Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. Связаться с автором
Еще совсем недавно политологи не только в нашей стране, но и за рубежом позволяли себе иронически улыбаться всякий раз, когда речь заходила о возможном влиянии религиозного фактора на современную гео-стратегию. Для большинства из них об этом факторе всерьез можно говорить лишь применительно к далекому прошлому.
Ушло в историю и недавнее противоборство двух социальных систем, на которые мир раскололся в 1917 г. Некоторые аналитики предсказывали, что с распадом СССР и прекращением военно-политического и идеологического противостояния между Западом и Востоком человечество вступит в период постепенного перехода к бесконфликтному развитию в условиях глобализации.
Предсказания эти, однако, не оправдались. Мир не избавился от реальности насилия и войн, которые сотрясают его на рубеже второго и третьего тысячелетий так же, как сотрясали на протяжении всей истории человечества. И на этом фоне уже появились новые пророчества о грядущих столкновениях, на сей раз между различными цивилизациями. При этом в качестве главного врага европейской цивилизации представляется религиозный экстремизм, в первую очередь исламский фундаментализм.
Актуальность проблемы. Социологические опросы неизменно свидетельствуют о том, что многие, если не большинство, наших современников в развитых странах, в том числе и в России, либо относятся к религии безразлично, либо не верят в Бога вообще (и это, как я полагаю, дает нам право указывать религиозные эпитеты, традиционно даваемые тем или иным странам и народам, в кавычках). Однако факт остается фактом: практически во всех военно-политических конфликтах последнего времени линия фронта раз Красиков Анатолий Андреевич, Институт Европы РАН, руководитель Центра по изучению проблем религии и общества, профессор, доктор исторических наук народы, исторические судьбы которых были связаны с разными, противоборствовавшими в прошлом религиями.
Последнее десятилетие XX в. прошло под знаком военных действий на Балканах, где «православные» сербы — наиболее многочисленная группа населения бывшей СФРЮ — оказались в конфронтации сначала с «католиками» хорватами, затем с «мусульманами» боснийцами, а в 1999 г. — и с «мусульманами» албанцами, жителями ликвидированной Белградом несколько лет назад автономной области Косово. «Национализм с «религиозной» окраской — вот что такое в действительности балканская форма секуляризации», — констатировал известный французский православный богослов Оливье Клеман.
При этом именно «православная» Россия (поддержанная столь же «православной» Белоруссией) стала той по существу единственной европейской державой, где после военного вмешательства НАТО практически все политические силы, отбросив в сторону разногласия по другим вопросам, почти единодушно выступили за оказание в той или иной форме помощи официальному Белграду.
Вряд ли можно считать случайностью и ту «особую позицию», которую занял в связи с событиями в Югославии президент Татарстана М. Шаймиев. А состоявшийся в апреле 1999 г. съезд Татарского общественного центра (ТОЦ), одного из самых массовых движений местных националистов, принял резолюцию в поддержку натовских бомбардировок. Лидер ТОЦ — доктор технических наук и полковник в отставке Заки-Зайнуллин осудил тех муфтиев, которые выступили против действий НАТО. Он потребовал убрать из Казани памятник Бутлерову, чей пращур, как утверждалось, помогал Ивану Грозному взрывать стены казанского Кремля во время штурма в октябре 1552 г.
Завершился же 1999 год (и начался 2000-й) тяжелейшим конфликтом в Чечне, корни которого тоже уходят в прошлое, за пределы XX в., а последствия, несомненно, будут ощущаться очень долго в следующем тысячелетии. Религиозный характер нынешней войны в Чечне единодушно отрицают руководители не только Русской православной церкви и Духовных управлений мусульман, но и лидеры российской и мировой политики. И в самом деле, непосредственные причины конфликта лежат не в религиозной, а совсем в других сферах: политической, экономической, социальной и даже криминальной.
И все же нам никуда не уйти от констатации того факта, что войны в Югославии и в Чечне — очередные звенья в длинной цепи событий с явным религиозным подтекстом. Вспомним о Ближнем Востоке, Ольстере, Кипре, Нагорном Карабахе, Абхазии. И этот подтекст отнюдь не исчезает из-за того, что самые влиятельные религиозные организации не просто отрицают свою причастность к возникновению конфликтов в горячих точках планеты, но и предпринимают неимоверные усилия, чтобы положить конец кровопролитию.
События в Чечне на рубеже двух тысячелетий — это, может быть, самый яркий пример взаимодействия и взаимопроникновения целого комплекса факторов, каждый из которых мог бы быть отнесен к числу системообразующих. Особое место среди них занимает криминализация отдельных сторон общественной жизни на постсоветском пространстве и сращивание части новой политической и экономической элиты с преступным миром на основе их взаимной заинтересованности в получении максимально высоких материальных выгод.
В случае с Чечней речь идет, в частности, о незаконной передаче местным структурам начиная оружия и боеприпасов, а также об обеспечении их горючим и другими сырьевыми материалами в обход официальных каналов. Сюда же следует отнести разворовывание средств, предназначенных для оказания экономической и гуманитарной помощи тем, для кого она действительно предназначалась. И наконец, нельзя пройти мимо дикого разгула преступности в таких ее формах, как массовые убийства и похищения людей с целью обращения их в рабство или для получения выкупа.
Важное место в чеченских событиях занимает и военно-стратегический фактор: угроза отрыва от России не только Чечни, но и всего Северного Кавказа, лишения нашей страны доступа к богатейшим источникам стратегического сырья, окружения Грузии и Армении кольцом мусульманских государств с расчетом на последующее полное изменение географической карты региона.
Совершенно очевидным представляется и присутствие политического фактора, причем как со стороны Чечни, где не прекращается борьба за власть между отдельными кланами местной элиты, так и со стороны России, на которую различные перипетии чеченской драмы оказывают непосредственное воздействие, особенно в предвыборных ситуациях.
По общему признанию, Борис Ельцин не был бы избран в 1996 г. главой Российского государства на второй срок, если бы не остановил — руками генерала Лебедя — войну, которая начала тогда вызывать острое неприятие общественности, после того как достоянием гласности стали данные о потерях российских войск. И точно так же Владимиру Путину не удалось бы добиться нынешнего сенсационного успеха, если бы не резкий всплеск противоположных настроений на фоне унижений, которым, по мнению значительной, части общества, Россия подверглась сначала в Косово, а затем и в Чечне.
Задавайте вопросы нашему консультанту, он ждет вас внизу экрана и всегда онлайн специально для Вас. Не стесняемся, мы работаем совершенно бесплатно!!!
Также оказываем консультации по телефону: 8 (800) 600-76-83, звонок по России бесплатный!
Нельзя сбрасывать со счетов и такой фактор, как коллективная память народов. Современник Фрейда, один из основателей социальной психологии Гюстав Лебон пришел к выводу, что «судьбой народа руководят в гораздо большей степени умершие поколения, чем живущие... Столетие за столетием они творили идеи и чувства и, следовательно, все побудительные причины нашего поведения». «Умершие поколения, — указывал французский психолог, социолог и историк, — передают нам не только свою физическую организацию; они внушают нам также свои мысли. Покойники суть единственные неоспоримые господа живых. Мы несем тяжесть их ошибок, мы получаем награду за их добродетели».
По мнению Г. Лебона, реформация XV в., породившая европейский протестантизм, Варфоломеевская ночь 24 августа 1572 г., когда в Париже и других городах Франции от рук католиков погибло 30 тыс. протестантов-гугенотов, религиозные войны, прокатившиеся по Европе, католическая инквизиция, террор, развязанный представителями самых различных конфессий, — все это явления тождественные. Они совершались толпой, «воодушевленной религиозными чувствами, которые необходимым образом требуют истребления огнем и мечом всего того, что противится упрочению нового верования».
Развивая исследования своих предшественников, один из классиков западной психологии и социологии Эрих Фромм подверг анализу нарциссизм в религии. Он обратил внимание на ту роль, которую это явление играет в национальной и религиозной нетерпимости, а также в психологической мотивации деструктивной и войны. «Предположим, кто-то говорит другим людям: “Я и моя семья — самые замечательные люди на Земле, только мы одни чисты, интеллигентны, добры и порядочны, все остальные — грязны, глупы, бесчестны и безответственны”. В этом случае большинство людей восприняло бы его как грубияна, невыдержанного человека или даже как сумасшедшего. Если же фанатичный оратор, выступая на массовом собрании, поставит на место слов “я” и “моя семья” такое слово, как народ (раса, религия, политическая партия и т.д.), то многие будут славить его и восхищаться им за его патриотичность, правоверность и т.д. Представители других народов или религий, напротив, обидятся на него за такую речь по той простой причине, что о них отзываются откровенно плохо. Однако внутри группы, возвышенной над другими, каждый чувствует себя польщенным в своем индивидуальном нарциссизме, и, поскольку с данным утверждением соглашаются миллионы, оно кажется им разумным» ’.
Об этом же с болью писал — применительно к нашей стране — ново мученик русского православия ученый и священник Павел Флоренский, расстрелянный в 1937 г. В его «Записке о Православии» есть горькие слова, над которыми стоило бы задуматься: «Люди всегда склонны сотворить себе кумир, чтобы избавить себя от подвига служения вечному и пассивно предаться простой данности. Для русских православных людей таким кумиром чаще всего является сам русский народ и естественные его свойства, которые они ставят перед собою на пьедестал и начинают поклоняться, как Богу... Может быть, соблазн такого само обожествления есть у каждого народа, но у русского он исключительно велик вследствие пассивности и рыхлости русской психологии и вследствие молодости народа, выступившего в истории тогда, когда пышная и бесконечно мудрая церковная культура уже сложилась».
В СССР социальная психология долгое время находилась под запретом. В кратком философском словаре, вышедшем под редакцией М. Розенталя и П. Юдина в начале 50-х годов, психологическая школа в социологии была названа «реакционной» и «антинаучной». Обосновывая эту характеристику, авторы словаря обвиняли специалистов по социальной психологии в «пособничестве поджигателям войны». Они утверждали, что «фрейдизм и “неофрейдизм” состоят на службе американского империализма, который использует “учение” о подчиненности сознания “подсознанию” в целях оправдания и развития самых низких и отвратительных стремлений и инстинктов людей».
Позднее, после отказа от некоторых догм сталинизма, официальный подход к социальной психологии стал более гибким. В философском словаре под редакцией И.Т. Фролова говорилось уже о том, что «в области технических приемов и эмпирических результатов (особенно в сфере изучения группового поведения) западные исследователи имеют известный положительный опыт, который используется марксистской социально-психологической наукой».
Целью этой науки, в том числе ее «прикладного раздела» — психологии религии, называлось «выявление не только зависимости развития личности и общества от объективной логики исторического развития, но и влияния на него субъективных факторов».
Присутствие различных специфических элементов в кризисных ситуациях не снимает вопроса о религиозной составляющей событий в горячих точках. К такому выводу пришел и руководитель Отдела неправительственных организаций Управления политических дел Совета Европы Геза Мезеи. Выступая на симпозиуме в Будапеште весной 1997 г., он констатировал, что «одной из фундаментальных особенностей конфликтов в посткоммунистической Центральной и Восточной Европе, особенно в Югославии и в государствах бывшего Советского Союза, было преобладающее присутствие в них религиозного аспекта».
На необходимость комплексного изучения религиозного и других факторов конфликтности в наше время справедливо указывает швейцарский исследователь, сотрудник военного ведомства своей страны Жан Франсуа Мейер, который, будучи специалистом по новым религиозным движениям, принимал личное участие в расследовании деятельности секты «Храм Солнца». В серьезном аналитическом исследовании «Религии и международная безопасность» он напоминает, в частности, о прямом и косвенном воздействии, оказываемом религиозными группами на политику; о влиянии государств и политических формирований на верующих и их организации; о взаимоотношениях между религиозными организациями и последователями различных религий и, наконец, о взаимодействии и взаимопроникновении религиозного и других факторов, влияющих на политическую стабильность, международные отношения и безопасность государства и региона.
Стоит прислушаться и к мнению непосредственного руководителя этого ученого по служебной линии, директора Центрального управления обороны Швейцарии Ганса Хейри Дахиндена. Представляя работу Ж.Ф. Мейера, он писал: «Нельзя недооценивать роли религий и религиозных групп в области политики безопасности. Как правило, религии исповедуют принципы мирного сосуществования людей и народов. На протяжении веков они часто вносили конкретный вклад в поддержание или установление мира, способствовали краху авторитарных режимов и освобождению угнетенных народов. Однако парадоксальным образом они могут также служить адептам определенных идеологий и национализма и оказываются в этих случаях серьезным источником напряженности, ведущей к актам насилия и даже к войнам».
Религия как фактор единства и разделения Европы. Именно христианство стало той основой, на которой родилась и выросла европейская цивилизация. По всей Европе, в том числе и на Руси, оно вдохновляло архитекторов, художников (в нашем случае — прежде всего создателей икон), музыкантов на создание подлинных шедевров, стало духовным стержнем национальной культуры.
Сегодня христиане разных конфессий говорят о том, какое большое впечатление производит на них православная духовность, которая находит свое выражение, в частности, в богослужении по восточно-христианскому обряду. Красота этого богослужения, судя по рассказу летописца, стала главным, решающим доводом в пользу принятия князем Владимиром в 988 г. византийского православия в качестве официального вероисповедания Киевской Руси.
К сожалению, однако, та же самая христианская религия — а вернее, ее конкретные носители — стала на определенном этапе фактором разделения нашего континента. Как отмечает современный православный ученый, историк религий профессор А.Б. Зубов, среди христиан всегда находились приверженцы точки зрения, отрицающей положительный смысл за любыми взглядами, отличными от их собственных. «Временами таких христиан оказывалось даже большинство, особенно в те века, когда опыт живого общения с носителями иных религий почти прекращался. В мусульманине, иудее, язычнике такие христиане отказывались видеть сопричастную Богу личность, подобную собственной. Это приводило к жестокостям, нетерпимости, геноциду».
Нетерпимость к носителям других взглядов не была присуща христианству изначально. Она начала проявляться в разных формах, иногда относительно мягких, временами же самых крайних, и даже стала частью политической стратегии светских владык только после того, как христианская религия приобрела официальный, государственный характер. Разное понимание характера взаимоотношений между светской и духовной властью привело к появлению в Европе различных типов государственности.
Аналитик Центра русских исследований в Медоне (Франция) католический священник отец Франсуа Руло объясняет это особенностями гео-стратегии первых веков христианской эры. Когда в 330 г. Константин перенес столицу своей империи в «новый Рим», пишет этот исследователь, он совершил деяние исключительного значения. В самом деле, Константинополь (Византия) стал первым в истории христианским городом, поскольку все остальные города империи первоначально были языческими.
Перед церковью и государством в «новом Риме» стояла задача построить свои отношения на основе не только сотрудничества, но и полного единомыслия. «Следуя подобной мировоззренческой позиции, — отмечает отец Франсуа Руло, — церковь не может существовать без империи, а империя — без церкви... Символом такого единства светской и духовной власти является византийский двуглавый орел»
С такой интерпретацией идей первого христианского императора Римской империи соглашается и православный исследователь А. Дворкин (приобретший известность у нас главным образом в связи с судебными процессами по делам о новых религиозных движениях, квалифицируемых им как «тоталитарные секты»). Он называет «определяющим фактором» в мировоззрении Константина и его окружения «понимание империи как церковно-государственного тела с двумя главами — вселенским патриархом и вселенским императором». Византийцы, пишет Дворкин, «не сомневались, что тело это должно в конечном итоге объять весь православный мир или, точнее, весь мир, который сделается православным».
О том, что византийские лидеры и в самом деле претендовали на установление в союзе с церковью господства над всем христианским миром («вселенной»), свидетельствует письмо, направленное Константинопольским патриархом Антонием великому князю Московскому Василию Дмитриевичу в 1393 г., за полвека до падения империи. Отвергая заявление великого князя о непризнании «вселенских» прерогатив императора, предстоятель церкви указывает на всеобщую обязанность безоговорочно исполнять любые поручения, освященные авторитетом главы византийского государства (в русском переводе — «царя»).
«На всяком месте, где только имеются христиане, имя царя поминается всеми патриархами, митрополитами и епископами, и этого преимущества не имеет никто из прочих князей или местных властителей, — заявляет патриарх. — Невозможно христианам иметь церковь и не иметь царя. Ибо царство и церковь находятся в тесном союзе, и невозможно отделить их друг от друга... Все, и сверху и снизу, гласит о царе природном, которого законоположения исполняются во всей вселенной (подчеркнуто мною. — А.К.), и только его имя повсюду повторяют христиане, а не чье-либо другое».
Впоследствии, когда Византия исчезла с политической карты мира, Москва выступила в роли правопреемницы «вселенской православной империи». Никому на Руси и в голову более не приходило ставить под сомнение тезис, сформулированный патриархом Антонием в письме князю Василию.
Что касается последователей латинского христианства, они разработали иную концепцию взаимоотношений светской и духовной власти. Она нашла свое выражение в теории «двух мечей» и опиралась на упоминание в Евангелиях от Луки и от Матфея о мечах, которые приготовили апостолы и один из которых по велению самого Христа ученик должен был вложить в ножны. «Простое упоминание мечей в Евангелии, — констатирует Ф. Руло, — вызвало к жизни обширную юридическую литературу духовного и политического характера».
Римское право подчеркивало необходимость разделения властей, в то время как в Византии закон отражал их единство. Соответственно в Риме существовало два разных кодекса, а в Византии — один общий. Ученый католик считает, однако, что было бы несправедливым оспаривать легитимность как латинской, так и византийской системы. Беда, по его мнению, лишь в том, что «когда мы переходим от рассмотрения принципов к истории их приложения на практике, то сталкиваемся со многими отступлениями от них и злоупотреблениями». История христианского Запада часто являла пример того, что одна из ветвей власти не признавала другую или пыталась превратить ее в свое орудие, склоняясь то к «цеза-репапизму», то к «папо-цезаризму».
Последние века первого тысячелетия новой эры прошли под знаком формирования «после-римской» Европы, которая, несмотря на все перипетии дальнейшей истории, сохранила основные контуры внутренней организации вплоть до наших дней. Главной отличительной чертой Запада стало многообразие государств при сохранении их верности общим христианским корням. Это было Европейское сообщество в его первоначальном варианте, основанном на приоритете не прав, а обязанностей человека.
Второе тысячелетие новой эры началось в Европе с двух трагических событий, наложивших глубокий отпечаток на всю последующую историю континента. Речь идет о расколе христианства и крестовых походах западных христиан против обосновавшихся на Ближнем Востоке мусульман (а фактически и против византийцев). Сначала, в 1054 г., произошло разделение христианства на две конфессии: католичество и православие. Папа римский и патриарх Константинопольский взаимно отлучили друг друга от церкви и объявили каждый свою церковь единственной носительницей благодати Божией, а другую — соответственно средоточием ереси.
Лишь в XX в. будущий папа Иоанн XX, тогда еще монсиньор Анджело Джузеппе Ронкалли, сумел преодолеть стереотипы мышления, унаследованные и католиками, и православными от их далеких предков. Находясь на церковно-дипломатической службе в Болгарии, он, не дожидаясь созванного им же Второго Ватиканского собора, в 1926 г. выразил свое отношение к расколу X в. в письме к одному православному корреспонденту: «Католики и православные — не враги, а братья. У нас одна вера, те же самые таинства, прежде всего евхаристия. Нас разделяют некоторые недоразумения в вопросах Божественного строительства Церкви Господа нашего Иисуса Христа. Но те, кто оказался у истоков этих недоразумений, умерли много столетий тому назад. Так отодвинем же в сторону старые споры и займемся, каждый в своей среде, работой с тем, чтобы внушить нашим братьям чувство доброты, подавая им собственный добрый пример».
Двусторонним юридическим актом, который окончательно урегулировал этот вопрос, стала обнародованная 7 декабря 1965 г. совместная декларация Римско-католической церкви и Константинопольского патриархата об их решении «изъять из памяти и среды церковной акты отлучения» 1054 г. (позднее папа римский и патриарх Константинопольский во время совместного богослужения прочли Символ веры в обоих переводах: латинском и греческом, признав их фактическую идентичность)18.
Москва второй половины XX в. за «церковью-матерью» (как у православных принято называть «первый по чести» Константинопольский патриархат) не последовала. Три недели спустя после оглашения декларации Павла V и Афинагора, патриарх Московский и всея Руси Алексий откликнулся на нее телеграммой патриарху Константинопольскому. В ней говорилось: «Богословского значения для всей Полноты Святой Православной Церкви этот акт, по нашему мнению, не имеет».
Вернемся, однако, к трагическим событиям начала тысячелетия. Вскоре после разделения церквей был предпринят первый крестовый поход западных христиан на Ближний Восток. Целью похода было объявлено завоевание Иерусалима, и на какое то время этот город, действительно, стал католическим, но пострадали от этого не только мусульмане, но и православные. «Жестокость и бессмысленные кровопролития, — констатирует в наши дни отец Романо Скальфи, — характеризуют и этот крестовый поход, и все остальные»20 Пропасть, на века разделившая две христианские конфессии и две части Европы, не уменьшилась, а, наоборот, стала еще более глубокой.
В июне 1999 г., ровно 900 лет спустя после взятия Иерусалима, 350 христиан (католиков и протестантов) прибыли в этот город, чтобы покаяться за преступления, совершенные крестоносцами. После трехлетнего марша по пути, пройденному участниками первого крестового похода, они встретились с иерусалимцами и принесли им свое покаяние в присутствии православного священника, раввина и мусульманского проповедника.
Незадолго до этого, в 1992 г., по обе стороны Атлантического океана было торжественно отмечено 500-летие открытия Америки. Эта дата совпала с пяти-вековым юбилеем окончания испанской реконкисты — окончательной победы христиан над мусульманскими завоевателями Пиренейского полуострова. Последний оплот арабов — город Гранада — сдался при условии сохранить за мусульманами и евреями свободу отправления их традиционных религиозных культов и право личной собственности. Однако, как только над Гранадой взвился флаг «католических королей» Фердинанда и Изабеллы, данные побежденным обещания были нарушены.
Опьяненные победой над арабами, а также известием об открытии (в том же 1492 г.) Америки, руководители испанского государства развернули совместно с церковью жестокие репрессии против нехристиан, оставшихся в стране, которая за без малого восемь столетий была для них родиной. Согласившихся креститься арабов (их переименовали в морисков) и евреев (для них было выбрано имя маранов) постоянно подозревали в неискренности, окружили тотальным шпионажем и в массовом порядке предавали суду церковной инквизиции.
Ровно 500 лет спустя в ватиканской газете «Оссерваторе рома но» был напечатан текст заявления архиепископа Арагонского (Испания) Торелья Касканте, в котором говорилось: «То, как христиане поступили в 1492 году с евреями и мусульманами, является прямой противоположностью того, что им надлежало сделать в соответствии с принципами христианства. Мы можем лишь сожалеть о случившемся. Это была эпоха преследований, отвержения, насильственного обращения в другую веру, ссылок и даже казней».
Пожалуй, ни одна из тем церковной истории не порождала столь обширную литературу, как инквизиция. Тысячи авторов, как врагов католичества и воинствующих безбожников, так и самих католиков, исследовали ее доскональнейшим образом, одни — в порыве разоблачения, другие — пытаясь оправдать если не жестокость инквизиторов, то их побуждения, связанные с отстаиванием чистоты веры.
Жестокостью сопровождалось и покорение европейцами Америки. Уже в то время внутри церкви нашелся смелый человек — епископ Лас Касас, который охарактеризовал официальный тезис завоевателей об «изначальной греховности индейцев» и насилия, которыми сопровождалось их обращение в католичество, как преступление. Его книга-дневник 300 лет находилась в испанских архивах на специальном хранении.
В дни юбилейных торжеств папа римский Иоанн Павел совершил поездку в Доминиканскую Республику, чтобы, подчеркнув значение евангелизации американского континента, одновременно осудить акты насилия, которыми она сопровождалась. «Мы просим прощения, прежде всего у коренных жителей этих новых земель, а также у тех, кого вывозили туда из Африки в качестве рабов для выполнения тяжелых работ», — заявил папа сразу же по возвращении из Западного полушария.
В письме к кардиналам, направленном в начале 1994 г., Иоанн Павел вновь вернулся к вопросу, «можно ли обходить молчанием подобные формы насилия, совершавшегося якобы во имя веры». Он провел историческую параллель между методами средневековой инквизиции и репрессиями против инакомыслящих в XX в. «Такое же принуждение людей, грубейшие нарушения их прав, — писал он, — стали фундаментом, на который опирались, совершая свои преступления, гитлеровский нацизм и сталинский марксизм».
На востоке европейского континента разгорелось соперничество между Польшей и Московским государством, претендовавшими на господство над Украиной. Утративший роль столицы русичей, Киев не забыл и не простил северянам расправы, учиненной войсками Андрея Боголюбского (сына Юрия Долгорукого), когда, как отмечал Н.И. Костомаров, этот город был «весь разграблен и сожжен», причем «не было пощады ни старым, ни малым, ни полу, ни возрасту, ни церквам, ни монастырям».
Папство воспользовалось этим соперничеством, которое обострялось на фоне ослабления Константинополя, с трудом отражавшего наступление на него с востока турецких завоевателей, чтобы реализовать идею унии (союза) с православием на собственных условиях. В действительности к восстановлению единства христиан тогда реально не были готовы ни православные, ни католики. В условиях того времени речь могла идти лишь о поглощении первых вторыми (до признания Римско-католической церковью «равно-благодатности» православных «церквей-сестер» оставалось еще несколько веков).
В итоге, как отмечают современные православные богословы протопресвитер В. Боровой и А.С. Буевский, притязания средневекового папства на власть над всем христианским миром отрицательно сказались на судьбах и православия, и самого папства. Лишь в конце XX в. между православными церквами и Римско-католической церковью начался серьезный богословский диалог, призванный расчистить накопившиеся между ними завалы враждебности.
На все-православном совещании в 1961 г. было предложено обсудить с католиками, в частности, вопросы об унии и прозелитизме. 30 ноября 1979 г. Иоанн Павел и Константинопольский патриарх Димитрий объявили о создании Смешанной международной комиссии по богословскому диалогу, что и было сделано при согласии всех поместных православных церквей. Первое заседание комиссии проходило на островах Патмос и Родос в 1980 г.
На заседании комиссии в июне 1993 г. в Баламанде (Ливан) был принят документ, прямо заявляющий, что униатство «не может быть больше принято ни как метод, ни как модель единства, к которому стремятся наши церкви». При этом речь не шла о том, чтобы объявить «без благодатными» и ликвидировать силовыми методами те униатские церкви, которые сохранились в отдельных странах до наших дней, несмотря на все перипетии истории.
В XV в. Римско-католическая церковь, которая, казалось, прочно утвердилась на всем европейском континенте, за исключением восточной и юго-восточной его частей, столкнулась с мощным движением протеста против повседневной практики и богословия Святейшего престола (протестантизмом). По Европе прокатилась волна войн и восстаний, потрясших до основания сложившийся в предыдущие века образ жизни европейцев и в корне изменивших картину церковно-государственных и церковно-общественных отношений.
Антипапское движение в Европе быстро приняло массовый, а религиозный спор — политический характер. Папу поддержал император, за сторонника реформ в церкви Мартина Лютера вступились удельные князья — руководители входивших в состав империи фактически самостоятельных государств. Одни из них стали лютеранами по убеждению, другие — и их оказалось немало — увидели в появлении новой христианской конфессии возможность обогатиться за счет церкви, присваивая якобы «по идейным мотивам» ее имущество.
В ходе, вспыхнувшей на континенте вооруженной борьбы крайняя жестокость проявлялась со всех сторон. Католики пытали и жгли протестантов, протестанты отплачивали им той же монетой. «Все эти люди, — пишет итальянский исследователь Ф. Руффини, — добивались терпимости только для истинного учения, в конечном счете, только для самих себя».
Военные действия в Центральной Европе прекратились на какое-то время в 1555 г. в результате заключения Аугсбургского религиозного мира, который давал право выбора религии князьям. Был провозглашен принцип: «cuus rego eus relgо» («чья страна — того и вера»), означавший, что вместо одного — католического — единомыслия отныне вводятся несколько религий, каждая из которых должна соблюдаться в пределах одного конкретного государства.
Выступая в 1990 г. перед католическими епископами Европы, папа Иоанн Павел подверг критике этот принцип, напомнив, что он отрицал свободу религиозного выбора и привязывал христианские конфессии к светской власти. Римско-католическая церковь высказалась в пользу равноправия всех конфессий перед законом, а, подписала с лютеранами декларацию, которая объявляет об их взаимном согласии на различное толкование богословских вопросов, включая и вопрос об оправдании верой.
Европа пережила очередной вооруженный конфликт — Тридцатилетнюю войну, в которой по разные стороны линии фронта оказались католики и протестанты, чехи и немцы, император Германии и немецкие удельные князья. Война, в которую были втянуты также Франция, Швеция и некоторые другие европейские страны, велась с огромным ожесточением и привела к опустошению обширных районов Центральной Европы.
Заключенный в конце концов, в 1648 г. мир (он получил название Вестфальского, поскольку приведите к нему переговоры проводились в двух городах Вестфалии: Мюнстере и Оснабрюке) позволил сделать существенный шаг вперед в вопросах религиозной свободы. Мирный договор не только уравнял в правах католиков, лютеран и кальвинистов всей Германии, но и лишил германских князей права определять религиозную принадлежность своих подданных. С принципом «чья страна — того и вера» было покончено.
Эпоха религиозных войн в Европе подходила к концу. Монархам становилось все труднее поднимать свое воинство на сражения под флагом их собственной, «единственно правильной» веры. Одним из косвенных результатов этой конфронтации стало нарастание в обществе критического отношения к церковным структурам всех культов.
На Востоке Европы, в России, авторитет церковных структур падал по другим причинам. Сыграв уникальную, поистине выдающуюся роль в формировании и развитии русской культуры и государственности, религиозная организация православных христиан попала затем в полную зависимость от светских властей. И внутри страны, и за ее пределами постепенно сложился имидж церкви как послушного орудия в руках царского самодержавия.
Это тонко подметил, в частности, Н.А. Бердяев, констатировавший, что «христианство было приспособлено к царству кесаря. Было сделано открытие, что христианство... может быть социально полезно для устроения царства кесаря... Сделаны были ложные выводы из учения о первородном грехе, оправдывающие всякое существующее зло и несправедливость... Христианством пользовались для оправдания приниженности человека, для защиты гнета».
Как подчеркивает, со своей стороны, современный исследователь, доцент Московского юридического института МВД РФ, кандидат философских наук М.Д. Шевченко, «церковь погрязла в полицейских делах». Огосударствление церкви, констатирует он, «изменило не только ее, но и сущность государства, которое становится полицейским». Религия стала восприниматься как государственная идеология, а «храм Божий превратился для русского человека в одно из государственных учреждений», что «преградило путь появлению гражданского общества, обусловило казарменный характер культуры»32.
В других, более дипломатических выражениях охарактеризовал тогдашнее положение церкви председатель Отдела внешних церковных сношений митрополит Кирилл: «С одной стороны, она была Церковью государственной, практически возглавлялась православным государем-императором, который заботился о Церкви. У Церкви был, что называется, «режим наибольшего благоприятствования». Но, с другой стороны, остается фактом, что церковное руководство находилось под строжайшим государственным контролем».
Религии в светском обществе. Конец XV в. внес существенные изменения в ситуацию в мире и в Европе. В 1775 г. началась война за освобождение Северной Америки от британского колониального владычества. Годом позже была обнародована Декларация независимости, а в 1787 г. разработана и принята Конституция США. В 1789 г. Конституция была дополнена поправками, и в соответствии с первой же из них Конгрессу запрещено принимать законы, ограничивающие свободу слова и печати, так же как и религиозную свободу.
Тогда же, в 1789 г., произошла Великая французская революция. Самым важным ее документом стала Декларация прав человека и гражданина, провозглашавшая, как и Конституция США, свободу личности, свободу слова и свободу убеждений. Впервые появилось понятие естественных, священных, неотчуждаемых прав человека. Господствующим мировоззрением политической и экономической элиты на Западе стал либерализм. По всей Европе прокатилась волна воинствующего безбожия, закрывались храмы и монастыри, прекращалось или резко сокращалось обучение религии в школах и университетах.
Как пишет известный итальянский историк, руководитель влиятельной католической организации «Общество св. Эгидия» профессор Андреа Риккарди, с этого момента ушли в прошлое режимы «христианских монархов», та система христианства, которая основывалась на взаимодействии и взаимопроникновении светской и церковной властей. Был разорван союз трона и алтаря, союз, в котором целое тысячелетие видели единственно возможную форму отношений между церковью и обществом.
Европейские протестанты преодолели полосу трудностей, связанных с наступлением атеизма, с меньшими потерями по сравнению с католиками, хотя и на них не могли не отразиться процессы христианизации общества, резко убыстрившиеся после событий XV в. Сильной стороной практически всех протестантских деноминаций был реальный отказ от религиозной нетерпимости после того, как она достигла апогея в период религиозных войн в Европе.
В «протестантских» государствах раньше, чем в других странах Европы, начался процесс либерализации законодательства с целью позволить инаковерующим свободно исповедовать свою религию. Соответственно снижалось значение религиозного фактора в политике, ибо вера все больше воспринималась как личное дело, вмешиваться в которое государству не следует. В Англии, например, преследование католиков прекратилось в 1832 г. В середине XX в. свободу вероисповедания там получили иудеи и унитарианцы, позднее — и другие религии35. В том же направлении эволюционировала религиозная политика других стран, сохранивших протестантизм в качестве государственной или пользовавшейся особой поддержкой государства религии.
Протестанты выступили инициаторами экуменического движения, т. е. усилий, направленных на сближение и сотрудничество всех христианских церквей перед лицом все шире распространяющегося неверия. Именно неверие европейцев, а не католики и не православные, воспринималось ими отныне как самый серьезный и опасный враг.
С гораздо большим трудом адаптировалась к новой ситуации Римско-католическая церковь. Ощутив себя осажденной крепостью, она начала все больше противостоять окружающему миру. В 1864 г. Пий X опубликовал знаменитый «Силлабус», или «перечень заблуждений нашего времени». Осуждению подверглись не только различные идеи социальных реформ, но и требование свободы совести. А созванный понтификом в 1869 г. Первый Ватиканский собор еще более отдалил католиков от православных и протестантов.
Несмотря на начавшуюся вскоре разработку собственной социальной доктрины, Святейший престол долго не мог «найти» себя и в условиях XX в. Итальянский историк профессор Эннио Ди Нольфо, который впервые ввел в научный оборот секретные документы, связанные с ватиканской миссией М. Тэйлора (личного представителя президента США), пришел к выводу, что Ватикан испытывал опасения по поводу обоих возможных исходов Второй мировой войны. Папа Пий X постоянно уходил от выбора, в результате чего к нему с большим подозрением относились как Гитлер и его союзники, так и участники антигитлеровской коалиции.
Профессор А. Риккарди соглашается с такой оценкой и называет политику папства времен войны «дипломатией, ориентированной на поражение». «Святейший престол, — констатирует он, — не имел хороших отношений ни с одной из воюющих сторон... Ватикан оказался в изоляции». Не менее критично относится профессор Риккарди к роли, сыгранной папством в начале «холодной войны». Пий X уклонился от участия в деятельности ООН, но не отверг заведомо неосуществимое предложение своего богослова Кордовани, который предложил сделать ставку на создание некоей «Лиги христианских государств», ориентированной на Рим. В итоге Ватикан папы Пия не смог выйти за пределы «логики блоков» и стал восприниматься как придаток Запада.
В середине XX в. в Европе (и в мире) создалась принципиально новая ситуация, когда новейшие научные открытия и их практическое применение в военных целях поставили вопрос о выживании человечества. Противостояние двух систем, каждая из которых отрицала — по крайней мере, в долгосрочной перспективе — право другой на существование, в условиях перенасыщения мира современными ракетно-ядерными вооружениями, не говоря уже об угрозе экологической катастрофы, превратило библейский Апокалипсис в реальную перспективу, может быть, очень близкого будущего.
Среди тех, кто решился взглянуть на мир трезвым взглядом, чтобы помешать превращению планеты в гигантский «Титаник», были и религиозные лидеры. В 1948 г. по инициативе протестантских организаций был создан Всемирный совет церквей (ВСЦ), куда сразу же вошли представители двух православных церквей Константинопольской и Элладской (Греческой). Остальные православные церкви, хотя и участвовали в подготовке к созданию ВСЦ, на ассамблею в Амстердам своих представителей не направили, ориентируясь на позицию Русской православной церкви (РПЦ), которая, в свою очередь, была вынуждена следовать соответствующим директивам Кремля.
Ветераны Отдела внешних церковных сношений Московского патриархата отец Виталий Боровой и А.С. Буевский рассказывают, что приглашение на намеченную на август-сентябрь 1948 г. ассамблею, которое было отправлено в Москву из Амстердама за полгода до этого события, 20 февраля, до РПЦ так и не дошло.
Протестантские деноминации сразу же сделали упор на конкретной социальной деятельности. «Мы не должны забывать о действительности, которая отражается в мышлении наших современников, — указывал один из ведущих теологов современного протестантизма Йозеф Лукл Громадка. — Будем помнить о том, что для современного человека все, что находится вне принципов разумности, не существует и в действительности».
В 1961 г., принимая разрабатывавшийся несколько лет доклад комиссии о «христианском свидетельстве, прозелитизме и религиозной свободе», Центральный комитет ВСЦ изложил взгляды своих членов на различные аспекты церковно-общественных и церковно-государственных отношений. В докладе отмечалось, что техническое и социальное развитие повсюду в мире радикально меняет сложившиеся ранее модели человеческого общества. Вследствие резкого роста средств информации, связи и передвижения религиозные и культурные сообщества больше не могут оставаться закрытыми для внешних влияний и подвергаются воздействию приходящих извне идей и движений. Помешать этим влияниям может только насильственное подавление посредством, например, глушения радиопередач, запрета свободного выезда и въезда в страну и т.д.
В момент, когда РГЦ наконец, вступила в ВСЦ (разумеется, с разрешения властей), этот документ звучал как декларация солидарности международного протестантизма с русским православием и одновременно представлял собой попытку, пусть даже наивную, но все же искреннюю, убедить советский атеистический режим в бесперспективности расчетов победить религию.
Позднее, в 1992 г., нынешний патриарх Алексий говорил о том, что членство РПЦ во Всемирном совете церквей и в других экуменических организациях «помогло нам выйти из полной, почти полувековой подконтрольной и подневольной изоляции от внешнего мира в тисках тоталитарной атеистической системы». В другом публичном выступлении патриарх развил эту тему: «Участие Русской православной церкви в экуменическом диалоге в трудные 1960-е годы помогло нам: о нас, о нашем положении узнавал весь христианский мир. Неужели теперь мы скажем нашим братьям: сегодня у нас в стране церковь свободна и нам незачем больше с вами общаться».
В эти же годы папство проделало головокружительную эволюцию от неприятия новой реальности к активному включению в обсуждение самых острых проблем современного мира (энциклика Иоанна XX «Расеш n Terrs» — 1963 г., решения Второго Ватиканского собора, тесное сотрудничество с международными правительственными организациями, утверждение в 1992 г. нового катехизиса, социальные энциклики нынешнего понтифика Иоанна Павла).
Второй Ватиканский собор (21-й Вселенский — по католической хронологии) состоялся чуть менее века спустя после предыдущего, который заседал, но, казалось, их разделяет целое тысячелетие. Католическая церковь провозгласила «началом, предметом и целью всех социальных учреждений» человеческую личность. Любая дискриминация, в том числе по признакам религиозной принадлежности, указывалось в документах Ватикана, должна быть устранена. Назвав частную собственность одной из категорий естественного права, папство в то же время выступило с предостережением против злоупотреблений этим правом, подчеркнув, что человек должен пользоваться им в интересах всего общества, а не исключительно для себя.
На третьей сессии Собора был утвержден документ, авторы которого затронули в специальном параграфе вопрос об отношениях с «отделенными церквами», т. е. с православными. В нем члены этих церквей назывались не еретиками, а «отделенными братьями», а за их рукоположенными клириками признавалось «действительное священство».
Следующая, четвертая сессия обсудила и приняла декларацию об отношении к нехристианским религиям. И этот документ оказался не менее, а, может быть, даже еще более сенсационным, поскольку он развернул буквально на 180 градусов тот курс, которому церковь следовала в данном вопросе почти 2000 лет. Декларация начиналась с призыва обращать внимание, прежде всего на то, что объединяет людей. Далее подчеркивалось, что католическая церковь не отвергает ничего из того, что истинно и свято в других религиях.
Отдельный параграф был посвящен мусульманам. В нем, в частности, указывалось: «Хотя в течение веков между христианами и мусульманами возникали немалые разногласия и вражда, Священный собор призывает всех предать забвению прошлое и искренне стремиться к взаимопониманию, а также совместно оберегать и поддерживать ради всех людей социальную справедливость, нравственные ценности, мир и свободу».
В следующем параграфе указывалось, сколь велико духовное наследие, общее для христиан и последователей иудаизма. Заявив, что «иудеев не следует представлять ни отверженными Богом, ни проклятыми», отцы Собора не забыли и о тех преследованиях, которым евреи подвергались, нередко с благословения, а то и по прямому указанию христианского, в том числе католического, священноначалия: «Церковь, осуждающая всякие гонения на кого бы то ни было, памятуя об общем с иудеями наследии и движимая не политическими соображениями, но духовной любовью по Евангелию, сожалеет о ненависти, о гонениях и обо всех проявлениях анти-симетизма, которые когда бы то ни было и кем бы, то ни было направлялись против иудеев».
А на последней сессии была принята Декларация о религиозной свободе, которая признает право выбора религии за каждым конкретным человеком. Столь смелого шага история католической церкви еще не знала.
В Декларации прямо говорилось, что «человеческая личность имеет право на религиозную свободу». «Эта свобода, — указывали авторы Декларации, — состоит в том, что все люди должны быть свободны от принуждения со стороны, как отдельных лиц, так и социальных групп, а также какой бы то ни было человеческой власти, дабы благодаря этому в религиозных вопросах никого не заставляли действовать против своей совести». Что касается гражданской власти, она «должна следить за тем, чтобы юридическое равенство граждан, само по себе относящееся к общественному благу, никогда не нарушалось на религиозных основаниях — ни открыто, ни тайно — и чтобы никто из граждан не подвергался дискриминации».
Собор охарактеризовал «всякую войну, нацеленную на сплошное уничтожение целых городов или обширных регионов вместе с их населением», как «преступление против Бога и человека» и пришел к выводу о том, что «нужно всеми силами стараться предуготовить то время, когда по общему согласию всех стран можно будет полностью запретить любую войну».
Святейший престол развернул активную деятельность на мировой арене. Его представители начали сотрудничать с ООН, участвовали во многих важных международных форумах, включая Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе, обменялись официальными представителями с СССР. Как указывали, анализируя дипломатическую активность Святейшего престола, известные специалисты по проблемам католичества профессора Н.А. Ковальский и И.М. Иванова, позиция Ватикана свидетельствует о поддержке общеевропейского процесса, хотя, конечно, он высказывается за обеспечение безопасности и сотрудничества на континенте, рассматривая эти проблемы через призму своих специфических интересов.
Европа никогда не была исключительно христианской, хотя христиане различных конфессий (или их потомки) неизменно составляли большинство жителей континента. В 1995 г. среди верующих граждан стран — членов Европейского союза примерно 53% причисляли себя к католикам, 20% — к протестантам, 9% — к англиканам, 3% — к православным, 2% к мусульманам и 0,5 % — к последователям иудаизма.
В последние годы, однако, процент христиан среди верующих медленно, но неуклонно уменьшается. Религиозная география Европы претерпевает заметные изменения в связи с быстрым ростом мусульманского населения. Рост этот происходит в первую очередь за счет выходцев из бывших колоний европейских держав, которые сотнями тысяч переселяются на континент. В некоторых европейских странах они принадлежат уже к четвертому, а то и пятому поколению иммигрантов.
Число мусульман, расселившихся в различных государствах континента, превысило 7 млн. человек (примерно половина из них живет во Франции). В 1992 г., 500 лет спустя после падения Гранады — последнего бастиона мусульман в средневековой Европе, в Мадриде была открыта гигантская по европейским масштабам мечеть. Заполнились верующими мусульманами построенные недавно мечети в Лондоне и Риме.
Государственные власти стран Западной и Центральной Европы, следуя духу и букве международных и европейских конвенций о правах человека, способствуют постепенной, но от этого не менее реальной интеграции иммигрантов в жизнь новых для них сообществ при сохранении связей с культурой предков.
Так, Германия по примеру других европейских стран ввела в действие с 1 января 2000 г. новый закон, предоставляющий право немецкого гражданства родившимся в этой стране детям иностранцев (ежегодно в ФРГ на свет появляются 100 000 детей, чьи родители не являются гражданами этой страны). Сокращен с 15 до 8 лет и срок проживания в Германии иностранцев, после которого они могут подавать заявку о предоставлении им немецкого гражданства. Самой многочисленной группой иностранцев в ФРГ являются рабочие — иммигранты из Турции (2,1 млн. человек).
Как свидетельствует профессор Тарик Рамадан (арабский ученый, который постоянно проживает в Европе), дети второго и третьего поколений в такой же степени, в какой их деды были настроены вернуться однажды на родину, этого, наоборот, не хотят. «Мы здесь живем, — говорят они, — и пусть здесь же растут и воспитываются наши дети».
Стремление закрепиться на европейском континенте объясняется не только соображениями материального характера, но и политическими причинами. «Мы, — указывает профессор Рамадан, — чувствуем себя в большей безопасности в Европе, нежели в тех государствах, где наши единоверцы составляют основную часть населения и где на 95% правящие режимы являются диктаторскими. Поэтому мусульмане становятся французами или швейцарцами мусульманского вероисповедания. И снимается как фальшивый вопрос, кто мы, прежде всего — французы и швейцарцы или мусульмане».
Единство в многообразии или многообразие единств? На протяжении столетий европейский континент развивался как единое тело с двумя головами, отвернувшимися одна от другой и смотрящими в разные стороны. При этом демаркационная линия, в одних случаях явная, в других скрытая, проходила приблизительно по границе между «каноническими территориями» западной и восточной христианских церковных структур. Линия эта сохранилась и в конце второго тысячелетия, когда в Европе на смену религиозному противостоянию пришло противоборство двух социальных систем.
Идея окончательного преодоления раскола, однако, жила и живет, причем не только в политических, экономических и культурных кругах, но и среди последователей всех основных христианских традиций. Покидая в 1992 г. пост президента Конференции европейских церквей в связи с избранием на первосвятительский престол РПЦ, патриарх Алексий заявил: «Искренне верю, что с помощью Божией мы сумеем совместными усилиями достичь желанного образа единой, мирной, открытой для всех Европы».
«Если Европа будет едина, а это возможно при должном уважении ко всем внутренним различиям, — отметил, со своей стороны, папа Иоанн Павел в одной из речей в 1982 г., — ее будущее не потонет в тревоге и страхе, но откроется к новой жизни внутренней и внешней, благодетельной и определяющей для всего мира».
Папа постоянно подчеркивает, что это должно быть «единство в многообразии». Равным образом и весь род человеческий, по его мнению, должен достичь единства через множественность, «сохраняя все разнообразие форм мышления и деятельности, культур и цивилизаций».
Во время своего последнего визита на родину в июне 1999 г., выступая на заседании польского сейма, папа призвал к строительству «великого европейского сообщества духовности». При этом он вновь остановился на своем понимании «единства в многообразии».
«Я уже неоднократно говорил о двух легких одного организма, которыми Европа должна дышать, обращаясь к традициям Востока и Запада, — напомнил Иоанн Павел. — Церковь предостерегает против сведения нашего взгляда на Европу исключительно к экономическим и политическим аспектам, против некритического отношения к потребительства как образу жизни. Если мы хотим, чтобы единство Европы было действительно прочным, надо строить его на основе духовных ценностей и с учетом богатства и разнообразия культур и традиций различных наций».
Свой путь в будущее нащупывает и Русская православная церковь. В 1994 г. по инициативе РПЦ в Москве была проведена 1я межконфессиональная конференция на тему «Христианская вера и человеческая вражда». За ней через несколько месяцев последовала вторая, проходившая в Минске. В этих конференциях участвовали, помимо православных, официальные представители старообрядцев, католиков, лютеран, баптистов, пятидесятников, адвентистов, ряда других конфессий. Они создали Христианский межконфессиональный координационный комитет (ХМКК), сопредседателями которого являются председатель отдела внешних церковных связей РПЦ (ОВЦС) митрополит Кирилл, председатель Конференции католических епископов России Т. Кондрусевич и председатель Союза евангельских христиан баптистов 11.Б. Коновальчик.
Борьба вокруг нового закона «О свободе совести и о религиозных объединениях» значительно осложнила религиозную ситуацию в стране. Как отметил старообрядческий митрополит Московский и всея Руси Алимпий, выступая на заседании совета при президенте в сентябре 1997 г., «принятие этого закона Федеральным Собранием существенно понизило уровень доверия в отношениях религиозных конфессий между собой, привело к тому, что межконфессиональные противоречия в России приобрели острую политическую окраску».
На самом излете XX в. РПЦ предприняла новые усилия, чтобы вернуть доверие других религиозных общин. В конце декабря 1998 г. состоялась встреча представителей православия, ислама, иудаизма и буддизма, на которой было решено создать с их участием Межрелигиозный совет для «организации и поддержки диалога по общественно значимым и иным смежным проблемам». А в январе 1999 г. был «реанимирован» ХМ КК, собравшийся после долгого перерыва, чтобы сформировать специальный орган, на который могла бы быть возложена координация его собственной текущей работы.
Позитивный вклад в нормализацию взаимоотношений русского православия с «инославными» христианами внесла проведенная по решению ХМКК 23-25 ноября 1999 г. в Москве Международная межконфессиональная конференция, которая была посвящена 2000-летию христианства. В итоговом документе конференции признается, что «многоразличные проблемы наступающего тысячелетия побуждают христианское сообщество к активному сотрудничеству в совместных поисках адекватного ответа на вызовы нового времени, к осознанию ответственности христианских общин за судьбы человечества».
Была активизирована деятельность возглавляемой митрополитом Кириллом Синодальной рабочей группы по выработке «Основ социальной концепции Русской православной церкви». В 1999 и 2000 годах состоялось несколько заседаний, результаты которых были рассмотрены Священным синодом, после чего утверждены Архиерейским собором (август 2000 г.).
Собор стал, вне всякого сомнения, исключительно важным событием в жизни церкви, поскольку впервые была утверждена ее собственная социальная концепция. Одно из центральных положений этой концепции касается подхода церкви к своим взаимоотношениям с государством. На рубеже двух тысячелетий РПЦ заявила, что «церковь не должна брать на себя функции, принадлежащие государству», а «государство не должно вмешиваться в жизнь церкви».
Отныне РПЦ, как сказал в своем вступительном докладе патриарх Алексий, «поддерживает власть во всяком добром деле, решительно противостоит попыткам ее ослабить, но одновременно возвышает свой пророческий голос, когда видит со стороны власти нравственно неоправданные поступки или бездействие в какой либо важной области». В этих случаях, указывается в «Основах социальной концепции Русской православной церкви», не исключается даже призыв к гражданскому неповиновению.
От внимания аналитиков не ускользнул тот факт, что столь сенсационное решение совпало по времени с обострением дискуссии в обществе о реальном проведении в жизнь положений Конституции РФ, касающихся равенства религиозных объединений перед законом. Участники Собора выразили негативное отношение к принципу свободы совести, подчеркнув (в том же документе), что его появление «свидетельствует о распаде системы духовных ценностей, потере устремленности к спасению в большей части общества». «Утверждение юридического принципа свободы совести, — указывается далее в том же тексте, — свидетельствует об утрате обществом религиозных целей и ценностей... и фактической индифферентности к делу церкви и к победе над грехом».
В другом документе Собора («Основные принципы отношения к инославию») подчеркивается, что РПЦ «не может признавать «равенство деноминаций»... Это означает, что путем к единству является путь покаяния, обращения и обновления». При этом «неприемлема сама установка на толерантность к разномыслию в вере». «Канонически недопустимо» и «сакраментальное общение с инославием». Богословский диалог с не православными христианами возможен, но его задача — «объяснить инославным партнерам экклезиологическое самосознание Православной церкви, основы ее вероучения, канонического строя и духовной традиции, рассеять недоумения и существующие стереотипы».
Назвав восстановление единства христиан «важнейшей целью отношений Православной церкви с инославием», участники Собора одновременно сформулировали вывод, согласно которому «подлинное единство возможно лишь в лоне Единой Святой Соборной и Апостольской Церкви», в то время как «все иные «модели» единства представляются неприемлемыми». Было подчеркнуто, что «Православная церковь есть истинная церковь, в которой не повреждено, сохраняется Священное Предание и полнота спасительной благодати Божией. Она сохранила в целости и чистоте священное наследие апостолов и святых отцов. Она сознает тождественность своего учения, богослужебной структуры и духовной практики апостольскому благовестию и Преданию Древней Церкви».
Связи православных с не православными христианскими религиозными объединениями в странах СНГ и Балтии допустимы и «должны осуществляться в духе братского сотрудничества», однако «миссия традиционных конфессий возможна лишь в тех условиях, когда она осуществляется без прозелитизма». Инославные христиане могут работать «среди групп населения, традиционно к ним принадлежащих», т. е. по существу только среди потомков выходцев из Западной Европы, но ни в коем случае не среди этнических русских, которые, даже если они и являются сегодня неверующими, подлежат воцерковлению исключительно в лоне РПЦ.
На рубеже третьего тысячелетия Московский патриархат существенно ужесточил свою позицию на переговорах с католиками по проблемам, связанным с дальнейшим существованием униатов. Отныне, как заявил в докладе на Архиерейском соборе в Москве в августе 2000 г. митрополит Кирилл, «для православных неприемлема не только уния как метод достижения единства (с чем обе стороны согласились в Баламанде в 1993 г.), но и сам экклезиологическое статус Греко-католических церквей, существующих на канонической территории Православных церквей параллельно с последними».
Отметив развитие взаимосвязей РПЦ со всемирными и европейскими межгосударственными организациями — ООН, ЮНЕСКО, ОБСЕ, Советом Европы, Европейским союзом (при котором в 1999 г. была создана постоянная делегация Московского патриархата), председатель Отдела внешних церковных сношений констатировал, что «другого пути нет, поскольку глобализация, несущая как положительные, так и отрицательные последствия, будет развиваться помимо нашего желания, а уход в социальное гетто сыграл бы на руку недругам православия».
В завершающей главе документа об основах социальной концепции РПЦ с сожалением констатируется, что современная международно-правовая система основывается «на приоритете интересов земной жизни человека и человеческих сообществ перед религиозными ценностями». Такой же приоритет, отмечают авторы документа, закреплен в национальном законодательстве «многих стран» (Россия при этом прямо не упоминается, хотя в ее Конституции прямо указывается, что отныне у нас «человек, его права и свободы являются высшей ценностью» (ст. 2), и признается, что «основные права и свободы человека неотчуждаемы и принадлежат каждому от рождения» (ст. 17).
«Уважая мировоззренческий выбор нерелигиозных людей и их право влиять на общественные процессы, — подчеркивается в последнем абзаце документа (жирный шрифт составителей — А.К.), — церковь в то же время не может положительно воспринимать такое устроение миропорядка, при котором в центр всего ставится помраченная грехом человеческая личность».
Это положение социальной доктрины РПЦ прямо вытекает из одобренного Синодом еще 19 июля 1999 г. (но обнародованного только в октябре того же года) другого документа РПЦ, озаглавленного «Концептуальные основы церковно-государственного и церковно-общественного взаимодействия в связи с празднованием 2000-летия Рождества Христова».
Он начинался с признания необходимости «решительной само переоценки человечества» и «уразумения глобальных ошибок», поскольку «без... глубинного осмысления хода мировой истории, нацеленного на ее решительное изменение, нынешняя историческая веха рискует остаться лишь поводом для формальных и пустых «торжеств», к которым так привыкло современное человечество». Уже тогда РПЦ выступила с критикой «попытки представить в качестве единственно универсальной и прогрессивной лишь одну из многих существующих в мире культур, основанную на понимании свободы падшего человека как абсолютной ценности и мерила истины».
Кто именно предпринимает такую попытку, в этом тексте прямо не говорилось, но легко понять, что речь шла о западных христианах. Поскольку именно они не только первыми признали основополагающую ценность прав человека, но и стали инициаторами принятия всех действующих международно-правовых норм в данной области, включая Устав ООН (1945), Всеобщую декларацию прав человека (1948) и ратифицированную Российской Федерацией в 1998 г. Европейскую конвенцию прав человека и основных свобод (1950).
Позиция Собора по данному вопросу подтверждает тезисы произнесенного митрополитом Кириллом еще весной 1999 г. в Афинах доклада, в котором он критиковал международные нормы в области прав человека как «исключительно западные и либеральные». «К сожалению, — заявил он тогда, — по идеологическим и политическим причинам православная духовно-культурная традиция никак не была представлена советской дипломатией при выработке современных стандартов межгосударственных отношений и прав человека».
Владыка Кирилл назвал «нравственным долгом как посткоммунистической России, так и других стран, принадлежащих к духовно-культурной традиции православия, представить мировому сообществу свое видение проблемы». Православным, по его словам, «предстоит большая и трудная работа по формулированию и отстаиванию своей позиции перед лицом мировой общественности в ООН, других международных организациях». Потребуется и диалог «с иными церквами, деноминациями и религиями».
Первые в какой-то степени осязаемые результаты дал пока что лишь обмен мнениями с религиозными руководителями Ирана — страны, где мусульман, у которых находят Библию, подвергают смертной казни. После состоявшейся в июне 1999 г. в ОВЦС встречи с иранцами было опубликовано коммюнике, в котором говорилось, что «каждый народ должен иметь право на самобытное осуществление своей исторической миссии, на адекватное представление и отстаивание своих интересов в рамках мирового сообщества».
Положение о праве народов на самобытность в принципе бесспорно, однако если воспринимать его под углом унаследованных частью современных православных деятелей от имперской Византии представлений о «канонических территориях» как о зонах, куда «посторонним вход воспрещен» (с чем охотно соглашаются и исламские религиозные экстремисты), дискуссия переносится в плоскость нового раздела мира по религиозному принципу. И тогда окажется прав тот западный деятель, который утверждал, будто Европа кончается там, где начинается православие.
Три недели спустя после Архиерейского собора РПЦ (3 сентября 2000 г.) Римско-католическая церковь причислила к лику блаженных (первый шаг к прославлению как святых) одновременно двух пап: Иоанна XX, чье имя неразрывно связано с началом широкого диалога между христианами Запада и Востока, и Пия X, сделавшего все, чтобы такой диалог стал невозможным.
Беатификация Пия X (в миру — Джованни Мария Мастаи Ферретти) вызвала далеко не однозначную реакцию не только среди православных и протестантов, но и в самом католическом мире. Наиболее категорично высказалась по поводу прославления этого церковного деятеля редакционная коллегия международного католического журнала «Коичилиум». Авторы заявления — 19 известных богословов из 10 стран — задают вопрос: «Как можно в один и тот же год приносить покаяние и прославлять одного из тех, на ком лежит ответственность за действия, потребовавшие этого покаяния?».
Официоз Ватикана газета «Оссерватореромано» поместила в конце августа большую статью в поддержку намерения Святейшего Престола, но была вынуждена начать этот материал с сообщения о «крике протеста против беатификации Пия X», прозвучавшем на заседании Общества католических церковных историков в Иннсбруке 13 июня 2000 г. Отвергая позицию членов этого общества, газета не соглашается также с той оценкой, которую дал папе Мастаи ученый Джакомо Мартина, «известнейший автор трех объемистых томов, посвященных Пию X» и «один из крупнейших исследователей эпохи Пия» (по признанию самой газеты).
Как бы отвечая на критику, папа Иоанн Павел в своем выступлении на беатификации сказал, что Пия X «очень любили, но и ненавидели, возводя на него клевету». Беатифицируя одного из своих сыновей, добавил папа, Церковь прославляет не его конкретный исторический выбор, а добродетели. Международные наблюдатели не преминули отметить сходство этой аргументации с той, которая была использована Архиерейским собором РПЦ при канонизации последнего русского царя.
Конечно, беатификация автора «Силлабуса» готовилась не три недели. Обсуждение вопроса о возможности его причисления к лику блаженных началось еще в первые годы XX в. Но ход этому делу был дан лишь почти 100 лет спустя, после того как все попытки установить «сакраментальное общение» католиков и православных при сохранении полной независимости их нынешних церковно-организационных структур оказались безрезультатными.
Итак, мы окинули взглядом наше общее европейское прошлое, в котором, надо признать, темных страниц было не меньше (если не больше), чем светлых. Две тысячи лет, которые истекли с Рождества Христова, вошли в историю как нескончаемая череда конфликтов сначала христиан с мусульманами, потом христиан друг с другом и, наконец, утративших веру людей с теми, на кого их натравливали вожди, прикрывавшиеся знаменем национальной или социальной исключительности.
Таким образом, неоспорима важность учета среди многих факторов глобального порядка наряду с политическим, экономическим, военно-стратегическим и социокультурным, также и религиозного компонента гео-стратегии. Если все эти факторы будут учитываться, а главное — если политики сделают из их анализа правильные выводы, мир сможет переходить из одного тысячелетия в другое в условиях мира и сотрудничества населяющих его народов.
Как известно, все исконно русские женские имена оканчиваются либо на «а», либо на «я»: Анна, Мария, Ольга и т.д. Однако есть одно-единственное женское имя, которое не оканчивается ни на «а», ни на «я». Назовите его.
Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. 
