Действительно, в отсутствие единой содержательной идеологии (помимо абстрактной гордости за не менее абстрактное «величие» и «подымание с колен», оказавшейся на поверку гордостью за нефтедоллары, да к тому же еще в основном и чужие) сегодняшнюю Россию объединяет в единую страну и единое общество очень немногое.
Достаточно вспомнить, что единое экономическое пространство, практически уничтоженное в ходе распада Советского Союза, с того времени так и не восстановлено, и лишь начало экономической депрессии побудило государство удешевить дальние перевозки нефти, зерна, автомобилей и контейнеров. В части остальных грузов ситуация остается по-прежнему неприемлемой.
Все попытки «создания национальной идеологии», предпринимавшиеся со времен Ельцина, носили откровенно провальный характер и не смогли породить ничего более конкретного, чем идею безоговорочной поддержки личности президента, а теперь и премьера, Путина.
Смешно и стыдно признаться, но единственной попыткой выработки общенациональной идеологии, действительно опирающейся на массовые интересы и реально существующее самосознание тех или иных социальных слоев, оказался неосознанный порыв части верхов бизнеса и чиновничества превратить в таковую наиболее близкий им «гламур». Эта попытка получила оформление дискуссией на Лондонском экономической форуме «Роскошь как национальная идея России». Как и следовало ожидать, идея умерла, не родившись. Ее провал был обусловлен сначала полным несоответствием реалиям общественной жизни и национальным потребностям, а затем и ударом экономического кризиса, подкосившего потенциального носителя этой идеи — слой преуспевающих офисных служащих. Ведущий этой дискуссии — бизнесмен Чичваркин — объявлен в федеральный розыск.
В силу этого сегодняшняя Россия, как ни стыдно и горько это признавать, является больше территорией, чем страной в полном смысле этого слова, и вхождение в глобальный экономический кризис, объективно усугубляющий внутренние проблемы, должно многократно усилить все связанные с этим проблемы.
Тем не менее распад России — не просто временное отделение некоторых территорий, но ее глубокая внутренняя дезинтеграция, означающая прекращение и исчезновение самой российской цивилизации и рассеяние русского народа, — представляется маловероятным.
Причина этого проста: в сегодняшней и завтрашней России просто нет и не может быть основных факторов распада, необходимых для самоуничтожения страны (действие которых мы столь убедительно ощущали на примере Советского Союза).
Прежде всего, в обществе практически отсутствует значимая тяга к региональному обособлению от федерального центра. Лозунги о присоединении к Японии, периодически декларирующиеся во время акций протеста на Дальнем Востоке, носят эпатажный характер и отражают не столько реальное желание «поменять подданство», сколько стремление привлечь к своим несчастьям внимание московских чиновников. Идеология же сибирских «автономистов» практически нейтрализуется наглядным ростом влияния Китая: сторонники идей сибирской независимости все лучше понимают, что после распада России она просуществует не дольше, чем независимость Тибета после завершения гражданской войны в Китае.
Более того: память о распаде Советского Союза и связанных с этим чудовищных бедствиях, от страшной дискриминации русских во многих постсоветских государствах и регионах России, доходящей до подлинных «этнических чисток», войн и конфликтов, в которых погибло почти 2 млн. человек, настолько остра, что сама мысль о возможности распада России является подлинным национальным кошмаром. Жители нашей страны, включая многих гастарбайтеров, до сих пор переживают распад Советского Союза как личную трагедию, и страх перед ее повторением в нынешней России объединяет даже людей, истово ненавидящих друг друга.
Удивителен сепаратизм сегодняшней России, который в основном сводится к стремлению получить от федерального центра больше ресурсов при ослаблении контроля за ними. Сепаратисты, стоящие в очереди за подачкой, уже не сепаратисты и уже не страшны.
Важно и то, что, в отличие от периодов Первой мировой войны внешняя подпитка сепаратистских настроений является крайне слабой. Это вызвано не только глубиной проблем развитых стран, которым просто не до России, но и тем, что наша страна так и не смогла вернуться на авансцену мировой политики, оставшись второстепенным и, в общем, мало кому интересным фактором, не заслуживающим в силу этого значимых специальных воздействий.
Конечно, ситуация может измениться, но внешние воздействия (как Запада, так и исламистов) за 1990е годы дискредитировали себя в глазах российского общества и продолжают осуществляться (хотя и в сильно ослабленном виде) с потрясающим и отталкивающим самодовольством и бесстыдством. В результате они вызывают отторжение сами по себе (слово «грантоед» является в интеллектуальной среде тяжелым оскорблением) и потому не смогут достичь своих целей даже при полном разочаровании россиян в собственно российском руководстве.
Для понимания настроений сегодняшнего российского общества стоит вспомнить, что Учредительное собрание не просто было морально готово развалить страну, выполняя волю замученного войной народа и выражая настроения, во многом сформировавшиеся до Первой мировой войны, в относительно благополучные времена. Оно сделало бы это без тени сомнения: его депутаты от самых разных регионов имели наказы избирателей о «цивилизованном разводе» и были намерены их выполнить. Большевики разогнали его совсем не за это, однако сохранение путем разгона Учредительного собрания не достаточно абстрактной «территориальной целостности», а самой России как государства, хотя бы частичное, пусть даже и с последующим «похабным» Брестским миром, является их безусловной исторической заслугой.
Задавайте вопросы нашему консультанту, он ждет вас внизу экрана и всегда онлайн специально для Вас. Не стесняемся, мы работаем совершенно бесплатно!!!
Также оказываем консультации по телефону: 8 (800) 600-76-83, звонок по России бесплатный!
Сегодняшнее Учредительное собрание, окажись оно возможным и легитимным, не просто разорвет на части всякого, кто заикнется об отделении от России каких-либо существенных элементов. Исключением может стать лишь обсуждение судьбы некоторых стремительно погружающихся в средневековое варварство республик Северного Кавказа. Скорее всего, оно еще и решительно выступит за реинтеграцию нашей страны, по крайней мере, с Белоруссией, Украиной, Молдавией, Арменией и Казахстаном, так как значительная часть российского общества по-прежнему воспринимает отделенность России от большинства из этих государств как нечто противоестественное. И никакое падение уровня жизни и дезориентация масс не повлияет на эту фундаментальную установку. Народ России осознал преимущества совместной жизни и ценность интеграции в условиях глобальной конкуренции — пусть даже и ценой крупнейшей геополитической катастрофы XX века, которой стал распад Советского Союза.
Реальная угроза распада России связана, разумеется, с неэффективностью нового поколения управленцев, которые придут к власти после и отчасти в результате обвальной девальвации, их несамостоятельностью и неспособностью справиться с нарастанием кризиса.
Если реалии этого кризиса будут тяжелыми, а положение окажется безвыходным, идеи сепаратизма — по принципу «лучше ужасный конец, чем ужас без конца» — вновь могут оказаться востребованными в отдельных регионах, прежде всего Северного Кавказа, от которых в этом случае придется отгораживаться буквально стеной. Однако в Сибири и на Дальнем Востоке, переживающих мощную китайскую экспансию, они будут в целом нейтрализованы страхом оказаться под жестким контролем Китая.
Исключением является Якутия, однако истощение месторождений алмазов подрывает экономическую базу якутского национализма и, при минимально разумном государственном управлении, замыкает его в рамках культурного автономизма, скорее полезного, чем опасного для российского общества.
Ключевой опасностью, которая действительно может сделать сценарий распада России реализуемым, является возможная неспособность государства удержать под контролем националистов Татарии, а также (в существенно меньшей степени) Башкирии после неизбежного в силу даже возрастных факторов смены нынешнего руководства этих республик.
Не секрет, что националистические и даже экстремистские движения, в том числе и исламистские, развивались там во многом под крылом республиканских руководств, которые весьма эффективно использовали их для торга с федеральным центром. Насколько можно судить, не случайно именно Татария была в свое время, наряду с не контролируемой федеральным центром Чечней, зоной наиболее активной деятельности радикальных исламистских элементов на территории России.
Как только у руководителей какой-либо из этих республик возникали какие-то существенные трения с Москвой, в них, как по волшебству, проходили акции националистов, наглядно доказывающие федеральным властям, что только старое, проверенное руководство способно держать в узде всегда готовые к бесчинствам радикальные группировки.
И строго говоря, это действительно так.
Вынужденный — в силу возрастных факторов — уход нынешних руководителей и смена их команд может привести к власти людей, не имеющих влияния на националистические и фундаменталистские структуры. Последние же в условиях общественной дестабилизации получат шанс существенно расширить свое влияние не только на общество, но и на системы управления им.
Обособление же Татарии и Башкирии может стать «ключом» к распаду России в силу их исключительной технологической значимости: через них проходит ключевая часть магистральных, в том числе экспортных, трубопроводов из Западной Сибири. Таким образом, в экономическом плане возобладание в них сепаратистских тенденций отрежет Сибирь от России более надежно и полно, чем любые политические декларации. Кроме того, значительный промышленный и сельскохозяйственный потенциал этих республик (в частности, мощнейшая нефтехимия) могут усиливать там иллюзорную веру в возможность самостоятельного существования.
Тем не менее в силу «контуженности» российского общества распадом СССР и благодаря распространяющемся, особенно в молодежной среде, мифе о Советском Союзе как современном «золотом веке» цивилизации, прогресса и гуманизма вероятность распада России, даже в случае недееспособности ее руководства, которое придет к власти после обвальной девальвации, представляется не превышающей 35%. Из них 10% приходится на относительно быстрый распад по описанному выше сценарию, а еще 25% — на все перечисленные ниже сценарии распада через те или иные промежуточные стадии.
«Выморочное пространство»: Африка
Суть данного сценария заключается в разрушении основной массы производств, утративших возможность сбыта своей продукции в результате глобальной экономической депрессии, эффективной (не только по цене, но и по качеству) конкуренции со стороны Китая, а также деградации человеческого капитала до полной неспособности к высокотехнологичной коллективной деятельности.
Таким образом, Россия утратит способность к саморазвитию, ее социум разрушится окончательно, а население начнет вымирать ускоренными темпами. Разделение на экспортный сектор и сектор, ориентированный на внутренний рынок, дойдет до своего логического завершения — полной деградации второго и выбрасывания значительной части населения в условия натурального хозяйства.
Единственными функционирующими системами останутся добыча и транспортировка на экспорт полезных ископаемых, металлов (в первую очередь нефти, газа, алмазов и палладия) и биологических ресурсов, а также обслуживающие эти операции финансовая, управленческая и полицейская системы. Существенно, что экспортный сектор не будет слишком большим, так как потребность мировой экономики в сырье окажется не слишком острой и будет удовлетворяться за счет достаточно широкого круга поставщиков, и никто из этих поставщиков не будет иметь доминирующего положения.
В рамках этого сценария наша страна превратится в лучшем случае в аналог Нигерии, где поселки «новых негров», в отличие от «новых русских», обнесены полноценными заграждениями из колючей проволоки и охраняются автоматчиками. Все, что не является сырьевым придатком развитых стран, будет умирать.
В этот сценарий легко поверить, поездив по Нечерноземью и даже наиболее обжитым районам Сибири и Дальнего Востока, где стоят заброшенными некогда не просто освоенные, но еще на нашей памяти густонаселенные территории. Предпосылки такого развития событий — сохранение высокой степени либерализации внешней торговли, коррумпированности руководства страны и его ориентации наличное потребление за ее пределами - также представляются вполне реалистичными.
Конечно, население России слишком образованно и его самосознание слишком высоко для того, чтобы примириться с собственным бесправным и безропотным вымиранием, однако эта проблема успешно решается либеральным реформированием образования и демобилизацией населения (отнюдь не только молодежи) при помощи вполне осознанной официальной пропаганды и коммерциализации всех сфер, формирующих общественное сознание. Так как зарабатывать на деградации значительно проще, чем на созидании, полная коммерциализация телевидения без какого бы то ни было общественного либо государственного контроля автоматически превращает его в инструмент деградации общества.
Существенна и исключительно высокая усталость российского социума: после всех потрясений XX века, и особенно после краха надежд и мучительного выживания последних 20 лет, его энергетика практически исчерпана, и ему действительно может оказаться проще умереть, чем бороться за существование в глобальной конкуренции и тем более принуждать своих руководителей к ответственности.
Понятно, что освобождающиеся земли будут постепенно заселяться и осваиваться беженцами, представителями иных этносов, и на территориях России станут складываться новые общности, тяготеющие к различным центрам силы современного мира, так что данный сценарий в конечном счете также будет означать распад и исчезновение России в ее современном понимании.
К счастью, его реализация будет, как представляется, заблокирована, по крайней мере, тремя исключительно существенными факторами.
Прежде всего, исключительно быстрая деградация населения России с точки зрения уровня образования и общей культуры, владения знаниями и навыками, трудовой мотивации, способности не то что к самоорганизации, но даже просто к совместному труду парадоксальным образом сочетается в последние годы с резким ростом уровня самосознания и национальной гордости.
Понятно, что это естественная реакция нашего общества на дезориентацию и чудовищное унижение, подкрепленная улучшением условий жизни благодаря исключительно благоприятной внешнеэкономической конъюнктуре. Однако сводить дело только к притоку нефтедолларов нельзя: они лишь усилили начавшийся и без них процесс самоосознания российского общества. Как саморазоблачающе выразился один либеральный фундаменталист, «свиньям насыпали корма — они радостно захрюкали и возгордились, корм кончится — они снова станут разумны и покорны».
Важно отметить, что безусловной заслугой Путина и его окружения стало именно всемерное стимулирование роста этого российского самосознания, гордости и самоуважения, пусть даже в корыстных политических целях и без должных на то оснований в области национальной конкурентоспособности. Поэтому о покорности тех, кого они считают свиньями, российским либеральным фундаменталистам придется забыть.
Перестав воспринимать себя как не имеющий права на существование обломок Советского Союза, российское общество естественным образом начало ощущать собственную целостность и самоценность. От этого еще неизмеримо далеко до национального возрождения и азарта созидания собственной, российской цивилизации, пусть даже и восстановления на новой основе. Однако этого вполне достаточно для того, чтобы не примириться, несмотря на состояние полной дезорганизации и деморализации, с собственным медленным умиранием.
Ведь реализация рассматриваемого сценария в принципе невозможна без общественного согласия на тихое, безропотное и относительно комфортное умирание, на превращение России в некоторое подобие хосписа. Между тем, какими бы мучениями, унижениями и разочарованиями в самих себе ни обернулся для россиян системный кризис, пробудившееся и развивающееся чувство собственного достоинства — не важно, что оно общественное, а не личное, — не даст нам согласиться на медленное покорное угасание.
Важным фактором, мешающим этому сценарию, является и наличие в усталом российском обществе существенного внешнего пассионарного элемента, в основном в виде огромных масс беженцев из Закавказья и с формально российского Северного Кавказа.
Эти массы создают огромную проблему с точки зрения сохранения этноконфессионального баланса и даже простой целостности российского общества, однако они же существенно повышают его энергетику и постоянно (в том числе в силу увеличения разного рода внутренних напряжений) провоцируют усиление инстинктов самосохранения и самоорганизации.
В принципе нельзя исключить повторения ситуации, когда в смуте системного кризиса именно выходец из этих масс и в определенной степени их представитель сосредоточит в своих руках власть — не обязательно ту «необъятную власть», о которой писал Ленин применительно к только еще набиравшему силу Сталину. В условиях привычки основной части населения к безропотному подчинению государству такое пассионарное руководство (разумеется, при условии его разумности) может оказаться весьма полезным для общества.
Однако и без этого наличие постоянного внутреннего раздражителя, перманентного «встроенного конфликта» активизирует общество. Само по себе это не панацея — межнациональная напряженность прекрасно сохраняется и в умирающих обществах до последней минуты их существования, как мы видим на примере той же Африки, однако в сочетании с гордостью за свое общество и пробудившимся общественным самосознанием она является прекрасным фактором активизации и поддержания жизнеспособности России.
Наконец, третья причина малой вероятности реализации сценария превращения России в «выморочное пространство» заключается в том, что она требует сохранения у власти людей, махнувших рукой на собственную страну, не верящих в возможность ее прогресса и развития, занимающихся преимущественно собственным потреблением — и при этом материальным, а не символическим. В условиях системного кризиса ориентированные подобным образом многие представители элиты уезжают «на пенсию» в фешенебельные страны, отказываясь участвовать в смертельно опасной борьбе за власть, как правило, с непредсказуемым для ее участников исходом. Ведь такую борьбу можно вести только по принципу «все или ничего». Сама по себе возможность «соскочить в случае чего», чувство хотя бы относительной безопасности настолько расслабляет участника этой борьбы, делает его менее чутким и жестким, что существенно снижает его шансы на победу.
В ходе системного кризиса к власти прорываются, как правило, личности и группы людей, ориентированные не на материальное, а хотя бы — в худшем случае — на символическое потребление, т. е. удовлетворение личных амбиций при помощи собственной страны. Такие люди, группы и социальные структуры органически не способны примириться с отмиранием собственной страны и просто обречены на попытки модернизации, которые, вне зависимости от их успеха, означают реализацию совершенно иных сценариев.
Поэтому вероятность реализации в России сценария «выморочного пространства» (с ее последующим неизбежным распадом и исчезновением с лица земли), несмотря на все глубокие проблемы и даже пороки нашего общественного развития, насколько можно предполагать на основании имеющихся сейчас данных, не превышает 5%.
Вялотекущая депрессия
Данный сценарий отличается от предыдущего несколько более высоким уровнем развития, на котором стабилизируется российское общество после системного кризиса. Этот уровень будет обеспечивать ему не медленное умирание и постепенное замещение более жизнеспособными культурами, но некоторую стабилизацию.
Причиной стабилизации станет большая, чем в прошлом варианте, потребность окружающего мира в российском сырье, обеспечивающая больший приток средств и, соответственно, существование за счет их утилизации большего количества (и большего разнообразия) секторов экономики и социальных групп.
Эти секторы будут работать на внутренний рынок, соответствующие сегменты которого будут отгорожены от глобальной конкуренции протекционистскими мерами. Недовольство развитых стран, вызываемое таким протекционизмом, будет уравновешиваться их выгодой от получения необходимого сырья и прибылью от инвестиций в Россию (так как описанные производства, работающие на внутренний рынок нашей страны, будут в очень значительной степени принадлежать именно иностранному капиталу).
Общий уровень технологического развития, качества управления и конкурентоспособности государства останется низким, однако темпы вымирания окажутся на уровне 90х годов (что с учетом обусловленного тенденциями прошлых лет сокращения доли людей детородного возраста станет означать даже несколько более благоприятную ситуацию).
Возможности модернизации будут утрачены и, более того, руководители страны не станут пытаться предпринимать подобные попытки, направляя все силы на поддержание относительно благоприятной стабильности. Непосредственной причиной этого (в условиях, когда люди, ориентированные на материальное потребление, как было показано в предыдущем разделе, имеют мало шансов прорваться к власти) может быть наличие во власти нескольких враждующих группировок, эффективно блокирующих друг друга и не позволяющих государству в целом предпринимать сколь-нибудь масштабные действия.
В сценарии «выморочного пространства» появление нескольких подобных группировок маловероятно — на их содержание просто не хватит скудных средств, и одна из них, скорее всего, оттеснит остальные от «кормушки» государственных ресурсов и либо уничтожит их, либо маргинализирует, превратив или в беспомощную оппозицию, или в мятежников. Однако в ходе "вялотекущей депрессии» уровень благосостояния общества и общественных ресурсов выше и позволяет ему содержать несколько кланов, уравновешивающих друг друга.
Данный сценарий наиболее близок к реалиям пореформенной России — с учетом поправок на благоприятную внешнеэкономическую конъюнктуру. В этом заключается не только причина его интуитивной понятности, но и источник низкой вероятности реализации: «в одну и ту же воду нельзя войти дважды».
Общество с восторгом примет ситуацию застоя после периода потрясений и неопределенности, как это было в нашей стране после Хрущева и Ельцина. При этом, если потрясения были очень серьезными, оно может даже не претендовать на ощутимый рост уровня жизни — просто за счет удовлетворения от уверенности в завтрашнем дне, пусть даже и скудном. Однако после относительно «сытых» и при этом стабильных лет общество окажется психологически не способно, даже пережив ужас системного кризиса, принять ту же самую негативную и не дающую надежд стабильность, но на более низком уровне жизни.
Инстинктивно оно все время будет порываться вернуться к еще памятной ей той же самой или похожей стабильности, связанной с более комфортными условиями повседневной жизни, и тем самым достаточно действенно подрывать стабильность в ситуации, в которой для повышения уровня потребления просто нет ресурсов.
Это когда такие ресурсы имелись, российское общество могло стремиться восстановить уровень потребления прошлого стабильного периода, брежневского застоя, (включая нематериальные блага, вроде безопасности, здравоохранения и образования) — без угрозы дестабилизации. С исчезновением этих ресурсов подобные попытки полностью разрушат рассматриваемый сценарий, а надежды на новое радикальное улучшение внешней конъюнктуры никоим образом не найдут себе подтверждение.
Помимо изложенного, весьма существенным пороком сценария «вялотекущей депрессии» является его в целом стационарный характер: он базируется на предположении о достижении некоего устойчивого равновесия, в то время как общество по определению представляет собой нестабильную, неустойчивую, постоянно меняющуюся вихревую структуру.
«Вялотекущая депрессия» возможна лишь как промежуточная, временная реакция на управленческую и политическую неудачу нового поколения руководителей, которое придет к власти в результате обвальной девальвации (по оценке, с вероятностью примерно в 15%). Продолжительность этой передышки, по сути дела заминки перед новым общественным выбором, вряд ли превысит три года, после которых «вялотекущая депрессия» закончится неизбежным переходом либо в распад, либо в авторитарную модернизацию, которая может как быть успешной, так и завершиться «авторитарным надломом» и распадом страны уже в его результате.
Вероятность этих трех вариантов, насколько можно судить в настоящее время, примерно одинакова — по 5%, однако выбор между ними будет предельно жестким, и по мере развития системного кризиса картина, конечно, будет меняться. Причина в том, что даже для медленного умирания в рамках сценария «выморочного пространства» (не говоря уже о «скачках по кругу») у России к тому времени просто не останется ресурсов, включая как чисто экономические, так и — в немалой степени — психологические и управленческие.
Скачки по кругу: Латинская Америка
Кошмаром добросовестной части российских либералов была возможность формирования в России латиноамериканской модели социально-экономического и политического развития, для которой характерно многократное, циклическое и вполне бесплодное повторение крайне болезненных для общества потрясений.
В общих чертах ее первый этап можно описать как оздоровление разрушенной экономики ценой жесточайшего снижения уровня жизни граждан и подавления их прав. Восстановление экономики сопровождается усилением старых или (при переходе на новый технологический уровень) созданием новых монополий, которые тесно связаны с государством и опираются на его мощь. Поэтому их произвол никак не ограничивается, и они, безнаказанно и в огромных масштабах злоупотребляя монопольным положением, присваивают себе основной общественный выигрыш от экономического роста. При этом ключевая часть монополий в промышленности и транспорте, как правило, находится в иностранной собственности, что делает их еще менее восприимчивыми к состоянию и интересам общества.
В результате разрыв между богатой частью общества и основной массой бедных, озлобленных и постепенно отчаивающихся людей растет. Удержание масс людей в бедности, а то и в нищете означает низкую емкость внутреннего рынка и, соответственно, экспортную ориентацию эффективной и растущей части экономики. Экспортная ориентация предопределяет нестабильность развития, и в результате тех или иных конъюнктурных колебаний на мировых рынках экономика несет ущерб, который монополисты перекладывают на плечи общества.
Поскольку основная часть общества и так является бедной, дополнительное ухудшение условий жизни вызывает массовый протест и беспорядки (собственно, они могут начаться и без ухудшения внешней конъюнктуры — из-за нарастания внутренней социальной напряженности).
В результате (обычно со сменой власти) происходит переход к более социально ориентированной политике. Государство пытается ограничить произвол монополий (особенно в наиболее важной для жизни общества сфере — сельском хозяйстве), создавая большую политическую напряженность (в том числе внешнеполитическую, так как часть монополий принадлежат иностранному капиталу) и в ряде случаев серьезно ухудшает условия развития экономики.
Низкий уровень управленческой культуры и простой экономической грамотности руководителей стран в сочетании с интенсивностью социального протеста, подстегиваемого низким уровнем культуры и образования, обусловливает принятие государством чрезмерных социальных обязательств, непосильных для экономики, а часто и прямо разрушающих ее.
Результат, как правило, наиболее ярко проявляется в головокружительной инфляции, новых социальных бедствиях — и, соответственно, ведет к смене власти и новому волевому оздоровлению экономики при помощи отмены и без того скудных социальных программ и ограничения прав человека.
Этот цикл повторяется раз за разом в разных странах в условиях нищеты, необразованности и бескультурия, отсутствия правосудия, массовой коррупции и склонности правительств к диктаторскому характеру правления. Однако его основа — высокий монополизм, коррупция и огромное влияние иностранного капитала, делающего крупный бизнес принципиально безответственным по отношению к своей стране, что отказываются сознавать российские либералы, искренне считающие, что солнце восходит на Западе.
В России все эти определяющие латиноамериканскую модель факторы налицо (хотя влияние иностранного капитала носит скорее идеологический и ценностный, а не грубо политический характер), и признаки проявления описанного цикла после распада Советского Союза, хотя и в сильно трансформированном виде, представляются вполне очевидными.
Тем не менее вероятность реализации подобного сценария в России после системного кризиса представляется относительно малой — около 5% из-за отсутствия наиболее значимых, ключевых для ее формирования факторов.
Прежде всего, это нежелание и неспособность правящей элиты делиться экономическими выгодами с основной частью общества. Принципиально важно, что в большинстве стран Латинской Америки сформировалась социальная структура, не позволяющая повышать качество человеческого капитала и существенно улучшать условия жизни значительных масс людей даже при наличии такого желания у руководства. Эта социальная структура характеризуется глубочайшим разрывом между богатыми и основной массой населения, запертой в «бетонных джунглях» крупных городов и в целом уже деклассированной, а также стремительным обеднением среднего класса.
Повышение уровня жизни при таком положении вещей не влияет на производительность труда в силу социокультурных факторов, разрушенности систем образования и здравоохранения. Важна и невозможность развертывания по инициативе государства новых масштабных производств в условиях, когда национальная экономика, по сути дела, контролируется иностранным капиталом (а тот не заинтересован в появлении конкурентов, даже если они создадут новые рабочие места и помогут социализировать часть обитателей трущоб).
В результате социальные расходы носят непроизводительный характер, что в условиях массовой нищеты означает непосильность для экономики сколь-нибудь заметного повышения уровня жизни.
Общество находится в состоянии «стратегического пата»: для улучшения социальных условий необходимо коренное изменение не только политической системы, но и отношений с иностранным капиталом, обычно (да и то не всегда) достижимое лишь в результате революции.
В России, при всех недостатках нашего общественного устройства, ситуация пока еще является далеко не столь безысходной: наши бедные сохранили способность к производительному труду (и поэтому социальные расходы в долгосрочном, и даже среднесрочном плане производительны), а зависимость от иностранного капитала отнюдь не фатальна. Правящий же класс на всем протяжении демонстрировал способность делиться с населением сверхдоходами, эффективно не допуская, таким образом, роста политического недовольства и достаточно оперативно и грамотно реагируя на массовые протесты (как это было, например, во время монетизации льгот).
Представляется, что даже системный кризис не сможет привести к утрате описанных «факторов прочности», оберегающих Россию от соскальзывания на латиноамериканский путь.
Второй ключевой фактор латиноамериканской модели, которого нет в нашей стране, — наличие высоко эффективных силовых структур, способных в критической ситуации подавить массовые протесты и вернуть всю полноту власти представителям традиционного, консервативного политического класса для проведения либерального (и потому временного) оздоровления экономики.
Слабость и зависимость российской армии, неспособной (в отличие от стран Латинской Америки) играть какую бы то ни было относительно самостоятельную политическую роль, и коррумпированность силовых структур в целом практически исключают возможность описанных действий, характерных для рассматриваемой модели.
И это представляется прекрасным, потому что российское общество уже сейчас не обладает, а после системного кризиса и тем более не будет располагать внутренним запасом прочности (и в первую очередь общественной энергетикой), достаточной для того, чтобы раз за разом прокручиваться через описанные болезненные циклы, сохраняя при этом собственное культурное лицо.
Поэтому реализация латиноамериканского сценария развития в России, особенно после системного кризиса, скорее всего, еще до завершения первого цикла приведет даже не к ее форсированному вымиранию, но к прямому и бесповоротному распаду.
Еще один авторитарный надлом
Наиболее вероятным сценарием развития нашей страны после системного кризиса представляется авторитарная модернизация. Ее суть проста: концентрация власти и ресурсов развития в руках государства, четкая и простая (как правило, даже примитивная) постановка общественно необходимых задач, упрощенная и потому действенная в рамках относительно небольших промежутков времени система управления.
Принципиально важным является понимание того, что эта система годится лишь для решения достаточно простых задач, в целом понятных обществу до ее возникновения. По своей природе она склонна не столько производить собственные решения, сколько отбирать наиболее эффективные из тех, что до нее свободно были подготовлены обществом, и последовательно реализовывать их (например, план ГОЭЛРО, разработанный российскими инженерами еще до Первой мировой войны).
Авторитарная система управления эффективна в основном для того, чтобы поставить общество на рельсы модернизации и научить его пользоваться простейшими навыками самоуправления. После этого она объективно должна трансформироваться, а авторитаризм обречен отойти в сторону под давлением растущего в результате модернизации благосостояния, продуцирующего стремление общества к личным правам и свободам.
Главное внутреннее противоречие авторитарной модернизации заключается именно в этом: решив свою задачу, власть должна сама, добровольно отойти в сторону и отдать власть, в том числе своим жесточайшим оппонентам.
Авторитарная модернизация формируется для того, чтобы обеспечить необходимую обществу для решения конкретных задач концентрацию ресурсов. Но по мере решения этих задач она сталкивается с объективной необходимостью снижения этой концентрации, включая концентрацию власти, которой надо делиться, в том числе и с прямыми оппонентами.
Если этого не произойдет, авторитарная система управления, успешно решив старые задачи, изменит страну и общество, но не изменится сама. В результате она, с одной стороны, вступит в серьезный конфликт с обществом, ею же созданным, и собственными успехами, но уже не поддающимся управлению традиционными мерами, а с другой — не сможет справиться с новыми проблемами общественного развития.
Цепляясь за власть, она сведет все общество «судорогой авторитаризма», попытавшись затормозить его развитие — и либо будет разрушена его протестом, либо, что более вероятно в случае сохранения ею относительной эффективности, на время остановит развитие общества и, при своей достаточной прочности, перенапряжет его решением заведомо бессмысленных задач и в конечном счете разрушит его.
Именно такой авторитарный надлом происходил в нашей стране дважды. Первый наблюдался в последний период жизни Сталина, когда воинов-победителей пришлось отправлять в лагеря, чтобы они не задумывались о том, как достичь в Советском Союзе такого же высокого уровня жизни, как в освобожденной от фашизма Европе, а также терроризировать интеллигенцию и разносить в клочья хрущевскими реформами всю систему хозяйственного управления.
Второй произошел в ходе брежневского застоя, и от этого надлома страна уже так и не оправилась: система управления оказалась достаточно жесткой, чтобы сохранить власть, а резервы внутренней демократизации оказались исчерпанными. В результате авторитарная власть продлила свое существование до последних минут существования страны, обрушив ее в «самую грандиозную геополитическую катастрофу XX века».
Третий авторитарный надлом обязательно кончится новым распадом нашей страны и нашего обессиливающего общества, но вероятность его не очень велика — как представляется, около 10% (5% после «вялотекущей депрессии» и 5% — непосредственно после провала попытки авторитарной модернизации).
Причина этого проста: исключительная слабость подточенной коррупцией и безответственностью управляющей системы, которая усугубится в ходе системного кризиса и во многом сохранится после него.
Пресловутая «вертикаль власти», на строительство которой были потрачены все годы, в условиях не политического, а социально-экономического кризиса оказалась недееспособной.
Мы видим это по почти полному отсутствию ее реакции на первую волну мирового финансового кризиса и настойчивым попыткам не замечать глобальную экономическую депрессию.
Саморазрушительной является сама мотивация правящей бюрократии: массовое стремление стать ее частью наблюдается потому, что это путь к стремительному обогащению, в основном за счет соучастия в той или иной форме в коррупции. Значительная часть представителей нынешнего государственного управления стремится не к управлению как таковому, но к личному обогащению.
После обвальной девальвации, в разгар системного кризиса, «пилить», выражаясь современным чиновным языком, будет почти нечего: нужно будет разгребать проблемы, созданные беззаботностью прошлых поколений руководителей. В этот момент желающих поработать в системе государственного управления поубавится, и значительная часть «эффективных менеджеров» просто покинет ставшие бесперспективными органы государственного управления ради тех или иных спекуляций.
Однако свой след они оставят—и система управления, которая сложится в результате политических или административных последствий обвальной девальвации для вывода страны из системного кризиса и начала модернизации, будет относительно слабой.
Она окажется авторитарной по своей природе, но будет вынуждена слушать общество, выполнять его волю и служить его интересам. Это произойдет не только из-за страха перед пренебрежением нуждами страны, парализующего ее руководителей как личностей, но и из-за ее собственной слабости, унаследованной от четверти века либеральных реформ и потому почти неустранимой.
Новая система управления станет авторитарной, и она будет осуществлять авторитарную модернизацию, но ее неустранимая внутренняя слабость не позволит ей противостоять обществу в тот момент, когда развитие доминирующих технологий и рост благосостояния потребуют расширения прав и свобод.
Так родовая травма политических лидеров и врожденная слабость авторитарной системы управления обернутся силой и конкурентоспособностью общества.
А с учетом характера современных технологий этап собственно авторитарной модернизации не может быть и не будет слишком долгим.
Успешная авторитарная модернизация
Институциональные изменения: ограничение монополизма и коррупции. Авторитарная модернизация — наиболее естественный и технологичный выход из системного кризиса. С одной стороны, деградация систем управления и человеческого капитала делает эффективными только достаточно простые решения и прямолинейные действия. С другой, — и задачи, связанные с выводом страны из системного кризиса, с технологической и управленческой точек зрения достаточно просты (что показала, например, успешная деятельность правительства Е. М. Примакова — Ю. Д. Маслюкова). Сложности их решения связаны лишь с необходимостью ущемления при этом интересов влиятельных групп, что опять-таки требует определенного авторитаризма.
Суть стратегии авторитарной модернизации и ее основные задачи в полной мере раскрываются в следующей части книги. Пока же ограничимся указанием лишь на наиболее важные, ключевые ее направления.
Прежде всего речь идет о резком ослаблении коррупции, без которого никакая осмысленная деятельность органов государственного управления не представляется в принципе возможной. Конечно, полностью искоренить коррупцию, да еще в сжатые сроки, невозможно — первоочередная задача заключается лишь в ликвидации коррупции системной (т. е. ситуации, при которой под давлением коррупционных интересов принимаются даже стратегические государственные решения) и резком снижении уровня коррумпированности судебной системы, а также правоохранительных и силовых структур.
Ключевой инструмент в данном случае достаточно прост, хорошо известен и распространен в развитых странах: это освобождение от ответственности взяткодателя в случае его добросовестного сотрудничества со следствием, даже если он не пришел с повинной, а был выявлен сотрудникам правоохранительных структур. Государство должно исходить из того, что коррупционные «правила игры» устанавливает взяткополучатель, как правило, чиновник (хотя коррупция широко распространена и в корпоративном мире), а взяткодатель вынужден подчиняться этим правилам под угрозой социального самоубийства (суть которого выразил один из российских руководителей, заявивший, что бизнесмены, столкнувшиеся с вымогательством взяток, должны уходить из бизнеса).
Вторая задача государства — ограничение произвола монополий. Крупные предприятия, занимающие монопольное положение, не только технологически, но и коммерчески необходимы: в современном мире они являются условием поддержания национальной конкурентоспособности. (Именно поэтому, в частности, наши стратегические конкуренты приложили огромные усилия для уничтожения крупных российских монополий, — ив отношении РАО «ЕЭС России» им удалось достичь своей цели, результатом чего стало драматическое снижение надежности российской электроэнергетики и рост транзакционных издержек в экономике в целом.)
Поэтому бороться с ними как таковыми бессмысленно и контрпродуктивно. Государство должно лишь ограничивать их злоупотребления монопольным положением, направляя их энергию на честную конкуренцию внутри страны и захват рынков и установление контроля за ресурсами без каких-либо сдерживающих факторов за ее пределами.
Принципы ограничения монопольного положения также достаточно просты: во-первых, обеспечение финансовой прозрачности компаний, доминирующих на рынке и заподозренных в злоупотреблении монопольным положением (ибо злоупотреблять в многообразных специфических обстоятельствах можно и при относительно небольшой доле рынка), а во-вторых, право регулирующих органов сначала возвращать на старый уровень резко изменившуюся цену и лишь потом проводить антимонопольное расследование. Причина последнего принципа проста: такое расследование, по сути дела, экономический суд, может длиться долго — до нескольких лет — и не исключено, что за это время ущерб, нанесенный монополистами экономике, окажется уже просто необратимым.
Решение этих двух ключевых институциональных проблем не может происходить вне содержательной работы по достижению количественно определяемых целей. Просто «искоренять коррупцию» саму по себе и «ограничивать монополизм» как таковой можно лишь на страницах учебника — в жизни и то, и другое можно делать лишь по мере решения конкретных экономических (или политических) задач, настоятельная необходимость которых будет давать дополнительный стимул к устранению преград в виде коррупции и произвола монополий.
Эти задачи достаточно просты. Облик модернизации сводится к трем основным элементам.
Модернизация инфраструктуры. Прежде всего для выхода из системного кризиса Россия должна будет преодолеть глубокую экономическую депрессию, во многом являющуюся эхом глобальной.
Для этого надо заместить увеличением государственного спроса недостаток сжавшегося рыночного. Поскольку общий объем спроса при этом сколь-нибудь значительно не увеличится, инфляционный эффект такого замещения возможен лишь в силу структурных диспропорций и при ограничении коррупции и произвола монополий будет гарантированно слабым.
Основные направления увеличения государственного спроса понятны: обеспечение минимально необходимой социальной помощи растущим слоям нуждающихся и создание для них рабочих мест. В России основным направлением создания рабочих мест, по крайней мере, на первом этапе, должна стать модернизация непременно на новом технологическом базисе инфраструктуры — в первую очередь коммунальных систем и автодорог. Восстановление их на базе технологий 50х годов прошлого века просто не имеет смысла, так как лишь усугубит и закрепит технологическое отставание нашей страны, а следовательно, и чрезмерно высокие издержки. Таким образом, оно не повысит, но, напротив, снизит конкурентоспособность России.
Впрочем, до этого дело так и не дойдет, поскольку для массовой реставрации технологических памятников полувековой давности, да еще в ходе системного кризиса, после обвальной девальвации у нашей страны просто не хватит ресурсов. Ведь общие масштабы модернизации инфраструктуры колоссальны — только мобильная и стационарная телефонная связь в крупных и средних городах поддаются модернизации силами бизнеса. Все остальное: уже упомянутые коммунальное хозяйство и автодороги, а также электросети, неэкспортный трубопроводный транспорт, аэродромы и навигационные системы авиатранспорта, речные и морские неэкспортные порты, железнодорожное хозяйство, почта и система прогноза погоды, — требует для своей модернизации прямых усилий государства.
Необходимость реиндустриализации. Вторая объективная задача модернизации — реиндустриализация. Ее причины носят исключительно прагматичный характер: утрата Россией целых классов индустриальных технологий создает для нее стратегическую угрозу, которая должна быть устранена.
Это может легко показаться пережитком «оборотного сознания», но часть критически значимого импорта (от лекарств до химических реагентов для непрерывных производств) может быть использована в условиях обострения глобальной конкуренции для коммерческого или политического шантажа нашей страны. Мы должны понимать, что международное право, «правила игры» и представления о допустимых приличиях в международной политике если и не исчезли совсем, то значительно трансформировались в последнее десятилетие, после агрессии США и их союзников по НАТО против Югославии. Нужно в полном объеме осознать победоносный эксперимент, поставленный находящимся под полным контролем Евросоюза «оранжевым» руководством Украины. Оно устроило этому же Евросоюзу «газовую блокаду», попутно нарушив ратифицированный им договор к Энергетической хартии, являющийся «священной коровой» все того же Евросоюза, и сделало все это практически безнаказанно!
С другой стороны, сокращения и закрытия производств в условиях глобальной депрессии носят труднопредсказуемый и зачастую хаотичный характер. Достаточно высока вероятность того, что часть критически значимого для России импорта, без которого закроются жизненно важные производства и перестанут выполняться общественно значимые функции (вроде излечения тех или иных болезней), станет недоступной для нашей страны просто из-за закрытия тех или иных производств или резкого сокращения ими выпуска соответствующей продукции.
Реиндустриализация, т. е. восстановление ряда утраченных Россией индустриальных производств и технологий, нужна именно для гарантированной защиты от этой опасности. Если какой-то товар, изделие, поддающаяся экспорту услуга производятся в мире менее чем тремя крупными независимыми производителями, никогда не предпринимавшими никаких значимых совместных действий (разумеется, кроме участия в режимах международных санкций), соответствующее производство должно создаваться в России в рамках реиндустриализации. Без такого производства мы объективно находимся под угрозой.
Само собой разумеется, что реиндустриализация должна пройти и в потенциально сверхприбыльных сферах, в которых она сегодня блокируется монополизмом и загниванием российских производителей, с одной стороны, и недобросовестной внешней конкуренцией — с другой. Это автомобилестроение (в первую очередь производство легковых автомобилей и автобусов), производство гражданских и современных транспортных самолетов, судостроение, строительство дешевого быстровозводимого жилья.
Начало реиндустриализации создаст огромную потребность в квалифицированных инженерах и рабочих, а значит, запустит программы возрождения человеческого потенциала, восстановления общедоступного и относительно качественного жилья, образования и здравоохранения. Она создаст огромную потребность в относительно современных технологиях. И здесь Россия сумеет воспользоваться моментом, скупая по дешевке во все еще охваченных глобальной депрессией развитых странах ненужные им технологии и оборудование вместе с ненужными им специалистами. При этом в ряде случаев удастся дешево приобретать высокоэффективные технологии «завтрашнего дня», для которых в Европе просто нет места, так как спрос ограничен, а ломать старые производства и сокращать занятость оказывается невыгодным из-за монополизма и чрезмерной социальной защиты. Именно по этой причине российские бизнесмены уже в 2007 году сумели приобрести в Нидерландах технологические комплексы по выращиванию цветов, которых нет в Европе, — ее потребности удовлетворяются старыми комплексами.
Переход к новому технологическому укладу. Однако социальная помощь, модернизация инфраструктуры и реиндустриализация — это только первый, стартовый, этап модернизации. Главное ее содержание, в ходе которого она неминуемо перестанет утрачивать свой авторитарный характер, — развитие качественно новых, современных технологий (биологических, информационных, энергетических, психологических и превращенных отмирающей бюрократией в дурную шутку, но тем не менее исключительно перспективных нанотехнологий).
Значительным пластом этих технологий станут полузабытые или кустарно эксплуатируемые без какой бы то ни было огласки наработки советского военно-промышленного комплекса, в ряде случаев сохраняющие не только технологическую новизну, но и огромный коммерческий потенциал.
Развитие и применение всех этих качественно новых технологий требует массового творчества, которое постепенно размоет традиционную авторитарную систему и вынудит ее отказаться от формальных ограничений прав и свобод. Неформальные ограничения, создаваемые не официальными запретами, но формированием общественного и индивидуального сознания, конечно, останутся, однако это будет уже тот самый авторитаризм, который мировое сообщество официально считает развитой демократией.
Успешную авторитарную модернизацию отнюдь не обязательно удастся запустить сразу же после переструктуризации системы государственного управления в ходе системного кризиса. Хотя медлить с ней, изматывая общество, означает существенно снизить ее шансы.
В целом вероятность успешной авторитарной модернизации оценивается на основе анализа современного состояния и тенденций развития российских экономики, общества и элиты в 65%. Из них 60%-процентная вероятность относится к успеху авторитарной модернизации «с первой попытки» и 5%-процентная — к ее успеху после «вялотекущей депрессии».
Описанные выше сценарии представляются вполне возможными в условиях системного кризиса — разумеется, с той или иной вероятностью.
К сожалению, в последние годы приходится с удручающей регулярностью сталкиваться с вполне серьезными описаниями сценариев развития России, в том числе и в условиях предстоящего кризиса, которые полностью игнорируют ее социальные, экономические и политические условия. По сути дела, эти сценарии представляют собой не более чем проекцию на российские реалии застарелых и полностью оторванных от нее индивидуальных страхов (или столь же индивидуальных и столь же оторванных упований) тех или иных уважаемых экспертов.
В основном они сводятся к внезапному появлению в российском обществе значимого количества энергичных носителей той или иной заботящей данного эксперта идеи, что и позволяет рассчитывать на ее реализацию и даже всерьез обсуждать ее последствия.
Высадятся ли эти люди с Марса, Венеры или же будут выращены из пробирки в секретных лабораториях авторы соответствующих прогнозных сценариев, как правило, тактично умалчивают.
Однако, поскольку их индивидуальные страхи и упования вступают в резонанс с соответствующими настроениями довольно заметных общественных групп (преимущественно в среде интеллигенции), эти сценарии начинают жить собственной жизнью, превращаясь из околонаучных построений в довольно распространенные мифы и стереотипы общественного мнения.
После рассмотрения вероятных сценариев развития России следует хотя бы бегло перечислить сценарии невероятные, но тем не менее достаточно укорененные в общественном сознании.
Кладбище популярных мифов
«Развитая демократия». Предполагается, что системный кризис, предельно озлобляющий людей и лишающий их всяких ориентиров, волшебным образом приведет к формированию институтов развитой демократии в результате некоего джентльменского соглашения представителей государственной власти, бизнеса и общественности.
Такое возможно при примерном равенстве или хотя бы сопоставимости политического влияния договаривающихся представителей соответствующих сил — и при наличии некоего явного или предполагаемого арбитра, мнение которого будут так или иначе учитывать участники переговоров.
На деле же значимые представители бизнеса практически полностью контролируются государством, а общественность раздроблена, разрознена и не имеет не только политических лидеров, но даже лидеров общественного мнения (во многом в результате усилий государства). Поэтому в ходе системного кризиса в обществе просто не успеет возникнуть субъект, сопоставимый с правящей бюрократией и потому способный вести с ней какие бы то ни было переговоры (и тем более не будет арбитра, способного обеспечивать хотя бы личную безопасность участников этих переговоров).
«УМНАЯ РОССИЯ». Будто для того, чтобы подчеркнуть полный отрыв этого сценария от реалий нашего общества, его разработчики часто называют его по-английски: Smart Russia.
Данный сценарий предполагает бурный расцвет по неизвестным причинам (если не принимать всерьез самоотверженных усилий добродетельных и эффективных чиновников и бизнесменов) и на основе неизвестных предпосылок высоких технологий, стремительный рост инноваций и коренное переустройство на этой основе всего российского общества.
Он производит ощущение развертывания в популярных и общедоступных терминах выдвинутого незадолго до начала глобальной экономической депрессии лозунга президента Медведева о «четырех “И” — институтах, инфраструктуре, инвестициях и инновациях», к которым он затем добавил еще и «пятое “И” — интеллект».
Однако, к чести пропагандистов данного сценария, они начали его разрабатывать и проводить в массы задолго до выдвижения Медведевым соответствующего лозунга, так что формирование этого сценария можно отнести на счет вековечной тоски нашей интеллигенции по лучшей жизни, туманных воспоминаний об «Основных направления научно-технического прогресса» и прочитанной в юности книги братьев Стругацких «Полдень. XXII век».
«Лютый тоталитаризм». Молчаливо исходит из реинкарнации Сталина, немедленно развертывающего массовый террор, на фоне которого выглядит полным торжеством социалистической законности (справедливости ради надо отметить, что сталинские суды в разгар террора выносили около 10% оправдательных приговоров, доля таких приговоров составляла менее 0,5%).
Мысль о том, что для осуществления значимого по своим масштабам террора необходима относительно эффективная и некоррумпированная силовая структура (что является недостижимым и в сегодняшней, и в завтрашней России), разработчикам этого сценария просто не приходит в голову.
Также они не понимают принципиальную невозможность существования такого режима без полностью закрытых границ и технологическую нереальность самоизоляции крупного государства со значимыми природными ресурсами и высокой зависимостью от экспорта в современном мире. Примеры относительно успешной самоизоляции касаются небольших стран (КНДР, Бирмы, Кампучии Пол Пота, Кубы), не вовлеченных в мировое разделение труда, управляемых высоко идеологизированным руководством. Для России это невозможно хотя бы потому, что ее природные ресурсы, несомненно, являются объектом глобальной конкуренции, которая, вне зависимости от своего хода и результатов, не даст ей никакой возможности самоизоляции.
К тому же совершенно непонятны мотивы, по которым будущее руководство нашей страны добровольно вычеркнет себя (при помощи самоизоляции и террора в отношении собственного населения) из активного участия в мировой политике и потребления достижений индустрии комфорта развитых стран.
«Националистическая диктатура». Данный сценарий отражает страх либералов перед национализмом — разумеется, исключительно русским. Часть бюрократии поддерживает этот страх, так как он позволяет заклеймить борьбу основной (русской) части россиян за свои права как экстремизм, а при малейшей направленности на обеспечение своей безопасности против этнической преступности (или на обеспечение своего благосостояния против этнических монополий в торговле) — и как фашизм.
Между тем собственно русский национализм в России, в отличие от других национализмов, исключительно слаб и стыдлив. Русские имеют национальные предпочтения, но в основном не признаются в этом даже сами себе. Небольшая группа философствующих на национальные темы интеллигентов не имеет почти никакой связи с массами населения. При анализе мотиваций пресловутых двух третей россиян, поддерживающих лозунг «Россия для русских» оказывается, что подавляющее их большинство воспринимает «русских» не по национальному, но лишь по культурному принципу — как носителей русской культуры, и голосует, таким образом, за лозунг «Россия для россиян».
Все без исключения попытки разыграть карту национализма на выборах, предпринимавшиеся в разные годы, кончались катастрофическим провалом (исключение — лозунг Жириновского «Мы за бедных, мы за русских», но он воспринимался в первую очередь как социальный). Пресловутая «партия русских националистов» «Родина» прошла в Госдуму (набрав лишь 9% голосов) на основе жесткой социальной критики олигархов. Национальная тема затрагивалась незначительно.
Проблема «русского фашизма» и «скинхедов» решается полностью за счет двух действий: начала учета специфики этнической организованной преступности и реальной борьбы с ней, а также отзыва агентов разнообразных спецслужб, активизирующих соответствующие структуры для поддержания фоновой напряженности в обществе и отвлечения его внимания от наиболее насущных социально-политических проблем.
Таким образом, реализация сценария «националистической диктатуры» невозможна просто в силу отсутствия необходимой для него социальной базы и патологической слабости национализма как такового (достаточно указать, что самой влиятельной структурой российских националистов является... интернет-сайт с относительно небольшим количеством посещений!).
Итак, только наиболее благоприятным, но и наиболее вероятным из всех реальных вариантов сценария развития России после переструктуризации государства, вызванной обвальной девальвацией, представляется успешная авторитарная модернизация.
Для того чтобы сократить ее издержки и повысить эффективность, очень полезно заранее рассмотреть по крайней мере основные ее черты и проблемы, которые предстоит решать в ходе ее осуществления (за исключением, разумеется, уже описанных выше).
Современный предмет, который мы называем также, как во времена Лермонтова называли конверт с письмом, написанным орешковыми чернилами. Что это за предмет?
Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. 
