Главная » Экономисту »
Россия и СНГ: баланс центробежных и центростремительных тенденций
Россия и СНГ: баланс центробежных и центростремительных тенденций
Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. Связаться с автором
Межгосударственному образованию, нареченному при рождении Содружеством Независимых Государств, была уготована трудная судьба. В дискуссиях о СНГ постоянно возникают два мотива, противоречивость которых не замечается, несмотря на ее очевидность. Содружество распадается и вот-вот прекратит свое существование — такой прогноз все чаще слышится в преддверии каждой очередной встречи лидеров государств-членов. СНГ — эфемерное и не работающее образование — утверждают не реже и вполне справедливо. Мало кто, однако, делает логический вывод: распадется ли СНГ, либо продолжит свое существование как своего рода «виртуальная реальность» — все это не имеет существенного значения, поскольку подразумевает, по сути, тождественное содержание.
Более того, можно предположить, что именно иллюзорность СНГ является залогом его долголетия. Мумии, как известно, более сохранны, чем живые организмы. И если акт выхода из СНГ требует некоторого волевого усилия и влечет какие-то последствия, то пребывание в нем, никак не стесняющее его членов и ни к чему не обязывающее, достаточно комфортно. К тому же участие или демонстративное неучастие в коллективном в СНГ является основой небезуспешного бизнеса, в котором подпись под теми или иными документами Содружества — «векселями без покрытия» — обменивается на вполне материальные российские уступки в вопросе о долгах, ценах на энергоносители и т.п.
В институционально-нормативном строительстве Содружества можно, разумеется, выявить определенные этапы и тенденции, которые косвенным образом и весьма опосредованно все же характеризуют изменения намерений и настроений его участников. Однако, судить об эволюции и направлении развития отношений России с ее ближайшими соседями не сквозь искаженную призму СНГ, а анализируя характер действительных политических и экономических процессов на постсоветском пространстве как объективной реальности независимо от ее искусственного отображения.
Пространство прежде единой страны, даже спустя 10 лет после ее распада на (15 + п) государств, выделяется из окружающего мира либо повышенной степенью плотности взаимосвязей и взаимозависимостей частей былой целостности, либо их обратным проявлением — усиленным взаимо-отторжением, мерой которого становится негативный эффект от разрыва существовавшей сопряженности. Умозрительно исчисляемый потенциал их реинтеграции по сравнению с предполагаемыми выгодами и потерями при переориентации постсоветских государств на иные центры притяжения вне зоны их прежнего объединения служит теоретическим доказательством возможности воссоздания пространственно-экономической системы. Между тем оценка реальных тенденций по каждому из этих параметров позволяет сделать один и тот же вывод о постоянно нарастающей эрозии и начавшейся реструктуризации постсоветского пространства.
Динамика и структура торговли государств СНГ показывают, что отношения с внешним миром все более вытесняют взаимосвязи внутри Содружества. Так, доля их взаимного товарооборота в совокупном объеме их внешней торговли упала с 78,6% в 1991 г. до 27,3% в 1999 г. В 1999 г. (январь-ноябрь) удельный вес партнеров по СНГ в экспорте и импорте государств содружества составил: 28 и 31% — в Азербайджане, 24 и 22% — в Армении, 61 и 64% — в Белоруссии, 48 и 38% — в Грузии, 26 и 45% — в Казахстане, 41 и 46% — в Киргизии, 54 и 40% — в Молдавии, 14 и 27% — в России, 47 и 76% — в Таджикистане, 28 и 58% — на Украине». Принятая в СНГ концепция разноуровневой и разно-скоростной интеграции, отражающая реальную готовность к ней участников, сама по себе указывает на возрастающую разно-качественность и разнородность частей постсоветского пространства. О его разреживании или распадении на отдельные фрагменты свидетельствует усиливающаяся разнонаправленность внешней политики большинства субъектов СНГ и возникновение среди них нескольких коалиций. Правда, многие характерные черты новых независимых государств говорят об их социальной и политической однотипности. Можно считать это признаком довольно сильного влияния наследственности исходного прототипа. Стоит, однако, заметить, что даже факторы, по рожденные былой общностью постсоветского пространства как единой системы, одновременно работают против восстановления его объединения.
Так, одной из объективных характеристик постсоветского пространства является его российско-центричность. Россия остается средоточием большей части экономического, научного и культурного потенциала прежней страны. Именно на нее замыкается большая часть взаимосвязей других постсоветских государств, только она в обозримом будущем потенциально способна быть ядром и локомотивом любого объединения всех частей прежней целостности. Это обстоятельство, как правило, и питает оптимизм тех, кто верит в возможность реинтеграции. Но не менее логично и прямо противоположное заключение: если Россия по объективным и субъективным причинам оказывается неготовой или незаинтересованной выполнять свои центровые функции, вменяемые ей геоэкономическими императивами постсоветского пространства, любая попытка его экономического объединения во всей совокупности становится обреченной.
Между тем и практически, и теоретически Россия объективно выступает наиболее сильным фактором дезинтеграции постсоветского пространства. Проанализировавший российскую политику в отношении СНГ Н.А. Косолапов сделал убедительный вывод, что она «носила откровенно двойственный характер: декларируя свою приверженность содружеству и целям интеграции, Россия не только мало что делала для их реального продвижения, но своим фактическим общим курсом и конкретными акциями серьезно поспособствовала усилению дезинтеграционных тенденций». Впрочем, им точно подмечена и объективная основа подобной двойственности: «РФ не может игнорировать проблемы постсоветского пространства, но не имеет сил и ресурсов для их решения». Известно, что именно руководство Российской Федерации внесло решающий вклад в развал Советского Союза. Его последующая экономическая политика также давала мощный импульс сокращению торговых связей постсоветских государств с Россией. В отечественных политических и научных кругах обычно с обеспокоенностью констатируют тенденцию уменьшения удельного веса стран Содружества в общем объеме товарооборота постсоветских государств за счет увеличения доли новых вне-региональных партнеров. Однако в этом процессе лидирует с весьма значительным отрывом от остальных именно Российская Федерация.
Задавайте вопросы нашему консультанту, он ждет вас внизу экрана и всегда онлайн специально для Вас. Не стесняемся, мы работаем совершенно бесплатно!!!
Также оказываем консультации по телефону: 8 (800) 600-76-83, звонок по России бесплатный!
О массовых умонастроениях в России и у ее соседей по СНГ дают представление данные опросов общественного мнения, проводившихся Центрально-восточноевропейским евро-барометром на территории европейской части России, Украины, Белоруссии, Казахстана, Армении и Грузии. В упомянутых государствах Содружества будущее своей страны связывали с Россией в 1996 г. 52% опрошенных (с США — 13%, с ЕС — 12%), в то время как в европейской России с СНГ 27% (с США 27%, с ЕС 13%). При этом за приоритетные связи с Россией в Белоруссии высказалось 76%, в Армении — 67, в Казахстане — 55, в Грузии — 51, на Украине — 46%6. И хотя сравнение этих результатов в России и у ее соседей не вполне корректно (в первом случае речь идет о связях со страной, во втором — с довольно аморфным межгосударственным образованием), расхождение все же примечательное.
О не случайности подобных тенденций свидетельствуют и теоретические дискуссии в России. Сколь бы мало ни влияли они на конкретную экономическую и торговую политику, в них отражаются те постоянные дилеммы, с которыми неизменно сталкивается и пытается решать практика. Первые суждения о нежелательности для России консолидации Содружества были высказаны еще в период его начального формирования. Так, авторы появившегося в сентябре 1992 г. доклада Центра международных исследований МГИМО «Содружество Независимых Государств: процессы и перспективы» полагали: идея преобразования СНГ в более тесное сообщество интегрирующихся государств не только иллюзорна, но и сулит неблагоприятную перспективу трансформации Содружества в российско-среднеазиатский союз, который станет тормозом на пути реформ. Поэтому был сделан вывод, что сотрудничество с постсоветскими государствами «не должно вести к региональной интеграции, созданию институтов, в рамках которых ограничивалась бы свобода действий России в областях, связанных с проведением рыночных и демократических реформ». Предпочтительным представлялось развитие ее двусторонних отношений с постсоветскими государствами. Еще примечательнее, что даже решительные сторонники реинтеграции, как, например, Н.П. Шмелев, считающий восстановление общего экономического пространства на территории бывшего СССР экономическим императивом для всех его участников, одновременно полагают непосильным для России прежнее ее донорство по отношению к другим постсоветским государствам. Но именно оно и является основным стимулом центростремительных тенденций. Еще категоричнее выступает Ю.В. Шишков: военно-стратегические интересы России, ориентирующие ее на сохранение целостности постсоветского пространства, несовместимы с ее долгосрочными экономическими интересами, сквозь призму которых приоритетными партнерами должны быть высокоразвитые страны Европы, Северной Америки и Юго-Восточной Азии. Разрешение этого противоречия видится в укреплении двусторонних связей России с постсоветскими государствами, но особую важность для российской экономики они сохранят лишь при наименее благоприятных сценариях ее развития.
Подобные теоретические противоречия отражают объективно существующую асимметрию потенциалов и интересов субъектов постсоветского пространства, являющуюся оборотной стороной российско-центричность. По справедливому суждению Ю.А. Борко, помимо экономической цены российского лидерства в интеграционном строительстве, источником постоянных проблем является и механизм принятия решений в интеграционном образовании. Ярко выраженный дисбаланс между потенциалами России и остальных государств — членов СНГ, вместе взятых, предвещает постоянное воспроизведение одной и той же комбинации: доминирующему государству будет противостоять коалиция всех его партнеров. Таким образом, коллизия интересов России и ее партнеров воспроизводится и на институциональном уровне: российско-центричность действует против самой себя.
Общим местом дискуссий о направлении развития СНГ стало сопоставление интеграционных процессов в Европе и на постсоветском пространстве. С одной стороны, опыт ЕС рассматривается как пример и образец для консолидации СНГ, с другой — принципиальное различие исходных условий формирования двух экономико-политических группировок нередко становится аргументом не для поиска собственных решений, а для откладывания интеграционных начинаний до вызревания необходимых предпосылок. Таковыми считаются функционирующая рыночная экономика, близость уровней социально-экономического развития, зрелые национальные государства. Между тем решение подобных задач потребует целой исторической эпохи, на протяжении которой «ближнее зарубежье» России не будет оставаться зарезервированной за ней на вечные времена зоной ее доминирования, но продолжит свою переориентацию на иные, более притягательные и активные центры экономической и политической мощи. Да и предоставив потенциальную интеграцию одному только свободному действию рыночных сил, Россия, оказывается, по сравнению со своими соперниками и конкурентами в заведомо проигрышной позиции и как торговый партнер, и как возможный инвестор, и как поставщик экономических и технологических инноваций, и как кредитор и заимодавец. Сделав единственным мотивом и критерием объединения постсоветского пространства свой сегодняшний экономический интерес, Россия фактически отрекается от заботы о перспективах былой целостности, передоверяя его судьбу другим значимым субъектам мировой экономики и политики.
В данном контексте ЕС дает совершенно иной урок. Хотя европейское экономическое пространство в отличие от постсоветского не моно-центричность, в ЕС также выделяются ядро мощных и экономически преуспевающих стран и тяготеющая к нему периферия. При этом в формировании бюджета ЕС ФРГ, Нидерланды, Великобритания, Италия, Швеция, Франция и Австрия играют роль доноров, а остальные страны — роль получателей дотаций. Выравнивание уровней социально-экономического развития и подтягивание отстающих стран и регионов являются целью деятельности так называемых структурных фондов ЕС, на которую только в 1999 г. было предназначено 39 млрд. евро11. Прием в ЕС Испании, Португалии и Греции, как и готовящееся расширение Союза на восток, были стимулированы в первую очередь политическими мотивами. В обоих случаях увеличение Европейского союза требовало ранее и предполагает сегодня многомиллиардные расходы его ведущих членов. По силам ли России выполнение подобной функции на постсоветском пространстве и готова ли она на такие жертвы — вопрос дискуссионный и для отечественной общественной мысли, и для массового сознания. Но если ответ отрицательный (а многое позволяет предполагать именно такой результат), то отсылки на опыт Европейского союза и европейскую интеграцию как образец для постсоветской следует объяснять либо легкомыслием, либо лукавством. Ведь различие между европейским и постсоветским пространствами заключается не только и не столько в степени их неоднородности и типах объединения, сколько в удельном весе, силе воздействия и мере активности их центров в собственной сфере притяжения.
Экономическая взаимозависимость республик СССР обычно рассматривается как фактор реинтеграции. Но в условиях их государственной независимости она может побуждать не только к сохранению прежней сопряженности, но и к ее преодолению. Более того, стремление к диверсификации экономических связей, избавлению от однонаправленной зависимости и поиску противовесов доминирующему партнеру естественно для любого самостоятельного участника международных отношений. Особенно характерно это для тех, кто находится в начальной фазе национально-государственного самоутверждения. Считалось, что степень экономической взаимозависимости на территории бывшего Союза настолько велика, что существенное сокращение связей не только делает практически невозможным какое-либо развитие, но и превращает большинство бывших союзных республик в экономически нежизнеспособные государства. Подобный экономический детерминизм, которому отдал дань и автор этих строк, основан на прогрессистской версии истории, вменяющей ей обязательное восходящее движение на основе материального интереса и рационального мотива.
Между тем и иррациональные импульсы, и экономически контрпродуктивное поведение — вполне заурядные явления в истории. Застойные социально-экономические состояния и цивилизационная деградация для многих стран Азии и Африки — скорее правило, чем исключение. Постсоветская эпоха показала, что тенденции к деиндустриализации и цивилизационному регрессу с изживанием черт и очагов предшествующей, пусть и ущербной, модернизации свойственны не только закавказским и среднеазиатским государствам постсоветского мира, но не чужды и его европейской части, включая Россию. Коль скоро «несостоявшиеся» и «провалившиеся» (по западной терминологии) государства, так или иначе, продолжают свое бытование во многих частях света, то почему бы пребывание в долговременном историческом тупике считать принципиально исключенным для их постсоветских собратьев? Ведь по сравнению с 1989 г. к 1998 г. ВВП в среднем по странам СНГ снизился на 46%, в Грузии, Молдавии, Таджикистане — на 5961, в Армении, Казахстане, Киргизии и России — на 3944, в Белоруссии — на 22, в Узбекистане — на 9%13. По оценкам Европейского банка реконструкции и развития, если принять ВВП отдельных государств в 1989 г. за 100%, то его величина в 1998 г. составила: в России — 55%, в Белоруссии — 74, в Казахстане — 61, в Киргизии — 58, в Туркмении — 44, в Азербайджане — 40, в Таджикистане — 38, в Армении — 37, на Украине — 36, в Грузии и Молдавии — 35%14. Таким образом, непомерная социально-экономическая цена их независимости была заплачена без ожидавшихся социально-политических потрясений. Все это склоняет к выводу, что у пропасти, возможно, нет дна. Впрочем, это — лишь один из теоретически мыслимых вариантов, преднамеренно доведенный до логического предела. Начинавшийся было до кризиса в 1998 г. и возобновившийся (кроме Украины и Молдавии) экономический рост, если он не является статистическим миражом, дает основания для более оптимистического видения. Так, ВВП стран Содружества и производство промышленной продукции (в % к 1998 г.) в 1999 г. составили: в России — 103,2 и 108,1; в Азербайджане — 107,4 и 103,5; в Армении — 103,0 и 105,2; в Белоруссии — 103,0 и 109,7; в Грузии — 103,0 и 104,8; в Казахстане — 101,7 и 102,2; в Киргизии — 103,6 и 98,3; в Молдавии — 95,6 и 91,0; в Таджикистане — 103,7 и 105,0; в Узбекистане — 104,4 и 106,1; на Украине — 99,6 и 104,315. Однако и в этом случае выход из кризиса без реинтеграции ставит под сомнение исходную посылку о фатальной экономической взаимозависимости постсоветских государств.
Умозрительно экономический интерес постсоветских государств должен был стимулировать центростремительные тенденции, что отчасти и наблюдалось в 1993-1994 гг., но не встретило практического отзыва у России. Между тем национально-государственное строительство и экономическая интеграция — процессы не только разнонаправленные, но во многом и противоположные. Принципиально различен и набор решаемых задач, и их приоритетность, и средства достижения целей. Это само по себе обычно порождает центробежные процессы по отношению к государству, воспринимаемому как бывшая метрополия. Но еще существеннее то, что в строгом смысле слова о национально-государственных (страновых) интересах государств СНГ говорить преждевременно. Речь идет о переходных в социально-экономическом и общественно-политическом плане социумах, где потребности доминирующей политической элиты не интегрируют и выражают, а подменяют собой еще не сложившиеся общественные интересы.
Социальная однородность и политическая однотипность государств СНГ — мета их родовой общности и остаточный признак не вполне утраченного единства постсоветского пространства. Для всех государств Содружества одинаково характерна сходная социальная структура: доминирующая, номенклатурная по своему происхождению элита, слабо разбавленная новыми сверхбогатыми с полукриминальным прошлым; незначительный и весьма зависимый слой мелких предпринимателей; основная масса населения, существующая близ или за чертой бедности, утратившая прежнюю социальную стратификацию и еще не обретшая новой; постоянно расширяющийся люмпенизированный слой и, наконец, криминалитет, который в постсоветских «обществах» вполне может быть квалифицирован как системообразующий элемент социально-экономической структуры.
Сходство социальных процессов на постсоветском пространстве дает о себе знать и характерной схожестью общественных умонастроений. Уместно еще раз обратиться к опоминавшимся опросам Евро-барометра, очень удобным для меж страновых сопоставлений. Даже при беглом взгляде на графики, отражающие отношение населения к рыночной экономике, управлению страной, уважению прав человека и степень удовлетворенности уровнем развития демократии, бросается в глаза поразительно одинаковая картина в европейской части России, на Украине, в Белоруссии, Казахстане и Грузии. Число негативных оценок стабильно и повсеместно во много раз превосходит количество позитивных (за исключением Грузии, где сохраняется определенный оптимизм относительно рыночной экономики). Можно, таким образом, предполагать сохраняющуюся однотипность системы ценностей и тождественное восприятие постсоветской трансформации.
О политической однородности государств Содружества свидетельствует не только курьезный факт, что их лидеры в большинстве являются бывшими коллегами по Политбюро и ЦК КПСС, а в политической элите преобладает прежняя партийная номенклатура. Повсеместно утверждается (даже там, где она первоначально отсутствовала) модель суперпрезидентской республики в отличие от большинства стран Центральной и Юго-Восточной Европы. При этом и сами методы концентрации личной власти повторяются от России и Белоруссии до Казахстана, Украины и Молдавии с впечатляющим однообразием, позволяющим говорить и о прямом «обмене опытом», и об одно-природной логике развития постсоветских политических систем (за исключением стран Балтии).
Реализуется один и тот же сценарий: перекраивание Конституции под потребности первого лица, легитимация ее на сомнительных референдумах, нейтрализация политических возможностей оппозиции путем прямого применения силы или использования «административных ресурсов», формирование сверху проправительственной псевдо-партии, установление почти монопольного контроля со стороны лидера властвующей группировки над политическим процессом. Разумеется, и в составе участников политической жизни, и в соотношении их сил сказываются страновые различия. Степень политического влияния крупного олигархического капитала, ощутимая до недавнего времени в России, не имеет подобия у соседей. Прямое воздействие силовых структур на политику особенно заметно в Закавказье. Опыт государств Ближнего и Среднего Востока позволяет понять многое в политическом развитии Средней Азии и Казахстана. Однако для всех государств СНГ равно характерны более или менее авторитарные политические режимы без демократического разделения властей, с чрезмерными полномочиями главы государства или исполнительной власти и бессилием парламента, во многом иллюзорной многопартийностью, весьма ограниченной свободой средств массовой информации или ее полным отсутствием и выборами, которые заставляют вспоминать скорее о политических нравах «банановых» республик, чем об европейских образцах. Отличие европейского типа авторитаризма от «восточного» сводится, в сущности, к степени его «демократического» декорирования и разному соотношению в пользовании манипулятивными и репрессивными средствами его поддержания. И хотя в житейском смысле это различие для граждан весьма чувствительно и значимо, не оно определяет логику политического поведения лидеров, процесс принятия решений и характер доминирующих интересов.
Социальная однородность государств Содружества в европейской его части, Грузии и Армении выражает себя общей тенденцией сдвига электоральных предпочтений влево, что как бы благоприятствует центростремительным тенденциям. Но сам этот сдвиг стимулирует противоположную эволюцию среди большей части политической элиты, укрепляя центробежные ее устремления. Доминирование ее самостоятельных корпоративных интересов над общественными потребностями побуждает ревниво отстаивать от каких-либо ограничений государственный суверенитет как собственную монополию на власть и собственность. Десантирование от России становится главной гарантией защиты от внешней конкуренции недостаточно конкурентоспособной национальной элиты, условием сохранения контроля над формальной и неформальной приватизацией. В среднеазиатских государствах левой тенденции в европейской части прежней страны соответствует усиление радикально-исламистских низовых умонастроений, враждебных существующим режимам и центробежных по отношению к России. Однако даже необходимость противостояния им вызывает не слишком сильные центростремительные тенденции среди их элиты и лидеров (за исключением Таджикистана), поскольку подобная ориентация не сулит значимого приращения материальных, властных или идеологических ресурсов. И такому балансу центростремительных и центробежных тенденций нет реальной альтернативы, пока выживание в одиночку остается стратегической установкой всех государств СНГ, начиная с России.
Естественное в постсоветских условиях возрастание цивилизационной разнородности христианского и исламского мира, очевидно, не способствует сохранению единства пространства былой страны. Теоретически Россия, которая и в пределах Российской Федерации остается «миром миров», включающим и территории с преобладанием ислама, и тюрко-язычные народы, могла бы сохранить роль центра притяжения и для иноцивилизационые соседей, если бы продемонстрировала эффективную интеграцию этих миров на собственной почве. Но экономическое, политическое, культурное и духовное развитие России пока идет в противоположном направлении, что заставляет сомневаться в реализуемости этой эвентуальной версии в обозримом будущем.
Примечательно, однако, что и вне контекста взаимоотношений с Россией, где и цивилизационное единство, и естественные субрегиональные связи, казалось бы, предрасполагают к активному экономическому взаимодействию, интеграционные проекты также буксуют. Наиболее яркий тому пример — учрежденный в 1994 г. Центрально-азиатский союз (Казахстан, Узбекистан, Киргизия, к которым в 1998 г. присоединился Таджикистан). Доля России в их экспорте и импорте (за исключением Казахстана) заметно ниже, чем в других государствах Содружества. Узбекистан является первым торговым партнером в Содружестве для Таджикистана и вторым — для Киргизии. Достаточно внушительна торговля Киргизии с Казахстаном. Но для Туркмении крупнейшим партнером в Содружестве остается Украина — основной потребитель туркменского газа. Вместе с тем объем связей двух крупнейших и наиболее промышленно развитых государств региона — Казахстана и Узбекистана — совершенно несоизмерим с преобладающим удельным весом России в их торговле в рамках СНГ. Интеграционные начинания в рамках центрально-азиатского сообщества столь же далеки от результата, как и в СНГ в целом. Другой пример: попытка ускоренной интеграции Украины и Молдавии. С середины 1996 г. вступило в силу соглашение о свободной торговле между ними, в марте 1997 г. было объявлено об учреждении таможенного союза, формирование которого предполагалось завершить в течение года. Однако и в начале 1999 г. реализация проекта оставалась под вопросом. В 1996-1997 гг. доля России в экспорте Молдавии в страны СНГ выросла с 79,1 до 84,6%, в 1998 г. — составила 78,3, в 1999 г. — снизилась до 72,8%; доля Украины снизилась с 8,8 до 6,8%, но увеличилась в 1998 г. до 11,3%, а в 1999 г. — до 13,3%. В молдавском импорте из Содружества доля России выросла с 46,1 до 54,5%, уменьшившись в 1998 г. до 52,9% и увеличившись до 56,5% в 1999 г.; доля Украины снизилась с 43,4 до 35,8%, а затем до 34,5% в 1998 г. и 32,2% в 1999 г.17 Уместно предположить, что такая динамика торговли определялась вне интеграционными факторами.
Общепризнано, что для России основные мотивы объединительных устремлений на постсоветском пространстве связаны с ее политическими и оборонными интересами, в то время как для ее соседей наиболее значимы еще сохраняющиеся экономические привязки к российской экономике. Такое расхождение структуры интересов партнеров по СНГ свидетельствует о расслоении постсоветского пространства еще в одном аспекте. На место былого совмещения политической, экономической и оборонной целостности приходит их раздельная и разноскоростная дезинтеграция. Отмеченная диспропорция интересов уже предполагает своеобразный бартер, при котором экономические уступки со стороны России оплачиваются военно-политической лояльностью других членов Содружества. Малая удачливость России в подобном обмене говорит лишь о степени эффективности российской власти во внешней политике и внешнеэкономической деятельности. Но сам по себе он неизбежен и впредь, поскольку политические риски и угрозы безопасности для отдельных постсоветских государств столь же не тождественны, как и их экономические интересы. Впрочем, и распределение их на постсоветском пространстве также отмечено асимметрией.
Экономические связи наиболее интенсивны между Россией, Украиной, Белоруссией и Казахстаном, на которых приходится почти 90% товарооборота в рамках СНГ. Международное положение и внутренняя ситуация Армении, Белоруссии и Таджикистана стимулируют их особо активное сотрудничество с Россией в военной и внешнеполитической сфере. Для Молдавии, Азербайджана и Грузии Россия представляется главной помехой восстановлению территориально-политической целостности, а для Украины в этом контексте — источником основной опасности.
Остальным вызовы и угрозы, кажущиеся для них актуальными сквозь российскую призму и вроде бы предполагающие потребность в защите со стороны России, видятся иначе. Более того, очевидна их заинтересованность в определенном противовесе, снижающем степень зависимости от Москвы и повышающем ставки в торге с ней. Сказывается естественное стремление повысить свою самостоятельность и придать дополнительную устойчивость собственным позициям на региональной и международной арене. Выход Узбекистана из Договора о коллективной безопасности и три соединение его к ГУ У AM уже после поражения про узбекских в Афганистане и покушения исламских радикалов на И. Каримова показывает, что «исламская опасность с юга», которая должна была бы восприниматься как непосредственная угроза его режиму, считалась менее значимой, чем разногласия с Россией из-за того, кому надлежит играть роль «старшего брата» в Таджикистане. Правда, вооруженное вторжение исламских экстремистов на юг Киргизии в августе 1999 г. и попытка их прорыва в Узбекистан вновь актуализировали необходимость взаимодействия с Россией в области обороны, что засвидетельствовано подписанием в декабре того же года нового российско-узбекского соглашения о военном сотрудничестве. Схожие маятниковые колебания, при которых жесты в сторону Москвы уравновешиваются и компенсируются движениями противоположной направленности, свойственны большинству участников СНГ.
В подобном контексте и отношения с Турцией и Ираном, и партнерство с НАТО, и развитие связей с Китаем, и стремление привлечь к себе внимание США и ЕС сохранят значимость для среднеазиатских государств. Этого факта не умаляют ни уже осознанная несостоятельность турецкого замысла Великого Турана, ни противостояние попыткам внедрения фундаменталистских версий ислама, ни угрожающий дисбаланс военных потенциалов Китая и его среднеазиатских соседей, ни очевидная проблематичность того, что США и НАТО возьмут на себя какие-либо серьезные обязательства по отношению к государствам региона. Все это означает, что при дальнейшем ослаблении экономических связей России с постсоветскими государствами расхождение их политических, экономических и оборонных интересов станет еще больше, а цена их гармонизации — выше. Ведь и во внеэкономической сфере роль России на постсоветском пространстве (за исключением Белоруссии, Армении, Таджикистана) неуклонно уменьшается.
Россия мало что сделала, чтобы воспрепятствовать сокращению своего информационного, языкового, культурного и научного влияния. Между тем в долгосрочной перспективе именно сохранение такого влияния значит для поддержания былой целостности не меньше, чем экономические связи, а обошлось бы российской казне несоизмеримо дешевле.
Не удалось также обеспечить соотечественникам в постсоветских государствах должную защиту их прав, придать миграции в Россию организованный характер. С 1992 по 1998 г. включительно в Россию из стран ближнего зарубежья переселилось 5 млн. 545 тыс. человек. И хотя после пика миграции в 1994 г. (прибыло в Российскую Федерацию из государств СНГ и Балтии 1 146 349 человек) темпы переселения пошли на убыль, социологические исследования показывают: установка на переезд в Россию остается доминирующей среди русского населения Средней Азии и Казахстана, на долю которых приходится основной поток мигрантов в последние годы и наиболее значительный миграционный потенциал. Впрочем, неизменно отрицательный коэффициент миграционного прироста у всех постсоветских государств, за исключением России и отчасти Белоруссии, и житейские наблюдения подсказывают, что наклонности миграции в Россию подвержено не только русское и русскоязычное население. Социально-экономическое положение России и ее неготовность к обустройству своих новых граждан является главным регулятором темпов стихийной миграции, хотя и Израиль, и Греция (страны с куда меньшими возможностями) показывают иной пример. В любом случае постоянное и прогрессирующее вытеснение русского населения постсоветских государств на обочину не только политической, но экономической и социальной жизни не позволяет считать его фактором и опорой российского влияния. Точнее говорить об остаточном и ускоренно изживаемом элементе ее былого присутствия.
Вместе с тем постсоветское пространство доказывает «от противного» свое существование порой самым неожиданным образом. Формирование общего рынка труда обычно рассматривается как завершающий этап экономической интеграции. И в СНГ подобная задача далека от решения. Но и масштабное полулегальное и вполне нелегальное движение рабочей силы в Россию (только азербайджанцев в Российской Федерации насчитывается, по различным оценкам, от 2 до 2,5 млн. человек)20, и объем средств, переводимых на родину трудовыми мигрантами, показывает, что и в этой сфере у России сохраняется мощный потенциал для воздействия на соседей. Не случайно и Азербайджан, и Грузия, не скупящиеся на меры десантирования от России, с крайней обеспокоенностью встретили угрозу введения визового режима на их границах с Российской Федерацией. Но если этот пример окажется заразительным (а Казахстан и Узбекистан также собираются предпринять аналогичные меры по отношению к странам СНГ, делая пока исключение для России), территория Содружества еще в одном измерении утратит прежнее единство. Впрочем, такое развитие событий — закономерное следствие несбывшихся надежд на совместную охрану внешних границ Содружества. Российские пограничники покинули Грузию, Туркмению и Киргизию. Остальные взяли границу под собственный контроль вскоре после распада СССР, и лишь в Таджикистане, Белоруссии и Армении понятие общих внешних рубежей сохраняет свой смысл.
Постоянной эрозии подвергалось оборонное пространство. В 1993 г. участниками Договора о коллективной безопасности стран СНГ стали все его члены, за исключением Украины, Туркмении и Молдавии. В 1995 г. Соглашение о создании объединенной системы ПВО не подписал Азербайджан, но присоединились Украина и Туркмения. Однако Киев, Ташкент, Баку и Ашхабад фактически не участвуют в объединенной системе ПВО, иногда решая отдельные практические вопросы на двусторонней основе. Совместное боевое дежурство по линии ПВО с 1996 г. осуществляется с Белоруссией, с 1999 г. — с Арменией и Казахстаном. К концу 2000 г. к ним должна присоединиться Киргизия. Аналогичную заявку подал и Таджикистан.
1999 г. стал рубежом в развитии коллективного военного сотрудничества государств Содружества. После истечения 20 апреля 1999 г. Договора о коллективной безопасности Азербайджан, Грузия и Узбекистан решили не продлевать его. На юбилейной сессии НАТО в Вашингтоне Грузия, Украина, Узбекистан, Азербайджан и Молдавия, объединенные в группу ГУУАМ, заявили о намерении развивать взаимодействие в рамках Совета евроатлантического партнерства и программы «Партнерство ради мира», укреплять отношения в области урегулирования кризисов и конфликтов.
Вместе с тем 20 мая 1999 г. на совещании министров обороны стран СНГ, где представители государств ГУУАМ фактически не участвовали, были поддержаны российские предложения о более тесных коалиционных отношениях в области обороны, включая возможность создания совместных субрегиональных войсковых группировок. Таким образом, на постсоветском пространстве, по сути, появились зародыши двух военно-политических блоков.
Состав и конфигурация группировки ГУУАМ не случайны. Первоначальная объективная общность политических интересов Азербайджана, Грузии и Молдавии, как и однотипный их подход к взаимоотношениям с Россией, были связаны с аналогичными национально-территориальными и этнополитическими проблемами: карабахской, приднестровской, абхазской и южноосетинской. Украинские опасения возникновения подобных проблем и стремление к десантированию от России способствовали усилению взаимопонимания Киева, Тбилиси, Баку и Кишинева. Экономическое и политическое положение Молдавии порождает постоянную заинтересованность в Украине и как в важном торговом партнере, и как в транзитном пространстве, и как в политическом противовесе и буфере по отношению к России и Румынии. В зависимости от характера двусторонних отношений в этом четырехугольнике акценты могут расставляться по-разному, но интерес к поддержанию этой сопряженности у Молдавии остается неизменным.
Западная стратегия сохранения «геополитического плюрализма постсоветского пространства» с опорой на потенциально наиболее сильные государства в российском ближнем зарубежье — Украину, Азербайджан и Узбекистан — дополнительно усиливала их взаимодействие. Однако решающим фактором консолидации группировки ГУУАМ, подводившим долговременную материальную базу под их политическую солидарность, стал проект разработки каспийских энергоресурсов. Заинтересованность Грузии, Украины и Молдавии в ослаблении зависимости от поставок российских энергоносителей и расчет на доходы от потенциального транзита каспийской нефти по своей территории на европейский рынок объединил их с Азербайджаном. Подключение к этим проектам Туркмении и Казахстана, реализация идеи нового «великого шелкового пути», втягивающего Узбекистан и Киргизию в поле притяжения нового экономического образования, означали бы окончательную геоэкономическую переориентацию Закавказья и Средней Азии, на фоне которой прежние советские связи приобретут третьестепенное значение, а российско-центричность постсоветского пространства будет окончательно утрачена.
В данном контексте не кажется странным вхождение в ГУУАМ Узбекистана. Весьма симптоматично и формирование указом И. Каримова общественной комиссии «по увековечиванию памяти соотечественников, несправедливо осужденных за стремление к национальной независимости и прогрессу», деятельность которой может давать материал для политико-пропагандистских кампаний антироссийской направленности. Столь же логично, что на фоне формирования ГУУАМ Туркмения в 1999 г. вводит визовый режим, затрудняющий связи с Россией, но предоставляющий льготы среднеазиатским соседям, заявляет свое категорическое неприятие созданию зоны свободной торговли в рамках Содружества, прибегает к американскому посредничеству в решении разногласий с Азербайджаном по поводу разграничения территориального шельфа на Каспии и затевает крупномасштабную игру вокруг проекта сооружения транс каспийского газопровода через Азербайджан и Грузию в Турцию.
Реалистично оценивая грандиозные геоэкономические и геополитические прожекты, следует отметить и серьезные практические ограничения, которые препятствуют их скорой реализации. Состояние и тенденции развития мирового нефтяного рынка, для которого в долговременной перспективе характерно избыточное предложение, побуждает западных инвесторов рассматривать каспийские ресурсы скорее как стратегический резерв и полезный для поддержания оптимальной цены дополнительный источник, нежели как актуально значимый регион нефтедобычи. Начатые поисково-разведывательные работы на нефтяном шельфе Азербайджана заставили усомниться в истинности прежних оценок запасов каспийских месторождений, которые сегодня представляются чрезмерно завышенными. Сдерживает потенциальных инвесторов и невысокая степень стабильности региона. В этих условиях весьма капиталоемкие и недостаточно конкурентоспособные проекты транзита каспийской нефти и туркменского газа на удаленные европейские рынки через Турцию при всей их геополитической заманчивости для инициаторов остаются пока экономически непривлекательными. Так, несмотря на активное лоббирование Турцией проекта нефтепровода «Баку-Джейхан» и сильное давление администрации США в его поддержку, консорциум западных компаний, взявшихся за разработку азербайджанских месторождений, пока отказывается его финансировать. Можно предполагать, что в еще большей мере эти факторы будут сказываться на полномасштабной реализации замыслов восстановления «великого шелкового пути».
Хроническая неплатежеспособность Украины, Молдавии и Грузии по отношению к любым поставщикам энергоносителей, а не только к России, в обозримом будущем вряд ли будет преодолена. Поэтому диверсификация экспортеров и путей транзита не решит экономических проблем партнеров по ГУУАМ. Логично предположить постоянные и долговременные противоречия между экспортерами, импортерами и транзитниками по вопросам цен и форм оплаты, что открывает определенное поле маневра и для России как конкурента.
Между тем как отдаленная цель (и даже мираж) новая геоэкономическая ось, предполагающая переориентацию транзитно-сырьевых, транспортных и торговых потоков в обход России, остается и основой потенциальной альтернативы российско-центричным тенденциям, и противовесом им. Это повышает значимость постсоветских государств и для России, и для ее соперников. В таком качестве подобные проекты сами по себе составляют вполне актуальный политический капитал, пригодный для постоянного использования и в дипломатическом торге, и в экономическом шантаже. Свою ценность он сохранит до тех пор, пока ритмом функционирования постсоветского пространства будет оставаться пульсирующее сближение-удаление постсоветских государств на российско-центричной орбите. В том, чтобы эта дистанция, по крайней мере, не сокращалась, заинтересованы и Турция — региональный соперник России в Закавказье и Средней Азии, и США, открыто провозглашающие эти регионы сферой собственных интересов, и европейские государства, для которых каспийские энергоресурсы — дополнительный резервный источник. Геоэкономическим и геополитическим соперничеством с Россией объясняется и поддержка Европейским союзом проекта TRASEKA, предусматривающего воссоздание евроазиатского транспортного коридора вне российской территории.
Правда, Россия останется основным торгово-экономическим партнером ЕС в СНГ. Скажем, в 1999 г. на Российскую Федерацию приходилось 70,3% экспорта ЕС в страны Содружества и 81,2% импорта. И для самой России ЕС является главным торговым партнером, доля которого в российском товарообороте довольно стабильно составляет его V3. Нет экономических оснований предполагать резкое изменение этих пропорций и в будущем. Нельзя, однако, не замечать и политически мотивированных решений иной направленности.
В принятой 34 июня 1999 г. коллективной стратегии Европейского союза по отношению к России, провозглашающей целью их стратегическое партнерство, СНГ даже не упомянуто. Правомерно поэтому оценить соглашения о партнерстве и сотрудничестве ЕС с Азербайджаном, Арменией, Грузией, Казахстаном, Киргизией и Узбекистаном (подписанные в середине 90-х гг. и вступившие в силу 1 июля 1999 г.) скорее как альтернативу региональному сотрудничеству на постсоветском пространстве, хотя в Центральной Европе, на Балтике и Балканах ЕС пытается активно стимулировать процессы региональной интеграции. В том же контексте уместно рассматривать прием в ВТО Киргизии в декабре 1998 г. и Грузии — в конце 1999 г., а также поддержку Соединенными Штатами ускоренного вступления в ряды ее членов не только государств Балтии, но и Молдавии и Армении. Финансовая помощь государствам ГУ У AM оказывается на гораздо более снисходительных условиях, чем в иных случаях. При шумной обеспокоенности нарушениями демократии и прав человека в Белоруссии, реакция на подобные явления в среднеазиатских государствах заметно слабее. Все это указывает, что ревнивое партнерство-соперничество и впредь будет определять отношения России и Запада на постсоветском пространстве. Любые объединительные устремления Москвы в этой зоне встретят противодействие, но их успех будет повышать удельный вес и значимость в диалоге с западными собеседниками — оппонентами.
Финансово-экономический кризис в России осенью 1998 г., крайне негативно отразившийся на ее соседях, стал очередным подтверждением того, что постсоветское экономическое пространство сохраняет остаточные признаки былой целостности. Вместе с тем он оказался и дополнительным фактором его дальнейшего распада, побуждая соседей в целях самосохранения еще более оградиться от России, а зачастую и друг от друга. Так, товарооборот России со странами СНГ в 1999 г. сократился на 24%, экспорт — на 22,0, импорт — на 26,3%23. Дезинтеграционные тенденции сразу дали себя знать и в Таможенном союзе (Россия, Белоруссия, Казахстан, Киргизия и Таджикистан), и в Центрально-азиатском союзе (Казахстан, Узбекистан, Киргизия). Девальвация рубля резко повысила конкурентоспособность российских товаров на сопредельных рынках. Еще ранее (1 ноября 1997 г.) Узбекистан отменил таможенные пошлины на свои товары, поставляемые на рынки СНГ, что стимулировало узбекский экспорт. В ответ Казахстан в конце января 1999 г, запретил ввоз российских пищевых продуктов, ввел 200% пошлины на импорт из Узбекистана и Киргизии (как страны-реэкспортера), ужесточил контроль на казахстанско-узбекской границе. Реакция Узбекистана не заставила себя ждать — был запрещен вывоз лома цветных металлов, основными потребителями которого являются Казахстан и Киргизия. И хотя на последующих встречах лидеров стран ЦАС было решено усилить координацию экономической и таможенной политики, легко предположить достаточно сложное их взаимодействие и в будущем.
В условиях кризиса реализуемость интеграционных начинаний стала еще сомнительнее. Планировавшееся к 1 января 2000 г. юридическое оформление зоны свободной торговли СНГ не состоялось, поскольку базовое соглашение не ратифицировали не только Грузия и Азербайджан, но и Россия. Более того, обнаружилось, что российская сторона полагает для себя экономически обременительным введение подобного торгового режима с партнерами по Содружеству без исключений, охватывающих значительную часть товарооборота. В такой позиции немало вполне прагматических резонов, но объективно это способствует продолжающемуся стихийному понижению значимости былого центра тяготения. Россия, правда, может поддерживать свои позиции в ближнем зарубежье и через двусторонние отношения. Экономически это даже выгоднее, а политически — проще.
В любом случае предполагается ее активная, целеустремленная политика, скоординированная с внешнеэкономической стратегией. Иначе ее место на постсоветском пространстве будет все более восприниматься как незаполненная штатная единица. Вакансию могут и сократить. Уже сейчас во многих частях света от Балкан и Ближнего Востока до Азиатско-Тихоокеанского региона весьма ощутимо отсутствие полноценного российского элемента в региональных балансах потенциалов и сил. Но если Россия не способна играть ожидаемой роли, эти региональные «уравнения» будут решаться без нее и не в ее пользу. Постсоветское пространство здесь не исключение, а предельно жесткое подтверждение общего правила.
Конец ельцинской эпохи позволил начать консолидацию Российского государства. Наметились первые симптомы экономического оздоровления. Активизировалась и стала более рациональной российская внешняя политика (в том числе на постсоветском пространстве). Все это создает предпосылки для более эффективного использования еще сохранившихся возможностей влияния России на эволюцию постсоветского пространства, для нейтрализации антироссийских тенденций. Вряд ли структурам СНГ суждено сыграть в этом решающую роль, но баланс центростремительных и центробежных процессов может быть изменен. Дело за «малым» — за возрождением России.
В ресторане за один столом сидела две мамы и столько-же дочерей. Официант подал к столу три кофе, и при этом всем досталось по чашке. Как это возможно?
Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. 
