Европейская безопасность: диалектика приливов и отливов
Канун нового тысячелетия ознаменовал по существу переломный момент в организации европейской безопасности. Преодоление военной конфронтации между Востоком и Западом; беспрецедентное развитие на этой основе разоруженческого процесса, пришедшего на смену гонке вооружений в Европе; формирование новой системы сотрудничества между ее западной и восточной частями во всех сферах, включая военно-политическую; развитие общеевропейских механизмов — все это позволило впервые в истории фактически устранить опасность крупномасштабной войны на континенте и в мире.
Вместе с тем всего за десятилетие после окончания «холодной войны» стало ясно, что мощный исторический поток позитивных перемен стал заметно ослабевать и, более того, несет в себе разрушительную энергию обратной волны. Преодоление военной конфронтации оборачивается исчезновением барьеров для проведения силовой политики. Набиравшая силу в 90-е гг. тенденция к демилитаризации международных отношений в Европе была взорвана агрессией НАТО против суверенного государства Югославии — впервые в послевоенной истории. Это, в свою очередь, нарушило сдерживающие морально-психологические барьеры использования силовых методов в конфликтных ситуациях другими государствами. С этой точки зрения, вторая «чеченская кампания», как бы к ней ни относиться, вполне логична: Запад, начав бомбардировки Югославии, по существу благословил Россию на силовой сценарий решения проблемы Чечни. Как Косово, так и Чечня стали отражением того глубокого кризиса, в котором оказались система европейской безопасности и российско-западные отношения.
К концу XX в. еще до косовских событий, стало очевидно, что декларированное стремление к стратегическому партнерству между Западом и Востоком (Россией) не переросло из политической риторики в практику их отношений. Да и могло ли быть иначе при тех различиях в направленности векторов развития, которые характерны для Запада и Востока: с одной стороны прогрессирующие интеграционные процессы, относительная финансово-экономическая, социальная и политическая стабильность, с другой — нарастание дезинтеграционных тенденций, кризисных явлений и нестабильности. Это создает серьезные препятствия развитию общеевропейских процессов, которые имеют сегодня, поэтому вполне объективные пределы независимо от политической воли.
Некоторая эйфория, если и ощущалась на рубеже 80-90-х гг. на Западе, была крайне непродолжительной. Запад быстро и вполне ясно осознал, насколько велики ограничители в деле построения единой безопасной Европы, и с учетом этого пошел по пути дальнейшей консолидации собственных структур безопасности. Эти структуры становятся все более мощным полюсом притяжения — и не только для Центральной и Восточной Европы, представляющей геополитические пределы расширения западной системы, но теперь и для многих постсоветских государств, что становится дополнительным дестабилизирующим фактором. Все это еще сильнее лимитирует возможности формирования общеевропейской, а тем более единой системы европейской безопасности, которая в идеале должна была бы позволять решать практические задачи укрепления континентальной безопасности и стабильности на совместной основе.
Неадекватность общих механизмов и в целом институтов ООН и ОБСЕ, современным вызовам безопасности, относительная обособленность западного и восточного полюсов Европы приводят к усилению факторов, действующих вразрез с генеральными тенденциями ее развития в пост-конфронтационный период.
Во-первых, акцент западных государств на укрепление собственных структур безопасности не позволяет эффективно, на общеевропейском уровне противодействовать усиливающейся нестабильности и конфликтности на востоке Европы, где пока не сложилась межгосударственная система безопасности. Последнее обстоятельство, в свою очередь, сужает потенциал общеевропейских механизмов, которые в принципиальном плане могут опираться на сильные западные структуры, но по существу лишены действенных, институализированных опор на Востоке. Попытки
России создать такую опору с партнерами по СНГ оказались малоэффективными — очевидная слабость и значительное сужение зоны Ташкентского договора скорее подчеркивают неорганизованность постсоветского пространства безопасности, нежели позволяют считать его структурообразующим элементом на Востоке.
Во-вторых, в этих условиях на Западе усиливается стремление ограничить возможности России влиять на решения в области европейской безопасности, что на практике приводит к сужению поля партнерства между ними. При этом коллективные механизмы все менее способны сдерживать стремление западных стран и институтов к самостоятельным действиям на международной арене, не опирающимся на общеевропейское согласие, зато все в большей мере рассматриваются на Западе как важный и действенный канал влияния на Востоке, в том числе воздействия на Россию. Это подтверждают и «восточная» специализация ОБСЕ, фактически не ориентированной на решение западных проблем, и усиливающееся давление международных организаций на Россию в связи с так называемой антитеррористической операцией на Северном Кавказе, и попытки снизить роль России в урегулировании конфликтов на территории СНГ за счет вытеснения ее международными структурами.
Задавайте вопросы нашему консультанту, он ждет вас внизу экрана и всегда онлайн специально для Вас. Не стесняемся, мы работаем совершенно бесплатно!!!
Также оказываем консультации по телефону: 8 (800) 600-76-83, звонок по России бесплатный!
В-третьих, курс западных государств на использование в качестве опорной конструкции европейской безопасности НАТО, обладающей сильным военным потенциалом, обусловливает не только сохранение, но и усиление силовых факторов европейской политики. Даже если странам НАТО удастся убедить международное сообщество, что Косово представляет собой «особый случай», ее новая стратегическая концепция, позволяющая проецировать военную силу за пределы зоны ответственности НАТО на основе ее собственных решений, отныне служит документальным, а не эмоциональным подтверждением не только способности, но и готовности союза прибегать к силе в решении спорных международных проблем. А учитывая, что лидирующие позиции в НАТО принадлежат США, использование силовых методов в решении проблем безопасности позволяет Соединенным Штатам за счет этого укреплять свою роль в европейской политике в целом.
Косово послужило еще одним, особенно весомым для США доказательством действенности именно таких инструментов не столько в кризисном реагировании, сколько в обеспечении и подтверждении своего безусловного лидерства в западном сообществе, в Европе и в мире в целом. Это не только препятствует демилитаризации международных отношений, но и ведет к выдавливанию 1 из системы европейской безопасности России. Оказавшись в конце 90-х гг. принципиальным оппонентом Запада по многим кардинальным вопросам международных отношений, Россия тем не менее не обладает достаточными возможностями реального противодействия ему через международные организации, все более вытесняемые из практической политики безопасности США и НАТО и теряющие и без того ограниченный потенциал и авторитет.
И наконец, в-четвертых, сохраняющаяся и усилившаяся после Косово противоречивость и концептуальная неопределенность будущего европейской системы безопасности не позволяют эффективно противодействовать новым вызовам, пришедшим на смену военно-политической конфронтации, прежде всего этнополитическим конфликтам. Решительное применение силы в Косово, рекламируемое Западом как действенный метод антикризисного поведения, на деле породило одновременно серьезные сомнения в целесообразности реализации подобных сценариев в будущем. Как стало понятно, логика развития военной операции, вовремя не переведенной в русло политического урегулирования, может вообще привести к потере реальных перспектив политического решения кризисной ситуации, а также к ее интернационализации. В условиях же отсутствия согласованных антикризисных действий, общеевропейских по своему содержанию, локальные кризисы пре % вращаются в серьезный источник международных противоречий, как это демонстрирует ситуация вокруг Югославии и Чечни. Европейским странам удалось в ноябре 1999 г. на Стамбульском саммите ОБСЕ достичь согласия и принять Хартию европейской безопасности. Однако этот, несомненно, важный результат |представляет собой лишь общую декларацию о намерениях, своего рода рамочные условия для выработки конкретных обязательств и решений в сфере практической политики безопасности.
Все это свидетельствует о том, что идея коллективной безопасности в Европе, с таким трудом сохраненная после похорон концепции «общеевропейского дома», переживает глубокий кризис. Не отрицая, что ответственность за это в большой мере лежит на западных странах, в то же время неуместно обвинять их в измене. Прежде всего, они вовсе не отказались от самой идеи единой европейской безопасности и продолжают проповедовать ее идеалы. Но в полной мере отдавая себе отчет в невозможности ее осуществления в реальной перспективе, они адаптируют свою практическую политику именно исходя из объективной ограниченности коллективных инструментов обеспечения безопасности. Поэтому нет никакой измены, ведь все последние годы Запад проводил целенаправленную политику укрепления и расширения собственных институтов и механизмов безопасности и никогда не делал ставку на коллективные инструменты.
Казалось бы, расширение НАТО уже поставило все точки над всеми буквами, где они должны стоять. Но Россия продолжала жить иллюзиями, отстаивая свою мечту об иерархической системе безопасности с ОБСЕ на вершине пирамиды. Таким образом, если Запад следовал четко определенным стратегическим курсом, Россия избрала для себя, по существу, тупиковое политическое направление. В условиях, когда из сферы практической политики российские предложения были исключены вследствие явного отсутствия поддержки со стороны подавляющего большинства участников ОБСЕ, отстаивание этих позиций на декларативном уровне еще больше сужало возможности маневра России и выхода на другие коллективные формы организации безопасности в Европе. В результате — крушение надежд и иллюзий, фактическое одиночество России в европейской политической среде.
Поэтому именно для РОССИИ кризис отношений с Западом оказался наиболее чувствительным, став по существу кризисом ее внешнеполитического курса последнего десятилетия. Россия строила свою западную и европейскую политику на основе собственного иллюзорного восприятия. Поэтому не удивительно, что российская политика оказывалась все более неэффективной, реактивной по содержанию.
Отправкой точкой определения будущей российской стратегии должно стать признание того, что единство европейской системы безопасности если и будет проявляться в видимой перспективе, то в основном лишь с точки зрения неразрывности общего европейского пространства безопасности. Реальное организационное единство, в основе которого были бы общая система принятия решений и совместные механизмы их реализации, — дело далекого будущего, хотя эту цель сегодняшние партнеры могли бы сформулировать уже сейчас. Для достижения такого единства необходимыми условиями являются не только общее стремление, но главное — сравнимый с западноевропейскими параметрами уровень демократизации и стабильности государств на юге и востоке Европы, а также структуризация и институционализация безопасности на этом пространстве, позволяющая объединить в единую европейскую систему ее различные элементы.
События последнего времени, особенно косовский кризис, способствуют утверждению в России такого трезвого видения современных международных отношений. Конечно, после Стамбульского саммита ОБСЕ можно констатировать, что России не удалось отстоять свою концепцию иерархической системы коллективной безопасности. Но, может быть, наиболее важный результат состоит как раз в обратном: России наконец-то удалось отказаться от своей нереалистичной, загоняющей нас в изоляцию концепции. В любом случае Россия согласилась со своими партнерами в том, что ОБСЕ будет играть «ключевую объединяющую роль» в Европе. ОБСЕ будет использоваться, «когда это целесообразно, в качестве гибкого координационного механизма для развития сотрудничества, с помощью которого различные организации могут подкреплять усилия друг друга, используя специфические преимущества каждой из них». Документально подтвержденный в Хартии отказ России, декларированный ею совместно с ее партнерами по ОБСЕ, от намерения «создавать иерархию организаций или устанавливать между ними постоянное разделение труда» ни в коей мере не хоронит общеевропейские процессы. Совсем напротив, именно это и открывает перспективу конструктивного общеевропейского сотрудничества на основе достигнутых принципиальных договоренностей, реализация которых, конечно же, требует дополнительных политических усилий и совместных практических шагов.
Среди них особо следует отметить три важнейших положения, на которых настаивала Россия, сумев убедить в своей правоте западных оппонентов. Во-первых, обязательство «и далее закреплять консенсус, лежащий в основе принятия решений в ОБСЕ». Пересмотр этого правила, на чем первоначально настаивали некоторые западные страны, в первую очередь США, угрожал резким падением возможностей России, и без того значительно уменьшившихся, влиять на европейские дела. В этих обстоятельствах, даже если бы размывание консенсуса и привело к повышению оперативного потенциала ОБСЕ (основной аргумент в пользу отказа от единогласия), организация эволюционировала бы в сторону превращения в инструмент западной политики, а не общеевропейской.
Во-вторых, было преодолено нежелание, опять-таки особенно проявлявшееся Соединенными Штатами, прямо декларировать обязательства о неприменении силы. Вместе с тем, несмотря на положения принятой в Вашингтоне новой стратегической концепции НАТО, западные страны все-таки продемонстрировали способность возвратиться «назад в будущее». Признав первоочередную ответственность СБ ООН за поддержание мира и безопасности и его ключевую в этом отношении роль в регионе ОБСЕ, ее участники заявили: «Мы подтверждаем наши права и обязанности по Уставу Организации Объединенных Наций, включая наше обязательство по вопросу о неприменении силы или угрозы силой». Следует отметить, что подтверждение этих обязательств было для России одним из условий восстановления сотрудничества с Западом в сфере безопасности, прежде всего отношений с НАТО.
В-третьих, в какой-то мере удалось если и не ограничить неблагоприятную для России тенденцию к нато-центризму в Европе, то попытаться удержать ее наиболее опасные «выбросы», подобные действиям в Косово. Как указывается в Хартии, «в рамках ОБСЕ ни одно государство, группа государств или организация не могут быть наделены преимущественной ответственностью за поддержание мира и стабильности в регионе ОБСЕ или правом рассматривать какую-либо часть региона ОБСЕ в качестве сферы своего влияния».
Наряду с другими эти договоренности позволили принять «Оперативный документ — Платформу безопасности, основанной на сотрудничестве». Будет ли она действительно перенесена с бумаги в практику европейских отношений — далеко не ясно. Особенно если вспомнить судьбу целого ряда предыдущих решений ОБСЕ, которые сегодня представляют главным образом архивно-исторический интерес. Но зато очевидно другое: «Платформа» может стать практическим документом лишь в том случае, если смогут договориться Запад и Россия, поскольку именно эта линия сотрудничества является стержневой для обеспечения общеевропейских подходов и действий. В свою очередь, главное значение Стамбульского саммита ОБСЕ, может быть, и состоит в том, что Запад и Россия, встретившись на пике принципиальных разногласий, сумели добиться важных встречных подвижек.
Конечно, достигнутые компромиссные решения можно трактовать как довольно общие, но нельзя их считать пустыми фразами, поскольку именно это сближение открывает новую перспективу российско-западных отношений в сфере безопасности. При этом именно нынешний кризис этих отношений дает возможность России, освободившись как от завышенных ожиданий прошлого, так и от излишней драматизации нынешних разногласий, выстроить действительно прагматичный курс на сотрудничество с Западом. Не следует обвинять Запад в стремлении реализовать собственные интересы, необходимо научиться последовательно и жестко (но не бескомпромиссно) отстаивать в рамках сотрудничества собственные приоритеты. Необходимо, в конце концов, признать, что пытаться разговаривать на равных мы можем пока только «в галстуках».
Проблема преодоления кризиса российско-западных отношений
Почти год оставались замороженными отношения России и НАТО. Это наносило все более ощутимый ущерб и той, и другой стороне, и, что особенно важно, системе европейского сотрудничества в целом. Довольно отчетливые сигналы к восстановлению партнерства, звучавшие как с Запада, так и из России, как ни парадоксально, не воплощались в конкретные практические шаги навстречу друг другу. Ситуация неопределенности усиливала вульгарный нигилизм, поскольку складывалось впечатление, что Россия, как якобы подтверждает длительный период «развода», вполне может обходиться и без партнерства с НАТО. И если это не так и если наши политики — реалисты, зачем же они продолжали «держать паузу», рискуя потерять к себе интерес? Единственное сколько-нибудь разумное объяснение — желание временно воздержаться от «больных» для россиян тем с учетом предстоявших президентских выборов. Но, как бы то ни было, время для четкого артикулированы российской позиции определенно настало, что подтвердило приглашение генерального секретаря НАТО Дж. Робертсона посетить с визитом Москву, который состоялся 16 февраля 2000 г.
Достигнутые в ходе визита договоренности о «размораживании» отношений дали довольно быстрые результаты, что наглядно продемонстрировало обоюдное стремление к выходу из политического кризиса. В повестку дня Совместного постоянного совета Россия — НАТО (СПС) на уровне послов 15 марта 2000 г. впервые после начала военной операции альянса в Югославии были включены вопросы, не относящиеся исключительно к проблематике международного присутствия по безопасности в Косово, или «Силам для Косово» (СДК). Вместе с тем это и последующие заседания СПС, несомненно, важные в политическом отношении, все же по существу подтвердили, что дилемма двусторонних отношений остается пока нерешенной в принципиальном плане. И состоит она в том, что хотя, по признанию сторон, альтернативы сотрудничеству нет, нет и единого мнения, каким содержанием это сотрудничество должно быть наполнено и в каком направлении развиваться.
НАТО как раньше, так и теперь предлагает восстановление отношений с Россией в прежнем формате и объеме, не понимая (или делая вид, что не понимает), что в нынешних условиях это не устраивает Россию. Вместе с тем остается неясным вопрос о том, что могла бы предложить Западу сама Россия, дающая тем самым повод опасаться ее дрейфа к самоизоляции. И чтобы сегодняшние опасения не стали будущей реальностью, России как никогда необходима активная европейская политика. Пора ясно определиться, кто наши партнеры в Европе, чего мы от них ожидаем и что можем предложить.
Абсолютно ненормальная ситуация неопределенности в отношениях России и НАТО, сохраняющаяся и после возобновления официальных политических консультаций в СПС, несомненно, требует скорейшего разрешения. У России всего две принципиальные возможности: или идти на полномасштабное восстановление и развитие отношений, — или исходить из того, что существующие принципиальные разногласия с НАТО не позволяют России строить с альянсом действительно партнерские отношения. НАТО свой выбор уже сделала, неоднократно подтвердив, что двери, которыми хлопнула Россия, остаются открытыми. Однако Россия, очевидно, не хочет просто возвращаться, она ожидает встречного движения со стороны НАТО. Но принцип «горы и Магомета» не срабатывает. И может быть, не столько потому, что НАТО не готова пойти навстречу Москве, сколько потому, что сама Россия до сих пор четко не сформулировала желательных для себя координат рандеву. Другими словами, Россия не хотела бы, очевидно, возвращаться к прежней модальности отношений, которые, как подтвердила практика, оказались для нее неудовлетворительными. Но так и не ответила даже самой себе, зачем нам вообще «эта НАТО», насколько широким может быть поле сотрудничества, что мы хотели бы на нем сеять и какой урожай собирать.
На чем же может основываться российская стратегия отношений с НАТО, если признать невозможным вариант их возврата к до косовским параметрам и формату?
Прежде всего, важно не пытаться ретушировать тот факт, что кризис отношений Россия — НАТО обусловлен не столько событиями вокруг Косово, сколько вырвавшимися с особой силой противоречиями, объективно существующими между сторонами. Конфликт в Югославии и принятая на его фоне новая стратегическая концепция НАТО продемонстрировали существенное различие в подходах России и НАТО к проблемам безопасности. Россия, выступая против расширения зоны ответственности НАТО и внешних интервенций без непосредственной санкции СБ ООН, стремится к восстановлению «докосовского» международного порядка. НАТО не только не признает свои действия нелегитимными, но и, считая их оправданными в ситуации кризиса в Югославии, стремится к легитимации новой антикризисной модели поведения путем соответствующей адаптации международной системы безопасности и права.
Независимо от того, какому из двух подходов отдается предпочтение, следует признать, что изменение практики международного урегулирования не было и не является результатом общеевропейского консенсуса. В этом смысле восстановление конструктивных отношений сотрудничества России и НАТО возможно лишь в случае, если обе стороны придут к выводу о необходимости принятия консенсусных совместных решений по адаптации системы безопасности, включая международное право. В противном случае эти отношения, даже при их постепенном размораживании, будут строиться, скорее, на принципах ограниченного вынужденного взаимодействия (как, например, в рамках военной операции в Югославии) двух ключевых актеров на европейской сцене, нежели в русле реального партнерства. При этом восстановление в той или иной мере политических отношений России с НАТО без выхода на реальные компромиссы по основополагающим проблемам организации европейской безопасности чревато серьезной опасностью их нового кризиса, вероятно, даже в более острой форме.
Как продемонстрировал Стамбульский саммит ОБСЕ, такие компромиссы вполне возможны, и именно их поиск следовало бы положить в основу восстановления политических отношений Россия — НАТО. Очевидно, понимание этого постепенно укрепляется. Симптоматично, что уже на мартовской (2000 г.) встрече СПС послы обсуждали вопросы, относящиеся, с одной стороны, к новой Стратегической концепции НАТО, с другой — к Концепции национальной безопасности России в новой редакции. Наряду с этим Россия и НАТО способны, вероятно, расширять прагматическое, в значительной мере деполитизированное взаимодействие в практических областях взаимного интереса. Выведенное за рамки политической конъюнктуры, оно, как показал опыт косовского урегулирования, помимо чисто практического значения, может играть роль цементирующего материала отношений партнеров.
Вместе с тем события последнего времени подтвердили, что потенциал отношений Россия — НАТО относительно ограничен, что они не являются и не могут стать в реальной перспективе отношениями стратегического партнерства. Особенно с учетом того, что через какое-то время завершится передышка, и Россия столкнется с НАТО в новом раунде расширения, вероятно, даже более драматичном. Однако именно различие стратегических целей, отражающееся в объективных различиях практической политики безопасности и отсутствии совместных механизмов принятия решений, должно компенсироваться взаимным стремлением сторон к максимальному учету важнейших интересов друг друга. Именно с этим, а вовсе не с декларацией во многом иллюзорной общности интересов, связана перспектива конструктивного сотрудничества между Россией и НАТО.
Таким образом, выступая за развитие такого конструктивного сотрудничества, важно признать, что его потенциал ограничен в силу не только и, скорее, не столько субъективных обстоятельств, сколько объективных причин. Поэтому НАТО не может быть приоритетным партнером России в системе европейской безопасности, особенно учитывая усиление в российском обществе негативного восприятия НАТО. Вместе с тем недопустимо, чтобы реально существующие разногласия с НАТО автоматически проецировались на отношения России с западными соседями, что неизбежно усиливало бы опасность ее изоляции в Европе. Важно подчеркнуть, что эти отношения должны строиться на принципах добрососедства. Под этим понимается, что ни одна из сторон не будет готова или способна реализовывать свои интересы таким образом, чтобы это наносило ущерб интересам партнера. Это уже не мирное сосуществование, хотя еще и не стратегическое партнерство. Однако именно на этой основе можно поддерживать не только общий политический диалог, но и прагматическое сотрудничество в областях взаимного интереса, в том числе и с НАТО.
Представляется, что после саммита ОБСЕ в Стамбуле вновь появляется возможность для создания системы взаимосвязанных и взаимодополняющих институтов (nterlockng nsttutons) в Европе. В неиерархической системе взаимосвязанных и взаимодополняющих институтов безопасности ОБСЕ будет, прежде всего, выполнять функции, связанные с соблюдением прав человека, обеспечения общеполитического диалога, форума для договоров в области разоружения и контроля над вооружениями, миротворческими миссиями. Как коллективный, общеевропейский характер ОБСЕ, так и развитие ее взаимодействия с другими институтами открывает некоторые перспективы укрепления организации, все более страдавшей в последнее время дефицитом веса. В то же время стало еще более очевидно, что развитие и укрепление ОБСЕ не может восполнить тот опасный институциональный вакуум, который образовался в военно-политической сфере отношений России с Западом.
Проблема состоит, скорее, не в том, чтобы заполнить этот вакуум, а в том — каким образом. То есть в том, чтобы не просто обеспечить каналы взаимодействия России и Запада, а чтобы это взаимодействие строилось на принципах равноправного партнерства. Россия как никогда нуждается в сильных партнерах в Европе. Это дает ей возможность, с одной стороны, обеспечить внешнюю поддержку внутреннего развития страны, с другой — в определенной мере компенсировать ослабление своего голоса в европейской политике. И если возможности действительного стратегического партнерства с НАТО сегодня, по меньшей мере, ограничены, если ставка на ОБСЕ как совместную высшую инстанцию решения практических проблем европейской безопасности не оправдалась, оптимальным для России партнером в этом отношении может стать Европа, институционально представленная Европейским союзом с подключенным к нему Западноевропейским союзом.
Новые ориентиры возможны
В основе курса России на активизацию сотрудничества с ЕС/ЗЕС в сфере международных отношений и безопасности, конечно же, не может быть использован метод исключения. Из российской политики не будут исключены ни НАТО, ни США, ни ОБСЕ — список можно продолжать. Даже напротив, сегодняшнее положение России требует диверсификации ее внешних связей, использование всего комплекса как двустороннего, так и многостороннего сотрудничества исходя в первую очередь из задач ее внутреннего развития. Попытки противопоставления одним внешнеполитическим направлениям других (декларируя, например, уход России в сторону Китая, Индии, Ирана и т.д.) контрпродуктивны — они существенно уменьшают потенциал сотрудничества России с внешним миром в целом и заметно снижают уверенность наших партнеров в преемственности российского внешнеполитического курса. Речь идет о том, что диверсификация связей должна сопровождаться повышением адресности политики, конкретизацией политики сотрудничества на каждом из направлений в зависимости от национальных интересов и реальных перспектив.
Активизация европейского вектора российской политики безопасности не должна восприниматься как ослабление связей России с другими партнерами. «Европеизация» в известной мере компенсировала бы относительные ограничения реального содержания сотрудничества на других направлениях. Более того, это даже открывало бы дополнительные возможности их развития. Эти возможности действительно учитываются Россией. В российской «Стратегии развития отношений с ЕС» поставлена, в частности, задача настойчивого поиска возможных форм подключения России к диалогу, ведущемуся Европейским союзом с другими мировыми державами и экономическими группировками. В этой связи Россия, например, официально поддержала предложение Финляндии о проведении трехстороннего саммита Россия — Европейский союз — США. В результате с началом «лиссабонского процесса» (3 марта 2000 г. в Лиссабоне состоялась первая трехсторонняя встреча министров России, ЕС, США) был действительно открыт новый формат российско-западного диалога.
Итак, Россия могла бы попытаться путем наращивания партнерства с ЕС/ЗЕС в определенной мере компенсировать неудовлетворительные отношения в области безопасности с Западом. Но какими преимуществами обладает для этого европейский центр, помимо своего рода «компенсационного эффекта»?
Прежде всего, развитие отношений между Россией и Европейским союзом в сфере безопасности в полной мере соответствует исторической логике и перспективе, поскольку общее содержание их двусторонних отношений уже определено как стратегическое партнерство. Существует институционально-правовая база стратегических отношений Россия — ЕС, строящихся на основе Соглашения о партнерстве и сотрудничестве и получивших существенный импульс в результате принятия партнерами взаимных стратегий развития отношений. Аномалией как раз следовало бы считать исключение из комплекса такого партнерства сотрудничества в области, представляющей жизненный интерес для обеих сторон. И принятые ими стратегии предусматривают возможность существенного прогресса двустороннего сотрудничества по вопросам международной политики, включая военно-политические и оборонные аспекты.
Очевидно, появляется все больше оснований признавать ЕС/ЗЕС серьезным партнером в этой сфере. Созданы предпосылки для развития сильного военно-политического компонента ЕС, связанные с активизацией формирования собственного европейского измерения в сфере безопасности и обороны. Евросоюз предпринимает существенные усилия, чтобы ликвидировать разрыв между его социально-экономическим потенциалом и политическими возможностями. Оговорены основные параметры практического формирования собственного измерения безопасности и обороны ЕС, инициирован процесс практической интеграции ЗЕС в ЕС. Даже если сегодня перспектива «милитаризации» ЕС недостаточно определена во временном и содержательном отношении, она уже вполне окрепла как значимая и набирающая силу тенденция.
Россия должна учитывать эту тенденцию, желательно даже работая на опережение в определении своих соответствующих интересов и политической линии. Это дает возможность проведения активной, а не реактивной политики, возможность влияния на один из важнейших европейских процессов путем сотрудничества с ЕС/ЗЕС. Это политическое направление самоценно и не является ответом на охлаждение отношений с США и НАТО. Просто в условиях такого охлаждения императивность укрепления связей с ЕС/ЗЕС стала более очевидной. При этом, по-видимому, не стоит строить иллюзий, представляя западную систему своеобразными весами, где увеличение «европейского» веса автоматически ослабляет американскую сторону, а оборонная компонента ЕС ослабляет НАТО. Нынешние изменения стали возможными именно потому, что ни в коей мере не подрывают трансатлантической связки.
Принципиальное значение имеет и то, что в стратегических отношениях ЕС/ЗЕС с Россией военно-политический компонент в отличие от НАТО не является центральным и совпадает с кардинальным направлением отношений Россия EC в политической и экономической сферах. Речь не идет о создании «европейской армии», хотя Европейский союз будет обладать оперативным потенциалом для решения ряда так называемых «петерсбергских задач», включающих гуманитарные и миротворческие операции. В силу многих обстоятельств это не позволит ЕС заменить НАТО, но зато даст больше оснований претендовать на относительно самостоятельную политику безопасности, на усиление единого и окрепшего европейского голоса в диалоге с третьими странами, будь то США или Россия. Таким образом, развитие самостоятельной роли ЕС/ЗЕС в системе безопасности в Европе соответствует российскому видению многополюсного мира.
Смещение российских приоритетов в области безопасности, включая ее военно-политические аспекты, на ЕС/ЗЕС в целом соответствует, вероятно, также и интересам Запада. Отношения с ЕС, учитывая их комплексный характер, не будут столь серьезно подвергаться испытаниям на прочность, как это происходит с НАТО. Подтверждением этому являются, например, разногласия по чеченской проблеме: ЕС, критикуя Россию, занимает относительно сдержанную позицию и подчеркивает, что эта критика не должна подрывать уровня и общего содержания партнерства. Самой России много труднее, да и вообще фактически невозможно отказаться от сотрудничества с ЕС, так как с этим связаны ее торгово-экономические интересы и объективные приоритеты в сфере национальной безопасности. Поэтому с большой долей уверенности можно предположить, что даже при возникновении серьезных расхождений в подходах к различным проблемам международной безопасности ЕС останется действующим каналом российско-западного диалога, причем оба партнера будут проявлять постоянную заинтересованность в урегулировании противоречий.
Милитаризация Европейского союза не пугает российское общество, включая военных. У российской общественности и политической элиты отсутствует негативное восприятие ЕС, что во многом контрастирует с современным восприятием НАТО. Это обеспечивает потенциальную поддержку или, по крайней мере, отсутствие сопротивления со стороны общественного мнения курсу на активизацию сотрудничества между Россией и ЕС в области безопасности. Например, попробуем представить себе реакцию россиян на предложения содействия в решении проблемы Чечни (где у России и Запада существуют серьезные разногласия) со стороны ЕС и НАТО. Очевидно, что предложения от европейцев будут оцениваться в первую очередь с точки зрения конструктивности и политической целесообразности, без излишней подозрительности. Реакция на НАТО была бы, прежде всего, негативно-эмоциональной, предложения содействия воспринимались бы, вероятно, как «вмешательство» европейского жандарма. Это повод не только для России, но и для самого Запада задуматься над относительной переориентацией своих связей в сфере безопасности.
В то же время следует еще раз подчеркнуть, что возможная переориентация Россией сотрудничества в сфере безопасности на ЕС не должна рассматриваться как альтернатива НАТО. Это еще более осложнило бы российско-американские отношения. Да и в целом, разве в интересах России исключать из европейской системы безопасности США? Выступая против нато-центричной модели европейской безопасности, необходимо ясно сознавать, что Североатлантический союз в любом случае будет по-прежнему играть важную военно-политическую роль в Европе. И Россия, также претендующая на весомую роль, в любом случае обречена на взаимодействие с НАТО. В целом противопоставление развивающегося с ускорением европейского центра политики безопасности невозможно в принципиальном плане, ведь становление «европейской идентичности в сфере безопасности и обороны» тесно связано с укреплением Атлантического альянса.
Как европейские страны, так и США продолжают, несмотря на возросшие разногласия с Россией, оставаться ее партнерами и, объединенные в НАТО, они способны к учету в ее политике основополагающих российских интересов. Попытки Москвы выйти за пределы формальной логики, возлагая вину и ответственность за Косово на НАТО (и подразумевая США), но не на западноевропейские страны и организации, непродуктивны. НАТО — это не виртуальная реальность, а союз входящих в нее государств, и «югославская» политика Запада — продукт стратегического трансатлантического партнерства.
Другими словами, приветствуя сотрудничество с Россией, европейцы не готовы отречься от самих себя, от важнейших для них принципов «атлантизма». Европейские каналы могли бы, в какой-то мере восполнить дефицит отношений между Западом и Россией в сфере безопасности и даже обогатить их содержание. Ведь ЕС демонстрирует готовность структурировать диалог с Россией таким образом, чтобы он включал совместные механизмы. А это как раз то, что цементирует партнерство, и то, чего так и не смогла добиться Россия в отношениях с НАТО.
И наконец, переориентация сотрудничества в сфере безопасности на ЕС может способствовать укреплению и развитию отношений России со странами Центральной и Восточной Европы. Эта задача важна сама по себе, принимая во внимание снизившийся за последние годы уровень контактов и связей на этом направлении. Для России важно преодолеть недальновидную практику «отказа» от Центральной и Восточной Европы как адресата нашей политики безопасности. Но особую остроту эта проблема приобретает в контексте расширения ЕС. Россия может получить в лице стран партнеров в решении сложнейших проблем адаптации к 10вой ситуации в процессе расширения. А может, игнорируя важность партнерства с этими странами, «обеспечить» для себя конфронтационную модель поведения с их стороны, поскольку они будут рассматривать в этом случае Россию как серьезное препятствие на пути в ЕС (по аналогии с EATO). Кстати, поиск совместных ответов на вызовы расширения может быть признан одной из основных тем политического диалога Россия — ЕС, возможно, с участием в той или иной форме и стран-кандидатов.
Однако Россия не может искать пути выхода из нынешнего кризиса российско-западных отношений без активной ответной реакции со стороны Запада. А западным странам предстоит ответить для себя на вопрос, какова цель их партнерства с Россией. До сих юр сотрудничество служило главным образом средством, обеспечивающим влияние на Россию, но сама Россия обладала при этом (овально ограниченными возможностями обратного влияния, будет ли Запад продолжать придерживаться этой линии поведения, которая неизбежно будет продуцировать не удовлетворённость России и напряженность в отношениях с Западом, особенно в области европейской безопасности? Или, извлекая уроки внешнего кризиса российско-западных отношений и учитывая внутреннюю ситуацию в России, Запад все же проявит готовность к развитию равноправного партнерства, основывающегося (а совместных механизмах принятия решений и практических действий?
Западные партнеры России, очевидно, уже осознают всю се того выбора, который им предстоит сделать. В общем, они, конечно, понимают, что «лучше иметь сотрудничающую Россию с вами, чем обструкционистскую Россию против вас». Но, (то гораздо важнее, это общее понимание — в отличие от продевавшего этапа отношений с характерной для него декларативность в противовес реальному партнерству — толкает Запад к поиску фактических путей обеспечения нового качества сотрудничества. При этом ряд западных экспертов указывают на особую роль, которую должен играть Европейский союз: «Если Запад нуждается в организации более гармоничных отношений с Россией, ЕС особенно необходимо таким образом изменить свою позицию, чтобы принять на себя более стратегически определенную роль. Коллективная «Стратегия» является шагом в правильном направлении, но важно, чтобы отношения ЕС — Россия включали плоскость политики и безопасности наряду с двусторонним диалогом в сфере экономики и торговли».
Именно выбор Запада определяет пространство маневра России, в том, что касается их сотрудничества в сфере европейской безопасности. И если официальный Запад не спешит с ответом, это вполне естественно снижает и заинтересованность России в восстановлении отношений, сложившихся в сфере безопасности в до косовский период. В проигрыше могут оказаться обе стороны, поскольку процесс западного расширения без необходимого сбалансирования его развитием партнерства — реального, а не декларативного — с Россией выталкивает ее на европейскую периферию. Сжатие российской пружины в этой ситуации не может восприниматься Западом как попытка шантажа и тем более политического блефа. Россия вправе ожидать от Запада ответственного решения с учетом чрезвычайно серьезных вызовов безопасности, перед которыми поставлена Европа в результате обострившегося столкновения центростремительных и центробежных процессов в ее развитии.
Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. 
