тэтчер, что оказало серьезное сдерживающее воздействие на реализацию планов Рейгана по созданию широкомасштабной ПРО с элементами космического базирования.
Негативное отношение прослеживается у союзников США и к инициированным администрацией Клинтона планам по развертыванию национальной противоракетной обороны (НПРО). Англия и Франция видят в создании НПРО потенциальную угрозу статусу своих независимых ядерных сил. Логика рассуждения представителей этих стран достаточно очевидна и понятна: действия США не останутся без внимания со стороны России, которая предпримет ответные меры, что вызовет определенное «обесценивание» ядерных потенциалов Англии и Франции. Заметнее стало проявляться и критическое отношение к идее Белого дома и со стороны ЗЕС и ЕС, которые усматривают в этих действиях явно дискриминационный подход к обеспечению безопасности (США окажутся защищенными, а Европа — нет).
Таким образом, Европа в определенной степени остается «естественным союзником» России в сдерживании подрыва Договора по ПРО. Конструктивное взаимодействие на этом направлении способно оказаться сдерживающим фактором на пути осуществления планов Вашингтона по развертыванию Е1ПРО. Однако серьезного диалога по вопросам противоракетной обороны до сих пор так и не было начато. Здесь возможны различные компромиссы, пакетные соглашения и даже — при определенных условиях — сдержанность США в реализации своих планов. Но реальные направления этих развязок пока просматриваются весьма нечетко в условиях длительной невозможности российской исполнительной власти сконцентрироваться на принятии последовательных и ответственных принципиальных внешнеполитических решений.
Что касается так называемой тактической ПРО, или противоракетной обороны театра военных действий (ПРО ТВД), то и здесь между Россией и европейскими странами есть определенные точки соприкосновения. После того как в 1997 г. в Нью-Йорке были подписаны соглашения о разграничении стратегической и тактической ПРО, российская сторона посчитала возможным несколько видоизменить и дополнить свою позицию по ПРО. Вместо лобового противодействия идее ПРО при любом типе развертывания системы российская позиция стала исходить из допущения возможности создания ПРО ТВД.
В этом контексте были реанимированы планы сотрудничества в этой области с западными странами. Однако, когда в конце 1998 г., как бы в пику администрации США Москва собралась предлагать европейским странам сотрудничество в деле создания ПРО ТВД и с этими предложениями министр обороны России маршал И. Сергеев должен был лететь в Брюссель, США, поддержанные лидерами западных стран, совершили бомбардировки Ирака.
Оставляя без комментариев характер и существо российских предложений, необходимо констатировать, что политические реалии в очередной раз оказались непреодолимым препятствием для крупной инициативы, которая могла бы означать начало масштабного практического сотрудничества между Россией и Западом в сфере безопасности. Того самого сотрудничества, к которому так и не удалось приступить в 90-е гг.
Можно с уверенностью констатировать, что составляющая политических отношений оказалась определяющей в том кризисе, который все более характерен для контроля над вооружениями. Именно политики, исходя из понимания уровня доверия между странами, определяют возможности, намечают масштабы и сроки договоренностей. Без политического руководства, периодического вмешательства «сверху» в ход переговоров и их корректировки невозможно успешное осуществление процесса контроля над вооружениями. Как показывает практика, без политической воли технические проблемы могут «похоронить» любой договор.
Потому-то и оказались столь незначительными итоги 90-х гг. в плане сокращения и ликвидации вооружений, что политики слишком долгое время пребывали в эйфории ими же самими декларированного партнерства и не заметили, что оно крайне мало затронуло саму суть военно-технических программ.
Вместо транспарентности в России наблюдается закрытие данных о военных расходах, партнеры на международной арене перестают понимать и разделять мотивацию принятия и существо важных положений российских основополагающих документов в сфере национальной безопасности. И это крайне опасно, так как создает условия для возврата к принципам отношений и подходам, характерным для «холодной войны».
Порождаемые этими явлениями настороженность и опасения за собственную безопасность у других стран выливаются в корректировку, как их соответствующих документов, так и самих военных программ, превращаясь в специфическую идеологию, благоприятную для всплесков соревнования в создании новых типов оружия, а затем и полномасштабной гонки вооружений.
Следует ясно понимать, что сам процесс контроля над вооружениями в его традиционной форме является наследием «холодной войны». Его продолжение само по себе является самым ярким свидетельством того, что в военно-политических отношениях в целом далеко не все в порядке, а вместо провозглашавшийся отношений партнерства превалируют недоверие, настороженность и озабоченность военными приготовлениями друг друга. Однако без возврата политической составляющей отношений России с Западом на уровень хотя бы доверительного сотрудничества невозможно завершение цикла договоренностей эпохи «холодной войны» и, что особенно важно, перехода к разработке новых договорных принципов, гораздо более адекватно отражающих особенности нынешней ситуации в мире.
Практической базой, которая могла бы послужить для частичного восстановления доверия и атмосферы сотрудничества, могло бы стать взаимодействие по противодействию общим угрозам и вызовам, которые однозначно признаются и Россией, и странами Запада, но где уровень и масштабы сотрудничества пока что невелики (хотя есть понимание, что его можно и нужно расширять). Это и угроза распространения ОМУ, ракетной техники и технологий, и терроризм, и транснациональная преступность, и экология, и многое другое.
Необходимо исходить из забытого принципа диалектической взаимосвязи: без соответствующей политической атмосферы невозможен успешный процесс контроля над вооружениями, равно как и сами успешные мероприятия в области контроля над вооружениями повышают доверие и служат созданию такой необходимой атмосферы.
Но на этом пути есть факторы объективно обусловленные. Одним из таких факторов является сегодняшнее негативное воздействие крупных промахов (а, возможно, и частично осознанных действий) Запада на «российском направлении». Если они не будут исправлены, то, что либо улучшить в наших отношениях представляется крайне сложным.
В первую очередь речь идет о налаживании взаимодействия России и НАТО на иных принципах, предполагающих развитие совместных механизмов принятия решений в противовес крайне ограниченному, консультативному характеру взаимодействия в прошлом. Важно, несомненно, найти совместные развязки по проблеме расширения НАТО, иначе новый взрыв в отношениях с Западом не только неизбежен, но может оказаться и более разрушительным.
Необходимо и согласование, а лучше — совместное провозглашение принципов отношений — как ни парадоксально это звучит после такого количества «хартий» и «основополагающих актов», которые уже приняты. Это может быть сделано в форме своеобразного договора о принципах поведения после окончания «холодной войны». Представляется, что в поисках новых развязок может быть велика роль уже действующих глав европейских государств, переживших и осмысливших взлеты и падения межгосударственных отношений 90-х гг. Как показывает опыт, многое будет зависеть и от субъективных факторов — от того, как сложатся отношения новых лидеров, приходящих сейчас к власти.
На край стола поставили жестяную банку, плотно закрытую крышкой, так, что 2/3 банки свисало со стола. Через некоторое время банка упала. Что было в банке?
Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. 
