Политическая ситуация, сложившаяся в России в последние годы, все еще побуждает наших экономистов и социологов вести дискуссию о дальнейших перспективах страны преимущественно в духе противостояния и взаимного непризнания: левые против правых, социалисты против либералов, дирижисты против монетаристов и т.д. Общая растерянность, царящая в умах, и накал политических страстей, сопровождающих обсуждение проблем и задач, стоящих ныне перед Российским государством, таковы, что и внутри страны, и вовне ее прочно утвердилось убеждение: современная Россия не знает ни своих целей, ни путей, по которым следует ей в дальнейшем двигаться, ни скорости и глубины тех серьезнейших преобразований, которые ее ждут либо уже сегодня, либо в обозримом будущем.
У политики, у борьбы за власть свои законы. И нет ничего удивительного в том, что политики самой различной ориентации максимально используют в своих узкопартийных интересах любые, иногда просто даже выдуманные, расхождения во взглядах со своими соперниками, чтобы только получить какие-то политические преимущества и тем самым усилить свое общественное влияние. Да и вряд ли может быть иначе в нынешней обстановке, когда население не успевает даже просто запомнить фамилию очередного премьера, прежде чем его снимут. Но всякое общество, и российское в том числе, — это не только политика и политики, не только видимая на поверхности и/или подспудная политическая борьба. Прежде всего, это самосознание, взгляды на жизнь, идеалы и стремления «молчаливого большинства», т.е. той преобладающей «неполитической» части населения, которая, может быть, внешне и не очень влияет на ситуацию сегодняшнего дня, но, в конечном счете, от настроений и предпочтений которой зависит все.
Российское общество устало от раздоров, оно требует согласия. И, по крайней мере, в экономической и социальной областях оно, это согласие, возможно. Более того, не на словах, а на деле оно уже фактически есть, его только сознательно или бессознательно не замечают. Да и трудно, наверное, оглушенному, потерявшему всякие ориентиры российскому человеку заметить, что национальный консенсус в этих областях складывается или даже уже сложился: ведь и на политической арене, и в средствах массовой информации он все еще слышит преимущественно лишь крайние голоса. Действительно, ультралевые зовут назад, к экономике тоталитарного диктата и всеобщего дефицита, ультраправые все еще, после всех ошибок и поражений реформаторского курса, твердят о целебной силе «социального дарвинизма» и борьбы на рынке всех против всех. О каком консенсусе, казалось бы, здесь может идти речь?
Но в том-то и дело, что если взглянуть на вещи трезво, если отбросить все крайности и не обращать внимания на маргиналов как слева, так и справа, поглощенных взаимным политическим уничтожением, нельзя не видеть, что Россия, вступившая в конце 80-х гг. в полосу длительных социально-экономических преобразований абсолютно неподготовленной ни в теоретическом, ни в практическом плане, все-таки прожила все эти последние годы не зря. Мало было понять и осознать, что прежняя тоталитарная система оказалась экономически полностью неэффективной и потому нежизнеспособной — с этим, за исключением полнейших маргиналов, сегодня, кажется, согласны все. Мало было выдвинуть (к сожалению, с опозданием почти на столетие) в качестве ведущих такие общественные ценности, как свобода, демократия, права человека, гражданское общество, рынок, социальное хозяйство, и пр. — против этого сегодня тоже, кажется, не протестует ни одна из серьезных (т.е. неэкстремистских) политических сил и ни одна из обладающих реальным весом и влиянием социальных групп. Надо было еще, пройдя через многие разрушения, страдания и несбывшиеся иллюзии, прийти, в конце концов, к пониманию того, какие же конкретные задачи российскому обществу предстоит решить, чтобы выбраться из нынешнего национального кризиса и вступить, наконец, на тот путь, по которому сегодня движется, по существу, весь остальной мир.
Такое понимание в России достигнуто. Конечно, можно и нужно (чтобы не повторить уже однажды сделанных ошибок) спорить о «цене», которую пришлось заплатить всему российскому обществу за это понимание. Но с каждым днем сегодня становится все более очевидным: в экономике и социальной сфере Россия сегодня знает, что ей нужно делать, по крайней мере, в ближайшие 15-20 лет.
Итак, в российском обществе, в российском массовом сознании, как представляется, сложилась уже высокая степень согласия по некоторым основным линиям, которые в своей совокупности определяют достаточно отчетливые контуры наиболее целесообразной и наиболее вероятной национальной экономической стратегии на рубеже XX в. Определяют потому, что основные национальные экономические задачи объективны и очевидны для всего общества. Без их решения невозможны не только возрождение и дальнейший прогресс страны, но, по-видимому, даже и простое ее выживание.
И любая ответственная политическая сила просто по инстинкту самосохранения не может уклониться от необходимости эти задачи решать:
Задавайте вопросы нашему консультанту, он ждет вас внизу экрана и всегда онлайн специально для Вас. Не стесняемся, мы работаем совершенно бесплатно!!!
Также оказываем консультации по телефону: 8 (800) 600-76-83, звонок по России бесплатный!
1. Структура собственности в стране за последнее десятилетие радикально и, по всей вероятности, необратимо изменилась. Около 30% национальных активов находится сегодня в собственности государства, 70% — это частная или смешанная государственно-частная собственность. Конечно, методы приватизации, использовавшиеся в России, заслуживают самой резкой критики и с социальной, и с нравственной точек зрения, а сам переход госсобственности в частные руки не привел (по крайней мере, на данном этапе) ни к росту эффективности приватизированных предприятий, ни к появлению на них эффективного инвестора — частного собственника. Но, тем не менее, факт есть факт: структура собственности сегодня в России в принципе уже близка к оптимальной и очень напоминает ту, которая сложилась в ведущих странах Запада.
Наверное, с одной стороны, можно было бы ожидать в ближайшие годы некоторого роста доли чистой госсобственности за счет смешанной государственно-частной, если в результате соответствующих судебных процедур будут аннулированы наиболее одиозные приватизационные решения, а также, если ввиду очевидной слабости частных инвесторов и их нежелания вкладывать деньги в реальную экономику государство в ближайшие годы все же будет вынуждено взять на себя более существенную, чем сейчас, часть инвестиционных усилий. С другой стороны, можно ожидать и определенного роста доли истинно частного сектора, особенно мельчайшего, мелкого и среднего предпринимательства, стихийная инвестиционная активность которого в ближайшем будущем может быстро и резко возрасти, если дальнейшее движение страны к рынку будет продолжаться.
Однако само принципиально новое разграничение экономической компетенции уже достигнуто: наука и образование, оборона и основная часть оборонной промышленности, электроэнергетика, дороги, транспорт, связь и коммуникации, система здравоохранения, муниципальное жилье, поддержка северных территорий — это главным образом собственность и компетенция государства на всех его уровнях. Все остальное — от уличного ларька до крупнейших финансово-промышленных групп — частная собственность. По всем признакам российское общество подобную структуру собственности приняло, и даже левые силы в большинстве своем с ней, видимо, смирились.
Основные связи как внутри этих двух секторов экономики, так и между ними уже осуществляются и будут, несомненно, осуществляться в дальнейшем преимущественно на основе сугубо рыночных принципов, предусматривающих прежде всего рыночную самостоятельность (и, следовательно, ответственность) всех экономических субъектов и сведение к минимуму любых форм прямого государственного субсидирования и дотирования. Сложившаяся структура собственности не противоречит и растущей объективной необходимости государственного регулирования экономических процессов. Планирование и программирование, как и везде в мире, могут гораздо более эффективно, чем при прямом административном диктате, осуществляться преимущественно косвенными рыночными методами, включая государственные заказы, антимонопольную практику, денежную политику, движение учетной ставки и курса национальной валюты, бюджет, налоги, займы, другие финансовые рычаги, социальное законодательство и пр.
2. Очевидны также сдвиги в общественном мнении относительно того, какая материально-отраслевая структура экономики нужна России в будущем. Никто уже всерьез не оспаривает еще недавно казавшееся ересью убеждение, что значительная часть экономики страны в предшествующие десятилетия была создана зря: примерно нашего промышленного потенциала нам просто-напросто не нужна, она ни при каких условиях не может быть и не будет жизнеспособной и потому обречена, быть рано или поздно закрытой. Еще примерно 1/з этого потенциала, чтобы быть конкурентоспособной и эффективной по мировым критериям, нуждается в радикальной и чрезвычайно дорогостоящей модернизации. И лишь не более V3 нынешнего российского промышленного потенциала имеет шансы на то, чтобы вписаться в мировую экономическую жизнь и мировой научно-технический прогресс, оставаясь в главных чертах в современном своем состоянии.
Именно эта перестройка всего промышленного потенциала страны и есть центральная задача для нынешнего, а скорее всего, и для следующего поколения россиян. И либо мы эту задачу решим, либо, как говорили когда-то, «нас сомнут». В данной связи искусственным представляется нередко наблюдаемое сегодня противопоставление двух возможных направлений «реиндустриализации»: упора на весь спектр потребительских отраслей (т.е. пищевую, легкую промышленность, производство бытовой техники, жилищное строительство и автостроение) и приоритетного развития отраслей высокой технологии без прямой привязки их к потребительскому рынку. Необходимо и то, и другое: жизнь страны и нации определяется не только характером и объемами ее массового потребления, но и задачами ее достойного выживания в постоянно меняющемся мире.
Сегодня, спустя без малого десятилетие после начала наших далеко идущих реформ, трудно даже понять, как это мы пустились в столь бурное плавание, не имея никакого компаса, никакого хотя бы приблизительного представления, чему в российской экономике суждено жить, а чему умереть, и если умереть — то, как и когда. Не имея, таким образом, главного — долгосрочной стратегии, плана радикальной структурной перестройки экономики страны и соответственно всеобъемлющей структурной (индустриальной) политики. Но еще более удивительно то, что такой политики мы не имеем, в сущности, и по сегодняшний день, и процесс выбраковки нежизнеспособных производств, модернизации небезнадежных предприятий и поощрения перспективных отраслей идет сейчас так же, как и шел, т.е. совершенно стихийно, без каких бы то ни было продуманных ориентиров для государственных органов и для частных инвесторов, без действенной «социальной сетки безопасности», а главным образом за счет взаимных столкновений различных лоббистских сил и спонтанных выступлений заинтересованных социальных групп.
По самым сдержанным оценкам, России на решение ее структурных задач необходимы только в ближайшее десятилетие инвестиции объемом около 500 млрд. долл. Где их взять? Это сама по себе задача невероятной сложности, способная стать практическим стержнем той «национальной идеи», которую сегодня так настойчиво ищут и левые, и правые, и центр, и тем самым еще более усилить признаки складывающегося консенсуса в российском обществе.
Но найти, мобилизовать эти средства — это далеко еще не все, их необходимо разумным образом распределить и направить именно туда, где они дадут наибольший эффект. Возможно ли это без продуманной общегосударственной стратегии, без соответствующей политики, без генерального штаба российской экономики, какое бы название он ни носил, пусть даже и Госплан? Да и сам процесс движения этих ресурсов, их перелива в наиболее перспективные отрасли долго еще будет у нас невозможен в рамках только чисто рыночного механизма. Ибо реального фондового рынка у нас нет, и неизвестно еще, когда он будет, частные банки пока еще слишком слабы и слишком развращены годами получения невероятно высоких спекулятивных прибылей, чтобы инвестировать в реальную экономику, инвестиционных компаний нет, пенсионных, доверительных и других подобных фондов по сути дела тоже нет, и т.д., и т. и.
Пройдет еще, наверное, немало времени, прежде чем крупные частные инвесторы в России смирятся с тем скромным уровнем прибылей, которые объективно им могут обеспечить обычные (т.е. не спекулятивные) инвестиции в развитие реальной экономики. Ждать, пока это произойдет, страна не может. Надежда на прямые (да и на портфельные) иностранные инвестиции, как показал опыт, тоже очень слабая, особенно после 17 августа 1998 г. Так что сегодня даже самые убежденные либералы, если они в состоянии сохранять хоть минимум объективности, должны, думаю, признать: еще годы целые впереди у нас не будет более серьезного источника инвестиций в реальную экономику, чем государственный бюджет и государственный кредит в той или иной его форме, что, естественно, требует соответствующего государственного механизма их распределения. И это, несомненно, тоже важнейший пункт того национального согласия, которое исподволь, само собой возникает сегодня.
3. После начала бомбардировок Югославии всему российскому обществу (включая, похоже, даже самых рьяных «про-западников») стало, по-моему, очевидно, насколько наивными были наши недавние иллюзии относительно наступившего наконец, в мире всеобщего замирения, насколько национально-безответственной была реформаторская политика последних лет, обрекшая научно-технический потенциал России на разрушение и вырождение.
Инстинкт выживания нации подсказывает абсолютный, бесспорный приоритет для страны на обозримую перспективу: необходимость, во что бы то ни стало сохранить главный национальный капитал и главную гарантию дальнейшего достойного существования России — ее мозги. Надо смотреть правде в глаза: даже если далеко не все еще в нашей науке и в сфере НИОКР рационально (улучшения и всяческие коррекции здесь, конечно, могут и должны быть), Россия исходя, прежде всего из интересов национальной безопасности обязана сохранить свою Академию наук, свои ведущие прикладные исследовательские институты, университеты, свои 70 «номерных» городов, где живут более 3 млн. человек — цвет российской нации. И соответственно за счет преимущественно бюджетной поддержки (что не должно препятствовать их обычной коммерческой деятельности) должен быть не только сохранен, но в меру необходимости получить дальнейшее развитие весь комплекс высокотехнологичных производств, обеспечивающих стране надежный ракетно-ядерный щит и мобильные, компактные, высоко-технически оснащенные обычные вооруженные силы.
Конечно, далеко не во всем, но Россия все еще может не только сохранить, но и преумножить свои передовые позиции в ряде отраслей высокой технологии — в ядерной энергетике, космонавтике, авиастроении, производстве вооружений. Все рассуждения о том, что мы обречены, быть энерго-сырьевым придатком постиндустриального мира, есть лишь следствие в лучшем случае обычного человеческого паникерства, а в худшем — преступных намерений.
4. Может быть, самый спорный и самый неясный сегодня для всего российского общества вопрос: что делать с сельским хозяйством страны? Пытаться сохранить в той или иной форме коллективные хозяйства, или все же перспективы российской деревни, как и во всем мире, связаны преимущественно с частным хозяйством, причем в самом широком его диапазоне — от приусадебного клочка земли до высокоэффективного фермера, обрабатывающего не только свой, находящийся в полной его собственности надел, но и арендующего или покупающего землю у других? Или все-таки у доказавших свою полную историческую нежизненность коллективных хозяйств есть шанс перерасти со временем в нечто, напоминающее промышленно-аграрные акционерные общества? Или что-то продуктивное вырастет, в конце концов, из приусадебных и прочих мельчайших хозяйств, базирующихся в основном на ручном труде, которые, однако, в своей совокупности (занимая вряд ли более 2 3% всей обрабатываемой земли) уже сегодня дают немногим меньше половины всей сельскохозяйственной продукции страны?
Думаю, вопрос этот, учитывая все наше прошлое, никак не может быть решен сверху и тем более решен быстро. Понадобятся, вероятно, десятилетия и жизнь как минимум двух поколений, прежде чем в российской деревне отчетливо сформируются какой-то новый образ жизни и преобладающий способ производства. Пытаться сегодня выдвинуть заранее еще одну умозрительную схему было бы, во-первых, нереалистично, а, во-вторых, опасно. Именно поэтому, как представляется, ведущие политические силы страны не связывают себя сейчас никакими чересчур обязывающими проектами и заверениями. И это, видимо, правильно. «Само собой, что то вырастет». Может быть, это и звучит как всего лишь «уличная мудрость», но для национального согласия (по крайней мере, сегодня) вряд ли кто может предложить что-либо более надежное.
Тем более что упор на стихийные, рыночные процессы в формировании новых социально-экономических структур в нашей вымирающей, изуродованной коллективизацией деревне отнюдь не означает даже простой возможности отказа от прямой государственной поддержки различных вновь возникающих на селе форм хозяйствования. Без государственной административной, налоговой, кредитной, страховой, научно-технической и прочей поддержки ничего не получится — это сегодня, кажется, понимают все. Вопрос лишь в том, в каких масштабах, по каким критериям и через какие механизмы будет осуществляться такая поддержка. И именно об этом сегодня, по-видимому, пора уже начинать говорить всерьез. Проблема эта настолько огромна и сложна, что ее одной еще на годы и десятилетия хватит, чтобы держать все российское общество в постоянном напряжении.
5. Какие бы перемены в политической жизни России ни происходили, какие бы формы ее социально-экономического устройства ни сменяли друг друга, одна из главнейших ее национальных задач остается из века в век неизменной — освоение огромных пространств и природных богатств страны. Правда, в последние годы на крайнем либеральном фланге нашего общества порой стали раздаваться голоса, что и территории таких размеров нам не нужны, и Север, и Дальний Восток нет смысла поддерживать, и чем скорее народ оттуда уедет, тем лучше, а если просто вымрет — тоже не страшно, и т.д. Думаю, однако, что все подобные настроения и заявления не следует принимать всерьез. Не родился еще (и, уверен, не родится) такой диктатор, кому российское общество со всей своей тысячелетней историей позволит когда-либо осуществить подобного рода проекты.
В качестве иллюстрации можно, к примеру, привести всю недавнюю историю железнодорожных тарифов на перевозки грузов в отдаленные районы страны; хоть и попытались перевести их на сугубо коммерческую основу и отказаться от традиционного их государственного субсидирования, ничего из этого, как известно, не вышло. Жизнь убедительно показала, что и либералы-рыночники тоже обучаемы: рано или поздно понимание того, что реально возможно, а что нет, приходит и к ним.
Никакой «национальной идеи» искать не надо, она всегда была с нами; это идея созидания, освоения, обустройства России и соответственно жизни людей, ее населяющих. И если ничем не ограниченная предпринимательская активность во всех ее формах есть главная сила возрождения и дальнейшего прогресса страны, то ключевым условием такой активности является наличие общественной инфраструктуры — дорог, портов, аэродромов, энергосетей, надежной связи, жилья, школ, больниц, правоохранительных учреждений и пр. Кроме государства, никакой иной реальной силы, способной взять на себя решение этих задач, в России сегодня нет и, несомненно, долго еще не будет. Так разве не очевидно, что при всем накале страстей вокруг проблемы «больше государства — меньше государства» на самом деле пределы этому спору поставлены самой жизнью, объективными потребностями страны, и в таком смысле весь этот спор, по сути, беспредметен? С точки зрения здравого смысла ответ может быть только один: сколько надо, столько его, государства, и должно быть.
6. Судя по многим заявлениям как слева, так и справа нашего политического спектра, в России, похоже, уже складывается наконец, всеобщее убеждение, что крупнейшей исторической ошибкой и большевиков, и горбачевской «перестройки», и реформаторы ночников было традиционное пренебрежение возможностями мельчайшего, мелкого и среднего частного предпринимательства. Во всем мире, от США до народного Китая, такое предпринимательство сегодня есть главная сила экономического и научно-технического прогресса и главный работодатель во всех отраслях экономики. Россия, будучи сравнима с ведущими странами по размерам своих промышленных монстров, по относительной насыщенности экономики мельчайшими, мелкими и средними предприятиями вплоть до сегодняшнего дня уступает тем же Соединенным Штатам примерно в 10 раз.
Между тем для нас эта проблема сегодня актуальна, как, наверное, ни для какой другой страны в мире. Во-первых, если какой-либо сектор в российской экономике и показывал в 90-е гг. какие-то признаки стихийной выживаемости и роста в суровых рыночных условиях, так это — сектор мелкого частного предпринимательства, несмотря на то, что со стороны властей, казалось бы, все делалось для того, чтобы не только не поддерживать и защищать его, а, наоборот, всячески давить и притеснять. Да и тем, что вопреки всем кризисным явлениям на внутреннем российском рынке все же сформировалась и сохраняется обстановка насыщенности и оживления, страна обязана в основном именно классическому частному предпринимательству, а не нашим промышленным гигантам (за исключением, может быть, автостроения, спасающегося под мощнейшей тарифной крышей), независимо от того, остались ли они в государственной собственности или перешли в руки крупного бизнеса.
Во-вторых, безработица у нас уже официально достигла 13 14%, а потенциал ее измеряется в 25-30% (свыше 20 млн. человек). Как известно, в советские времена каждый третий занятый в стране был лишний, т.е. занятый искусственно. Очевидно, что давление столь острой проблемы на политическую и социальную стабильность в обществе в ближайшие годы будет лишь возрастать, а оно, это давление, уже и сейчас находится где-то у опасной черты. Надеяться, что растущую безработицу могут как-то «рассосать» наши промышленные гиганты, нет никаких оснований: крупная промышленность в России (как, кстати, и во всем индустриальном мире) обречена в XX в. на то, чтобы, модернизируясь и совершенствуясь, лишь выталкивать за ворота все новые и новые контингенты рабочей силы. Занятость и теряющим работу, и вновь поступающим на рынок труда может обеспечить в стране только мельчайшее, мелкое и среднее предпринимательство во всех отраслях экономики — в промышленности, строительстве, торговле, кредитной системе, сфере услуг. И никакая идеология здесь ни при чем: классическому частному сектору в современных условиях просто нет никакой иной реальной альтернативы. Этот сектор государству необходимо не прижимать, а всячески поддерживать, что понимают сегодня и либералы, и социал-демократы, и более или менее умеренные коммунисты, т.е. практически все.
7. Вряд ли на российской политической сцене найдется сегодня какая-либо серьезная организованная сила, которая выступала бы против рынка как такового. Понимание того, что рынок — это естественное состояние всякой нормальной, здоровой экономики, утвердилось в нашем обществе, по-видимому, основательно. Но никто, наверное, не решится сказать: то, что мы сейчас имеем, — это и есть рынок. Мы имеем лишь начатки рынка и не имеем пока главного, что обеспечивает превосходство рынка над всеми известными способами прямого распределения ресурсов, — развитой рыночной инфраструктуры. Очевидно, что строительство рынка с развитой, всеохватывающей инфраструктурой является одной из главных задач страны на предвидимое будущее.
Во-первых, в российской экономике необходимо восстановить нормальное равновесие между количеством денег в обращении и товарной массой, ликвидировать искусственно сложившийся денежный голод, дать возможность предприятиям восстановить свой утраченный за годы реформ оборотный капитал. Количество денег в обращении (наличные плюс депозиты) не превышает сегодня в стране 12-15% ВВП, в то время как в других странах с переходной экономикой этот показатель находится на уровне 40-50%, а в высокоразвитых странах — 70-100% и даже более.
Во-вторых, ни одна экономика не может нормально развиваться, если деньги в ней перестают действовать, а обмен приобретает все более натуральный (бартерный) характер. Российская экономика сегодня фактически вернулась в «каменный век»: лишь меньшая часть экономического оборота страны обслуживается деньгами, остальное — это бартер и различного рода денежные суррогаты, вплоть до выплаты зарплаты работникам натурой. Всеобщие неплатежи и бартер — важнейшая проблема современной российской экономики, главная причина «закупорки сосудов» в экономическом организме страны, а сегодня, может быть, и самый сильный фактор инфляции. И ни одно правительство, ни одна политическая сила, какой угодно ориентации не могут рассчитывать на заметное улучшение социально-экономического положения страны (включая ее налоговые и, следовательно, бюджетные возможности), пока эта гора неплатежей и всеобщий бартер не будут ликвидированы. А выход здесь, как показывает жизнь, лишь один: государство как главный источник неплатежей должно, наконец, начать платить в полном объеме по всем своим обязательствам, т.е. по своим долгам, контрактам, пенсиям, зарплате работникам бюджетной сферы.
В-третьих, исходя из нынешних реальностей российская экономика на достаточно долгое время должна приспособиться жить в условиях открытой, но умеренной, контролируемой инфляции порядка 25-30% в год, поскольку иначе никаких надежд на инвестиционный подъем страны, ускорение экономической динамики и повышение благосостояния населения нет. Состояние умеренной инфляции (как многие страны и отчасти даже мы сами имели уже возможность убедиться) не так страшно, как его иногда рисует общественная полемика: если регулярно (скажем, раз в квартал) в экономике в соответствии с ростом цен индексируется все — оборотный и основной капитал, долги, депозиты, процент, зарплата, пенсии и пр., то никакого социально неприемлемого перераспределения доходов и собственности не происходит, реальная ценность обязательств сохраняется, стимулы к труду и предпринимательской деятельности не ослабевают. Важнейшее значение при этом имеют, конечно, жесткое удержание бюджетного дефицита под контролем, и в то же время действенное антимонопольное регулирование, ибо, судя по нашему опыту, «инфляция издержек» является даже более серьезным фактором всеобщего роста цен и обесценения денег, чем чисто монетарные причины.
В-четвертых, учетная ставка процента (а за ней соответственно и ставка по кредитам коммерческих банков) должна быть доведена до естественного для состояния экономического подъема уровня, т.е. до 24% ее превышения над годовой величиной инфляции. Долгосрочный инвестиционный кредит должен стать, наконец, доступным для экономики.
В какой мере политика неоправданно завышенных процентных ставок (а по ГКО — просто фантастических) была преднамеренной, а в какой вынужденной — отдельный разговор. Но факт остается фактом: банковская система страны все годы реформ преимущественно «торговала воздухом», не только не обеспечивая реальный сектор экономики дополнительными средствами, но, наоборот, вытягивая оттуда, как пылесос, все свободные деньги, которые там еще оставались. Апофеозом этого в высшей степени разрушительного процесса стала «пирамида» ГКО, закончившаяся, как известно, полным ее крахом.
В-пятых, реалистический уровень учетной ставки при прочих равных условиях неизбежно повысит и привлекательность российского фондового рынка, в первую очередь корпоративных ценных бумаг, что позволит со временем перейти к торговле акциями как основному способу мобилизации межотраслевого (и внутри-отраслевого) перелива капиталов. Сегодня же невероятно низкую и неустойчивую цену корпоративных бумаг (включая так называемые «голубые фишки») определяет не столько недостаточная прибыльность выпускающих их компаний, сколько фактор риска и высочайший уровень действующей процентной ставки в стране. Еще одним перспективным фактором создания процветающего фондового рынка в России был бы, вероятно, переход на трехъярусную (или трехзвенную) схему организации банковского дела: Центробанк — коммерческие банки — инвестиционные банки. Инвестиционный бизнес давно уже пора выводить в самостоятельную сферу деятельности — на первых порах с ощутимым, а может быть, и преобладающим участием государства.
В-шестых, нормальные, естественные интересы отечественных производителей и экспортеров требуют от властей не просто сохранения конвертируемости рубля, а поддержания его курса по отношению к ведущим мировым валютам на ощутимо заниженном уровне по сравнению с его действительной покупательной способностью. Этот курс, кроме того, должен быть единым и плавающим, т.е. подвижным или периодически пересматриваемым.
Но это лишь часть вопроса о дальнейшей валютной политике страны. В свое время реформаторы совершили крупнейшую ошибку: вместо того чтобы выпустить в качестве «якоря» для экономики страны национальную параллельную конвертируемую валюту с устойчивым курсом («червонец»), они пригласили на эту роль доллар. Сегодня сложилось абсолютно противоестественное положение: чужая валюта играет роль «якоря» и фактически главной национальной валюты страны, а ослабевшая Россия в растущих масштабах продолжает кредитовать правительство процветающей Америки. Любая серьезная политическая сила России не может ныне не иметь в качестве цели «дедолларизацию» российской экономики хотя бы в перспективе. И складывается впечатление, что по ходу российских реформ позиции тех, кто с самого начала выступал за параллельную национальную валюту, в глазах общественности сегодня отнюдь не ослабли, а, наоборот, укрепились.
8. Общепризнанной в стране приоритетной задачей является восстановление инвестиционного процесса на основе усиления способности общества к сбережениям и производительного использования уже имеющихся накоплений. Вернее, дело даже не в том, сколько в стране сберегается (сберегается-то как раз прилично: по разным оценкам, около 25-30% ВВП), а в том, где и как, с каким эффектом эти сбережения используются.
Во-первых, должны быть резко увеличены бюджетные возможности. Способов для этого немного, но в совокупности их последовательное и решительное применение может дать исключительно высокий результат. Это, прежде всего проведение в жизнь налоговой реформы, снижение налогового бремени и соответственно возвращение таким путем в налоговую систему до 45-50% российской экономики, т.е. той ее части, которая сегодня вообще не платит никаких налогов (так называемая теневая экономика). Это также исправление колоссальной стратегической ошибки последних полутора десятилетий — политики государства в алкогольном секторе (даже сегодня, после ряда попыток изменить ситуацию, нелегальная торговля водкой лишает государственный бюджет ежегодно 67 млрд., долл., т.е. порядка 30-35% нынешней его доходной части). И наконец, это улучшение самой технологии налоговой деятельности и управления государственным имуществом, включая повышение налоговой дисциплины, работу с естественными монополистами, реструктуризацию налоговой задолженности, взаимозачеты, эффективный контроль над госпакетом акций и пр.
Во-вторых, необходимо освободить от налогообложения все производственные инвестиции, осуществляемые за счет прибыли и амортизации, и все капиталовложения предприятий в техническую модернизацию производства и новые научно-технические решения. И какая политическая сила будет возражать, если (как это было, например, в Японии и в Корее) в стране будут созданы значительные государственные фонды льготного долгосрочного кредитования мельчайшего, мелкого и среднего частного бизнеса, особенно венчурных предприятий? Конечно, новые виды бюрократического контроля и коррупции в этом случае неизбежны. Но все на свете имеет свою обратную сторону, и сумели же как-то другие страны свести побочные общественные издержки этого нужного тела к минимуму.
В-третьих, ключевым вопросом всей российской экономики и показателем ее здоровья или, напротив, нездоровья является степень доверия российского обычного человека к банковской системе страны и к своей национальной валюте — рублю. По различным щенкам, население хранит сегодня «под матрацем» весьма серьезные суммы — до 100 млрд. долл., и более. Вторая крупнейшая за оды реформ конфискация хранившихся в банках сбережений, от которой правительство не сумело удержаться в августе 1998 г., совершенно недоступным для производительного использования этот крупнейший инвестиционный ресурс страны. Никакие мыслимые силовые акции здесь не помогут: здесь нужен террор поистине сталинских масштабов, а на такое ни у кого в стране сил уже нет. Восстановить доверие теперь могут только такие даже не шаги, а процессы, как общее политическое успокоение страны, эффективное восстановление ее банковской системы (похоже, на это потребуется как минимум 78 лет), допуск иностранных банков к оперативной деятельности на российских денежных рынках, ощутимая, а еще лучше — полная индексация утраченных сбережений населения, принятие, наконец, закона о государственных гарантиях сохранности сбережений во всех банках страны и пр. Но сама противоестественность нынешней ситуации стала, судя по всему, очевидной для всех: деньги в стране есть, но в банки их не несут.
В-четвертых, еще больший инвестиционный ресурс составляют средства, эмигрировавшие в 90-е гг. из России за рубеж: здесь разброс существующих оценок колеблется в пределах от 150 до 300-350 млрд. долл., и более. Субъективное мнение многих в данном случае сводится, однако, к тому, что при всей привлекательности этого ресурса о нем, чтобы зря не расстраиваться, на какое-то время нужно просто забыть. Конечно, экономическое кровопускание подобных масштабов — это трагедия для страны. Но никакими разовыми мерами вроде пресловутой амнистии эту проблему не решить. Можно и нужно резко сократить этот отток (такие попытки делаются), но повернуть его вспять может лишь заметное улучшение общего экономического климата в стране, глубоко продуманная система законодательных гарантий для инвестиций, высокая степень открытости российской экономики, стабильность отношений страны с внешним миром. Но в первую очередь, конечно, такая нематериальная вещь, как простое доверие отечественных и иностранных инвесторов к российскому правительству вообще.
9. Неопределенным и в высшей степени подвижным является пока в России процесс передачи налогово-бюджетных полномочий и социально-экономической ответственности из центра в регионы и дальше на места. Этот процесс не завершен и законодательно не закреплен даже на верхних этажах властной пирамиды — в отношениях между центром и регионами. Если фактическое распределение между ними собираемых в стране налогов колеблется сейчас вокруг пропорции 50:50, то сам размах этих колебаний каждый год (а особенно в каждом конкретном случае) является объектом ожесточенной борьбы с переменным успехом то у той, то у другой стороны. Относительно же распределения полномочий и ответственности между регионами и местным самоуправлением вообще пока говорить, по сути, не о чем: в целом в оставляемых (или передаваемых) центром средствах в регионах и на местах доля местного самоуправления сегодня практически вряд ли выше, чем, например, в Москве, — всего 11,5%.
Между тем современное общество (если это, конечно, не очередная восточная деспотия) не может полнокровно развиваться без опоры на региональную автономию и местное самоуправление, прообразом которого в дореволюционной России, например, было земство. И сегодня у нас в стране дело не в региональном или местном сепаратизме. Дело в том, что жизнеспособная и эффективная лестница взаимоотношений «центр-регион-местный уровень» просто еще не выстроена. Никто, конечно, не может сказать, сколько потребуется времени, чтобы такую лестницу выстроить. Но при всей ее сложности эта проблема достаточно конкретна и очевидна, и от ее решения не может устраниться ни сегодня, ни в будущем, ни одна политическая сила, которой доведется руководить страной.
10. Реформы дали ощутимый толчок включению российской экономики в мировое хозяйство, в интенсивную международную экономическую жизнь и всемирное разделение труда. Но если общий вектор выхода России из длительной международной изоляции к настоящему времени определился, то многие конкретные проблемы, вызванные к жизни растущей степенью открытости ее экономики, все еще отнюдь не ясны и требуют дальнейшего осмысливания.
Во-первых, не ясно до конца, какие географические направления сотрудничества являются для России приоритетными, на какие рынки следует в наибольшей мере ориентировать российских производителей, где нас, попросту говоря, ждут, а где не ждут. Складывается, однако, впечатление, что после кратковременной эйфории от доведенной до абсурда независимости в результате распада СССР, после настойчивых и в основном безуспешных попыток со стороны постсоветских государств переориентировать свою экономику на рынки «третьих стран», наконец, после периода нарочитой отстраненности России от реальных и потенциальных возможностей экономической интеграции бывших советских республик наступает, кажется, некоторое прояснение и отрезвление.
Многообразные вековые связи, сплачивавшие еще недавно единое государство, не могут быть, как оказалось, разорваны и заменены чем-то принципиально иным ни за годы, ни даже за десятилетия. На третьих рынках новых экспортеров (включая даже экспортеров нефти) никто с распростертыми объятиями не ждет.
Партнеры из числа постсоветских государств рассматриваются там преимущественно односторонне — лишь как рынки сбыта. На радикальную структурную перестройку своего экономического потенциала ни у кого из постсоветских государств сил пока нет, а их имеющиеся производственные мощности могут быть загружены лишь при ориентации на их взаимные возможности и потребности. Иначе никому из этих государств, включая Россию, свой основной промышленный потенциал не сохранить, что, похоже, находит ныне растущее понимание среди общественности практически всех стран СНГ.
Во-вторых, события 90-х гг. показали, что российские реформаторы основательно перестарались с открытостью экономики страны для иностранной конкуренции. Экономика России оказалась абсолютно неподготовленной к такому наплыву иностранных товаров и начала в буквальном смысле слова тонуть, будучи не в силах приспособиться (практически в одночасье) к иностранной конкуренции подобных остроты и масштабов. К тому же реформаторы установили (из престижных, видимо, соображений) не заниженный курс рубля, что по всем резонам полагалось бы сделать для защиты национальных производителей и поощрения отечественных экспортеров, а, наоборот, предпочли тратить впустую десятки миллиардов столь нужных стране долларов на поддержание искусственно завышенного (до августа 1998 г.) курса рубля, финансируя тем самым за счет госбюджета и резервов Центробанка наших же конкурентов. Так, между прочим, была загублена конверсия оборонной промышленности, так был нанесен колоссальный урон легкой и пищевой промышленности страны, так чуть было не подорвали собственное автостроение, которое удалось защитить только лишь вовремя установленными государственными заградительными тарифами.
Но и таможенные тарифы, как показала жизнь, — палка о двух концах. Под их чрезмерной защитой российская автопромышленность, например, стала, по-видимому, окончательно неконкурентоспособной. Теперь на обновление она может рассчитывать только при прямом иностранном участии. Собственно, в этом и состоит вся проблема на будущее: где найти ту динамичную «золотую середину» между протекционизмом и открытостью, которая позволила бы сохранить стране собственный промышленный потенциал и в то же время не лишала бы ее благотворного воздействия иностранной конкуренции. При этом следует иметь в виду, что если Россия всерьез намерена вступить во Всемирную торговую организацию, то из реальных средств действенной протекционистской защиты у нее скоро останется по существу лишь одно — искусственно заниженный курс рубля.
В-третьих, для любой политической силы внешняя задолженность России будет оставаться одной из самых серьезных проблем. И дело не только в том, что стране пора отвыкать от допинга в виде хронических иностранных вливаний на покрытие ее текущих бюджетных нужд. И не только в том, что при существующем положении вещей необходимость постоянной пролонгации процентных и основных платежей по долгам всегда будет до предела осложнять жизнь любому российскому правительству.
Для России и ее внешних кредиторов наступает, видимо, время попробовать обсудить всю проблему нынешних встречных финансовых потоков в принципе. Повышение оттока средств из России за 90-е гг. (с учетом всей накопившейся в предыдущие десятилетия задолженности нам со стороны других стран) минимум в 2 раза (а реально, похоже, в 3 раза и более) превысило суммарную советскую и новую собственно российскую задолженность внешнему миру. Думается, что к выгоде и нашей, и наших внешних кредиторов было бы своеобразное «нулевое решение»: все списывается, никто никому ничего не должен, все попытки России вернуть назад легально и нелегально «сбежавшие» средства прекращаются, 1 долл., российской задолженности фактически «выкупается» за 2 или даже 3 долл., задолженности нам и наших денег, оперирующих за рубежом.
При всей кажущейся экзотичности подобной идеи она, похоже, «достаточно безумна, чтобы быть верной». Если бы «большая семерка», Россия, МВФ и Мировой банк приняли ее в один прекрасный день к обсуждению, мировое финансовое сообщество, скорее всего, отнеслось бы к этому не с иронией, а с пониманием.
В-четвертых, события 17 августа 1998 г. столь сильно подорвали доверие внешних инвесторов к России, что ожидать быстрого восстановления, а уж тем более расширения притока частных иностранных инвестиций в соответствии с потенциальными потребностями и возможностями страны было бы, конечно, нереально. И даже нынешняя прямо-таки фантастическая дешевизна российских (в частности, промышленных) активов не может перебороть эту боязнь риска. Потребуются, несомненно, огромная дополнительная работа и полное политическое успокоение страны, прежде чем солидные инвесторы снова начнут в своих планах принимать Россию всерьез как перспективное и привлекательное поле деятельности.
Однако скорое превращение России из изгоя (в лучшем случае магнита для самых отчаянных спекулянтов) в нормальную, можно сказать, заурядную, как и весь остальной мир, сферу международной экспансии частных капиталов вряд ли возможно и еще по одной причине. Если основные политические силы страны сегодня, так или иначе, сходятся на том, что участие иностранного капитала в подъеме России желательно, этого отнюдь пока нельзя сказать о различного рода олигархических кругах. История затянувшегося прохождения через Думу закона о разделе продукции убедительно свидетельствует, что принцип «собаки на сене» является пока еще в этих кругах превалирующим. В подобной атмосфере было бы нереалистично надеяться, что приток иностранного капитала даже при самых благоприятных условиях сможет сыграть у нас в обозримом будущем роль, сравнимую с той, которую он сегодня играет в Китае, Вьетнаме или государствах Центральной Европы.
И все же показательно, что в последнее время вновь стали появляться оптимистичные прогнозы (например, Министерства природных ресурсов), предполагающие в случае реального ввода в действие закона о разделе продукции суммарный приток прямых иностранных инвестиций в Россию в ближайшие 2 года около 10 12 млрд., долл., а через 34 года — до 4050 млрд. Для сравнения следует, наверное, напомнить, что весь бюджет Российской Федерации составил в 1999 г. около 22 млрд. долл.
Социальная сфера
В нынешних условиях не будет, вероятно, большой натяжкой сказать, что и основные социальные задачи России тоже либо не имеют, либо имеют весьма слабое отношение к идеологии.
Но зато они полностью вытекают из обыкновенного, всем понятного житейского здравого смысла:
1. В годы нынешнего кризиса и у нас в стране, и особенно за ее пределами весьма распространенным стало убеждение, что российский человек — плохой работник. Проблема эта, конечно, сложная, неоднозначная. Но при анализе, так это или не так, а если так, то по какой причине, нельзя не видеть одного фундаментального обстоятельства: после 1917 г. труд фактически пяти поколений россиян оплачивался и продолжает оплачиваться на нищенском уровне — в десятки, во много раз ниже, чем труд соответствующей квалификации и интенсивности в других индустриальных странах. В подобных условиях было бы в высшей степени нереалистично ожидать, что с приходом демократии и рынка сложившийся уже поколениями своеобразный «конкордат» между российским работником и его работодателями — «как вы нам платите, так мы вам и работаем» — устранится сам собой. На деле положение в данной области лишь ухудшается и, похоже, уже стало реальной угрозой самому существованию российской нации.
Необходимо в самые ближайшие годы резко (в несколько раз) повысить среднюю зарплату, пенсии и прочие социальные пособия в России. С этим сегодня согласны, кажется, все политические силы страны. Но как это сделать и можно ли это сделать, не дожидаясь соответствующего роста масштабов производства и производительности труда? Просто административным распоряжением — бесполезно, резким ускорением инфляции — опасно, полагаться же лишь на стихийный рост доходов — слишком долго и социально несправедливо.
Несправедливо потому, что граждане России так и не имеют до сих пор четкого ответа властей на совершенно законный вопрос: а куда девается вся та новая добавленная стоимость, которую работники продолжают создавать своим трудом? В 90-е гг. Россия перестала субсидировать бывшие советские республики, что составило экономию около 50 млрд. долл., ежегодно; она перестала субсидировать страны СЭВ и своих клиентов в третьем мире — это еще экономия примерно 25 млрд. долл., в год; военные расходы страны сократились в 45 раз; расходы на науку и образование — более чем в 10 раз; средняя зарплата, особенно после 17 августа 1998 г., снизилась примерно в 3 раза, пенсии и пособия — в 5 раз; относительная налоговая нагрузка на экономику выросла примерно вдвое. И куда это все ушло?
Думается, что если новое радикальное перераспределение собственности в России маловероятно, то перераспределение вновь создаваемых доходов не просто необходимо — оно неизбежно. Иначе Россия не может рассчитывать ни на длительную социальную стабильность, ни на возрождение национальной энергии, ни на устойчивый экономический рост. Воровство не может быть в жизнеспособной стране длительное время основным источником обогащения. Рано или поздно российский бизнесмен должен привыкнуть к среднемировым 5-10% годовой прибыли на свой капитал,
российский чиновник — к приличному должностному окладу, а не к разного рода подношениям и вымогательству, а российский работник во всех сферах экономики и общества — к достойному уровню зарплаты и социальной защищенности, на который он имеет столь же законное право, как и такой же работник во всем мире.
Одним словом, это тоже приоритетная национальная задача на видимую перспективу и тоже обязательный элемент складывающегося национального консенсуса в экономической и социальной политике. Ни традиционный цинизм крайне левых, ни жестокость и полное равнодушие к «человеку с улицы» крайне правых (особенно их компрадорских, коррумпированных слоев) не имеют будущего. В нищенском, полу скотском состоянии ни тем, ни другим российского человека больше не удержать.
2. Нарастающая безработица в стране тоже требует не идеологизированных, а сугубо прагматических решений. Исходя из мирового опыта, их можно, видимо, сгруппировать в три основных направления: во-первых, «кейнсианская» стратегия всемерного стимулирования потребительского и производственного спроса за счет ускоренной работы печатного станка и контролируемой инфляции; во-вторых, «рузвельтовское-гитлеровское-сталинский» метод развертывания массовых общественных работ, особенно в разнообразных отраслях инфраструктуры; в-третьих, условно говоря, «дэнсяопиновская» стратегия всемерного поощрения мельчайшего, мелкого и среднего частного предпринимательства как самого действенного средства стихийного расширения занятости многих миллионов трудоспособного населения.
В нынешних условиях здравый смысл диктует необходимость использования всех трех направлений. И, конечно, ни одна политическая сила в столь жизненно важном для страны вопросе не может полагаться лишь на поток событий: российское общество отнюдь не настолько прочно, чтобы позволить себе обострение или даже просто длительное существование подобной взрывоопасной проблемы.
3. Сегодня сама необходимость социальных реформ — коммунальной, пенсионной, здравоохранения, реформы предприятий — вряд ли вызывает в стране столь глубокие сомнения и протесты, как это было еще совсем недавно. Сомнения и протесты вызывают: попытки провести эти реформы кавалерийским наскоком при сохранении нынешнего поистине нищенского уровня доходов основной массы населения и противопоставление чисто рыночных форм оплаты жилья и коммунальных услуг, накопительной схемы пенсионного обеспечения, страховой медицины, самоокупаемости социальной сферы предприятий, традиционным общественным формам социального потребления.
Очевидно, что и здесь выход возможен лишь путем общественного компромисса. Левым придется допустить (да они и сейчас уже это допускают) целесообразность и законность постепенного развития рыночных, основанных на индивидуальной ответственности форм удовлетворения социальных потребностей. Правым же, видимо, придется смириться (да они, похоже, уже смирились) с тем, что в наших конкретных условиях проведение социальных реформ, чтобы не взорвать общество, требует не месяцев и даже не лет, а десятилетий для эффективного их осуществления. Придется смириться им и с тем, что на всю видимую перспективу в России, похоже, неизбежно сосуществование и взаимодействие рыночных (платных) и коллективных, внерыночных (бесплатных) форм решения социальных проблем. На этом, кстати говоря, и основывается уверенность многих в том, что будущее России — это будущее европейской социал-демократической страны, естественно, со всеми поправками на ее сугубо национальные особенности.
4. Самостоятельное и, к сожалению, неуклонно растущее значение в современном российском обществе имеет проблема преступности, прежде всего организованной преступности.
Не будучи специалистами, мы не решаемся в эту проблему углубляться. Но одно соображение хотелось бы все-таки в данной связи высказать: ни чисто левыми (административными), ни чисто правыми (рыночными) методами эту проблему, очевидно, не решить. Конечно, трудно представить себе значительный прогресс в этом деле без давно назревшего решительного вмешательства правоохранительных органов (если у них еще есть силы на такое вмешательство). Но и без того, чтобы разрушить экономическую базу преступности — преобладание разрешительного принципа при открытии нового дела, практика фактически дармовой приватизации, нынешняя налоговая система, выталкивающая предпринимателя в «тень», различные льготы, бесплатное или безвозвратное предоставление государственных средств и многое, многое другое, — тоже, вероятно, было бы нереально пытаться остановить нынешнее тотальное наступление криминала. Следовательно, и в этом острейшем социальном вопросе возможность национального общественного консенсуса либо уже наметилась, либо намечается.
Уже не первый год наши средства массовой информации и многие рядовые избиратели жалуются, что по содержанию программ трудно, а то и вообще невозможно отличить наши политические партии и их лидеров друг от друга: все, дескать, пишут, говорят и предлагают более или менее одно и то же, И хотя на деле это все таки, по-видимому, не совсем так, сама эта реально ощущаемая по всему политическому спектру схожесть многих центральных программных положений является, несомненно, положительным симптомом: страна постепенно приходит к общему или, вернее, преобладающему мнению, что ей надлежит делать.
Столь же положительным кажется и то, за что многие (особенно на правом фланге) критиковали правительственную линию, обозначившуюся после 17 августа 1998 г., а именно инертность. И положительным не только потому, что страна просто физически нуждается в передышке, что ей необходимо время, чтобы «переварить» последствия августовского кризиса, разложить по своим местам все достижения и ошибки уходящего десятилетия. А еще и потому, что в российскую общественную жизнь вновь, хочется думать, возвращаются настроения умеренности, неторопливости, трезвого расчета, оглядки на интересы и предпочтения «человека с улицы». И если это означает движение от оголтелого якобинства к термидору — что ж, да здравствует термидор.
Парень задает вопрос девушке (ей 19 лет),с которой на днях познакомился, и секса с ней у него еще не было: Скажи, а у тебя до меня был с кем-нибудь секс? Девушка ему ответила: Да, был. Первый раз – в семнадцать. Второй в восемнадцать. А третий -… После того, как девушка рассказала ему про третий раз, парень разозлился, назвал ее проституткой и ушел вне себя от гнева. Вопрос: Что ему сказала девушка насчет третьего раза? Когда он был?
Статью подготовила ведущий эксперт-экономист по бюджетированию Ошуркова Тамара Георгиевна. 
